Главная | Обратная связь

МУЗЫКАЛЬНО-ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ.. 107

ОПЕРЕТТЫ... 108

МУЗЫКА К СПЕКТАКЛЯМ... 108

МУЗЫКА К КИНОФИЛЬМАМ... 108

ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДЛЯ СИМФОНИЧЕСКОГО ОРКЕСТРА.. 109

КОНЦЕРТЫ... 109

ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДЛЯ ГОЛОСА И ОРКЕСТРА.. 110

КАМЕРНО-ИНСТРУМЕНТАЛЫ1ЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ.. 110

ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДЛЯ ФОРТЕПИАНО.. 110

ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДЛЯ ГОЛОСА И ФОРТЕПИАНО.. 110

ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДЛЯ ОТДЕЛЬНЫХ ИНСТРУМЕНТОВ.. 111

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ К СПИСКУ СОЧИНЕНИЙ ОНЕГГЕРА.. 111

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ.. 112

СОДЕРЖАНИЕ.. 128

 

ЗАКЛИНАНИЕ ОКАМЕНЕЛОСТЕЙ

Майе Захер,

которой только и остается заклинать

МАЛЕНЬКИЙ ПРЕЛЮД

А ведь я так твердо давал себе слово оста­ваться музыкантом, никогда не пишущим о музыке. На это у меня есть две причины: ненавижу и писать, и вы­ставлять свои воззрения напоказ. Есть еще и третья при­чина: полезность музыкальной критики мне не вполне понятна. В нынешнее время, больше чем когда-либо, встречаются такие вещи, которые взывают к критике в гораздо большей мере, нежели искусство комбинирова­ния звуков! Лавры Фетиса, Скюдо, Ганслика, Артюра Пужена кажутся мне незавидными. Их имена дошли до наших дней в силу всяких глупостей, которые они так важно изрекали. Жить тогда, когда жили Бетховен, Бер­лиоз, Вагнер, Дебюсси, и заниматься пачкотней бумаги лишь для того, чтобы доказывать, что эти авторы не знают музыки, что они не способны сочинить мелодию, что публика глубоко заблуждается, прислушиваясь бла­госклонно к ним, — все это представляется мне крайне скверной обязанностью, и я очень желал бы докопаться, чем именно это может служить искусству. К тому же. го­ворить о музыке всегда опасно.

Наши крупнейшие писатели на подобном деле обло­мали — если так можно выразиться — свои перья. Вспом­ните Стендаля!¹

В настоящем издании цифры указывают на соответствующий комментарий в конце книги, а подстрочные примечания поме­чены знаком *. Те из них, которые не оговорены специально, являются примечаниями переводчика. Сведения об упоминаемых Онеггеромлицах приведены в аннотированном Именном указа­теле. — Ред.

Мне возразят, что критика далеко не всегда дискреди­тирует произведение, что часто она привлекает внимание к сочинениям, которые без нее остались бы в тени. Допу­скаю; но добавлю, что это та единственная роль, которую я отвожу ей. Однако же и тут ее воздействие мне пред­ставляется сомнительным.

Публика любит хорошие или слабые произведения по причинам, большей частью непонятным, почему и ника­кой литературный труд не поколеблет ее мнения. Я го­ворю, само собой разумеется, о публике, способной лю­бить музыку и откликаться на страницы Моцарта или Дебюсси. На долю критики, тем самым, остается лишь один полезный вид работы, каковой и следует осуществ­лять. Его называют пропагандой. Это — пропаганда со­временной музыки.

Вот тут я и хотел бы сделать все, что от меня зависит, чтобы побороть предубеждение, будто музыкальные про­изведения должны иметь за плечами лет сто, чтобы стать доступными, приятными для слушания, не говоря уже о большем — о «понятности» (пустое слово с точки зре­ния музыки).

Почему среди всех искусств музыка — единствен­ная — осуждена быть жертвой столь ретроспективных вкусов? А ведь читают более легко, охотно Колетт, Мо­риака, Сименона, а также Валери или Клоделя, нежели Рабле, Монтеня, Руссо и даже Бальзака. В театре пуб­лику сильнее привлекают не Расин, Корнель или Ма­риво, а Саша Гитри, Жироду, Ануй, Кокто. То же самое могло бы быть и в музыкальном театре и в концертах. Не более ли близки и созвучны слушателям 1948 года Дебюсси, Равель, Штраус, Стравинский и Пуленк, чем великие классики? Музыка «модернистов» должна была бы составлять основу нашего репертуара. Тогда бы и с произведениями великих мастеров, для интерпретации которых требуется адаптация и более обширная куль­тура, обходились гораздо более почтительно. Исполне­ния более редкие, но всегда высоко совершенные укреп­ляли бы престиж творений прошлого и не омрачали бы их блеска слишком частым и небрежным использова­нием. Разве это не было бы проявлением более глубо­кой любви к ним, чем поочередное отбарабанивание их по воскресеньям, иной раз даже и без должных репе­тиций?

Чтобы попытаться защитить эту точку зрения, пред­ставляющуюся мне недостаточно распространенной, я и обмакну свое столь нерешительное и неловкое перо в чер­нила своих твердых убеждений.

ПЕРСПЕКТИВЫ

Когда я, размахивая скипетром критика, должен был приняться за рассмотрение очередного еже­годного возобновления так называемых музыкальных тор­жеств, я не без грусти почувствовал, как набор хвалеб­ных прилагательных усыхает на кончике моего вечного пера.

О чем смогу я написать по поводу манеры исполнения мадам Икс Концерта ми-бемоль мажор Бетховена, сы­гранного ею у Падлу, если она выступала только что у Ламурё с Концертом Листа, также ми-бемольным, и если у Колонна этот же Концерт повторял господин Игрек, в то время как мадемуазель Зет демонстрировала нам себя с великой помпой в упомянутом Концерте ми-бемоль мажор Бетховена? Бросаю взгляд, каким взирает на спасательный круг утопающий, на Пьера Леруа — моего друга. Не он ли говорил мне с меланхолической интонацией и улыбкой Мориса Шевалье: «Что касается меня, то я уже лет двадцать пускаю в ход „ловкие пальцы" и „захватывающую музыкальность" — и ничего, привык...»

Будучи новичком в подобном ремесле, я не достиг еще высот столь безмятежной философии, и к тому же я уже сейчас считаю очень скучным постоянно слушать повторения одних и тех же пьес. Извлекать из всего этого реляции — дело, на мой взгляд, настолько бесполезное, что чернила засыхают на кончике моего пера. А кому, позвольте вас спросить, захочется это читать? Способно ли кого-либо в мире интересовать известие о том, как ма­дам Икс в сотый раз за сезон сыграла такой-то этюд или такой-то вальс Шопена? У кого теперь хватает мужества быть членом жюри непрерывных фортепианных конкур­сов из произведений этого бедняги-композитора, которому молотобойцы по клавишам не дают ни единой пере­дышки?

Молодой пианист или пианистка получают среди трид­цати других премию Консерватории. Их родители или друзья, спустя некоторое время, снимают зал и органи­зуют вечер с тем, чтобы молодой артист мог «проявить себя». В течение сорока лет его программа не изменится. Никогда ни одному из этих молодых, что «подают на­дежды», не приходит на ум мысль показать публике ка­кое-нибудь новое произведение: «Для того, чтобы в зале не осталось ни души!» — закричат мне возмущенно, по­скольку само собой разумеется, что без обязательных шо­пеновских мазурок или полонезов все со страхом отшат­нутся от пианиста.

Между тем это совсем не так. Аудитория молодого, «подающего надежды» музыканта состоит из его безро­потных друзей, для которых нет другого выхода, как про­сидеть весь вечер в зале и пофланировать в фойе, где они отточат свои комплименты дебютанту. Что именно он ис­полняет, им совершенно безразлично, за исключением не­многих лиц, обладающих известным музыкальным вку­сом, которые предпочли бы, может быть, воспользоваться случаем, чтобы услышать что-то новое. Это было бы чем-то хоть немного любопытным, раз они уже все равно при­сутствуют здесь по обязанности...

А для дебютанта, я считаю, это оказалось бы гораздо выгоднее, нежели напрашиваться на сравнения с круп­нейшими из звезд, которые годами исполняют те же зна­менитые произведения, за какие, в свою очередь, берется дебютант, желая проявить в них свою на самом деле еще полудетскую индивидуальность.

Насколько было бы скромнее поискать не столь за­игранные вещи — но куда там! Дух подражания кажется единственной силой, что наряду с претенциозным само­мнением направляет выбор молодого и побуждает его думать: такому-то сопутствовал успех, когда он исполнял Шопена; а значит я (играющий лучше его) достигну еще большего успеха, если возьму те же произведения Шо­пена. К тому же он вам скажет доверительно и не без некоторой снисходительности, что интерпретирует Шо­пена не так, как это принято обычно, и весьма надеется вас поразить. И действительно, каждый пробует найти в этих вдоль и поперек изжеванных вещах нечто, что по­зволит ему любой ценой выделиться. Сыграет быстро то, что исполняли медленно, и вместо пиано будет играть

форте. И вот, пожалуйста, пред вами так называемая ин­дивидуальная интерпретация. А то, что от нее страдает музыка — неважно! Но еще более плачевно, что этот грустный юноша или эта бойкая девица вообразят себя «артистами», тогда как они всего-навсего буржуазные приспособленцы и особенно громко блеющие бараны Панурга ².

P. S. Все это относится не к одним только пианистам, с чем, наверное, все согласятся.

РЕПРИЗА

«Я долго тщетно искал, когда же другой кри­тик рассердится подобно мне па злоупотребления, совер­шающиеся во имя святой музыки», — пишет г. Пьер Дюпре, намекая на мою статью, в которой я оплакивал нелепое однообразие программ пианистов.

Увы! Любые критики могут сердиться сколько им угодно, по временам или постоянно (некоторые — го­дами), но их жалобы не действуют: рутина, умственная лень не поддаются никаким уколам. Свою позицию я оп­ределил и придерживаюсь ее твердо. Мы проверили ее заново в отношении современной французской музыки, с которой обращаются, как с бедной родственницей. Это вызвало сильное увеличение потока присылаемых мне писем.

Иные из наивных душ вообразили, будто мои выска­зывания означают, что я отношусь презрительно к Бет­ховену, Вагнеру, Баху, и советуют мне скромно замол­чать, тогда как сами они предаются игре, сравнивая этих величайших гениев со мной. Они, однако, не подозре­вают, что сравнения, даже прямо неблагоприятные для меня, представляются мне, с моей точки зрения, все-таки необычайно лестными.

Однако многие другие письма вселили в меня некото­рую долю оптимизма. Почти все они от молодежи, от студентов. В этих письмах меня просят указать, ка­кие бы произведения стоило послушать. Многие кор­респонденты благодарят меня за то, что я привлек их внимание к симфонии Русселя, которую они «открыли» с радостью ³.

Но в музыкальном «осином гнезде» — тишина; ничто не движется. Глубоко обеспокоенные, музыканты боятся потревожить предводителей оркестров. Как знать, может быть в один прекрасный день кто-либо из них бросит бла­госклонный взгляд на кого-либо из музыкантов и даст тому возможность показать его трехминутное произведе­ние или пригласит бесплатно солировать?

Сейчас от меня требуют исправить следующую неточ­ность. Я не назвал среди защитников французской му­зыки имя одного дирижера, истинных заслуг которого я никоим образом не отрицаю, но который уже двадцать лет подряд систематически бойкотирует целую большую область в новой музыке ⁴. Дирижер, конечно, вправе не любить некоторые жанры, формы музыкального искус­ства, но в качестве руководителя оркестра он обязан быть эклектиком. Это — его первый долг. Что сказали бы вы о таком метрдотеле, который отказался бы подать вам нелюбимое им самим блюдо? Отдают себе все отчет, ка­кой вред может причинить и новой музыке, и молодым ее создателям такое отношение к ней дирижера, к тому же занимающего пост президента симфонического обще­ства? По-видимому, нет. Именами некоторых компо­зиторов подписаны те дифирамбы в его честь, какие я прочел.

Когда один известный композитор пожаловался мне однажды на такое положение вещей, я отплатил ему сто­рицей, заявив: «Но вы ведь критик крупного журнала. Вот вы и выскажитесь там». На что он осторожно возра­зил: «Подумайте, меня и без того так редко исполняют!»

С глубокой сердечной болью приходится признать: у большинства наших композиторов направленность ума такова, что они скорее предпочтут, чтобы не исполняли их произведения, чем видеть это благо, выпавшим на долю их коллег. Я был знаком с одним из этих компози­торов, который много лет работал музыкальным крити­ком и с какой-то поразительной ловкостью обходился без того, чтобы назвать хотя бы одно имя современного жи­вого автора из страха, что его известность возрастет!

Это столь же мелко, сколь естественно, ибо так было всегда и, возможно, так и будет. Публика ведь очень лю­бит слушать все одни и те же перепевы. А посему — посожалеем лишний раз о таком положении вещей и... продолжим в том же духе.