Главная | Обратная связь

ПРАВОВЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ

Прежде чем непосредственно обратиться к экономической теории прав собственности, имеет смысл познакомиться с правовым контекстом, в котором протекало ее формирование. Несомненно влияние, оказанное на нее англосаксонской правовой традицией.

Дело в том, что эта традиция существенно отлична от правовых систем континентальной Европы. Размежевание между ними в трактовке понятия собственности восходит к периоду буржуазных революций. Во время буржуазных революций и затем сразу после них в странах континентальной Европы господствующей стала идея "абсолютного" права частной собственности, нашедшая классическое воплощение в Кодексе Наполеона. Право частной собственности провозглашалось "священным и неприкосновенным", "неограниченным и неделимым". Случаи рассредоточения правомочий среди нескольких лиц воспринимались как пережитки феодализма; преобладающей была тенденция к концентрации всех прав собственности на объект в руках одного владельца.

В противоположность этому английская правовая система удержала многие институты феодального права. Например, она продолжала считать объектами собственности как материальные вещи, так и ценности обязательственного характера (бестелесные имущества), допускала возможность раздробления права собственности на какой-либо объект на частичные правомочия нескольких лиц.

Таким образом, можно выделить две противоположные правовые традиции, из которых одна представляет право собственности как некий неделимый монолит, а другая -- как совокупность частичных правомочий. Из них в настоящее время побеждает вторая: она проникает постепенно в правовые системы стран континентальной Европы, именно она берется за основу при кодификации права на международном уровне. Свойственные ей гибкость и пластичность, безусловно, больше отвечают сложным экономическим, социальным и политическим реальностям высокоразвитого капиталистического общества (2, с. 17--18).

Вполне в духе англосаксонской традиции современные авторы понимают собственность как "сложный пучок отношений, существенно различающихся по своему характеру и последствиям" (65, с. 315). Однако, когда какое-либо понятие определяется как "сумма", "совокупность", "агрегат", всегда есть опасность растворить его содержание в перечне составных частей. При всем многообразии форм должно быть смысловое ядро, вокруг которого они организованы.

Как должна решаться эта задача применительно к отношениям собственности? Не претендуя на новизну, выделим в качестве центрального момента их исключительный характер. В самом общем виде отношения собственности можно было бы определить как фактически действующую в обществе систему исключений из доступа к материальным и нематериальным ресурсам. (При этом под доступом подразумевается все множество возможных решений по поводу ресурса, не обязательно связанных лишь с физическим воздействием на него). Это, конечно, не сводит проблему собственности к отношению человек/вещь. Ведь таким путем задается вся матрица возможных взаимодействий между теми, кого нет доступа к тому или иному ресурсу, и теми, кому он открыт. Отсутствие каких бы то ни было исключений из доступа к ресурсу (т.е. свободный доступ к нему) означает, что он -- ничей, что он не принадлежит никому или, что то же самое, -- всем.

Степень "исключительности", следовательно, не есть величина постоянная, раз и навсегда заданная. Она может варьировать в пределах от "1", когда доступ открыт только одному лицу (индивидуальная собственность), до "0", когда доступ открыт всем членам общества (общая собственность) [1]. Любая система исключений из доступа к имеющимся в обществе ресурсам как бы содержит в свернутом виде все способы потенциальных взаимодействий между экономическими агентами по поводу использования этих ресурсов.

Понятие "исключительности", на наш взгляд, и выступает в качестве смыслового центра, организующего в определенную систему бесконечную вереницу разнообразных конкретных собственнических правомочий. "Полное" определение права собственности, которое к настоящему времени стало хрестоматийным, было предложено английским юристом А. Оноре. Оно включает 11 элементов: 1) право владения, т.е. исключительного физического контроля над вещью; 2) право пользования, т.е. личного использования вещи; 3) право управления, т.е. решения, как и кем вещь может быть использована; 4) право на доход, т.е. на блага, проистекающие от предшествующего личного пользования вещью или от разрешения другим лицам пользоваться ею (иными словами -- право присвоения); 5) право на "капитальную стоимость" вещи, предполагающее право на отчуждение, потребление, промотание, изменение или уничтожение вещи; 6) право на безопасность, т.е. иммунитет от экспроприации; 7) право на переход вещи по наследству или по завещанию; 8) бессрочность; 9) запрещение вредного использования, т е. обязанность воздерживаться от использования вещи вредным для других способом; 10) ответственность в виде взыскания, т.е. возможность отобрания вещи в уплату долга; 11) остаточный характер, т.е. ожидание "естественного" возврата переданных кому-либо правомочий по истечении срока передачи или в случае утраты ею силы по любой иной причине (39, с. 112-- 128).

Эти 11 элементов дают огромное количество комбинаций. Однако, как считает американский философ Л. Беккер, не все их сочетания заслуживают названия права собственности. Таковыми могут быть признаны право на "капитальную стоимость" даже взятое отдельно [2]; любая комбинация с его включением; любая пара из первых четырех элементов (право владения, право пользования, право управления и право на доход) с добавлением к ней права на безопасность и т.д. Во всяком случае один из первых пяти элементов обязательно должен присутствовать в связке, которая могла бы составить право собственности. Но даже при этим оговорках число осмысленных сочетаний оказывается равно 1,5 тыс., а если учесть их варьирование по субъектам и объектам права, то разнообразие форм собственности становится, по словам Л. Беккера, поистине "устрашающим" (13, с. 21).

С точки зрения экономистов-теоретиков прав собственности, такой подход с жестко проводимой границей между ситуациями, где есть право собственности и где его уже нет, не вполне корректен. Право собственности -- это непрерывный ряд, а не фиксированная точка. По замечанию А. Алчяна и Г. Демсеца, в какой мере то или иное правомочие на вещь принадлежит собственнику, можно судить по тому, насколько его решение предопределяет ее действительное использование. Если существует вероятность, равная единице, что решение собственника, выражающее реализацию им какого-либо правомочия, и в самом деле без малейших отклонений будет выполняться в процессе использования ресурса, то тогда можно сказать, что собственник обладает абсолютным правомочием на этот ресурс (7, с. 17).

Самым уязвимым из списка А. Оноре является девятый элемент - - запрещение вредного использования. Американский правовед Дж. Уолдрон предлагает вовсе исключить его из полного определения права собственности, потому что общие запрещения не имеют прямого отношения к имущественному статусу вещи: если для автомобилей существует ограничение скорости, то его требуется соблюдать независимо от того, едет человек на своей, одолженной или взятой напрокат машине (65, с. 336).

Но это возвращение идет вразрез с представлением о праве собственности как пучке правомочий. Даже если какие-то сочетания правомочий не признаются "правом собственности" в полном смысле слова, то это не значит, что они не могут отпочковываться и принадлежать кому-либо в таком усеченном виде. Взяв напрокат или одолжив автомобиль, человек приобретает по меньшей мере право пользования им и, следовательно, ограничение скорости сужает для него объем этого правомочия.

Проблемы, связанные с запрещением вредного использования, состоят в другом. Дело в том, что многие способы нанесения ущерба другим лицам не только не запрещены, но охраняются законом. В условиях частнособственнического правового режима обычно нельзя причинять вреда физически, путем прямого воздействия на потребительную стоимость чужого имущества, но можно наносить ущерб косвенным путем, снижая его меновую стоимость. Предприниматель не вправе разорить конкурента, устроив поджог на его фабрике, но он вправе разорить его, резко повысив эффективность собственного производства. А в средневековых цехах и этот способ поведения считался бы незаконным.

Трудности точного определения объема правомочия, связанного с запрещением вредного использования, выводят на ключевую проблему о допустимых пределах ограничения прав собственности. Смысл этого правомочия состоит в том, что даже включение в набор всех элементов из "полного определения" не делают право собственности неограниченным. Это естественно, поскольку равные права предполагают симметричные ограничения взаимного плана. Ограничения на права собственности индивидуума вытекают из признания им прав собственности других индивидуумов. В обмен на свой отказ от поведения, способного причинить ущерб чужому имуществу, индивидуум рассчитывает на такой же отказ от других по отношению к его имуществу. Но очень многие ограничения не носят такого "обменного" характера (т.е. не являются по сути самоограничениями). Они мотивируются не тем, что данный способ действия может нанести ущерб интересам другого лица, а тем, что он противоречит интересам общества в целом. Это сразу делает границы понятия "воздержание от вредного использования" зыбкими и подвижными. Общий же вывод будет состоят в том, что права складываются в определенную систему, отдельные подсистемы которой могут вступать между собой в конфликт, и что нет никаких универсальных критериев, определяющих, какое из конфликтующих прав должно быть подвергнуто ограничению. При этом, рассматривая проблему ограничения прав, чрезвычайно важно не смешивать два внешне схожих, но по сути совершенно различных процесса. Уже было отмечено существование противоположных традиций в трактовке права частной собственности. Первая представляет его как некий монолит, вторая -- как пучок правомочий, которые могут бесконечно комбинироваться и рекомбинироваться. Поэтому эволюция капиталистической собственности в XIX-XX вв. может прочитываться двумя различными способами. В рамках первой традиции она будет представать как прогрессирующее обужение, урезание, сжатие когда-то единого и неделимого права частной собственности, а в рамках второй -- как естественный и непрерывно идущий процесс перегруппировки правомочий самими собственниками. С этой точки зрения "единое и неделимое" право -- не более чем некая идеальная конструкция, а в реальной жизни -- и в прошлых веках, и в нынешнем -- отдельные правомочия всегда вступали в разнообразнейшие сочетания и могли каждое по отдельности принадлежать разным лицам. Расщепление права собственности на частичные правомочия не есть что-то из ряда вон выходящее, а нормальная практика, и говорить на ее основании об эрозии частной собственности совершенно неоправданно.

В действительности, разумеется, имеют место процессы как ограничения, так и расщепления права собственности. И то, и другое вносит динамический элемент в ложившуюся систему отношений собственности. Но между ними есть принципиальные различия. Во-первых, "отпочковывание" отдельных правомочий происходит в форме двустороннего добровольного обмена, по инициативе самих собственников, тогда как ограничения налагаются, как правило, государством в принудительном порядке. Во-вторых, процесс расщепления выражается просто в передаче правомочия другому лицу, тогда как ограничения имеют отрицательный характер: запрет государства на передвижение на автомобилях сверх определенной скорости распространяется, строго говоря, и на само государство (в лице его представителей). Правомочие на определенный способ использования ресурса не присваивается государством, а вообще изымается из оборота.

В экономической теории прав собственности уделяется большое внимание как процессу дифференциации, так и процессу ограничения прав. Но оцениваются они неодинаково: первый -- безусловно положительно, второй -- как источник многочисленных отрицательных явлений. Думается, что и здесь, как и во многом другом, сказалось влияние на теорию прав собственности англосаксонской правовой традиции.

3. ПРОБЛЕМА "СПЕЦИФИКАЦИИ/РАЗМЫВАНИЯ" ПРАВ СОБСТВЕННОСТИ

Основная задача теории прав собственности, как она формулируется самими западными экономистами, состоит в анализе взаимодействия между экономическими и правовыми системами. Но взаимодействие это всегда реализуется в индивидуальном поведении экономических агентов. Поэтому аргументация разворачивается обычно в такой последовательности: права собственности определяют, какие издержки и вознаграждения могут ожидать агенты за свои действия; переструктуризация прав собственности ведет к сдвигам в системе экономических стимулов; реакцией на эти сдвиги будет изменившееся поведение экономических агентов.

Эта логика -- от структуры прав через систему стимулов к поведенческим последствиям -- ясно выражена в анализе процессов спецификации/размывания прав собственности.

Теория прав собственности исходит из базового представления о том, что любой акт обмена есть по существу обмен пучками правомочий: "Когда на рынке заключается сделка, обмениваются два пучка прав собственности. Пучок прав обычно прикрепляется к определенному физическому благу или услуге, но именно ценность прав определяет ценность обмениваемых товаров: вопросы, относящиеся к формированию и структуре компонентов пучка прав, предшествуют вопросам, которыми, как правило, заняты экономисты. Экономисты обыкновенно принимают пучок прав как данный и ищут объяснение, чем определяются цена и количество подлежащего обмену товара, к которому относятся эти права" (31, с. 347).

Идея, что обмен представляет собой обмен пучками прав собственности, не нова. В прошлом веке ее высказывал Е. Бем- Баверк (14, с. 64).Но затем она была предана забвению. Из этой трактовки следует, что товар -- это определенная сумма не только физических характеристик, но также связанных с ним прав и юридических ограничений. Поэтому ценность товара (и его денежная цена) определяется совокупностью всех этих факторов.

Чем шире набор прав, связанных с данным ресурсом, тем выше его полезность. Так, собственная вещь и вещь, взятая напрокат, имеют разную полезность для потребителя, даже если физически они совершенно идентичны. Дом имеет разную ценность, когда его хозяин вправе запретить строить рядом с ним бензоколонку и когда он лишен такого права. Отсюда следует, что сдвиги в законодательстве фактически перестраивают набор товаров, которым располагает экономика, т.е. меняют объем ресурсов и уровень благосостояния общества.

Кроме того, экономические агенты, естественно, не могут передать в обмене больше правомочий, чем они имеют. Поэтому расширение или сужение имеющихся у них прав собственности будет приводить также к изменению условий и масштабов обмена (увеличению или уменьшению числа сделок в экономике). Перечень правомочий, включаемых западными экономистами в определение права собственности, обычно короче "полного определения" А. Оноре. Но принципиальный подход к праву собственности как набору частичных правомочий остается тем же: "Право собственности на имущество, -- отмечает С. Пейович, -- состоит из следующих правомочий: 1) права пользования имуществом (usus); 2) права пожинать приносимые им плоды (usus fructus); 3) права изменять его форму и субстанцияю (abusus) и 4) права передавать его другим лицам по взаимно согласованной цене. Последние два правомочия определяют право собственника на осуществление изменений в ценности его имущества и представляют собой фундаментальные компоненты права собственности" (55, с. 3) [3]. (Причем пункт четвертый означает возможность передачи правомочий как всех вместе, так и каждого по отдельности).

В качестве исходного пункта анализа западные теоретики обращаются обычно к режиму частной собственности. Право частной собственности понимается ими не просто как арифметическая сумма правомочий, а как сложная структура. Ее отдельные компоненты взаимно обусловливают друг друга. Степень их взаимосвязанности проявляется в том, насколько ограничение какого-либо правомочия (вплоть до полного его устранения) влияет на реализацию собственником остальных правомочий.

Например, исключительное право пользования не обязательно предполагает возможность отчуждения вещи. Зато право на передачу вещи неизбежно предполагает, что по крайней мере какая-то часть исключительных прав на пользование или доход имеется (иначе никто не согласился бы на обмен с обладателем этой вещи). Жесткое ограничение права на получение дохода от ресурса (в виде сверхвысокого налога, скажем) может привести к тому, что обладатель ресурса утеряет всякую заинтересованность в его использовании. В этом случае он никак не будет защищать исключительность имеющегося у него права пользования, т.е. его поведение будет таким же, как если бы он был лишен этого права (18, с. 52).

Западные экономисты специально подчеркивают, что даже при концентрации всех правомочий в руках одного лица право собственности может быть названо исключительным, но не "неограниченным". "Исключительность" в данном случае означает, что оно будет стеснено только теми ограничениями, которые носят законный характер.

Высока степень исключительности, присущая частной собственности, имеет два поведенческих следствия, которым западные теоретики придают кардинальное значение и с которыми они связывают решающие преимущества частнособственнического правового режима. Во-первых, исключительность права usus fructus предполагает, что на собственника и только на него падают все положительные и отрицательные результаты осуществляемой им деятельности. Он поэтому оказывается заинтересован в максимально полном их учете при принятии решений. Это -- важнейший экономический стимул, который обеспечивает эффективность принимаемых решений (в смысле преобладания положительных последствий над отрицательными), способствуя тем самым повышению благосостояния общества: "Чем определеннее права частной собственности,.. тем теснее отношение между благосостоянием индивидуума и экономическими (социальными) последствиями его решений. Как результат, тем сильнее для него стимул учитывать те выгоды или тот ущерб, которые его решения приносят другим индивидуумам" (28, с. 4). Во-вторых, исключительность права отчуждения означает, что в процессе обмена вещь будет передана тому экономическому агенту, который предложит за нее наивысшую цену (т.е. для кого она представляет максимальную ценность). Тем самым обеспечивается эффективная аллокация ресурсов, поскольку в ходе обмена они будут перемещаться от менее производительных употреблений -- к более производительным, от лиц, меньше их ценящих, -- к лицам, ценящим их больше.

Защита системы частной собственности западными экономистами покоится именно на этих "аргументах от эффективности". Возможно более точное определение содержания прав собственности они считают важнейшим условием эффективного функционирования экономики: "...исключить других из свободного доступа к ресурсу означает специфицировать права собственности на него" (57, с. 56). Спецификация прав собственности способствует созданию устойчивой экономической среды, уменьшая неопределенность и формируя у индивидуумов стабильные ожидания относительно того, что они могут получить в результате своих действий и на что они могут рассчитывать в отношениях с другими экономическими агентами. Неверно, однако, как это нередко делается, отождествлять спецификацию прав собственности с приписыванием правомочий строго определенным лицам. Такая суженная трактовка недостаточна. Специфицировать право собственности значит ответить, по меньшей мере, на три взаимосвязанных вопроса: "кто?", "что?" и "каким образом?". Необходимо определить не только субъекта собственности, но и ее объект, а также способ наделения ею.

Существует бесконечное количество вариантов "дробления" окружающего мира на единичные объекты. Скажем, поле площадью 1 га, принадлежащее двум фермерам, можно поделить между ними на два равных по размеру сплошных участка. Но оно может быть также разбито все целиком на мельчайшие клочки площадью 1 кв. см, распределенные между владельцами в шахматном порядке.

Способы утверждения прав собственности не менее многообразны. Например, в США в период освоения Дикого Запада для занятия свободного участка было достаточно дать объявление в местной газете. Но государство ввело вскоре более жесткие требования: для подтверждения своих прав претендент обязывался высаживать на участке определенное количество деревьев, регулярно обрабатывать его в течение нескольких лет и т.д. (9).Очевидно, что альтернативные варианты спецификации объектов собственности и способов установления прав на них далеко не равноценны и требуют неодинаковых издержек.

Неполнота спецификации именуется западными теоретиками "размыванием" (attenuation) прав собственности. Смысл этого явления можно выразить фразой -- "никто не станет сеять, если урожай будет доставаться другому". В гипотетической ситуации, где правомочия собственников оставались бы абсолютно неопределенными, всякая деятельность, направленная не на удовлетворение сиюминутных потребностей, -- инвестирование, консервация ресурсов, образование запасов и др. -- стала бы невозможна. Экономическая активность общества была бы низведена на самый примитивный уровень и исчерпывалась бы собирательством и непосредственным потреблением.

Размывание прав собственности может происходить либо потому, что они неточно установлены и плохо защищены, либо потому, что они подпадают под разного рода ограничения (главным образом -- со стороны государства): "...какое бы конкретное обличие не принимало размывание, оно означает наличие ограничений на право владельца изменять форму, местоположение или субстанцию имущества и передавать все свои право по взаимоприемлемой цене" (32, с.4). Поскольку любые ограничения перестраивают ожидания экономического агента, снижают для него ценность ресурса, меняют условия обмена, постольку действия государства оказываются у теоретиков прав собственности под априорным подозрением. При этом они противопоставляют процессы дифференциации и размывания прав собственности. Добровольный и двусторонний характер расщепления правомочий гарантирует в их глазах, что оно будет осуществляться в соответствии с критерием эффективности. Главный выигрыш от рассредоточения правомочий усматривается в том, что экономические агенты получают возможность специализироваться в реализации того ли иного частичного правомочия (например, в праве управления или в праве распоряжения капитальной стоимостью ресурса). Перераспределение прав в соответствии с относительными преимуществами, которые имеет каждый из участников хозяйственного процесса в каком-то виде деятельности, повышает общую эффективность функционирования экономики. В противоположность этому односторонний и принудительный характер ограничения прав собственности государством не дает никаких гарантий его соответствия критериям эффективности. Действительно, подобные ограничения нередко налагаются в корыстных интересах различных лоббистских групп. Отсюда стандартный диагноз теоретиков прав собственности: если ничто не препятствует какому-либо перераспределению правомочий, но в практике добровольных, взаимовыгодных отношений между заинтересованными сторонами оно не встречается, значит, такое перераспределение не соответствует критерию эффективности (так как возможность взаимовыгодной сделки не может быть упущена рациональными экономическими агентами); поэтому когда такое перераспределение правомочий производится государством, это снижает уровень благосостояния общества. (Так, например, теоретики прав собственности расценивают действующее в ФРГ законодательство об участии рабочих в управлении компаниями (24).)

Вместе с тем западные экономисты признают, что в реальности отделить процессы расщепления от процессов размывания прав собственности очень трудно: "Никакая четкая граница, -- пишет С. Чен, -- не отделяет ограничения прав, являющиеся результатом частных договоров, от ограничений, попадающих под юрисдикцию судов или принудительную власть правительства" (17, с. 50).

Кроме того, экономический анализ проблемы размывания прав собственности не означает призыва к точному определению всех правомочий на все ресурсы любой ценой (не говоря уже о том, что это неосуществимо практически). Спецификация прав собственности, с точки зрения экономической теории, должна идти до того предела, где дальнейший выигрыш от преодоления их "размытости" уже не будет окупать связанные с этим издержки. Поэтому существование широкого класса ресурсов с размытыми или неустановленными правами на них -- нормальное явление, всегда присутствующее во всех экономиках, хотя состав этого класса непрерывно меняется.

Проблема спецификации/размывания прав собственности заняла такое большое место в работах западных экономистов (по словам С. Пейовича и Э. Фьюруботна, она является ядром современной теоретики фирмы (32, с.47), потому что именно через нее вскрываются сложные обратные связи между собственностью и экономической организацией производства. Как подчеркивается в теории прав собственности, содержание и распределение этих прав влияют и на аллокацию ресурсов, и на объем и условия обмена, и на распределение и уровень дохода, и на процессы ценообразования (56, с. 14). Формальному доказательству этого положения посвящена так называемая "теорема Коуза".

ТЕОРЕМА КОУЗА

Статья Рональда Коуза "Проблема социальных издержек" была опубликована в 1960 г. (22). Время ее появления, парадоксальность основного вывода, большое количество темных мест в аргументации, открывавших богатые возможности для самых разных толкований, породили огромную волну публикаций. Статья Р. Коуза превратилась в одну из наиболее цитируемых работ по экономике: в 1966--1970 гг. насчитывалось 80 ссылок на нее, в 1971--1975 гг. -- 286, в 1978--1980 гг. -- 331 (42, с. 200). Сейчас теорема Коуза признана на Западе одним из важнейших достижений экономической мысли послевоенного периода [4].

Теорема Коуза посвящена проблеме "экстернальных" (внешних) эффектов. Так называются побочные результаты любой деятельности, которые достаются не самому индивидууму, а касаются каких-то сторонних, третьих лиц. Они возникают, в частности, при нарушении правомочия под номером 9 из "полного определения" права собственности (воздержание от вредного использования). Существование экстерналий ограничивает степень исключительности прав собственности. Классический пример -- шум аэродрома, нарушающий покой окрестных жителей, или фабричный дым, загрязняющий воздух на близлежащих фермах. Подобные ситуации складываются, когда индивидуумы при принятии решений не считаются с последствиями своих действий для окружающих. Они недоучитывают либо издержки, либо выгоды, которые достанутся другим. Возникают расхождения между частными и социальными издержками (где социальные издержки равны сумме частных и экстернальных издержек) или между частными и социальными выгоднами (где социальные выгоды равны сумме частных и экстернальных выгод). Поскольку любой агент основывает свои решения на сопоставлении частных выгод с частными издержками, то это приводит либо к перепроизводству благ с отрицательными внешними эффектами, либо к недопроизводству благ с положительными внешними эффектами. Распределение ресурсов оказывается неэффективным, с точки зрения всего общества: "Как следствие, масштаб деятельности может оказаться слишком велик или слишком мал для достижения социального оптимума" (18, с. 13).

Случаи расхождения между частным и социальным соотношениями издержки/выгоды характеризовались А. Пигу как "провалы рынка". Ссылки на провалы рынка служили главным теоретическим обоснованием для растущего вмешательства государства в экономику. Практические рекомендации Пигу были однозначны: необходимо приближать частное соотношение издержки/выгоды к социальному как путем налогообложения всех видов деятельности, связанных с отрицательными экстерналиями, так и путем предоставления субсидий всем видам деятельности, связанным с положительными экстерналиями.

Р. Коуз отверг вывод Пигу о необходимости государственного вмешательства для преодоления внешних эффектов. Из предложенной им теоремы следовало, что при определенных условиях рынок способен сам справляться с внешними эффектами, так что возможные отклонения от оптимальной аллокации ресурсов будут носить исключительно преходящий характер. Теорема Коуза гласит: "Если права собственности четко определены и трансакционные издержки равны нулю, то аллокация ресурсов (структура производства) будет оставаться неизменной независимо от изменений в распределении прав собственности, если отвлечься от эффекта дохода". Таким образом, теорема Коуза выдвигает парадоксальное утверждение: эффективность и независимость (инвариантность) распределения ресурсов по отношению к распределению прав собственности (т. е. структура производства остается той же самой независимо от того, кто каким ресурсом владеет). Теорема выполняется при двух условиях: полной спецификации прав собственности и нулевых трансакционных издержках, под которыми понимаются затраты, связанные с поиском информации, ведением переговоров, оформлением контрактов, их юридической защитой и т. п. [5].

Логику теоремы Коуза лучше всего пояснить условным примером (на такого рода арифметических примерах строил ее доказательство и сам Р. Коуз). Допустим, что по соседству расположены земледельческая ферма и скотоводческое ранчо, причем скот хозяина ранчо регулярно заходит на поля фермера. Если хозяин ранчо не несет по закону ответственности за производимую его стадом потраву, то, решая вопрос о поголовье скота, он не будет принимать во внимание причиняемый им ущерб (т. е. он не будет нести полные "социальные издержки выращивания скота"). Но если государство потребует от хозяина ранчо уплаты налога, равного по величине нанесенным убыткам, то тогда у него появится стимул полностью учесть последствия своих действий; внешние эффекты превратятся для него во внутренние (интериоризируются).

Однако в теореме Коуза ситуация оценивается иначе: если закон разрешает фермеру и хозяину ранчо добровольно втсупать в соглашение по поводу потравы, то тогда не имеет никакого значения, несет хозяин ранчо ответственность за причиняемый им ущерб или нет. Допустим, фермер получает на своих полях 10 ц зерна, а стадо хозяина ранчо насчитывает 10 коров. Выращивание еще одной коровы обойдется ему в 50 долл., а ее рыночная цена при продаже составит 100 долл. Предельные убытки фермера от увеличения стада на одну голову будут равны 1 ц зерна, или в стоимостном выражении -- 80 долл. (20 долл. прямых затрат плюс 60 долл. недополученной прибыли). Случай явно экстернальный: социальные издержки равны 130 долл. (50 + 80), а социальная выгода от выращивания дополнительной коровы -- 100 долл. Ясно, что такое распределение ресурсов неэффективно. Но если хозяин ранчо должен возместить фермеру причиненный ущерб, то тогда, взвесив свою частную выгоду и свои частные издержки (стоимость выращивания плюс компенсация), он откажется от решения об увеличении поголовья стада на одну единицу [6]. Частное соотношение издержки/выгоды совпадает с социальным, распределение ресурсов окажется эффективным.

Однако, как показал Р. Коуз, ситуация будет совершенно симметричной и в том случае, если хозяин ранчо не несет никакой ответственности за потраву. Просто фермер предложит тогда хозяину ранчо "выкуп" за отказ от решения о выращивании еще одной коровы. Размер выкупа будет колебаться от 50 долл. (прибыль хозяина ранчо от выращивания одиннадцатой коровы) до 60 долл. (прибыль фермера от продажи десятого центнера зерна). Отказ от такой сделки противоречил бы стремлению экономических агентов к максимизации своего благосостояния. Исход оказывается тем же самым независимо от того, есть ли у фермера право собственности на взыскание убытков с хозяина ранчо или у хозяина ранчо есть право на беспрепятственный выпас скота на полях фермера.

Действительно, структура производства в обоих вариантах остается одинаковой: 10 ц зерна и 10 голов скота. Ресурсы распределяются по сферам, где они дают максимальную отдачу. В первом случае фермер имеет право вето на использование хозяином ранчо его полей, во втором -- хозяин ранчо имеет право свободного пользования полями фермера. Тем не менее права собственности все равно переходят к той стороне, для которой они представляют наибольшую ценность. Когда существуют законная возможность заключить сделку, все экстероналии будут интериоризированы независимо от того, как распределены права между ее участниками: "Если бы все права были ясно определены и предписаны, если бы трансакционные издержки были равны нулю и если бы люди соглашались твердо придерживаться результатов добровольного обмена, не было бы никаких экстерналий" (32, с. 49). "Провалов рынка" в подобном случае не происходит. Добровольные переговоры о сделке способны устранить все расхождения между частным и социальным соотношениями издержки/выгоды. Таким образом, у государства не оказывается никаких оснований для вмешательства с целью корректировки рыночного процесса. Его роль является "дорыночной": оно призвано четко специфицировать и защищать права собственности участников сделки.

Из теоремы Коуза следовало несколько важных выводов. Во-первых, что внешние эффекты носят не односторонний, а двусторонний характер. Фабричный дым наносит ущерб близлежащим фермам. Но запрет на загрязнение воздуха, которого добиваются фермеры, обернется уже ущербом для владельца фабрики: "...социальные издержки являются обоюдными. Когда А причиняет ущерб В, то осмысленный для политики вопрос состоит не просто в том, как мы должны ограничить А. Устранение вреда для В нанесло бы вред А. Поэтому правильная постановка вопроса будет иной: следует ли разрешить А наносить ущерб В или же следует разрешить В причинять вред А? Задача в том, чтобы избежать более серьезного ущерба" (17, с. 14). Таким образом, юридическую постановку вопроса о причинности (кем совершено действие?) нельзя путать с экономической постановкой вопроса об эффективности (какое распределение ответственности минимизирует издержки с точки зрения общества?). Во-вторых, теорема Коуза раскрывала экономический смысл прав собственности. Четкая их спецификация до такой степени, что все результаты деятельности каждого агента касались бы его и только его, превращала бы любые внешние эффекты -- во внутренние: "Главная функция прав собственности -- давать стимулы для большей интериоризации экстерналий, -- указывает Г. Демсец. -- Любые издержки или выгоды, связанные с социальным взаимодействием, являются потенциальными экстерналиями" (31, с. 348).

В конечном счете источником экстерналий служат размытые или не установленные права собственности. Не случайно основным полем конфликтов в связи с внешними эффектами становятся ресурсы, которые из категории неограниченных перемещаются в категорию редких (вода, воздух) и на которые поэтому никаких прав собственности до того в принципе не существовало. Без первоначального разграничения прав не может быть никаких сделок по их передаче или рекомбинированию. Ясного решения о наделении правами собственности бывает достаточно, чтобы внешние эффекты исчезли сами собой. Поэтому точная спецификация прав собственности открывает путь к преодолению экстернальных ситуаций и связанной с ними неоптимальности в распределении ресурсов.

В-третьих, теорема Коуза отводила обвинение рынка в провалах. Получалось, что если кто и "проваливается" в экстернальных ситуациях, так это государство. Ведь, по Коузу, путь к преодолению экстерналий лежит через создание новых прав собственности в тех областях, где до сих пор они еще не были установлены. Более того, зачастую внешние эффекты порождаются самим государством, когда оно воздвигает барьеры, препятствующие заключению добровольных сделок по интериоризации этих эффектов.

Отсюда, впрочем, не следует, что возможно и нужно преодоление всех случаев размывания прав собственности. Иногда это невозможно технически, иногда неоправдано экономически. При всем том западные экономисты подчеркивают, что технический и организационный процесс постоянно приводит к появлению новых способов и средств "овнутрения" внешних издержек. Так, внедрение кабельного телевидения позволило установить и надежно защитить права телекомпаний на создаваемые ими программы. Верно, однако, и обратное: научно-технический прогресс непрерывно порождает новые экстерналии. Всякое открытие нового ресурса или создание нового продукта может превратиться в источник внешних эффектов.

В-четвертых, теорема Коуза как бы выворачивала наизнанку стандартные обвинения, выдвигаемые против рынка и частной собственности. Примеры разрушения окружающей среды в капиталистических странах обычно рассматриваются как эксцессы частной собственности. Теорема Коуза все ставит с ног на голову: "Вопреки некоторым распространенным представлениям, -- пишут А. Алчян и Г. Демсец, -- можно убедиться, что частные права могут быть полезны для общества как раз потому, что они побуждают индивидуумов принимать во внимание социальные издержки" (7, с. 24) [7]. Главной причиной внешних эффектов оказывается поэтому не избыточное, а недостаточное развитие частной собственности: "С точки зрения теории прав собственности, это не что иное, как неспецифицированные и непродаваемые права собственности. Тогда как пиговианская традиция относится к экстерналиям как к "провалам рынка", требующим государственного вмешательства, теоретики прав собственности для их преодоления предлагают обратное решение, а именно: расширение рыночных отношений и дальнейшую спецификацию прав собственности" (53, с. 186) [8].

Однако прорыночные рекомендации теоретиков прав собственности выглядят не столь уж безукоризненно с логической точки зрения. ПРоблема интериоризации внешних эффектов может решаться и путем укрупнения (агрегирования) субъектов права, и путем дробления (дезагрегирования) объектов присвоения, более точной их адресации. В примере из теоремы Коуза "овнутрение" внешних эффектов может быть осуществлено не только вменением исключительного права пользования полем либо фермеру, либо владельцу ранчо, но и слиянием, вертикальной интеграцией их хозяйств, образованием из них единого предприятия. В определенных ситуациях превращение внешних эффектов во внутренние вообще достижимо только тогда, когда носителем права выступает все общество в целом. Какой способ интериоризации эффективнее, должно решаться по обстоятельствам в каждом конкретном случае. Теорема Коуза вызвала огромный поток критики и опровержений. Главная линия критики была связана с эффектом дохода. Стоимостная оценка фермером ущерба от потравы будет неодинаковой в зависимости от того, как распределится правовая ответственность между ним и хозяином ранчо. Объясняется это тем, что уровень богатства (дохода) фермера в одном случае окажется выше, чем в другом. При альтернативных вариантах распределения правомочий фермер станет по-разному оценивать предельный ущерб от потравы, о чем можно будет судить по его ответам на вопросы: "Сколько вы готовы заплатить, чтобы избежать потравы? Сколько нужно заплатить вам, чтобы вы ее разрешили?". Разность в называемых суммах может оказаться настолько значительной, что при одном варианте распределения правомочий фермер предпочтет согласиться с увеличением поголовья скота у своего соседа, при другом -- не допустит этого. Структура производства, следовательно, станет меняться вместе с изменениями в распределении прав собственности.

Вдобавок потребительские предпочтения фермера могут сильно отличаться от потребительских предпочтений хозяина ранчо. В этих условиях перераспределение дохода, сопутствующее перемещению прав собственности из одних рук в другие, приведет к изменению структуры совокупного спроса, а значит, и структуры производства. Требование инвариантности нарушается. Чтобы учесть это обстоятельство, в формулировку теоремы Коуза и была введена оговорка относительно эффекта дохода.

Другое направление критики отталкивалось от теории игр. В игре с двумя участниками и нулевой суммой равновесие может достигаться в неоптимальной точке ("дилемма заключенного"). Кроме того, существует опасность стратегического поведения: хозяин ранчо может специально наращивать поголовье стада только для того, чтобы вынудить фермера пойти на увеличение размеров "выкупа". Каковы же итоги анализа теоремы Коуза с помощью аппарата теории игр? В рамках кооперативных игр теорема Коуза приобретает тавтологический характер и выполняется по определению. Для некооперативных игр критическое значение имеет ответ на вопрос: подразумевает ли предпосылка нулевых трансакционных издержек совершенство имеющейся у обоих участников информации или нет? Теорема Коуза остается в силе в первом случае и перестает работать во втором. В асимметричной ситуации, когда один участник обладает совершенной, а другой -- несовершенной информацией, результаты оказываются неоднозначными. Теорема выполняется, если точно неизвестны размеры предполагаемого ущерба от внешних эффектов, но не выполняется, если неизвестна структура предпочтений противоположной стороны (60). Теорема Коуза подвергалась также экспериментальной проверке. Экспериментальные исследования показали, что она перестает выполняться при численности участников сделки свыше двух. Вместе с тем и при трех участниках в 80--90% случаев исход оказывался оптимальным (38).

Наконец, теореме Коуза можно предъявить обвинение в нереалистичности. О. Зербе назвал мир с нулевыми трансакционными издержками "почти мистическим" (70, с. 85). В реальной экономике всегда какие-то права собственностви недостаточно определены, а трансакционные издержки никогда не равны нулю.

Но сказать так, значило бы не уловить основной идеи теоремы Коуза. Ее цель заключается в том, чтобы доказать от противного определяющее значение именно трансакционных издержек. Теорема Коуза по существу решает одну из "вечных" проблем политической экономии: существуют ли условия, при которых законы производства и эффективности не зависят от законов распределения, и если да, то каковы они? Теорема Коуза отвечает, что для того, чтобы процесс производства товаров и услуг и процесс распределения дохода оказались автономными, никак не связанными между собой, трансакционные издержки должны быть равны нулю (размытость прав собственности -- это другое обозначение того факта, что издержки по их спецификации и защите очень высоки). Отношения собственности начинают влиять на процесс производства при положительных трансакционных издержках. Поэтому в реальном мире отношения производства и отношения собственности всегда взаимосвязаны, ибо издержки трансакции никогда не бывают нулевыми. Именно это и делает их центральной объясняющей категорией теории прав собственности.