Главная | Обратная связь

О двойственном числе

В. фон Гумбольдт

«Ex quo intelligimus, quantum dualis

numerus, una et simplice compage

solidatus, ad rerum valeat perfectionem».

(Lactantius de opificio dei).

Среди многообразных путей, по которым должно двигаться

сравнительное языкознание, чтобы разрешить вопрос о том, как

всеобщий человеческий язык проявляется в отдельных языках

различных наций, бесспорно, один из прямо ведущих к цели – это

последовательное наблюдение за каким-либо частным фрагментом

языка во всех известных языках земного шара. Такое наблюдение можно

проделывать либо с отдельными словами или классами слов, если

интересны способы обозначения понятий, либо с грамматической

формой, если думать о речеобразовании. И то и другое многократно уже

предпринималось, однако обычно в поле рассмотрения попадало лишь

случайным образом выбранное ограниченное количество языков и не

выполнялось требование полноты охвата, отнюдь не маловажное в

исследовании такого рода.

Если обозревать то, как грамматическая форма – ибо я в

соответствии со стоящей ныне предо мной задачей остановлюсь именно

на ней – в различных языках выдвигается на первый план или же

остается в тени, получает своеобразные модели, связывается с другими

формами, выражается непосредственно или описательно, то подобное

сопоставление весьма часто бросает совершенно новый свет как на

природу этой формы, так и на характеристику отдельных языков,

привлекаемых к рассмотрению. В таком случае можно сравнить

особенные свойства, характерные для такой формы в различных языках,

со свойствами, присущими в этих языках прочим грамматическим

формам, и тем самым оценить всю их грамматическую природу в целом,

равно как и их грамматическую последовательность. Что же касается

самой формы, то при таком подходе реальное ее употребление

противопоставляется тому, которое можно вывести из ее чистого

понятия, а это предостерегает от того одностороннего стремления к

системности, которому неизбежно подвержен исследователь, желающий

определить законы реально существующих языков исходя из

абстрактных понятий. Как раз за счет того, что рекомендуемая здесь

практика преследует как можно более полное освещение фактов, но

неизбежно сочетает с ним и обращение к чистым понятиям, чтобы

внести единство в многообразие и выбрать правильную исходную

основу для наблюдения и оценки отдельных различий, она избегает

опасности, которая иначе равным образом грозит сравнительному

языкознанию как со стороны исключительного предпочтения

исторического пути, так и философского. Ни один исследователь,

занятый подобными штудиями, склонности и талант которого увлекают

его на один из этих двух путей, не должен забывать, что язык, исходя из

глубин духа, законов мышления и из человеческой организации в целом,

все же воплощается в действительность в отдельной личности и вновь

модифицируется через отдельные свои проявления, а потому изучение

его требует совместного, методически правильно организованного

применения чистого мышления и строго исторического исследования.

Второй полезный аспект описания грамматических форм на

материале всех языков заключается в сравнении различной трактовки

этих форм с культурным и собственно языковым состоянием наций.

Предполагает ли или обусловливает определенная ступень развития

языка определенный уровень культуры; коренятся ли определенные

особенности африканских и американских языков только в недостаточно

развитом уровне цивилизации, в целом присущем народам, на них

говорящим, или же они обусловлены другими причинами, которые

только предстоит выяснить, – все это вопросы чрезвычайной важности.

Ответ на них связывает сравнительное языкознание с философской

историей человечества и открывает перед последним лежащие далеко

впереди высшие цели. Верно, что изучение языка должно производиться

ради себя самого. Но в то же время, как и любая другая область

научного исследования, оно отнюдь не заключает в себе конечной цели,

а вместе со всеми прочими областями служит высшей и общей цели

совместных устремлений человеческого духа, цели познания

человечеством самого себя и своего отношения ко всему видимому и

скрытому вокруг себя.

Я не думаю, что поставленные выше вопросы могут быть когда-

либо полностью разрешены даже в результате очень полного и точного

языкового исследования. Время утаило от нас слишком много сведений

как о языках, так иоб уровне развития наций, и сохранившиеся

фрагменты не дают оснований для окончательного суждения. Но мой

предшествующий опыт многократно показывал мне, что пристальное

внимание к этим вопросам приводит к отдельным весьма ценным

объяснениям и в любом случае позволяет избегнуть ошибок, а также

опровергает предвзятые суждения.

При подобном исследовании необходимо обращать внимание не

просто на хозяйственное и общественное состояние наций, но

преимущественно на судьбы, которые претерпели их языки, насколько

об этих судьбах можно судить по их строению или по историческим

данным. Так, к примеру, изящный и совершенный грамматический

строй латышских языков, ныне практически превратившихся в

народные говоры, совершенно не зависит от культурного уровня

народов, на них говорящих, но обусловлен лишь хорошей сохранностью

остатков первоначально высокоразвитого языка.

Наконец, существует ли лучшее средство, чем наблюдение за

одной и той же грамматической формой в большом количестве языков,

для более полноценного ответа на вопрос, какая степень сходства в

грамматическом строении делает правомерным заключение о родстве

языков? Странно, что ни для какой другой цели языкознание пока не

использовалось столь многообразно, так, что даже сейчас очень многие

все еще склонны ограничивать его применение только этой целью, и

притом до сих пор отсутствуют должным образом удостоверенные

законы оценки родства языков и степени этого родства. Я убежден в

том, что метод, обычно применявшийся до сих пор, достаточен, быть

может, для распознания очень близко родственных языков, а также для

констатации абсолютного различия между ними, хотя последнее уже

требует гораздо большей осторожности. Однако между этими двумя

крайними точками, то есть как раз там, где решение задачи наиболее

необходимо, в законах, как мне кажется, обнаруживаются такие

колебания, которые не позволяют относиться к их применению с какой-

либо степенью доверия. Ничто не было бы столь же важно как для

языкознания, так и для истории, как установление этих законов. Но оно

связано с большими трудностями и требует предварительной работы по

многим направлениям. Прежде всего, должно быть подвергнуто анализу

гораздо больше языков, чем до сих пор, и некоторые из уже описанных

языков требуют более тщательного описания. Для того чтобы успешно

сравнить друг с другом грамматически даже два слова, необходимо

каждое из них в том языке, которому оно принадлежит, должным

образом подготовить к сравнению. Пока следуют, как это довольно

часто происходит, лишь общему сходству звучания, не изучив

предварительно звуковых законов самих языков и их аналогий, нельзя

избежать двух опасностей: принять связанные слова за различные, а

различные за связанные, не говоря уже о более грубых, но все еще не

редких случаях, когда сравниваемые слова берутся не в своей исходной

форме, а включают в свой состав неотождествленные суффиксы и

окончания. Затем исследование должно обратиться к изменениям языков

на протяжении столетий, чтобы определить, какие особенности

объясняются просто ходом времени. После обработки отдельных

языков, которая одна может предоставить чистый и готовый к

использованию материал, необходимо сравнение тех из них,

взаимосвязь которых действительно исторически засвидетельствована,

чтобы впоследствии быть в состоянии по аналогии оценивать иные

случаи. И, наконец, большую пользу могло бы принести

предпринимаемое здесь прослеживание отдельных грамматических

форм по всем известным языкам. Ведь только таким образом можно

показать, как языки, сходные между собой в отдельных моментах,

оказываются противопоставленными друг другу в других аспектах и

сколь велико или мало влияние отдельных форм на языковое устройство

в целом. Само собой понятно, что, кроме такой чисто языковой

подготовительной работы, необходимо и основанное на исторических

источниках изучение того, как нации разветвляются, смешиваются и

вступают во взаимные связи. Только посредством объединения этих

разнообразных исследований станет возможным установление законов,

которые позволили бы распознать в языках те элементы, которые

действительно исторически переходили из одного языка в другой.

Всякая менее осторожная процедура всегда чревата опасностью спутать

то, что действительно обязано своим существованием родству, с

вторичными формами, появившимися с течением времени, или же с тем,

что возникает независимо в различных местах и в различное время в

совершенно не связанных друг с другом языках, просто в силу сходных

предпосылок. Уже из всего вышесказанного вытекает, что при каждом

исследовании такого рода основное место должно занимать изучение

грамматики. Оно приносит при этом двоякую пользу: опосредованную,

поскольку подготавливает слова к сравнению, и непосредственную,

поскольку доказывает совпадение или же различие грамматического

строя. Только из работы подобного рода с определенностью может

вытекать то, что никогда нельзя выяснить путем простого сравнения

слов – а именно действительно ли сравниваемые языки имеют общее

происхождение или же они всего лишь обменивались друг с другом

словами. Поэтому, только следуя по такому пути, можно составить

определенное представление о тех степенях разделения и объединения

народов, которым соответствуют определенные степени родства

диалектов. Однако во всех исследованиях такого рода под родством

нужно понимать только историческую взаимосвязь, не вкладывая

слишком много веса в буквальный смысл этого слова. Последнее по

причинам, которые здесь было бы излишним излагать, приводит к

многочисленным заблуждениям.

Мне кажется, что здесь, как и во многих других областях, еще

долгое время придется ограничиваться отдельными исследованиями,

прежде чем удастся установить нечто общее. Но тем не менее уже

сейчас, пусть в определенных границах, необходимо общее, хотя бы в

том объеме, которым уже обладает языкознание, – то общее, которое

вытекает из чистых идей; и нужно, по мере необходимости, время от

времени обозревать, сколь далеко в соответствии с современным

состоянием частных исследований мы продвинулись в построении

здания науки в целом. Только двух вещей нельзя никогда и никоим

образом допускать – применения понятий в тех областях, на которые

они не распространяются, и выводов общего характера, основанных на

неполноценных наблюдениях.

Если полное описание отдельных грамматических форм может

приносить, как это показано выше, столь разнообразную пользу, то само

собой отсюда вытекает, что подобное описание должно быть

предпринято именно с таких различных позиций. Уже поэтому я

позволил себе сделать эти вводные наблюдения, которые иначе могли

бы показаться отступлением от моей основной темы.

То, что в настоящем опыте мой выбор пал именно на двойственное

число, можно оправдать (если этот выбор нуждается в оправдании) хотя

бы тем, что среди всех грамматических форм данная, возможно, легче

всего отделяется от грамматического строения в целом, поскольку менее

глубоко в него проникает. Это обстоятельство, как и то, что

двойственное число встречается в не слишком большом количестве

языков, облегчает его исследование принятым в данной работе методом.

Ибо, хотя я убежден, что описание отдельных грамматических форм

можно осуществить во всех без исключения случаях, все же некоторые

из них, как, например, местоимение и глагол – последний даже и в том,

что касается его общего категориального значения, – столь глубоко

вплетены в грамматическое строение в целом, что их описание в каком-

то смысле явилось бы описанием всей грамматики. Это, естественно,

затрудняет исследование.

Наш выбор двойственного числа подсказан еще и тем, что наличие

этой примечательной языковой формы равно хорошо объясняется как

естественным чувством некультурного человека, так и утонченным

языковым сознанием высокоразвитого. Действительно, с одной стороны,

его можно обнаружить у некультурных наций – гренландцев,

новозеландцев и т. п., – а с другой стороны, оно сохранилось в наиболее

развитом диалекте греческого – аттическом.

При сравнении нескольких языков, в основе которого лежит одна

и та же грамматическая форма, как мне кажется, необходимо выбирать

формы, стоящие на низших ступенях грамматического членения, для

того чтобы не подвергнуться опасности оторвать друг от друга явления

тесно взаимосвязанные. Таким образом, объем нашего исследования

ограничивается, и мы можем глубже проникнуть в отдельные

особенности. Поэтому я выбрал двойственное число, а не число вообще,

хотя мне и придется постоянно обращать внимание на тесно связанное с

двойственным множественное число. Однако для множественного числа

понадобится свое собственное исследование.

Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 382–387.