Главная | Обратная связь

о живых и вечно живых

Небесный почтамт

и как будто мало мужчин мы уже отправили на войну,

и как будто мало их хоронили под черными покрывалами,

и как будто мало невозвращенцев на маленькую, на одну,

на одну-единственную меня их как будто бы мало...

 

и когда ты выйдешь из дома, махнув рукой,

освещенный солнцем, в пыли, золотой как лето,

унесешь в холщовой сумке своей покой,

мой покой. я тогда попрошу, только пусть без ответа

 

остаются в небесном почтамте все наши слова:

от слетевшего от обиды "да чтоб ты сдох!",

до "умрем молодыми, нам будет за тридцать едва".

потеряй их, курьер по мольбам, потеряй, милый Бог.

 

пусть из наших нечаянных хлестких оброненных фраз

украдут адреса, имена, пусть растащат на точки,

закорючки, странички. пускай хоть единственный раз

поменяется местом земная с небесною почтой.

 

отделение двадцать. нахмуренной тетке в джинсе

говорю: "отправляла в апреле посылкою срочной,

мне б ее отменить. я ему тут купила на все

боли, горькой судьбы. отменить нужно очень".

 

- как фамилия ваша? какой, говорите, апрель?

никакой бандероли по номеру не проходило.

где квитанция? нету? закройте, пожалуйста, дверь.

говорю ж, не отправлено. следующий". так вот и было.

 

и когда ты выйдешь из дома в суровый тот край,

где туманы, и волны, и лета совсем не дождешься,

я останусь заваривать легкий малиновый чай

и стихи сочинять. прочитаю, когда ты вернешься.

 

Лисье. грустное.

I
раздирает в клочья. пулей навылет. серебристой искоркой у виска. дай мне вспомнить тот день: впервые я тогда тебя отыскал. я дышу неровно, курю украдкой, провожаю сплетенья чужих чулков. ты бежишь по снегу, и лисьи лапки остаются вместо следов башмаков. проступают медленно, осторожно. не могу оторваться, смотрю на них. ты из всех мужских ног возможных спотыкаешься именно у моих.

так бывает. случайность. и что-то вдруг сжалось - сердце, время, вселенная. или плечо под моею рукой. я спокоен, пожалуй. только где-то в груди - горячо-горячо. так всегда начинаются странные вещи: со случайностей, с юных взметенных кудрей. если это всё сон, то, наверное, - вещий. от него просыпаться намного больней.

просыпаться. выскальзывать из-под сплетений тонких сцепленных рук, потихонечку дверь прикрывать. под глазами - залегшие тени. и куда, и в кого, и зачем мне теперь?

II
раздирает в клочья. законы жанра. дай мне, небо, ее нескончаемых сил. это Маяковский: курка, ножа мне не сыскать. "полюби, как ее любил", - говорит смущенно. хоть стой, хоть падай, хоть рукав измученно тереби. "полюби меня, мне ведь очень надо. как ее, пожалуйста, полюби".

и стоишь бессловесен, разбит и контужен. не найти никаких в языке твоем слов, чтоб сказать: "моя девочка, мне ведь не нужен ни один из живущих". готов? да, готов." я пустой, протертый до дыр в грудине, я давно имитирую как это - жить. ты, дитя, прекрасное как ундина, я уже не умею, прости, любить".

и давай, заводи престарелой шарманки чуть потертый, скрипящий, лоснящийся бок: "слушай, милая, это вот чувства с изнанки. и ступай. если кто и поможет, так Бог. моя девочка, я исчерпал свои строчки. бездуховный, пустой как машина, пилот. ты еще, и не раз, и уверен, что очень". где-то что-то внутри меня душно гниет.

а метель взрезает кудрявым рыжим - сколько знал тебя, не носила шапок...

я тогда, признаться, случайно выжил.
и не видел больше я лисьих лапок.

 

***

выходи на улицу, площадь, из себя выходи.
не гуляй на болотную, сахарова: просто так.
сам подумай, бро, у тебя в груди
бьется сердце размером с большой кулак,
и здесь я понимаю, что дело - табак.

выходи на улицу, бро, из дома, в весну и грай
птичий, юный, как будто все в первый раз
или вовсе в последний: пустой трамвай,
и поэзия хлещет из горла да через край,
ну а чтобы влюбиться, хватает и пары фраз.

я пьянею в стельку от каждой такой весны,
мне не нужен допинг с моею дурной головой,
рваной курткой и тонкой кожей до белизны.
вдохновение бьется в меня как прибой.
выходи на улицу, бро: я - с тобой

***

ты целуешься так, как будто ириски тают во рту,
ты не веришь ни в такт, ни в тактовую частоту.
покупаешь книги для средней полки - авось прочту.
ты снимаешь лифчик и пишешь в твиттер свою мечту:

- я хочу, чтобы небо однажды стало слабее нас.
дорогая, ты самый странный, взрывной фугас,

ты - оружие, смертоносней всех придуманных на земле,
уплывающий ровно в восемь - мне не взять на тебя билет -
юный, шумный вульгарный "титаник", убивающий до зари.
только вермут в моем стакане, только утренние фонари
отвечают мне:
- перестанет.
успокойся и закури.

мой рецепт по борьбе с вселенной дал осечку,
идет на дно.
я немножечко верю в вечность,
ем салат и смотрю кино,
представляю тебя ушедшей, но когда-то своей женой,
в выходные слоняюсь трезвый и небритый, совсем смурной.

солнце мает в конце апреля словно душный июльский зной.
- слушай, ты никогда не хотела провести, например, со мной
две декады, месяц, остаток жизни? - я выпаливаю наугад
все слова, что я только знаю, тараторю как автомат.

это мой небольшой, персональный и чертовски уютный ад -
он рассчитан на два вип-места. впрочем, я не хочу назад.

 

 

***

Выходить из подъезда в пустынный предутренний час,
Рюкзаком размечая по-новой усталые плечи.
Я прощаюсь, фиксирую: здесь, и сегодня, сейчас -
Сохраняю как пленка, но мне не становится легче.

Сжать запястья на заднем сиденье дрянного таксо.
Я впервые потерян, а это хоть что-то да значит.
Город бьется в тумане. Водитель врубает шансон.
У меня от всего - только твой поцелуй на удачу:

От искрящихся в сырости сизой трамвайных рогов,
От вокзального ада с обыденным хамством на кассе,
Жгущих круче железа себе проговоренных слов,
От нелепой ошибки на скользкой зауженной трассе.

Я еще не готов признаваться себе самому,
Открываться с изнанки, быть слабым, нелепым - тем паче.
Город тонет в тумане как будто в июльском дыму.
Я тону в поцелуе на выдох, на вдох и удачу.

о живых и вечно живых

и смуглы мы были, и золотоглазы,
с книжной полки - живой еще - Брэдбери пел,
говорил о сумерках, с каждой фразой
закрывающих Марс и веки его. в прицел

взят Эдем наш, пряный и неприступный.
мы цвели как в джунглях цветет трава.
каждый был хорош, каждый был преступник
над страницей книжной - в обед слова

заливались кофе, вином, аджикой.
но Стальная крыса уже мертва:
ей, такой суровой, простой и дикой
больше дела нет. и она права.

каждый был прекрасен, смешон и - Боже! -
верил: он и есть тот ловец во ржи.

я встречаю тебя в самолете: - и что же? -
- говорю. - тот, кого я любила, жив?

усмехаешься криво и мне, упертой:
- я простился с ним, - каждым словом под дых. -
- он на книжных полках, в эонах мертвых,
но таких настоящих, таких живых.