Здавалка
Главная | Обратная связь

Только бы не девочка 3 страница



— Хороший песик, — произносит Леннокс без энтузиазма, замедленным, сторожким движением тянется к мохнатой холке, ерошит шерсть, смелеет, нащупав дробные косточки. Одной рукой раздавить можно, думает Леннокс, с нескрываемым злорадством откидываясь на спинку дорогущего дивана.

Долорес, похоже, очарована Труди.

— Деточка, вы же просто прелесть. — Тона высоковаты, во взгляде одобрение. Труди смущена, это очень заметно, когда ее рука сама собой тянется к прическе. В следующую секунду лицо Труди застывает при мысли, что придется удлинить список приглашенных на свадьбу.

Долорес берет у Труди сумку и вальсирует в кухню. Джинджер говорил, она преподавала танцы. У Долорес легкие ноги, и вообще она отлично сохранилась, если не считать несколько отвисшего живота. Глаза, как и у Джинджера, сверкают из-под цалаченной челки; Леннокс и некоторые его сослуживцы людей с таким блеском в глазах характеризовали как «всегда готовых». Эти двое и в старости не ограничатся газеткой на сон грядущий.

Долорес уводит Труди; Джинджер в распоряжении Леннокса. Квартирка с иголочки: вещи новенькие, незахватанные, аж блестят. Леннокс отмечает запах — запах курительных палочек, столь характерный для жилищ американцев. Возможно, в Штатах этим средства для уборки ароматизируют. Задумывается, ассоциируется ли Британия с каким-то конкретным запахом, и если да, то с каким. В спальне Джинджер показывает гостю электронный сортировщик монет.

— Сюда мелочь сыплешь, а машинка ее сортирует. До двадцати монет в минуту обрабатывает. Складывает по кучкам и каждую кучку в бумажку заворачивает. Здорово, да?

— Если столько мелочи накопилось, может, просто в банке ее обменять?

— К черту банки. — Джинджер понижает голос, стучит себя по темени и подмигивает. — Они и так с нас дерут не пойми за что.

В соседней комнате, наедине с женщиной, которая старше ее собственной матери, Труди неожиданно для себя оттаивает. Простой человеческой теплоты этой американке не занимать.

— Моя мама вышла за копа и наказала мне не повторять ее ошибку, — сетует Долорес. — А я повторила, причем два раза.

Послушайте опытную женщину: держите его на коротком поводке.

— Я это учту.

Болтовня о свадьбах, платьях и вечеринках просачивается сквозь стены; Джинджер шепчет:

— По-моему, девочки нашли общий язык. А значит, можно безнаказанно слинять. Я тебе такое местечко покажу, супер!

— Идет, — вяло соглашается Леннокс, размышляя, как преподнести это известие Труди. Он принял бы диагноз «депрессия» или хотя бы более мягкий его вариант, «стресс»; проблема в том, что такое принятие априори означает отказ от собственной личности. Во всяком случае, по напряжению, сопровождающему каждое его высказывание, Леннокс понимает: в высказываниях ищут и успешно находят симптомы. И чувствует: методов управления его предполагаемым состоянием, избранных Труди, два — контроль (для нее) и лишение гражданских прав (для него). Логика Труди проста: Ленноксовы мысли будут водить его по замкнутому кругу, в то время как всякая не-подконтрольная рефлексия вредна ему по определению. У нее же, Труди, собственные планы на рефлексию: заменить ее позитивом, например мыслями о свадьбе, о новом доме, о мебели, о будущих детях, о другом доме, попросторнее, и так далее, по накатанным рельсам, по туннелю, в конце которого — смерть. Внезапно появляется Долорес.

— Рэй, я намерена умыкнуть вашу прелестную невесту, мы решили пройтись по свадебным салонам. Надеюсь, мальчики, вы найдете, чем заняться.

— Отлично, — кивает Леннокс. Труди лукаво улыбается ему, Джинджер сально подмигивает.

После ухода женщин Леннокс и Джинджер выжидают несколько минут, садятся в «додж», выруливают на бульвар Бровард, минуют полицейский участок и наконец останавливаются на Двадцать четвертой авеню, возле мужского клуба «Торпеда». Клуб представляет собой одноэтажное бетонное здание, снаружи напоминающее бункер. Над главным входом программа — «Зажигательные танцы».

— «Торпеда» рулит, — сообщает Джинджер.

Дверь подпирает огромных размеров латинос в черной футболке, накачанный тренажерами и стероидами. При виде Джинджера его угрожающий оскал плавно переходит в широченную улыбку.

— Привет, Жеребец! Как жизнь?

— Все в ажуре, Мэнни, — отвечает Джинджер, хлопая Мэнни по мощной спине. — Познакомься: мой друг Рэй, из Шотландии.

— Не «в ажуре» надо отвечать, а «путем», — поправляет Мэнни. Леннокс натягивает улыбку. Их с Джинджером препровождают в темный, похожий на пещеру зал. Леннокс мысленно относит зал к категории заведений, популярных среди копов, мерзавцев, безмозглых молодых и опечаленных жизнью, пожилых мужчин западного мира. Начинает прикидывать, под какую из этих категорий сам сейчас подпадает. Длинный «язык», развет вляющийся на несколько подиумов для танцев вокруг шеста, ведет, как в Мекку, в сверкающий, внушительных размеров бар.

Хотя еще рано, народу хватает, и за редким столиком из тех, что стоят по обе стороны от «языка», есть места. Леннокс выделяет группу полицейских — они в штатском, но неловкость людей, привыкших носить что предписано, бьет в глаза.

На официантках облегающие белые футболки, которые при неоновом освещении отливают голубым. Официантки следят, чтобы бокалы не пустовали; шоу в разгаре. Сначала все довольно вяло, но каждая новая кружка пива добавляет девушкам сексуальности и прямолинейности. Джинджер и Леннокс заказывают ребрышки с жареной картошкой.

— Долорес скажешь, что я ел салат с тунцом, — серьезно говорит Джинджер, — причем без майонеза. Ей не нравится, что я толстею. На будущей неделе у нас финал по бальным танцам.

Леннокс медленно кивает. Скребет стриженую голову.

— Вышибала тебя Жеребцом назвал. Почему?

— Просто кличка такая. В этом заведении я — Жеребец, — с вызовом произносит Джинджер.

Леннокс берет данный факт на заметку. Стискивает стакан, чокается со старым другом.

— За двадцать пятый век.

Пиво хорошо идет, да и текила не хуже. Леннокс поднимается — ему нужно в уборную. Он нетверд на ногах, видимо, от сочетания алкоголя с антидепрессантами. Приходится опереться о край писсуара. Над густой, мощной струей поднимается пар.

«Жизнь не так уж плоха. Мы вычислили сукина сына, который убил Бритни. С ним покончено».

— С тобой покончено, грязная тварь. — Леннокс плюет в большое зеркало, встроенное в кафельную стену. Левой рукой он поднимает правую, словно приносит клятву, сжимает кулак, борясь с ослабшей повязкой и притуплённой алкоголем болью.

Многократно усиленный проигрывателем голос Тины Тернер задается вопросом «При чем здесь любовь». Леннокс идет на свое место, однако дорогу ему преграждает танцовщица. Отработанным движением девушка прижимается лобком к его бедрам. Она раскрашена почти как клоун, вульгарно и ярко, но софит прямо над ними, и даже толстый слой тонального крема не может скрыть глубоких рубцов от прыщей. Круг под софитом как лобное место: видны и глаза с расширенными зрачками, и хищный изгиб узкого рта.

Леннокс в столбняке. Он не чувствует ни рук, ни ног, жизнь сконцентрировалась в области паха. Вот что такое зажигательные танцы. Девушка не прекратит вращательных движений, пока не добьется своего. В Ленноксе поднимается гнев. «Развлечение для стариков и лузеров, для ботаников и тормозов». Глаза у девушки бешеные; Ленноксу ясно: теперь для нее возбудить его и заставить кончить — дело чести. Втянуть его в этот балаган, низвести до отчаянности собственного положения для обкуренной стриптизерши один из способов сохранить лицо. Леннокс понимает это, потому что много раз участвовал в подобных забавах дома, в Эдинбурге, во время холостяцких вечеринок. За агрессией на лицах мужчин Леннокс различает стыд. Знает, что своим нежеланием участвовать в игре, умением быть выше остальных путает им карты, а женщину унижает, отказываясь от единственного товара, который она может предлбжить, от ее сексуальности, пусть даже карикатурной. Для женщины дело не столько в самооценке, сколько в профессиональной гордости, ведь именно таким способом она зарабатывает на хлеб.

Но Леннокс не может поступить иначе, ему приходится одержать победу в этом кошмарном противостоянии.

Внезапно девушка прекращает вращения, лицо ее искажено.

— Гомик, — выплевывает она Ленноксу в ухо и с вязкой улыбочкой переключается на другую потную мошонку. Мужчины за барной стойкой громко подначивают, их облегчение почти осязаемо.

Леннокс садится рядом с Джинджером. Джинджерова голова пульсирует в психоделическом свете лилового софита. Старый друг смотрит на Леннокса сначала враждебно, потом с сальным восхищением.

— Твою мать, Леннокс, этот танец влетел мне в двадцатку, а ты даже не плюнул! Ни на кого, кроме красотки Труди, больше не встает, да? На зверя лассо набросили!

Джинджеров жаргон Леннокса бесит.

— Извини, что пришлось потратиться. — В следующую секунду ход его мыслей меняется: пусть Джинджер думает что хочет. Но направление мыслям уже задано, они далеко от стриптизерши, Труди и Джинджера. Сначала алкоголь дистанцировал преступление; теперь он же, словно крепкий кофе, освежает в мозгу подробности.

Бритни Хэмил. Теперь на зверя действительно набросили лассо. Как Мистер Кондитер отбывает срок? Чем он занят в эту вот секунду? Сошла ли с него спесь сейчас, когда он изолирован от прочих заключенных — даже от прочих насильников — для его же безопасности? Леннокс чувствует внезапное желание узнать наверняка.

— Ты когда-нибудь думаешь о мерзавцах, осужденных за особо тяжкие? — спрашивает он Джинджера. — Как они живут с тем, что совершили?

— Прекрасно живут — потому что они отморозки. Им пофигу. Ну их к чертям, пускай догнивают. — На побагровевшем лице Джинджера замешательство, он машет официантке, дескать, еще пива.

У Леннокса впечатление, что тирада относится к нему в той же мере, что и к каждому преступнику, которого помнит Джинджер. Они чокаются, пьют, но Леннокс чувствует некоторое охлаждение.

В следующий раз Джинджер открывает рот, чтобы пресечь дальнейшие возлияния.

— Хватит, я и так лимит превысил, — отдувается он. Стриптизерша демонстративно облизывает пальцы, которыми только что касалась своей промежности, вертится на шесте у них перед столиком. — Давай выдвигаться потихоньку, — говорит Джинджер, не сводя глаз с девушки, и поднимает стакан одобрительным жестом. — Только пускай сначала эта маленькая киска танец закончит. Черт, Рэй, будь я на двадцать лет моложе...

— Ты все равно годился бы ей в отцы.

— Ах ты сученыш.

Из подвыпившего Джинджера водитель лучше, чем из трезвого: он осторожнее, даже на дорогу смотрит. Они въезжают в прибрежный квартал. В сумерках на всем видится печать запустения. Предприятия малого бизнеса здесь либо разорились, либо держатся на честном слове, думает Леннокс. В квартале, соседнем с «Холидей-инн», бары и дешевые забегаловки набиты пьяными отпускниками, поденными рабочими и попрошайками — последние две категории выживают попустительством и безалаберностью первой. Кругом старики, одинокие и отчаявшиеся. Леннокс с Джинджером заходят в засаленный патио при баре; он существенно отличается от ослепительно-стерильных баров Майами-Бич. Леннокс озвучивает свои наблюдения.

— Во Флориду сотни пенсионеров переехали со своими половинами. Половины успели ласты склеить, а оставшиеся не могут теперь отсюда дернуться. У меня куча знакомых, которые в такой ситуации оказались. — Джинджер проглатывает пиво и требует текилы. — Мечта об обеспеченной старости превращается в ночной кошмар, — продолжает он. Входят, держась за руки, двое мужчин, садятся в углу. — Это заведение за

думывалось как бар для пенсионеров. А теперь сам видишь, что здесь — сплошная голубая луна, тьфу.

Они опрокидывают по нескольку порций текилы и совершают энергичную прогулку по пляжу, чтобы просохнуть перед встречей с женами, настоящей и будущей.

Труди и Долорес явно получили удовольствие от вечернего шопинга.

— В такую жару надо ближе к вечеру по магазинам ходить, — поясняет Долорес.

Труди с вызовом стискивает свертки и пакетики.

— Все это, Рэй, мне необходимо. Конечно, мы должны экономить... но я ведь не спрашиваю, на что ты тратишь деньги.

В Ленноксе поднимается возмущение. «Можно подумать, мне не параллельно, что она покупает».

— Труди, и я не спрашиваю! Я ни слова не сказал!

— Зато посмотрел. Знаю я этот твой взгляд, Рэймонд Леннокс.

— Да какой еще взгляд? — нетвердым языком отпирается Леннокс. — Вечно ты из мухи слона делаешь. Взгляд у меня не правильный, надо же, — взывает он к Джинджеру.

Но разруливает ситуацию Долорес.

— Шопинг у нас лучше всего получается. Придется привыкнуть, юноша. — Долорес игриво ворчит, косится на Джинджера. — Я права, мой жеребчик?

— А то. — Красное Джинджерово лицо багровеет. Или от гордости, или от смущения; а может, и от того, и от другого в комплекте, прикидывает Леннокс.

Джинджер Роджерс предлагает гостям два варианта: либо Долорес везет их обратно в Майами-Бич, потому что он малость перебрал, либо они все вместе идут в его любимый ресторан и ночуют у них с Долорес.

— Мы такси можем взять, — смущается Труди.

— Никаких такси. Пятьдесят баксов — это же грабеж! Утром я вас мигом в отель отвезу. Или Долорес отвезет.

— Ладно, — соглашается Леннокс. Он выходит на балкон, облокачивается о перила. «Холидей-инн», конечно, несколько портит вид на океан. В сгустившейся тьме все еще веет дневным жаром; правда, слабенький бриз холодит голые локти. Из диско-бара доносятся приглушенные высотой пульсирующие звуки. Ленноксу ясно: Труди недовольна. Подобно ей, он мог бы сказать: «Знаю я это выражение лица».

На балконе появляется Джинджер с двумя банками «Миллера». Задвигает за собой стеклянную дверь, протягивает банку Ленноксу.

— Настоящий рай, верно? — Джинджер с интересом ждет Ленноксовой реакции.

— Да, — отвечает Леннокс. Они чокаются банками. Леннокс знает, он бы здесь свихнулся, но он — это он, а Джинджер — это Джинджер.

— Чего тогда вид такой кислый, а, Рэймондо?

— Она меня достала! — Леннокс резко разворачивается, выпитое туманит разум, тяжелит сердце. — Мне по барабану, чего она там накупила. А она от этого только больше бесится. Знаещь, что я должен был сказать? «Давай, детка, продолжай втом же духе — мы ведь на свадьбу копим». А она бы тогда в ответ: «А ты на выпивку перестань транжирить». Я не дал ей возможности меня упрекнуть, так она не растерялась и сама с собой сцену разыграла. Только теперь все еще хуже, она ведь решила, что мне на эту гребаную свадьбу плевать.

В глазах Джинджера появляется мстительный огонек. Он не сводит взгляда с Ленноксова темени. Ленноксу кажется, Джинджер смотрит на что-то живое позади него.

— Вы только сегодня прилетели?

— Да. — Леннокс быстро оглядывается, но за спиной ничего нет.

— Отдохнуть собрались?

- Да.

— А ты вдобавок на бюллетене после нервного срыва?

Ленноксу понятно, куда клонит Джинджер.

- Да.

— Решил навестить приятеля, которого пять лет не видел?

— Да, — неохотно соглашается Леннокс, — но я бы так и так...

Джинджер перебивает:

— А она тебя свадебными планами достает?

— Ну, да, вроде того...

— Так скажи ей три волшебных слова, которые время от времени необходимо слышать каждой женщине. — Джинджер

вызывающе улыбается: — Иди к черту!

Стеклянная дверь ползет в сторону, на балкон выскакивает Храбруля, бегает кругами, кокетливо лает.

— Эй, Жеребец! Тащи сюда свою каледонскую задницу. Рэй, тебя тоже касается! Билл с Джессикой приехали!

Билл Риордан — офицер нью-йоркской полиции в отставке. Билл тощий, узкий, однако крепкий, как из гранита; впечатление, будто у него суставов вовсе нет, сплошная кость. Он из тех, кто к старости не оплывает, а усыхает. Его жена Джессика — женщина хрупкая, смотрит с прищуром, улыбается с ленцой. Время наделило ее вторым подбородком, но в целом на жир сильно поскупилось. Билл и Джессика тоже участвуют в финале по бальным танцам, и объективный Леннокс мысленно убавляет Джинджеру шансов. Вся компания перемещается в кухню. Джинджер отводит Леннокса к хот-дожнице.

— Кладешь в вертикальные щели булочки и сосиски, и через секунду все готово, — шепотом хвалится он. — Долорес не одобряет моих восторгов по поводу хотдожницы. — Джинджер косится на Билла, который разговаривает с женщинами. — Хочет, чтоб я за весом следил, у нас же на следующей неделе финал в Палм-Бич.

Они продолжают пить, не замечая, что вечер плавно перетекает в ночь. Решают не ходить в ресторан и заказывают пиццу. Постепенно перемещаются на балкон, рассаживаются в пластиковые кресла. Джинджера заносит. Ленноксу смутно помнятся эдинбургские возлияния. Джинджер, когда пьян, воистину отвратителен.

— Вы, ирландцы, мать вашу, — обращается Джинджер к Риордану, — что вы Нью-Йорку дали, кроме рабочей силы? Всегда количеством берете, знай себе плодитесь, мураши гребаные.

А вот мы, шотландцы, мы прирожденные изобретатели. — Джинджер бьет себя в грудь. —. Верно, Рэй?

Леннокс криво улыбается.

— Нет, Жеребец, это тебе каледонские туманы перспективу застят. — Билл Риордан ничуть не обижен.

— А как же Йейтс, Джойс, Беккет, Уайльд? — вмешивается Труди. — Ирландцы внесли огромный вклад в западную культуру.

Джинджер достаточно пьян, чтобы смеяться над Труди в открытую.

— Эти чуваки нашему соловью и в подметки не годятся. Я о Робби Вернее говорю. Согласен, Рэй?

— Вот уж меня в этот спор не надо втягивать.

— Прекрати, — кричит Долорес, кулачком пихая Джинджера в грудь. — Я сама ирландка. И датчанка. И шотландка.

У меня дедушка со стороны отца из Килмарнока.

«Килмарнок» она произносит как «Кил-мир-нок».

— Вовремя старик эмигрировал, - поддразнивает Джинджер, добрея на глазах.

Леннокс стращается к Риордану.

— Наверно, в Нью-Йорке на службе несладко приходилось?

Риордан не спешит соглашаться.

— Сейчас, Рэй, Нью-Йорк уже не тот, что раньше. Но я не жалею, что всю жизнь служил в полиции. Ни о едином дне не жалею.

— Как, должно быть, в Нью-Йорке опасно, особенно по сравнению с Британией. На каждом шагу вооруженные банды. — Труди бросает быстрый взгляд на Леннокса, ежится.

На сей раз Риордан машет рукой, даже не дослушав.

— Вот уж не хотел бы я работать в британской полиции без револьвера.

Труди щелкает зубами. Леннокс знает эту привычку, индикатор нервозности.

— Но разве тогда опасность не увеличивается? По-моему, если правонарушителю известно, что полицейский вооружен, вероятность, что он сам задействует оружие, куда выше. Вы, наверно, не одного и не двух человек подстрелили. Я права?

Риордан добродушно улыбается Труди, опускает бокал.

— Деточка, я за все годы службы никогошеньки не подстрелил. Хотя работал в самых опасных кварталах — Бруклине, Бронксе, Квинсе. Можете сами список продолжить. Я вам больше скажу: я не знаю ни одного копа, который бы в человека стрелял. За двадцать пять лет я только дважды вынул револьвер из кобуры.

Труди чуть ли не мурлычет, игра в юное создание и убеленного сединами дядюшку явно затянулась. Перед Ленноксовым мысленным взором список приглашенных удлиняется на два пункта.

— Ох, опять разговоры о работе, — ворчит Долорес. — Девочки, пора оставить мальчиков одних. — Долорес поднимается, пластиковый стул скрежещет по плиточному полу. Джессика следует ее примеру. Труди с минуту колеблется, явно предпочла бы общество двоих пожилых мужчин и одного помоложе обществу двух пожилых женщин, но понимает, что по протоколу шотландских шовинистов на сегодня запланировано дружеское общение, и идет в гостиную.

Джинджер выгибает шею, убеждается, что раздвижные стеклянные двери плотно сомкнулись.

— Потому что теперь в полиции все не так. — Джинджер проглатывает окончания, речь его неразборчива. — Все к такой-то матери полетело. Причем всюду. Выскочек развелось, что собак нерезаных, так и норовят нас, старых коней, поучать.

Верно, Билл?

— Пожалуй, — криво улыбается Риордан. Как и у Леннокса, у него хватает ума не лезть в драку, усердно распаляемую хозяином дома.

— Рэй, а ты что скажешь? — Джинджер бросает вызов, с прищуром смотрит на бывшего сослуживца.

Леннокс судорожно, одним глотком, допивает пиво. Повышение в звании было восемь лет назад. С тех пор его карьерный рост заглох, и все из-за отдельных ублюдков. Пожатием плеч Леннокс в очередной раз уклоняется от ответа.

— Наверно, Жеребец, так уж мир устроен, — хмыкает Билл Риордан.

— Да, но это неправильно. — Джинджер прищуривается, смотрит на Леннокса взглядом прокурора. — И их еще полицейскими называют. Твое дело только Роббо мог осилить. Вот это был настоящий коп!

Леннокс делает глубокий вдох через нос, с удовольствием отмечает, что и на его синусит есть управа.

— Роббо на почве работы свихнулся, для него все кончилось раньше смерти, — чуть не выплевывает Леннокс. Хочет добавить: «А теперь и меня та же участь постигла. И вас заодно».

— Отличный был коп, мать его, — бормочет Джинджер — он, похоже, выдохся. — Внезапно Джинджер спрашивает: — А как там Даги Гиллман? Не изменился? А, Рэй? А? — Голос сходит на нет.

— Гиллман все такой же, — цедит Леннокс.

— Ну конечно... я и забыл, что вы ту куколку поделить не могли. Так он женился?

— Нет.

Повисает пауза. Чтобы при ней не присутствовать, Леннокс поднимается и идет в гостиную, где Джессика играет с Храбрулей, а Долорес разучивает с Труди танцевальные па.

— Я на боковую, — объявляет Леннокс. — После перелета никак не оклемаюсь.

— Эх ты, легковес, — поддразнивает Труди, голова у нее кружится от спиртного и танцев.

В ванной, примыкающей к гостевой спальне, Леннокс заглатывает две последние таблетки и готовится к очередной ночи, надеясь, что антидепрессантов на сегодня достаточно и кошмары отступят. Леннокс ныряет под одеяло. Болтовню и смех из гостиной в его мозгу поглощает привычная пульсация мыслей. Стартует обратный отсчет, как всегда, он предрекает, что измученному, выжатому Ленноксу и сегодня будет отказано в сне. Вместо сна ему полагаются мысли.

«Как тогда, на пятиминутке, Тоул отозвался об Анджеле Хэмил? — Типичная потаскушка, заметил он, снова сунул в рот свою трубку и принялся ее сосать. Курение в офисе запретили, но Тоул таскал трубку с собой, хватался за нее, как за соломинку, когда нервничал. А потом добавил: — Не сомневаюсь, девочку похитил мамашин хахаль. Вокруг женщин такого сорта вечно всякая шваль вьется, сами знаете».

Леннокс моргает, с головой забирается под одеяло. Образы Анджелы, женщины с соломенными волосами и изможденным лицом, обрастают деталями, множатся вокруг него, но не как во сне — мысль, что он в кровати в Джинджеровом доме, ясна до боли.

Наконец Леннокс видит его, Мистера Кондитера: холодные рыбьи глаза, омерзительные, резиновые, вывернутые губы; у ног беспомощная Бритни.

И Рэй Леннокс думает о балконе по ту сторону трещащей от смеха гостиной. Всего-то шагнуть за ограждение, а дальше оно само произойдет. Ни до Извращенца, ни до Бритни, ни до остального ему не будет дела. Всего-то шагнуть. Всего-то шагнуть?

 

Эдинбург (1)

 

Бритни исчезла накануне. У затяжного анализа фактов ты урвал несколько часов сна. Проснулся в своей литской[5] квартире от ощущения безнадежности, как от толчка. Автоответчик высветил номер Кита Гудвина — ты совсем забыл о вчерашней встрече анонимных наркоманов. В шесть утра ты уже сидел в пустой лаборатории отдела обработки информации и прокручивал видеозапись.

Толку от нее было немного. Густая и плотная паутина видеокамер, в поле наблюдения которых каждый британец попадает, в зависимости от образа жизни, от десяти до сорока раз на дню, истончалась по мере удаления от центра города, в квартале же Бритни от нее остались одни ошметки. Несколько эпизодов из вчерашнего утра, однако, были зафиксированы: Бритни мелькнула в смазанной, продолжительностью меньше минуты записи охранной системы своего дома, затем, благодаря камерам слежения за скоростью, появилась на экране еще несколько раз, по пути к дорожной развязке. Ты задействовал все профаммы и функции, способные поднять цену этих расплывчатых кадров.

Ты их растягивал, замедлял, приближал и удалял, чтобы заглянуть в каждый закоулок, в каждую щель, пригодные в качестве места для засады. По затылку Бритни, по ее повернутой в профиль головке ты пытался проследить за направлением ее взгляда, увидеть мир ее глазами. В жару, словно чахоточный старатель, ты просеивал пригоршни фактов, надеясь отыскать крупицу золота, могущую стать ключом к идентификации похитителя.

В полиции Лотиана и Бордерса никто не знал о насильниках больше тебя. И никто больше тебя не стремился раскинуть сеть в полную ширину.

Пока ты просматривал черно-белые записи с промельками обреченной девочки, в голове твоей билось и пульсировало одно имя: Роберт Эллис. Эллис вот уже три года как сидел за убийство двух девочек, одной из Уэлуин-Гарден-Сити, что в Херт-фордшире, другой из Манчестера. Тебе казалось, в деле Бритни много общего с делами Ньюлы Эндрюс и Стейси Эрншоу. Как и следовало ожидать, Эллис заявлял о своей непричастности к этим страшным убийствам.

Потом ты подумал о Джордже Марсдене, члене хертфордширской целевой группы, которая упекла Роберта Эллиса в тюрьму за похищение и убийство двенадцатилетней Ньюлы. Обвинение установило, что Эллис часто слонялся по парку, где в последний раз видели девочку, у развилки, откуда одна дорожка вела к дому ее тетки.

Один только Джордж считал, что осудили невиновного. Да, в деле Ньюлы действительно было немало общего с делом Стейси Эрншоу, труп которой двумя годами ранее нашли в лесу в Лейк-Дистрикт. Для полиции Хертфордшира аргументом явился тот факт, что Эллис незадолго до убийства Стейси регулярно ездил в Престон к своей девушке. Эта девушка, по имени Мария Росситер, выложила таблоиду несколько самых что ни на есть обыденных подробностей их с Эллисом взаимоотношений, таблоид же придал им зловещий оттенок и приправил сас-пенсом. Вкупе со следами, невольно оставленными Эллисом в парке, этот факт способствовал установлению его вины. Джордж Марсден не сомневался: Ньюлу Эндрюс и Стейси Эрншоу из Манчестера убил один человек. Джордж Марсден не сомневался также, что этот человек — не Эллис. В Уэлуин-Гарден-Сити, в переулке, примыкающем к парку, примерно в одно время с исчезновением Ньюлы был замечен белый фургон. Теперь Эллис за решеткой, а Владелец Белого Фургона вернулся.

Ты взглянул на часы. Девять утра. По рукам и ногам разлилась свинцовая тяжесть. С момента исчезновения Бритни прошло уже больше суток. В глаза словно песку насыпали; ты решил дать им отдых и направился в «Стокбриджские сласти», чтобы выпить еще черного кофе и позвонить Джорджу Марсдену. Вы с ним были в дружбе с тех пор, как несколько лет назад, по окончании курсов ДНК-тестирования, вместе набрались в Херрогейте.

— Значит, снова белый фургон, — спокойно подытожил Джордж, выслушав лаконичное изложение событий. Твое лицо исказила судорога; не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть эту подробность, ты надеялся только, что молчишь не слишком красноречиво.

Ты опять засел за просмотр видеозаписей и немедленно был вознагражден. Бритни в очередной раз выбежала из подъезда, повернула головку, и тут-то ты заметил, что она как будто чуть посторонилась, косвенно обозначив появление кого-то справа от себя. Ты увеличил изображение; увеличение только подтвердило твою догадку. Человек не попал в поле наблюдения видеокамеры, но явно входил в подъезд. Ты просмотрел список соседей. Затем загрузил базу данных насильников, и в глаза тебе бросилось фото Томми Локрана.

Вместе с Нотменом вы занялись соседями Бритни и обнаружили, что за кадром остался именно Локран. Это он утром выгуливал собаку. За Локраном тянулась дурная слава: народные мстители регулярно процарапывали на грязных окнах его квартиры и дублировали на кирпичной стене лозунг «Смерть извращенцам».

Охранник, старый эксгибиционист и вдобавок завязавший алкоголик, производил впечатление грешника, с энтузиазмом кающегося, но рассчитывающего, что жизнь, прежде чем начаться с чистого листа, даст еще пару раз полакомиться. Ты сделал вывод, что при такой склонности к самоуничижению выбить из Локрана признание будет нетрудно. Загвоздка состояла в том, что, выгуляв собаку и взглядом проводив Бритни, Локран сел в переполненный автобус и поехал в кинотеатр, где местные студенты организовали утренние сеансы. Трансакция по кредитке «Бэнк оф Скотланд», а также видеозапись из кинотеатра подтвердили, что Локран смотрел документальный фильм Вернера Херцога «Человек-гризли». Ты вспомнил, что этот фильм — о самоуверенном защитнике природы, съеденном зверем, которого он и пытался защитить, — горячо обсуждали в столовой полицейского участка. Вспомнил, что Херцог отмахивался от заявлений погибшего о духовном превосходстве медведя. В звере немецкий режиссер видел только «жестокое безразличие природы». Ты бы с удовольствием поинтересовался у Локрана: «Как по-вашему, в чем состоит посыл этого фильма?» То-то бы у него физиономия вытянулась.

Билли Лумсден, школьный сторож, обыкновенно беседовавший с Бритни (впрочем, он почти со всеми детьми любил поговорить), в день похищения опоздал на работу и был доставлен в участок для помощи следствию. Ты выяснил, что год назад семейная жизнь Билли пошла прахом, он оставил жену и троих детей. Лумсдена уже ловили с поличным — он выпивал на работе. Он признался тебе, что его гнетет одиночество. Глубина сострадания, которое ты почувствовал к этому человеку, шокировала тебя. Вдруг Лумсден и есть насильник? Но он же раздавлен, у него едва ли не тихое помешательство. Позднее выяснилось, что мать Лумсдена в то утро упала у себя в квартире и жестоко расшиблась. Соседи и хозяин местного магазинчика подтвердили присутствие Лумсдена за четыре мили от места похищения девочки.







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.