Здавалка
Главная | Обратная связь

Не забывай поливать цикламены



Фабио Воло Моё большое маленькое Я

Грете

Во всем мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Все время схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

Борис Пастернак

ВСТУПЛЕНИЕ

Я в больнице. Сижу на неудобном стуле в больничном коридоре с окнами, выходящими во внутренний дворик. Здесь очень тихо. Кругом чистота и порядок.

Франческа лежит в палате в нескольких метрах от меня. Она вот-вот должна родить нашу дочь Аличе. Я волнуюсь. Тревога не покидает меня. Я думаю о них, думаю о себе. Я люблю Франческу. Она для меня целый архипелаг, гряда чудесных островов. Я плаваю в водах возле их берегов и забираюсь во все самые потаенные уголки. Я изучил каждый изгиб ее тела, все оттенки настроения, каждую мельчайшую подробность. Я понимаю ее молчание и ее веселье. Я запомнил море ее запахов, вкус ее поцелуев, нежный, ласковый взгляд. Мне нравится ее ровный, округлый почерк. Сияние ее обнаженных плеч и шеи, ее уши, в которые я нашептываю свои самые сокровенные тайны. Меня потрясает ее умение только одним прикосновением руки пробудить во мне ощущение вечности. Я обожаю пейзажи, которые встают перед моими глазами, когда она обнимает меня. Мне знакомы эти места, хотя я ни разу в жизни там не был. И несмотря на все мои знания, она еще продолжает поражать меня и дарить мне мгновения радостного изумления. Возможно, я кажусь слишком слащавым, сюсюкающим и патетичным, но ничего не могу с собой поделать. Думаю, это вполне естественно: наконец-то хрустальный башмачок, хозяйку которого я искал годами, нашел ту единственную, которой он пришелся впору.

Франческа сказала, что любит меня, и я верю ей. Я не просто верю ее словам, я ощущаю ее любовь во многих вещах, в мимолетных жестах, в ее внимании, которое она постоянно проявляет ко мне. Она делает это совершенно бессознательно, так море не ведает, что зовется морем. Еще я понимаю, что она любит меня, потому что, когда мы вместе, мне часто хочется насвистывать или напевать. Несколько часов назад мы гуляли по улице рядом с нашим домом. Мы часто балуем себя такими минутами. Совместные прогулки по ночному городу дарят нам хорошее настроение. Мы говорим о наших чувствах, о том, как мы готовимся к рождению ребенка, самому важному этапу в нашей жизни. Делимся нашими ощущениями. Когда мы переживаем событие, глубоко затрагивающее наши души, мы по очереди спрашиваем друг друга о том, что мы чувствуем в эту минуту, — чтобы лучше сберечь этот день в своей памяти. Иногда мы просто бродим по улице, не говоря ни слова.

Мы любим друг друга, но нередко у нас появляются серьезные причины хранить молчание. Мы выходим по вечерам из дому не только из-за беременности Франчески — вечерние прогулки уже давно стали нашей привычкой. Особенно часто мы гуляем летом, потому что нам нравится ловить доносящиеся из открытых окон звуки включенных телевизоров. Иногда мы ненадолго останавливаемся и прислушиваемся, наблюдая за тенями и бликами, которые телевизионные экраны отбрасывают на стены. Сегодня вечером мы остановились напротив булочной, недалеко от дома. Стояла майская ночь, и звуков телевизоров уже не было слышно. Сбоку от булочной находится пекарня. Перед ней, на другой стороне дороги, постоянно стоит стул. Он охраняет место для парковки машины, которая приезжает за хлебом. Я сел, усадив Франческу на колени и обхватив ее рукой. Все вокруг сладко томило наши сердца: и первые проблески приближающегося рассвета, и легкий ветерок, и запах хлеба, и шум ночной работы. Я смотрел в ее глаза, в глаза, которыми я сам уже давно смотрю на мир. Приникнув к шее Франчески, я вдыхал запах ее кожи, как моряк на рассвете глубоко втягивает в себя запах моря. В ее животе почувствовалось легкое шевеление. По дороге к дому Франческе показалось, что уже пришло время родов, и мы поехали в больницу. Я сижу в коридоре клиники и думаю о своей жизни, о грядущих переменах и стараюсь понять, что значит для меня появление ребенка. Ведь дети приходят к нам навсегда.

Я прокручиваю в памяти отдельные события своей жизни вплоть до сегодняшнего дня. Вспоминаю, например, с какой легкостью я мог вскинуть на плечи рюкзак и уехать куда глаза глядят.

Мы с Франческой хотели этого ребенка, однако, когда она сказала мне, что беременна, что-то во мне закричало: «Помогите! Какого — черта — подожди — еще — немного — я — не — знаю — готов ли — я — то — есть — я — хочу — ребенка — но — смогу — ли — я? Может — подождать — еще — пару — дней?»

На меня посыпались самые разные страхи, как, бывает, валятся коробки на складе. Через секунду после того, как в моей голове пронеслись эти мысли, меня охватило настолько сильное волнение, что я не мог устоять на ногах и опустился на сиденье машины. Мы танцевали на стоянке машин при ресторане, когда Франческа сообщила мне эту новость. Я был безмерно счастлив чтобы испытать большее счастье, мне пришлось бы раздвоиться. Со дня этого благовещения Франческа с каждым мгновением становилась для меня все прекраснее и прекраснее. Даже сейчас, когда я приглядываюсь к ней, я чувствую, как меня завораживает свет, который она несет в себе.

Однажды, когда Франческа была на седьмом месяце беременности, я в минуты близости с ней разглядел ее изменившееся лицо. Она была похожа на девочку. Черты ее лица как бы колыхались. Казалось, по нему пробегают легкие волны.

Когда я думаю, что тело женщины способно дать жизнь другому человеческому существу, я чувствую свое полное ничтожество. Женщина ест, пьет, и в ее теле, как в пробирке, создается новый человечек. Как называется это чудо? Да… женщина. Разве все самое прекрасное на свете уже не заключено во взгляде женщины? Как все-таки странно заниматься любовью с беременной женщиной. Не говоря о набухших, готовых, как кажется, лопнуть грудях, самым необычным было ощущение тугого живота между нашими телами. Я всегда боялся раздавить моих женщин. Во время близости с Франческой я старался быть крайне осторожным. Когда она была сверху, мне удавалось увидеть ее во всем ее блеске. Умопомрачительное зрелище. Хотя нам больше всего нравилось заниматься этим на боку, когда я прижимался к спине Франчески и сжимал ее в объятиях.

Чаще всего в такие минуты я и нашептывал ей на ухо свои сокровенные признания. Мне было приятно класть руку ей на живот, поглаживая его. Иногда я чувствовал, как внутри шевелится Аличе. В первые месяцы, когда живот у Франчески только начинал округляться, нам было очень трудно заниматься любовью. Нам казалось, что мы вторгаемся на какую-то священную территорию. Но потом в нас вспыхнула неутолимая тяга друг к другу, желание близости становилось все сильнее. Наша кожа радостно полыхала даже при легком соприкосновении.

Я знаю мужчин, которые уже в ранней юности мечтают жениться и растить детей. Мы с Франческой не женаты, и еще несколько лет назад я ни за что бы не отважился на такой шаг, потому что и представить себе не мог, что семья и дети могут иметь ко мне какое-либо отношение. Но в последнее время моя жизнь круто изменилась. Она потекла по другому руслу. Я сам переменился. Теперь я почти ни в чем не соглашусь с тем человеком, каким я был несколько лет назад. Если бы сегодня я встретился с собой прежним, то вряд ли мы стали бы близкими друзьями. Возможно, я даже не испытал бы к нему симпатии.

Сейчас Франческа лежит в палате за стеной. Я не буду присутствовать при родах. «При свидании с любимыми прекрасно даже ожидание», — сказал я Франческе, выходя из родильного отделения. Точнее, я вышел только на одну минуту, потому что мне надо сделать несколько записей в дневнике.

Не забывай поливать цикламены

Меня зовут Микеле, мне тридцать пять лет, и я вряд ли могу точно сказать, чем я занимаюсь. Примерно год назад я написал книгу; книжка получилась у меня неплохая, и хотя она не имела шумного успеха, тем не менее ее публикация помогла мне подписать договор на издание второй книги. До того, как я написал книгу, я работал журналистом в редакции одного еженедельника. И сейчас еще, но уже не как постоянный сотрудник, я пишу статьи для журналов, чаще всего беру интервью. Таких журналистов, как я, называют фрилансерами. В общем, это основной вид моего дохода, но в течение года мне случается перебиваться и другими побочными заработками. Я соглашаюсь на различную работу, отчего моя жизнь становится интереснее и разнообразнее. Что же касается статей, я сам выбираю темы и подыскиваю материал. Нахожу человека, у которого собираюсь взять интервью, назначаю встречу… и все остальное. В редакцию отправляю уже законченную статью, готовую к публикации.

Теперь, когда я пишу статьи по своему усмотрению, сам выбираю героя для интервью и сам распоряжаюсь своим временем, моя работа стала гораздо приятнее. Раньше, когда я был обязан весь день торчать в редакции, соблюдать установленные нормы и строгий распорядок дня, все было намного хуже. Есть вещи, которые я никогда не понимал: я мог бы выполнить работу в два раза быстрее, но, если бы я сделал это, мне урезали бы зарплату. Поэтому приходилось делать вид, что я загружен работой. Я годами быстрее всех раскладывал пасьянс на редакционном компьютере. Или лазил по Интернету, искал агентства недвижимости, которые помещали фотографии квартир, сдаваемых в аренду. Я всегда отдавал предпочтение Нью-Йорку. В те дни, когда бывало особенно скучно, я искал квартиру в Манхэттене и, найдя ее, фантазировал, как я устроил бы в ней свою жизнь. За годы постоянной работы в редакции я успел пожить чуть ли не во всех странах мира.

— Извините, сестра. Как они?

— Не волнуйтесь, все еще только начинается, как только приблизятся роды, я вам сразу же скажу…

Когда-то я и Франческа могли потерять друг друга. Дело в том, что между нашей первой встречей и сегодняшним днем, когда мы скоро станем родителями, мы некоторое время не встречались.

На самом деле у меня вот-вот должна родиться дочка от моей бывшей девушки.

Некоторые мужчины говорят, что не стоит возвращаться к бывшим подругам, потому что подогретый суп уже не такой вкусный… Ну что ж, значит, они просто не знают Франческу. Я уж не говорю о том, что мне вчерашняя еда безумно нравится. Паста в духовке, полента, овощной суп, даже пицца… это, видно, вопрос вкуса.

Вначале, когда я и Франческа только стали встречаться, мы оказались неспособны любить друг друга. Мы были похожи на двух любителей музыки, в чьи руки попал драгоценный музыкальный инструмент, на котором, как выяснилось, они не умеют играть. Только позже мы научились извлекать из него звуки.

Все осложнения в наших отношениях происходили из-за того, что мы были двумя возлюбленными, которые не сумели найти в себе ничего особенно интересного, чем могли бы поделиться друг с другом. Наши встречи позволяли нам спрятаться от чувства одиночества, мы помогали друг другу избавиться от тоски. Я, к примеру, стал мужчиной, искавшим женщину своей мечты, потому что, по сути, не нашел мечты в своей жизни. Как-то в разговоре Федерико сказал мне: «Ты должен искать не женщину своей мечты, а найти мечту для твоей женщины, иначе тебе нечего будет ей предложить. Что ты поставишь перед ней на стол?»

Федерико — это тот человек, которому я обязан своим отцовством. С ним связано мое возрождение. Франческа же обязана ему жизнью. Вряд ли мы без него снова смогли бы отыскать друг друга, прежде всего я не сумел бы найти самого себя. Возможно, я и сейчас продолжал бы плыть без руля и ветрил, даже не замечая этого. Федерико спас меня.

Мы познакомились, когда меня перевели в среднюю школу. В этот период жизни ты меняешь школу, друзей, и тебе немного страшно. Ты еще хочешь, чтобы тебя окружали твои старые товарищи по начальным классам. В первый день занятий тебе кажется, что у каждого из всех новых одноклассников какое-то странное лицо. Так всегда бывает.

«Кто они, эти мальчишки? Откуда они взялись? Как я смогу с ними подружиться, если они так странно на меня смотрят? Не будет у меня больше таких друзей, как в начальной школе».

А уже через месяц ты даже не вспоминаешь своих приятелей из начальных классов. При первом взгляде на Федерико я решил, что он никогда не станет моим другом. Я даже не питал к нему симпатии, но закон жизни потребовал, чтобы мы вскоре стали неразлучными товарищами, раз он сразу же не расположил меня к себе, а я не понравился ему. Он был единственным сыном в семье, у меня была сестра, с которой я почти не разговаривал, так что Федерико и я стали как братья.

Часто по вечерам, вместо того чтобы идти ночевать к бабушке с дедушкой, я шел к нему домой. В тринадцать лет мы поклялись в вечной дружбе, положив руки на бетонную шишку, когда-то украшавшую старый, ветхий дом.

Это был заброшенный, совсем развалившийся дом, на его крыше, на фронтоне, стояло украшение в виде сосновой шишки. Дом превратился в сплошную развалину. Чтобы забраться на крышу и принести клятву верности, требовалось проявить большую отвагу, а это как раз и служило доказательством того, как мы дорожили нашей дружбой.

Спускаясь вниз, я поскользнулся и разодрал себе левую ногу ниже колена. Оставшийся у меня шрам скрепил нашу клятву в дружбе.

В шестнадцать лет вместе с Федерико я впервые провел каникулы один, без родственников. В первый раз мы поехали в Риччоне. Мы двинули туда, потому что в наше время считалось, что в Римини и Риччоне можно легко снять девочек. За всю неделю нам так ничего и не обломилось, не считая одного вечера, когда на дискотеке ему удалось закадрить одну девчонку из Падуи и запустить ей руку в трусики. После дискотеки в обмен на подшлемник и баллончик со сжиженным газом он дал мне понюхать свои пальцы.

Во время каникул мы сидели на мели и не раз уходили из пиццерии, не заплатив по счету. Для этого мы придумали такой трюк. Мы брали с собой из дома уже ненужные нам вещи: бумажник, связку ключей, поясную сумку или куртку — и приносили их с собой в пиццерию. Поужинав, мы оставляли их на столе, а сами выходили по одному. Официант, заметив оставленные нами вещи, особенно не беспокоился, думая, что один из нас отправился в туалет, а другой пошел к машине, или что-то в этом роде. Такой трюк всегда срабатывал. Даже когда мы уже повзрослели. Особенно в кафе и в ресторанах, где не разрешалось курить.

В восемнадцать лет, едва получив права, мы впервые поехали отдыхать на машине. Мы отправились на его красно-фиолетовом «фольксвагене-поло». Нашей конечной целью была Дания.

Мы еще не доехали до итальянской границы, а машина уже превратилась в помойку. Повсюду валялись скомканные пакеты, банки, все кругом засыпано табачными крошками. Тогда еще не появились компакт-диски, и в машине было полно кассет. Под сиденьем у нас стояла пара коробок для кассет, но в конце концов они валялись где угодно, но только не лежали там. У нас были и лицензионные кассеты, и записи, сделанные нами самими.

Для летних поездок мы записали несколько кассет с песнями. Среди них конечно же были песни Васко Росси, а на случай удачного знакомства готовилась подборка медленной музыки. Так как мы ехали за границу, то мы отбирали медленные песни на иностранных языках. Федерико приготовил кассету с музыкой группы Scorpions. Одной из наших любимых песен в той поездке была «Скука» Васко Росси, мы на всем пути распевали ее во весь голос. Про датчанок нам никто ничего не рассказывал, поэтому мы сразу были сражены наповал, как только приехали в Данию. Там самые красивые девчонки, каких мы когда-либо видели. Какое там Риччоне. В Дании мы действительно потрахались. Постоянно включали Scorpions.

На обратной дороге мы заехали в Амстердам, с нами были две новые датские подружки: Крис, моя девочка, и Анна, завоевание Федерико.

Я помню дорожный указатель на автостраде, помню, что мы где-то припарковались, после почти ничего не помню. Кусок торта, какие-то грибы. И все. Остальные воспоминания затянуло сплошным туманом.

Еще только помню, что, когда на вокзале мы прощались с нашими датчанками, мы загрустили. Нам было жаль с ними расставаться. Мы чувствовали себя влюбленными и не хотели разлучаться с ними до конца жизни. Мы пообещали, что будем писать друг другу кучу писем. …I love you, I love you, I love you…

Никто из нас не отправил даже открытки с приветом.

У меня еще остались фотографии, но… кто знает, как Анна и Крис сейчас выглядят?

Иногда мне хочется встретиться с этими девочками, ставшими для меня незнакомками, чьи карточки хранятся среди кипы моих фотографий.

К двадцати годам Федерико начал продавать и сдавать внаем квартиры, нам повезло, и мы довольно скоро стали жить самостоятельно. Однажды он нашел две съемные квартиры, которые по тем временам выглядели блестящей сделкой. У каждого теперь была своя маленькая квартира, мы получили полную свободу устраивать вечеринки в любой день недели. В любой день, за исключением среды, потому что вечером по средам я всегда играл в настольный футбол «Саббатео».

По пальцам можно было пересчитать причины, из-за которых я мог отказаться от игры:

— внезапная серьезная болезнь;

— перелом пальца;

— гарантированная постель с девушкой (при условии, что раньше мне не довелось с ней переспать);

— землетрясение выше шести баллов по шкале Меркалли;

— случайное сильное подпитие, после чего я плохо держался на ногах.

В общем, я и Федерико были неразлучными друзьями до двадцати восьми лет, потом он принял важное для себя решение и уехал из города. Последние годы перед расставанием мы вели однообразную жизнь. Днем работали, среди недели куда-нибудь ходили по вечерам, в пятницу и субботу безбожно напивались, в воскресенье в основном пытались прийти в себя. Если похмелье проходило незаметно, то шли снимать девочек, если нет — то занимались самообслуживанием. Должен сказать, что у девочек мы пользовались немалым успехом, хотя Федерико везло больше, чем мне.

В конце концов, в жизни, честно говоря, обычно ничем другим, кроме этого, и не занимаются. В этой рутине мы чувствовали себя как рыба в воде. Нам все уже было знакомо, любое событие мы могли держать под своим контролем. Поужинать можно в одном месте, пропустить по стаканчику в другом, а на дискотеку пойти в третье. Никаких проблем. Летим на автопилоте. Меня такая жизнь вполне устраивала. Мне нравилось жить в соответствии с установленным раз и навсегда распорядком, по крайней мере если говорить о внешней стороне жизни.

Но однажды наш привычный вечер закончился несколько неожиданно. После неизменного аперитива и обычного ужина я с Федерико, вместо того чтобы пойти на дискотеку, вернулся к нему домой, потому что ему больше не хотелось оставаться на людях.

В тот вечер за ужином он почти не разговаривал. Он сидел за столом и постукивал ножом по бутылке с водой. Не выдержав, я в конце концов отодвинул от него бутылку, но он даже не взглянул на меня, не сказал ни слова, а немного погодя вновь стал стучать, уже по бутылке с вином.

Когда мы вошли в дом, мы взяли по бутылке пива и расселись по своим местам. Я на диване, он в кресле. Мы немного перемыли косточки знакомым, которых встретили на площади, обменялись глупыми сплетнями по поводу пары нашумевших измен, о которых тогда судачили все кому не лень, потом Федерико снова умолк. Он неподвижно устремил взор на бутылку с пивом, пытаясь ногтем содрать с нее этикетку. Я спросил: не случились ли у него какие-либо неприятности? Он сразу же ответил, что с ним все в порядке, потом, немного помолчав, заговорил, не прерываясь, будто тронулся или бес в него вселился:

— В чем смысл нашей жизни? Я в своей жизни пока еще не разобрался. У меня есть ощущение, что я не зря появился на этой чертовой планете, что я должен сделать что-то важное, но вот только не могу понять что… Ты не знаешь, как угадать, в чем твое предназначение? То-то и оно… мне кажется, что я впустую трачу свою жизнь. Вчера мне было шестнадцать… и вот, бац, мне уже двадцать восемь.

— Извини, о каком смысле ты говоришь?

— Да ладно, не прикидывайся… это твое предназначение, твое призвание, твой талант, способность выразить себя. В общем, твое нутро, то, что у каждого есть за душой и что отличает нас от других людей, смысл твоего появления на свет, смысл жизни, черт его знает, что там еще…

— Вот оно в чем дело… Ты что, впал в детство, подсыпал в пиво толченую погремушку или отупел? Кризис тридцатилетия у тебя наступил в двадцать восемь?

— Даже не знаю, как тебе ответить. Но я же говорил, я чувствую, что должен сделать что-то важное в своей жизни, пусть не для всего человечества, так по крайней мере для себя, хотя я все еще не догадался, что это будет. Только я своей нынешней жизнью сыт по горло, я чувствую в себе силы, которые рвутся из меня, но мне никак не удается высвободить их, так что, чем бы я ни занимался, мне в конце концов становится скучно.

Федерико отпил пива из бутылки, облизал верхнюю губу, как это обычно делают те, кто носит усы, хотя усов у него не было, и внезапно взорвался:

— Хватит! Все! Хватит! До чего же мне все опостылело, ведь должен быть выход из этой ситуации, ведь мы заслуживаем большего, чем просто торчать на площади и пить. Мы и так слишком долго этим занимались, у нас нет права повторять одну и ту же ошибку, мы не можем застрять здесь и вести серую, заурядную жизнь. Я на самом деле хочу высвободить эти силы, прежде чем они покинут меня, иссякнут, угаснут, а мой зад навеки прилипнет к дивану.

— Мне кажется, у тебя действительно кризис тридцатилетия наступил в двадцать восемь. Я всегда говорил, что ты опережаешь всех в своем развитии.

— Иди ты к черту! Хватит меня подначивать, лучше помоги мне разобраться. Или я на самом деле тронулся, или все остальные сошли с ума? Что за дерьмовая жизнь, Микеле, я продаю квартиры, бога ради, ничего плохого в этом нет, зарабатываю неплохо, но весь день я только и делаю, что повторяю людям то, что они и сами видят, прибавляя лишь прекрасный или прекрасная. «Здесь у вас ваша прекрасная ванна, тут прекрасное окно, а вот здесь прекрасная газовая колонка…» Я говорю то, что само по себе очевидно, — продолжил Федерико. — Ты когда-нибудь задумывался, насколько это нелепо? Я все жду, когда какой-нибудь клиент мне ответит, что он не бестолочь и сам прекрасно видит и окно, и ванну. Будь честен со мной, скажи правду: разве тебе не надоело делать одно и то же, ходить в одни и те же места и видеть одних и тех же людей? У тебя временами не возникает ощущения, что можно стать кем-то большим, что на самом деле жизнь — это нечто более важное? Ты пишешь хорошие статьи — но неужели тебя трогает то, что ты делаешь? Пару месяцев назад ты написал статью о том, как поддерживать физическую форму, используя предметы домашнего обихода. В журнале была фотография домохозяйки, которая занималась гимнастикой с полуторалитровыми бутылками с водой… Черт побери, Микеле, но такая работа не для тебя.

— Ну и что мне прикажешь делать? Если от меня требуют написать на эту тему статью, я ее пишу. Я не могу каждый раз отказываться, и потом, не я же выбираю материал.

— В любом случае, дело вовсе не в этом, а в том, что мне осточертела такая жизнь и опостылели все эти вечеринки.

— Вечер был сегодня не слишком удачный, да и ужин тоже не ахти какой, с этим я согласен. Ты и сам почти рта не раскрывал, но все-таки посидели мы не так уж плохо, даже посмеялись немного.

— Я сидел напротив одной женщины, она посасывала сигарету из пластика, потому что хотела бросить курить… нам что, об этом стоило говорить? Девушка Карло завела разговор о том, нужно ли отмечать День святого Валентина. А он назвал ее киской… КИСКА! Никакая она не киска, а кошка, бегающая за котами. После получаса ее болтовни у меня появилась резь в яичках, я из-за нее кожу себе стер под коленями о край стула. А в конце она сказала, что в среду сбудется мечта ее жизни: она с котиком пойдет выбирать новую кухню. Кухня новой модели может стать мечтой двадцатисемилетней женщины? Меня сейчас вырвет… Какую разницу ты видишь между этим субботним вечером и тем, что был неделю назад? Только одну: вместо того чтобы идти в «Гэлэкси», мы вернулись домой. И все. Мне всего двадцать восемь лет, а я уже живу иллюзиями водителя трамвая… пропади оно все пропадом! Нет, я так быстро не сломаюсь.

— Водителя трамвая? Видно, с тобой на самом деле что-то не то… Передай мне пива.

— Это с тобой что-то не то, если ты ничего не понял. Ты знаешь, Микеле, что делает водитель трамвая?

— Я всегда вздрагиваю, когда ты называешь меня по имени. Ну и что ты хочешь от меня? Чтобы я водил трамвай?

— Нет, ошибаешься. Это только кажется, что вагоновожатый ведет трамвай, что он управляет своим вагоном, а в действительности он всего лишь тормозит и разгоняется. Под трамваем лежат рельсы. В лучшем случае вагоновожатый регулирует скорость трамвая, да и то отчасти, потому что есть остановки и требование соблюдать график движения. Все великое многообразие жизни сведено к двум функциям: разгоняться и тормозить. И только. Вот и мы живем иллюзией, будто что-то решаем в нашей жизни.

— Федерико, все в действительности не совсем так, как ты говоришь, ты все-таки впадаешь в пессимизм. Мы порой смеемся, нам часто бывает весело, наша жизнь не такая уж беспросветная, как ты считаешь… в общем, я не жалуюсь.

— Какое убожество! Я не жалуюсь. Мы пришли в этот мир, чтобы вдребезги разбить его, а ты мне говоришь «я не жалуюсь»… Микеле, ты можешь думать как хочешь, но меня уже давно мучит одно желание: я хочу отдаться порыву, хочу ощутить всю полноту жизни, хочу ринуться вперед, упасть и взмыть ввысь. Я уже давно думал об этом, и наконец решился: почему бы нам не испытать себя и свою жизнь, не поиграть с ней?

— Я тебя не совсем понимаю. Что, черт возьми, значит поиграть с жизнью? Мы скорее должны поступать как раз наоборот. В нашем возрасте пора уже расстаться с играми и задуматься о серьезных вещах. Ну, не знаю, найти себе постоянную подружку, образумиться, жениться, завести детей, жить не на съемной квартире, а взять ссуду и купить свою собственную. Ты же знаешь, что снимать квартиру — это все равно что бросать деньги на ветер, потому что в конце концов у тебя не будет ни дома, ни денег. Наши родители в нашем возрасте уже растили детей. Быть может, тебя как раз и беспокоит, что в двадцать восемь лет мы еще не добились видимых результатов. Это что-то вроде биологических часов, только на мужской манер. Если бы ты был женщиной, ты сейчас мечтал бы о ребенке.

— Ну да, у меня в двадцать восемь лет кризис тридцатилетия и женский кризис на мужской манер… Я что, результат генного эксперимента? Все верно, мы должны сделать то, о чем ты говорил, но не с этого надо начинать, нельзя сначала надеть ботинки, а потом носки. Я не против этой идеи, но всему свое время и свое место. Посмотри, например, на Маурицио. В двадцать семь лет он ушел от родителей и женился на Лауре. А разве тебе, черт возьми, не хочется перед этим повидать мир? Хочешь провести всю жизнь на одном квадратном километре? Разве это не печально? Он ушел из одного дома и сразу же обжился в другом, как больной, которого переводят из палаты в палату. К тому же он женился на девице, которая успела покрутить с каждым из нас. Наши женщины как шарики в пинболе: вначале с одним, потом с другим, и прежде чем выйти замуж и закатиться в лузу, они успевают обстучать все борта. Я не против своего домика, кофеварочки, конторки, женушки…

— Ну уж нет, раз ты говоришь «домик», «конторка», «женушка», значит, ты все-таки против, ведь, употребляя уменьшительные суффиксы, ты насмехаешься над этими понятиями. В любом случае, зачем Маурицио надо отправляться в кругосветное путешествие, если он встретил свою невесту рядом с домом? Пожалуй, ты так говоришь, потому что пока еще не нашел женщину своей мечты.

— Хорошо, если ты на самом деле так считаешь, если ты говоришь то, что думаешь, то я тут же перестану разговаривать с тобой об этих вещах, тогда нам лучше просто болтать о сексе. Я ведь говорил тебе о том, что в жизни есть вещи более серьезные.

— Послушай, Федерико, самое серьезное, что я могу сейчас сделать, это встать и уйти домой.

— Ну, тогда постарайся понять, о чем я тебе говорю. Когда я представляю себе свое будущее, я вижу уже вполне определенную картину… Я хочу держать в руках нити управления своей жизнью. Я не желаю превращаться в водителя трамвая. Я выйду там, где захочу, я пойму, к чему я стремлюсь, в чем мое предназначение. Быть может, я открою для себя, что мне действительно предначертано продавать дома. Но при этом именно я буду вести свою игру с обществом. Это совсем не то, что сидеть за игровой приставкой. Я не хочу превращаться в одного из тупых великовозрастных младенцев, которые забавляются «стрелялками» и чувствуют себя героями, но бледнеют от страха, стоит только подруге сказать, что у нее уже на три дня задерживаются месячные, или даже пытаются смыться.

— Федерико, честно говоря, не знаю, что тебе ответить. Мы пришли сюда попить пива, а ты заводишь разговоры, которые мы уже вели в прошлом, только вкладывали в них другой смысл. Как прикажешь понимать, что теперь это будет игра? Да приди же ты в себя наконец! И что я, по-твоему, должен делать? Сидеть молча в гараже и ждать, когда ко мне снизойдет некий голос и скажет, что я должен стать космонавтом, колбасником или художником? В конце концов, я просто стараюсь жить так, чтобы чувствовать себя комфортно, — что еще, кроме этого, я должен делать?

— Я тебе это говорил не для того, чтобы ты принимал какое-то решение. Я тебе просто объясняю, что не собираюсь больше тратить свое время на выпивку в барах, если до этого я не успел сделать ничего важного для себя лично. Завтра я начинаю работу над самим собой… Мне лишь хотелось узнать, будешь ли ты моим попутчиком в этих поисках, — добавил Федерико. — Только и всего. Вот что мне было нужно.

— Только и всего, черт возьми! Ты выплеснул на меня целый океан идей. У меня сейчас голова пойдет кругом. Давай выйдем погуляем?

Мы снова вышли из дому и здорово выпили. Я меньше, чем он.

Федерико сказал, что решил надраться, потому что на следующий день после попойки у него начнется новая жизнь.

В тот вечер, когда я вернулся домой, мысли мои сильно путались.

В течение последующих дней мы не возвращались больше к этим разговорам. Наша жизнь катилась тихо и мирно, как и раньше, если не считать того, что Федерико почти перестал выходить на улицу. Большинство вечеров мы проводили дома, чаще всего у него. Однажды вечером мы должны были встретиться в девять часов у меня на квартире, но в начале одиннадцатого Федерико еще не пришел. Я позвонил ему, но он не ответил. Странно, что он не предупредил меня. Будь это обычный вечер, я не стал бы беспокоиться, но это была среда, и игроки в настольный футбол уже собирались в зале. Если в среду он опаздывает, то обязательно дает мне знать.

На мгновение я вижу себя восьмилетним: я стою перед школой и жду маму, а она все не идет. Я начал волноваться.

Ладно, землетрясение отпадает — тогда какая из четырех оставшихся причин помешала ему прийти? Он напился? Договорился встретиться с клиенткой, чтобы показать ей квартиру, а после осмотра они занялись сексом на полу в пустом доме?

Раньше с ним такое случалось.

А что, если он упал дома, потерял сознание или умер? Я выскочил из квартиры и побежал к нему. Я позвонил, но никто мне не открыл. Двери в наших домах закрываются автоматически. Их не надо запирать ключом. От сквозняка они часто захлопываются, поэтому я храню связку ключей от его квартиры, а он от моей.

Конечно, каждый из нас мог бы держать запасные ключи в машине, но, как уже не раз случалось, воспользовавшись ими, мы забывали отнести вторые ключи в машину. Разумеется, рано или поздно все кончалось тем, что и они оставались в квартире вместе с основными ключами. Я взял ключи, открыл дверь и вошел внутрь, боясь натолкнуться на тело смертельно пьяного или мертвого Федерико. Дома его не было.

Квартира была прибрана тщательнее, чем обычно. Все стояло на своих местах, даже в раковине не валялись грязные тарелки и вилки. Куда бы Федерико ни уезжал, он всегда перед отъездом убирался в доме.

На кухонном столе лежала записка для меня:

«Привет, Мики. Я решил испытать себя. Не забывай поливать цикламены».







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.