 |
|
Закройся и не думай
Закройся и не думай –
Они читают мысли
И с легкостью ломают все щиты.
Сверкают адом руны
На небе полусветлом и видят нас сквозь все мечты.
Все страхи, надежды любви, обиды, боли
И шлюхи на танцполе так верны,
Что я почти поверил,
Они меня поймали, я сдался без борьбы.
Знаете ли вы, что конформизм - это высшее знание,
Которое дается как награда за жизнь,
полную метаний,
Характерных для подросткового возраста?
Тем самым блядство
Приобретает ореол мудрости и благородства,
Подвиг – это уродство,
Предательство – это подвиг,
Достойный финал жизни или начало смерти.
Хотите вертеться - верьте.
Хочешь мира - смирись,
Теряй иллюзии – не будешь лузером.
Хочешь любви – женись.
Я люблю тебя, проституция.
Такая вот, нафиг, жизнь!
Все новое - не новое
Все новое - не новое,
Все старое - уродливо.
Живу я как-то подленько,
А в прочем, все заслуженно.
Все заслужил уступками
Геном родного рабства.
Вот здесь рифмуется блядство
И добавить, в общем-то, нечего…
Чудовище мохнатое
Чудовище мохнатое, зубастое, когтистое,
Уродливое, грязное, коростово-гноистое...
Поздно иль рано... Далеко иль близко
Приходит обязательно за каждым онанистом!
Хватает его за руки, и смотрит на ладони,
И если видит волосы, то сладострастно стонет.
Берет его под мышку, уносит далеко,
И что там происходит - не ведает никто,
Но! Знают, что обратно из них еще никто-таки и не вернулся...
А это значит что?
Во что бы то ни стало, чего бы то не стоило,
Друзья, не забывайте аккуратно брить ладони!
Травушка-муравушка
Не ходи, пожалуйста,
По травушке-муравушке,
Травушка-муравушка
Обидеться могет.
Будет тыкать стрелками
Твоих малых детушек,
Будет долго мучить их,
А потом убьет.
Дездемона
Твоя карьера пиздой накроется
Рано или поздно.
Бег на месте сотрет твои ноги,
Доведет до безумия
И уничтожающего понимания,
Что все пиздой накрылось.
Подмылась ли ты на ночь,
Дездемона?
Это наш протест природе
Это наш протест природе,
Не зачать в любви детей.
Нам зачем рожать уродов -
Души их погубит Дьявол,
Ну, а если не погубит Дьявол,
То потребует Господь.
Не продай свою любовь
Ты ни Богу и ни Черту.
Секс-бомба
Господи! Почему у нас в жизни такие сложности?
Деньги, статус, обязанности...
У меня стоит на нее до невозможности,
А я должен думать об опасности.
Опасно влюбиться, залететь, жениться,
Быть верным и надежным по жизни,
Ведь наверняка у нее такие же гонки,
Но она к ним относится серьезно -
И в этом между нами большая разница.
Эта херня непреодолима!
Мы играем в разные игры,
Сплошная уродливая пантомима.
Что теперь делать, моя секс-бомба?
Взорваться или упасть на Хиросиму?
Еще одно лето, а может, и зиму,
Мы будем чувствовать себя как дома,
Будь здорова, если получится,
Каждая наша ночь - потрясающая,
Я никогда не устану быть рабом твоего влагалища!
Я сам себе фюрер
Я сам себе фюрер, анархофашист.
Я верил, что в небо спускаются вниз.
Я ищу в этом мире дыры.
Где-то есть щели и цели.
Дефлорируя тело и разум,
Я впускаю в сердце маразм,
Силу, жестокость и волю,
Изнасилованные любовью.
Смотрите, смотрите, как падает вниз
Сам себе фюрер, анархофашист.
Медленно-медленно действует яд.
Скоро назад, домой, нахyй, в ад!
Операция
Верен клятве Гиппократа,
Доктор лечит от смерти
Доктор ходит по женской палате,
Доктор говорит:
"Верьте, вы не умрете, все заживет
И зарастут дефлорации..
Ваш орган тюльпаном еще расцветет,
после операции".
Доктор больную за собою ведет,
Шепчет ей: "Не стесняйся"
Она раздевается, он ее кладет
На стол и улыбается
Доктор дает пациентке наркоз, -
Засыпает она
Доктор берет стерильный нож,
А с губов его хлещет слюна
За спиною седого доктора
Годы безупречной службы
Доктор так хочет, но еще чуть-чуть
Дотянуть до пенсии нужно
Все напряжено у него внутри,
В штанах капЕль..кАпель..
И доктор решается, шепчет "Ах!"
И отпускает скальпель
На ее голой, нежной ноге,
Выводит дрожащей рукой:
"Я вас любил...", еще что-то из Блока..
И сердце со стрелой
Доктор кончил с бешеной силой,
Но, боже мой, могут узнать!
Что же делать?
Вдруг осенило: "Ампутировать!"
Вот и все! Обрубок в тазик!
Выключил наркоз...
Виновато сказал ей:
"Ногу спасти не удалось.."
После той ночи
Долго доктор еще служил
Счастлив был и работу
Как никогда любил
Года пролетели мимо,
Что о них грустить.
В жизни была операция,
Ради которой стоило жить
Про пилотов
Зима, что во-первых, и ночь,
во-вторых.
И скучно, и грустно,
ну и вообще...
И всё это, натюрлих, немало чтобы
По стенам ползучим летали гробы.
Летали гробы,
матерились пилоты
По поводу очень
нелетной погоды.
Мол, если погода бы летной была,
И все они туда улетели б тогда.
Лететь бы на запад, на юг и восток,
На север не надо - там холодно. Вот,
Лететь бы и кровью сверху плевать
На просто людей, в надежде пугать.
Смотрели бы люди, зевали бы бы:
Чего вечерами летают гробы?
И им виновато бы пели пилоты,
Что всё это из-за нелетной погоды.
Зима, что во-первых, и ночь,
во-вторых.
И скучно, и грустно, ну и вообще...
Неистовый Альфред
Неистовый Альфред
Живёт особой жизнью
Один в суровых скалах
И камнями питаясь,
Наивно полагая,
Что остальные люди
Живут такой же жизнью,
Такие же душой.
Неистовый Альфред
И не подозревает,
Что он феноменален
И уникален он.
И вот пришел к нему
Прыщавенький подросток :
"Возьми меня с собою,
Неистовый Альфред!"
Пришли к нему влюбленные –
Две девушки и юноша :
“Возьми и нас с собою,
Неистовый Альфред!”
Пришел к нему мужчина
Корявый и мозолистый :
"Возьми меня с собою,
Неистовый Альфред!"
Пришла к нему и женщина,
Усталая и грязная :
"Возьми меня с собою,
Неистовый Альфред!"
И тут он растерялся,
Смутился и заплакал :
"Куда ж я поведу вас,
Наивный и слепой?"
-"А мы пришли на запах
Твоей проклятой песни
И ты за нас в ответе.
Веди нас за собой!"
Безропотный, покорный
Отчаянным и страждущим,
Повёл их горнотропами
Неистовый Альфред.
И вышли они к пропасти,
Зияющей, ужасной.
Альфред сказал им : "Смело
Сигайте вслед за мной!"
И прыгнул он с горы
Без парашюта и без крыл,
И не упал, но с легкостью
И просто воспарил.
Они же, как какашки,
Отчаянно визжа,
Низринулись на камни
Быстрее кирпича.
И крикнул потрясенный
Немыслимый Альфред :
"Ах, что же я наделал?
Ах, мне прощенья нет!
Зачем же надо было
Просить и умолять,
Идти за мною, если
Не умеете летать?"
Жажда
Расскажи мне высокую правду
Своей суровой жизни,
Научи уталять эту жажду -
Эту вечную жажду убийства.
Я стану прилежным адептом,
Проникну я в самую суть,
С тамбурином и пистолетом
Повторю твой изысканный путь.
Путь убийства - процесс перманентный:
От рождения и до седин
В ожидании момента
Нами движет выбор один.
Выражаясь фигурально,
Убивать - это способ жить:
Не летать невозможно пилоту
И убийце нельзя не убить.
Неизъяснимая прелесть
Дыхания высших начал
Никогда не снизойдет
На того, кто не убивал.
Для того ж, кто родился с фантазией,
Кто няниным сказкам внимал,
Кто подолгу смотрел на звезды
И грустные книжки читал, -
Для него этот свод мирозданья,
И блаженства незримая нить,
Для него - любовь и желание,
И великая жажда убить.
Про собаку
Я на ходу обернулся,
Ужасом весь объят,
Меня догоняет собака,
Собака кусает меня,
Какая-то мелкая шавка,
Но сил противиться нет,
Меня они съедают
В течение долгих лет,
Лицом в асфальт ниспадаю,
А сверху на мне этот гад!
И к небу я подымаю
Влажный от боли взгляд,
Гляжу я в зеленое небо,
И хихикаю, думку тая, -
Вот если б не я собаку,
А собака боялась меня:
Я был бы сильным и смелым,
Носил бы как смоль усы,
Имел бы такого размера,
Что по швам бы трещали трусы,
И я бы скалился страстно
На особенный свой манер,
И дамам было бы жарко,
Им казалось б, что я – офицер.
Или лучше был бы я толстым,
Одетым в расшитый халат,
Мне б говорили: "Алейкум!",
А я отвечал бы: "Рахмад!",
Но не спешил бы с ответом,
А царственно нес бы привет
Всем этим людишкам,
Которые боятся собак, а я - нет!
Гляжу я в зеленое небо
И гений пронзает меня,
Ведь если б не я собаку,
А собака боялась, тогда:
Я б выходил на охоту,
Ночь - это время мужчин,
Зубов моих нет острее
И холод мой неустрашим,
По мрачным ночным закоулкам,
Когда они крепко спят,
Я бы выслеживал волком
Овчарок и просто дворняг,
Я бы бросался бы хищно,
Рыча и рыгая слюной,
Хватал бы зубами, когтями,
Вгрызался бы в толстую плоть,
Мурлыча, я грыз бы их мясо,
Плясал бы на их костях,
И шерсть набивалась бы в горло,
И застревала в зубах,
Вот если бы были собаки
Такие без шерсти совсем,
Тогда б ничего другого
Я бы вообще не ел!
Я шел по планете бы гордо,
Сверху на всех глядя,
И женщины слева направо
Влюблялись бы сразу в меня,
Пошел бы я к центру Вселенной,
Где еще никто не летал,
Встал бы ногами на звезды
И страшно бы так закричал:
"Сдавайтесь покорно мне, жены,
И трепещите мужья,
Теперь не я собаку,
А собака боится меня!"
Поэма о царевне Николавне
То-то было весело, то-то было славно,
Зарубили молодцы царевну Николавну.
Отрубили голову, обрубили руки,
Ноги, ягодицы и младые груди.
После долго пили, пели, веселились,
Громко поздравлялися, часто матерились.
Ну и опосля того долго издевались
Над частями тела, которые остались.
Больше веселился всех заговорщик Яшка:
Зверски изнасиловал еще теплую ляжку.
“Ляжка – ты какашка! Полюби меня!” -
Каламбурил Яшка, противно хохоча.
Тут поднялся стражник Верхний Уфалей,
Всем он был известен хитростью своей.
“А слабо ли, Яшка, Бог меня прости,
С головой еёной ночку провести?“.
Побледнел немного Яша, но потом
Быстро оклемался и сказал: “Яволь!
Будьте же свидетели, други вы мои,
Этому отчаянному, дерзкому пари!
Я даю вам слово, нисколько не кривя,
С башкою Николавны встретит нас заря!“
На том и порешили собутыльники,
Бухнули напоследок и дрыхнуть разошлись.
Прихватили каждый, как на сувенир,
Части ее тела, кровью облитые
Разошлись по комнатам одного дворца,
Сонно матюкаясь и слегка блюя.
Но мало ли помалу сон их повалил,
Отсмеркалась зорька, опустилась ночь.
Только сны несносные Яшу тормошат,
Манят и тревожат, хрюкают, сопят.
Снятся ему крысы с конской головой,
Карлики, уроды и вообще - говно.
И проснулся Яша в скользком весь поту,
Соскочил с постели – спать невмоготу.
И босыми шлепая, подошел к столу,
На котором в блюде лежала голова.
Криво усмехнулся, внутренне дрожа,
И погладил голову по мертвым волосам.
Только он коснулся головы ее,
Отворились очи и мертвые уста,
Говорит царевна: “Яша-ша-ша-ша!
Подойди поближе, поцелуй меня!“
Содрогаясь страшно и превозмогя
Потянулся Яша, губами тряся.
Тлением уж тронуты прелести ее
В необъяснимой нежности всосались до зубов.
Чуть не оторвало кожу от крови
Улыбнулся сладко: “Гран тебе мерси!“
“Отправляйся, Яша, ко дружкам своим,
Принеси мне руки, ноги и т.д.“
Отшатнулся Яша в диком ужасе
И как будто пьяный вышел в коридор.
Тихо спит в кровати толстопузый Фрол,
Под подушкой у него две синие ноги.
Скромно в дверь прокрался очень тихий стук.
“Это кто там бродишь?“, - “Это я – твой друг“.
“А, не спится, Яков, что же, проходи“.
“Я по делу, Фролушка, ты уж не серчай.
Ты отдай мне, милый, кровавый свой трофей,
Он тебе не нужен“, - “А тебе зачем?“
Усмехнулся Фрол снисходительно:
“Не дури, товарищ, мое – это мое“
“Ну, прошу же, Фролушка, на коленях я“.
Тут же Фрол нахмурился, в голосе - металл.
“Знаешь ты обычай наидревнейший наш?
То, что добыл с боем, никому не дай“
“Что же, не отдашь?!“ - Яша закричал, -
“Ну так хорошо же!“, - и вонзил кинжал.
Дремлет тихой сапой пьяный Ермолай,
Руки Николаевны между ног зажав.
Отворилась створка резного окна,
Зашуршали тени тихо вдоль стены.
Перед Ермолаем, спящим, как дитя,
На колени, плача, опустилась тень.
“Ты прости, товарищ, но така судьба“ -
Обмотал веревкой да и задушил.
Спал себе бровями в землю Феодор,
Вдруг посреди ночи ударила моча.
И вот встает, встряхнувши, он
И неверным шагом движется к клозету, озабоченный.
Встал над унитазом, ноги растопырив,
Вынул принадлежность и пустил струю.
Но из унитаза мокрая рука
Схватила его за член мертвой хваткою.
Долго бултыхался бедный Феодор,
От него остались только пузыри.
С безумными очами, весь забрызганный кровью,
Завалился Яша в комнату свою.
Вся она сверкала желтыми зарницами,
А посередине Яша, обомлев, увидел Николавну,
Целу, невредиму,
А рядом с ней, о, Боже! - Верхний Уфалей.
Он в одежде царской, усыпан бриллиантами,
И глядит любовно царевна на него.
“Благодарствуй, Яша, знаешь ли, кто мы?
Великие масоны, Сиона мудрецы.
Теперь мы будем вечно
царями на Руси,
Мы будем упырями кровь ее сосать,
А ты – наше орудие, и больше ничего!
Ты роль свою исполнил, теперь же пропадай!“
Заржала тут царевна и хлопнула в ладоши,
И громы загремели, и грозы засверкали,
И вылезла с подполья нечистая, блядь, рать
Уродов синерожих с клыками до земли
Схватили они Якова безумного, кровавого
Защекотали до смерти и утащили в ад
Стех пор уже немало прошло тому уж лет
Многое забыто, многих уже нет
Но не снято бремя и до сей поры
Надо всей Россией царствуют жиды
Очевидно, Бог
Очевидно, Бог, или кто там вместо него,
Посылает поэтам лажу, чтобы не расслаблялись,
Не обрастали жирком, а получали по роже то,
Что сможем вернуть, вернуть всем успокоившимся,
Забить горе в глотку зажравшимся,
Отомстить всем обычным людям за то,
Что готовы умереть, но не умеем летать...
Заберите моё проклятие, не забирайте мой дар,
Сейчас я снова себя возьму в руки,
И снова буду рок-н-ролл-стар...
О Кормильцеве
Это стремный день, четвертое февраля
две тысячи седьмого года.
Еще до этого за два дня звонил ему,
Говорил, что люблю, хотел приехать
А потом позвонили, сказали: "Все"
А потом мы играли концерт
И петь было невыносимо
Я сказал им: "Его больше нет"
Они спросили, реально: "А кто это?"
Кто это? не знаешь, блядь, как сказать,
Как донести, твою мать, до народа,
Что это самый мерзкий день -
Четвертое февраля две тысячи седьмого года
Умер Илья.
Травушка-муравушка
Не ходи, пожалуйста, по травушке-муравушке,
Травушка-муравушка обидиться могёт.
Будет тыкать стрелками твоих малых детушек,
Будет долго мучить их, а потом убьёт