КАК МЕНЯ УЧИЛИ МУЗЫКЕ
Однажды мама пришла из гостей взволнованная. Она рассказала нам с папой, что дочка её подруги весь вечер играла на пианино. Замечательно играла! И польку играла, и песни со словами и без слов, и даже полонез Огинского. — А полонез Огинского, — сказала мама, — это моя любимая вещь! И теперь я мечтаю, чтобы наша Люська тоже играла полонез Огинского! У меня похолодело внутри. Я совсем не мечтала играть полонез Огинского! Я о многом мечтала. Я мечтала никогда в жизни не делать уроков. Я мечтала научиться петь все песни на свете. Я мечтала целыми днями есть мороженое. Я мечтала лучше всех рисовать и стать художником. Я мечтала быть красивой. Я мечтала, чтобы у нас было пианино, как у Люськи. Но я совсем не мечтала на нём играть. Ну, ещё на гитаре или на балалайке — туда-сюда, но только не на пианино. Но я знала, что маму не переспоришь. Мама привела к нам какую-то старушку. Это оказалась учительница музыки. Она велела мне что-нибудь спеть. Я спела «Ах вы, сени, мои сени». Старушка сказала, что у меня исключительный слух. Так начались мои мучения. Только я выйду во двор, только мы начнём играть в лапту или в «штандр», как меня зовут: «Люся! Домой!» И я с нотной папкой тащусь к Марии Карловне. Мария Карловна учила меня играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок». Дома я занималась у соседки. Соседка была добрая. У неё был рояль. Когда я первый раз села за рояль разучивать «Как на тоненький ледок…», соседка села на стул и целый час слушала, как я разучиваю. Она сказала, что очень любит музыку. В следующий раз она уже не сидела рядом на стуле, а то входила в комнату, то выходила. Ну, а потом, когда я приходила, она сразу брала сумку и уходила на рынок или в магазин. А потом мне купили пианино. Однажды к нам пришли гости. Мы пили чай. И вдруг мама сказала: — А сейчас нам Люсенька что-нибудь сыграет на пианино. Я поперхнулась чаем. — Я ещё не научилась, — сказала я. — Не хитри, Люська, — сказала мама. — Ты уже целых три месяца учишься. И все гости стали просить — сыграй да сыграй. Что было делать? Я вылезла из-за стола и села за пианино. Я развернула ноты и стала по нотам играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок». Я эту вещь играла очень долго. Я всё время забывала, где находятся ноты фа и ре, и везде их искала, и тыкала пальцем во все остальные ноты. Когда я кончила играть, дядя Миша сказал: — Молодец! Прямо Бетховен! — и захлопал в ладоши. Я обрадовалась и говорю: — А я ещё умею играть «На дороге жук, жук». — Ну ладно, иди пить чай, — быстро сказала мама. Она была вся красная и сердитая. А папа, наоборот, развеселился. — Вот видишь? — сказал он маме. — Я же тебе говорил! А ты — полонез Огинского… Больше меня к Марии Карловне не водили. СЕЛИВЕРСТОВ НЕ ПАРЕНЬ, А ЗОЛОТО! Селиверстова в классе не любили. Он был противный. У него уши красные были и торчали в разные стороны. Он тощий был. И злой. Такой злой, ужас! Однажды он меня чуть не убил! Я в тот день была дежурной санитаркой по классу. Подошла к Селиверстову и говорю: — Селиверстов, у тебя уши грязные! Ставлю тебе двойку за чистоту. Ну что я такого сказала?! Так вы бы на него посмотрели! Он весь побелел от злости. Кулаки сжал, зубами заскрипел… И нарочно, изо всей силы, как наступит мне на ногу! У меня нога два дня болела. Я даже хромала. С Селиверстовым и до этого никто не дружил, а уж после этого случая с ним вообще весь класс перестал разговаривать. И тогда он знаете что сделал? Когда во дворе мальчишки стали играть в футбол, взял и проткнул футбольный мяч перочинным ножом. Вот какой был этот Селиверстов! С ним даже за одной партой никто не хотел сидеть! Бураков сидел, а потом взял и отсел. А Сима Коростылёва не захотела с ним в пару становиться, когда мы в театр пошли. И он её так толкнул, что она прямо в лужу упала! В общем, вам теперь ясно, какой это был человек. И вы, конечно, не удивитесь, что, когда он заболел, никто и не вспомнил о нём. Через неделю Вера Евстигнеевна спрашивает: — Ребята, кто из вас был у Селиверстова? Все молчат. — Как, неужели за всю неделю никто не навестил больного товарища?! Вы меня удивляете, ребята! Я вас прошу сегодня же навестить Юру! После уроков мы стали тянуть жребий, кому идти. И, конечно, выпало мне!
Дверь мне открыла женщина с утюгом. — Ты к кому, девочка? — К Селиверстову. — А-а, к Юрочке? Вот хорошо! — обрадовалась женщина. — А то он всё один да один. Селиверстов лежал на диване. Он был укрыт вязаным платком. Над ним к дивану была приколота салфетка с вышитыми розами. Когда я вошла, он закрыл глаза и повернулся на другой бок, к стене. — Юрочка, — сказала женщина, — к тебе пришли. Селиверстов молчал. Тогда женщина на цыпочках подошла к Селиверстову и заглянула ему в лицо. — Он спит, — сказала она шёпотом. — Он совсем ещё слабый! И она наклонилась и ни с того ни с сего поцеловала этого своего Селиверстова. А потом она взяла стопку белья, включила утюг и стала гладить. — Подожди немножко, — сказала она мне. — Он скоро проснётся. Вот обрадуется! А то всё один да один. Что же это, думаю, никто из школы не зайдёт? Селиверстов зашевелился под платком. «Ага! — подумала я. — Сейчас я всё скажу! Всё!» Сердце у меня забилось от волнения. Я даже встала со стула. — А знаете, почему к нему никто не приходит? Селиверстов замер. Мама Селиверстова перестала гладить. — Почему? Она глядела прямо на меня. Глаза у неё были красные, воспалённые. И морщин довольно много на лице. Наверное, она была уже немолодая женщина… И она смотрела на меня так… И мне вдруг стало её жалко. И я забормотала непонятно что: — Да вы не волнуйтесь!.. Вы не подумайте, что вашего Юру никто не любит! Наоборот, его очень даже любят! Его все так уважают!.. Меня пот прошиб. Лицо у меня горело. Но я уже не могла остановиться. — Просто нам столько уроков задают — совсем нету времени! А ваш Юра ни при чём! Он даже очень хороший! С ним все хотят дружить! Он такой добрый! Он просто замечательный! Мама Селиверстова широко улыбнулась и снова взялась за утюг. — Да, ты права, девочка, — сказала она. — Юрка у меня не парень, а золото! Она была очень довольна. Она гладила и улыбалась. — Я без Юры как без рук, — говорила она. — Пол он мне не даёт мыть, сам моет. И в магазин ходит. И за сестрёнками в детский сад бегает. Хороший он! Правда хороший! И она обернулась и с нежностью посмотрела на своего Селиверстова, у которого уши так и пылали. А потом она заторопилась в детский сад за детьми и ушла. И мы с Селиверстовым остались одни. Я перевела дух. Без неё мне было как-то спокойнее. — Ну вот что, хватит придуриваться! — сказала я. — Садись к столу. Я тебе уроки объяснять стану. — Проваливай, откуда пришла, — донеслось из-под платка. Ничего другого я и не ждала. Я раскрыла учебник и затараторила урок. Я нарочно тараторила изо всех сил, чтобы побыстрее кончить. — Всё. Объяснила! Вопросы есть? Селиверстов молчал. Я щёлкнула замком портфеля и направилась к дверям. Селиверстов молчал. Даже спасибо не сказал. Я уже взялась за ручку двери, но тут он опять вдруг завозился под своим платком. — Эй, ты… Синицына… — Чего тебе? — Ты… это… — Да чего тебе, говори скорее! — …Семечек хочешь? — вдруг выпалил Селиверстов. — Чего? Каких семечек?! — Каких-каких… Жареных! И не успела я и слова сказать, как он выскочил из-под платка и босиком побежал к шкафу. Он вынул из шкафа пузатый ситцевый мешочек и стал развязывать верёвку. Он торопился. Руки у него дрожали. — Бери, — сказал он. На меня он не глядел. Уши у него горели малиновым огнём. Семечки в мешке были крупные, одно к одному. В жизни я таких семечек не видала! — Чего стоишь? Давай бери! У нас много. Нам из деревни прислали. И он наклонил мешок и как сыпанёт мне в карман прямо из мешка! Семечки дождём посыпались мимо. Селиверстов охнул, кинулся на пол и стал их собирать. — Мать придёт, ругаться будет, — бормотал он. — Она мне вставать не велела… Мы ползали по полу и собирали семечки. Мы так торопились, что два раза стукнулись головами. И как раз когда мы подняли последнее семечко, в замке звякнул ключ… Всю дорогу домой я щупала шишку на голове, грызла семечки и смеялась: «Ну и чудак этот Селиверстов! И не такой уж он и тощий! А уши — уши у всех торчат. Подумаешь, уши!» Целую неделю ходила я к Селиверстову. Мы писали упражнения, решали задачи. Иногда я бегала в магазин за хлебом, иногда в детский сад. — Хорошая у тебя подружка, Юра! Что же ты мне раньше о ней ничего не рассказывал? Мог бы давно нас познакомить!
Селиверстов выздоровел. Теперь он стал приходить ко мне делать уроки. Я познакомила его с мамой. Маме Селиверстов понравился. И вот что я вам скажу: не такой уж он в самом деле плохой, Селиверстов! Во-первых, он теперь учится хорошо, и Вера Евстигнеевна его хвалит. Во-вторых, он больше ни с кем не дерётся. В-третьих, он научил наших мальчишек делать змея с хвостом. А в-четвёртых, он всегда ждёт меня в раздевалке, не то что Люська! И я всем так говорю: — Вот видите, вы думали, Селиверстов плохой. А Селиверстов хороший! Селиверстов не парень, а золото! ПЛОХИЕ СНЫ Сегодня я долго не могла заснуть. А когда я наконец заснула, мне приснилась лошадь с синими глазами. Её звали Сима Коростылёва. Сима ходила по моей комнате и махала хвостом. Потом Сима громко заржала, и я поняла, что это значило: «Почему ты до сих пор не вернула мне пятьдесят копеек?» И вдруг она превратилась в Павлика Иванова и как заорёт: «Бессовестная! Бессовестная! Вчера всю контрольную у меня списала! Сознайся во всём, сознайся!» Я подумала, что сейчас провалюсь от стыда под землю. И тут же провалилась. Я проснулась в холодном поту. Да, всё правда. И деньги я Симе не отдала, и контрольную у Иванова списала. И мне почему-то поставили «пять», а ему «три». Ну, контрольная — ладно, что уж теперь поделаешь? Списала и списала. Но вот пятьдесят копеек!.. Я вытряхнула из копилки пятьдесят копеек и пошла в школу. По дороге продавали большие бордовые гранаты. — Почём гранаты? — нерешительно спросила я. — Сколько будете брать? — решительно спросила тётенька. — Один, — сказала я, и у меня во рту пересохло. — Пятьдесят копеек. …Когда мы с Люськой ели гранат, я пожаловалась ей на плохие сны. — А ты спи с открытой форточкой, — сказала Люська. ©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|