Главная | Обратная связь

Новейший период русской революции

Период Пятилетнего плана 1928 года

 

Единственный в мире народ, народ изумительно новый, народ, не похожий на другие народы, – бросается в бой против стихийных сил. Настало время электрификации, задуманной еще в годы бурь и разрухи.

План, охватывавший годы 1928–1932, и в конце 1932 года, четыре года спустя, уступивший место новой Пятилетке, потому что в этот момент его уже можно было считать выполненным, – этот план распространялся и на город, и на деревню. Развитие промышленности – огромный скачок вперед – и победа социализма в деревне. (Два огромных живых вопроса, соединенных друг с другом пуповиной – и мощным костяком машин). Россию, которая всегда тащилась в хвосте мировой промышленности, надо было сразу выдвинуть вперед и сделать насквозь социалистической.

Припомним, как определил необозримые основные задачи Сталин: дело идет о том, чтобы превратить отсталую Россию в технически современную страну, чтобы не зависеть от капиталистических стран, чтобы советская власть была крепка и социализм мог победить, чтобы стала возможной ликвидация кулака и переход от мелкого, частнособственнического сельского хозяйства к коллективизации сельского хозяйства, чтобы обеспечить военную оборону.

И это строительство в одной стране – должно было обойтись без иностранного капитала.

Несмотря на серьезнейшие победы, одержанные единственной страной, яростно и в то же время методически боровшейся за них уже десять лет, мировое общественное мнение буржуазии не сложило оружия, не простило стране выход из общего «порядка», и большая пресса, орудие капиталистической информации, – то есть лжеинформации, – последовательно проводила свою подлую тактику: либо она так же бесчестно, как отрицают подлинность своей подписи, отрицала подлинность успехов Советского Союза, либо, в тех случаях, когда отрицать эти успехи было бы слишком уж глупо, приписывала эти успехи отходу от принципов социализма. С самого начала первой Пятилетки и до самого ее завершения официальная журналистика сохраняла гримасу желчной иронии. Вот несколько выдержек, приведенных самим Сталиным:

– «Ах, план? – говорит «Нью‑Йорк Таймс» в кконце ноября 1932 года. – Бросьте! Это – спекуляция!» Примерно в то же время «Дейли Телеграф» заявляет: «Полный крах!» «Коллективизация позорно провалилась», – подхватывает уже упомянутый «Нью‑Йорк Таймс». «Тупик!» – утверждает «Газета Польска». «Катастрофа налицо», – вещает итальянский журнал «Политика». Английская газета «Файнашиэл Таймс» решительно вынуждена констатировать «крах системы пятилетнего плана». Не менее категорически высказывается и американский буржуазный журнал «Керрент Истори»: «Пятилетняя программа провалилась как в отношении объявленных целей, так и еще более основательно в отношении ее основных социальных принципов».

«В СССР пятилетние планы существуют лишь на бумаге. Они никогда не выполняются», – пишет один русский автор, бывший коммунист, выгнанный из партии за нечистые дела. В книге, написанной в 1931 году; этот же господин сообщает нам, что «в СССР единственное место, где не умирают с голоду, – это тюрьма». «У всех советских граждан, – добавляет он, – дырявые башмаки и погасший взгляд». «Плевать мне на мировую революцию», – сказал будто бы в 1927 году Сталин крупному американскому фермеру мистеру Кэмпбеллу; во всяком случае, господин фермер имеет наглость утверждать это в своей книге. Если угодно, отметим, кстати, что «в московских, ресторанах подают детское мясо на вертеле», – так, по крайней мере, утверждает еще немало «порядочных» людей.

Так вот. Пятилетний план 1928 года, опиравшийся на колоссальные цифры, был за четыре года выполнен на 96,4 %. По линии тяжелой индустрии эти четыре года дали 108 % выполнения. С 1928 по 1934 год производство в стране утроилось. По сравнению с довоенным временем оно учетверилось к концу 1933 года.

С 1928 по 1932 год число рабочих возросло с 9 500 000 до 13 800 000 (в крупной промышленности число рабочих выросло на 1 800 000, в сельском хозяйстве – на 1 100 000, число торговых служащих увеличилось на 450 000). Безработица при этом, само собой разумеется, целиком отошла в прошлое.

Доля промышленности в общей сумме производства, – т. е. по отношению к сельскохозяйственному производству, – в 1913 году равнялась 42 %, в 1928 году – 48 %, в 1932 – 70 %.

Доля социалистической промышленности в общем промышленном производстве достигла за четыре года 99,93 %.

За четыре года народный доход возрос на 85 %. К концу этого периода он превысил 45 миллиардов рублей. Спустя еще год он достиг 49 миллиардов (на долю частного капитала и концессий приходится 0,5 %).

Фонд заработной платы рабочих и служащих возрос с 8 до 30 миллиардов рублей.

Число грамотных по Союзу в конце 1930 года было равно 70 %, а в конце 1933 года – 90 %.

Не угодно ли хотя бы бегло сопоставить эти цифры, свидетельствующие о небывалом в истории человечества продвижении вперед, с теми «дальновидными» пророчествами, которые мы только что привели, – тупик, провал, катастрофа, разгром. Эти пророчества высказывались перед всем миром в то время, как План был уже почти осуществлен.

Созданы новые отрасли промышленности, – от станкостроения, автостроения, тракторостроения, химического производства, производства моторов, самолетов, сельскохозяйственных машин, мощных турбин и генераторов, качественных сталей и ферросплавов – вплоть до производства синтетического каучука и искусственного волокна. Два года тому назад я приехал из Лондона в Ленинград на большом пароходе, который весь, абсолютно весь, со всеми своими машинами и оборудованием, вплоть до двух роялей (один для пассажиров, другой для команды), был построен на советских заводах. В Москве я видел гигантский самолет (внутри этой громады – перспектива заводского цеха), в котором нет ни одной заграничной детали, кроме шин на колесах шасси.

Реконструированы тысячи старых заводов. Тысячи новых предприятий громоздятся многообразными и многоцветными группами вокруг индустриальных гигантов, из которых многие стоят на первом месте во всей современной индустриальной цивилизации: Днепрогэс, Магнитогорск, Челябинск, Бобрики, Уралмашстрой, Краммашстрой.

Научные экспедиции систематически вскрывают все природные богатства страны. Там и тут, на Украине, на Северном Кавказе, в Закавказье, в Средней Азии, в Бурят‑Монголии, в Казахстане, в Татарии и Башкирии, на Урале, в Западной и Восточной Сибири, на Дальнем Востоке – возникли огромные новые центры.

За четыре года, – говорит «Нейшен», – «новые города возникли в степях и пустынях, не какие‑нибудь несколько городов, а по меньшей мере 50 городов с населением от 50 до 250 тыс. человек». Это – гармонические, специализированные промышленные центры. Огромный новый город покрывает железобетонной архитектурой берега Днепра; рядом – одна из самых мощных гидроэлектростанций в мире. (Через несколько лет эта станция будет занимать лишь пятое или шестое место[12]). В Кузнецком угольном бассейне сразу появилось шесть новых городов с населением в 600 000 человек. На крайнем севере, в районе апатитовых залежей, с необычайной быстротой возник город, в котором теперь 80 000 жителей.

Пьер‑Доминик, охотно предающийся наивным рассуждениям, подсказанным его склонностью изображать социализм как расовый вопрос, дает, как только он становится на серьезную почву фактов, картину колоссального роста промышленности в советской Азии: «… За Уралом – три огромных промышленных района, о которых три центра нашей промышленности – Северный район, Лотарингия и бассейн Луары – дают лишь весьма слабое представление, ибо каждый из этих советских промышленных районов равен по величине всей Франции. Это – Уральский узел с Магнитогорском, Свердловском и Челябинском, Кузнецкий узел с Новосибирском (эти два района уже работают полным ходом) и узел Ангарстроя, еще не работающий. Там, вокруг новых городов, возникших за три года в голой степи, – городов, из которых два уже насчитывают по 300 000 жителей, – организуются новые народы, появляется густое население; из разнороднейших элементов создается Красная Азия; вторая чаша великих советских весов загружается новыми ценностями».

Самое главное, о чем все время надо помнить и говорить, – это размах и изумительная рациональность промышленного строительства, развертывающегося в стране, которая превышает вдвое площадь Соединенных Штатов, или площадь Европы, или площадь Китая, и население которой каждые три года увеличивается на 10 миллионов человек[13]. В этой невиданной мобилизации нет такого усилия, которое не было бы строго рассчитано с точки зрения всего процесса. Все детали выполнения, все колесики механизма пригнаны друг к другу. Единое, централизованное руководство ни на минуту не упускает из виду страну в целом. Оно распределяет, оно сочетает.

Стоит ли говорить о том, что эта система подчинения всего общим интересам, неизбежно дающая максимальные результаты, – невозможна в странах, где царствует капиталистическая анархия с ее извращением общих задач под нажимом частных интересов, с фантастической беспорядочностью частной инициативы.

Вот здесь недавно возделывался рис. Но это нецелесообразно: специалисты и знатоки утверждают, что местные условия более удобны для хлопка. Стало быть, рис будет расти в другом месте, а здесь возникнут обширные хлопковые плантации. Чтобы переработать хлопок, надо построить прядильную фабрику, несколько прядильных фабрик. Для них надо найти, – а если придется, то и создать на месте, – источник энергии, надо связать новый промышленный центр со всей сетью путей сообщения. Отсюда – гидростанции, рельсы, вокзалы, дороги, канал. Кроме того – техникумы и втузы для рабочих и инженеров, профсоюзные и культурные организации, учебные заведения для детей и взрослых, музеи, лаборатории, больницы, спорт, радио, кино, театр. Так создается огромная и сложная советская молекула – комбинат . И вокруг своих машинных центров, под действием химического закона, складывается стремительно возникающий, многообразный, еще не оформившийся город. Так рождаются города, – рождаются разумно, именно на том месте, где этого требует сочетание местных и общегосударственных интересов. Так связываются экономические базы, постепенно сливаясь в одну.

Открываются гигантские контуры новых перспектив. На XVII съезде партии (январь 1934 года) Сталин говорит: «Заложены основы Урало‑кузнецкого комбината – соединения кузнецкого коксующегося угля с уральской железной рудой. Новую металлургическую базу на Востоке можно считать таким образом превращенной из мечты в действительность». Дальше Сталин заявляет: «Заложены основы новой мощной нефтяной базы в районах западного и южного склонов Уральского хребта – по Уральской области, Башкирии, Казахстану».

А легкая и пищевая промышленность? Та, которую довольно бесцеремонно оттеснила гигантски разросшаяся тяжелая индустрия, так что жаловались хозяйки и ворчали горожане. (Черт возьми! Чтобы купить масла, надо полчаса стоять в очереди, чтобы достать пальто, надо прождать три дня!) Легкая промышленность заняла свое место, – и жалобы кругом стихают. За четыре года продукция легкой промышленности возросла на 187 %. Число магазинов неуклонно увеличивается. Общественным питанием охвачено в настоящий момент 20 миллионов человек. Оборот розничной торговли, достигавшей в 1928 году 12,5 миллиардов рублей, в 1932 году поднялся до 40 миллиардов рублей. А впрочем, прогуляйтесь по Москве – вы увидите на всех улицах оживленно торгующие магазины с тем же ассортиментом всевозможных товаров что и во всех столицах мира. Новые времена, явный прогресс даже по сравнению с прошлым годом.

Но как же все это финансируется? Проблема ставится здесь в совершенно особой форме. «Партия знала, – разъясняет Сталин, – каким путем была построена тяжелая индустрия в Англии, Германии, Америке. Она знала, что тяжелая индустрия была построена в этих странах либо при помощи крупных займов, либо путем ограбления других стран, либо же и тем и другим путем одновременно» (военные захваты, колониальный грабеж, разбойничья эксплуатация труда).

СССР не пользуется этими средствами: займов он получить не может, а грабеж предоставляет «цивилизованным» странам. Стало быть, капиталы для вложений ему приходится черпать из собственных ресурсов.

Ресурсы у советского государства есть, ибо помимо налогов, оно получает и другие доходы. В доходах его основное место занимают отчисления с государственных предприятий (торговля[14], транспорт, связь и т. д.), с прибылей общественных организаций, а также с доходов населения – не столько в форме обязательных налогов, сколько в форме займов самообложения и вкладов в сберегательные кассы. (Из того, что ежегодно вносит население, – эта сумма достигает 8 миллиардов 900 миллионов рублей, – на долю обязательных платежей приходится 3 миллиарда 300 миллионов рублей).

Народный комиссар финансов СССР Гринько сообщает, что финансирование Пятилетки обошлось за четыре года в 116 миллиардов рублей вместо намеченных 86 миллиардов.

«Мы вдребезги разбили, – продолжает Гринько, – то буржуазное представление …, согласно которому страна Советов не может за счет собственных накоплений, без иностранных займов, осуществлять грандиозную программу социалистического строительства …

В основе такого бурного накопления капиталов, позволившего нам перевыполнить финансирование пятилетки, лежит, разумеется, в первую очередь тот коренной факт, что в нашей стране ликвидировано капиталистическое расхищение народного дохода. У нас нет паразитических классов, непроизводительно потребляющих громадную долю народного дохода в любой капиталистической стране. Мы не ведем империалистической политики … У нас нет анархии общественного производства … Все накопления мы направляем почти целиком на финансирование хозяйственного и культурного строительства …».

Замечательные слова. Трудно преувеличить силу, глубину этих слов, произнесенных в 1934 году министром финансов. Они бросают яркий свет на полное изменение всего общественного строя. Эти слова, насыщенные всей мощью, всем богатством положительных фактов, должен запомнить и обдумать каждый: – У нас нет банкротств и финансового жульничества. Мы не знаем паразитического яда посредничества, мы не знаем спекуляции, финансовых авантюр, разъедающих организм целых государств. Мы ведем разумную, честную политику, и весь государственный механизм сверху донизу работает на пользу всех и каждого.

Подтвердим наши положения некоторыми параллелями между СССР и другими странами.

В 1933 году Соединенные Штаты и Франция, в результате незначительного оживления конъюнктуры, несколько превысили свою довоенную продукцию: США дали 110,2 %, а Франция – 107,6 %, Англия (тоже в результате оживления) достигла 85,2 %, Германия – 75,4 %. Советский Союз – 391 %.

Взглянем на вершины цифровых рядов – и увидим, как выражается это в абсолютных цифрах, какие названия носят сегодня наивысшие пики той горной цепи, которую вычерчивают нам диаграммы мировой статистики.

В 1929 году, в год наивысшего подъема мировой капиталистической промышленности, Советский Союз занимал пятое место в мире – после США, с их 139 миллиардами золотых рублей промышленной продукции, после Англии и Германии (по 39 миллиардов каждая), после Франции (29 миллиардов).

С тех пор капиталистическое производство упало на 36 %, и Советский Союз с его промышленной продукцией на 33 миллиарда золотых рублей занял второе место в мире после США.

В области производства сельскохозяйственных машин и паровозов мировое первенство принадлежит СССР (по одним сельскохозяйственным машинам его годовая продукция равна 420 миллионам золотых рублей, тогда как в США она равна 325 миллионам).

По машиностроению вообще, а также по производству нефти, чугуна и стали СССР занимает второе место в мире; по производству электрической энергии – третье (после США и Канады). Третье же место в мире занимает он и по производству обуви, что я особенно подчеркиваю, – слишком уж много было разговоров о рваных башмаках, о лаптях, в которых щеголяют бедные русские; больше обуви, чем в Советском Союзе, производится лишь в США, да еще в Чехословакии: покойный Батя ухитрился покрыть новыми подметками всю Европу.

Если бы мы попробовали представить себе гигантскую улицу, составленную из величайших заводов мира, то в сверхъестественных контурах этого видения мы различили бы и незаконченный еще Магнитогорск (металлургия), – когда этот комбинат будет достроен, он сравняется с американским заводом Гэри, держащим пока мировое первенство по величине, – и Челябинск (тяжелые тракторы), и Московский автозавод им. Сталина, и Краматорск (Донбасс, тяжелое машиностроение), и Московский завод им. Кагановича (шарикоподшипники). Все это – гиганты среди мировых гигантов. Луганский паровозостроительный завод является самым мощным в Европе. И бесконечная вереница заводов (с машинами, производящими машины и обрабатывающими металл) – все с номерами 2 или 3 в мировом регистре.

Еще несколько сопоставлений с капиталистическим миром.

 

Безработица

 

За период Пятилетки, когда в СССР безработица была ликвидирована, в Англии число безработных возросло с 1 290 000 до 2 800 000; в Германии – с 1 376 000 до 5 500 000. Во Франции число безработных, неуклонно повышающееся, несмотря на некоторое замедление в конце 1933 года, достигло теперь 1 600 000 полностью безработных и (кроме убитых есть и раненые) 2 900 000 частично безработных[15]. В США, по данным института Александра Гамильтона, число безработных к марту 1933 года достигло 17 миллионов. В Италии – 1 300 000 безработных. В Испании в сентябре 1934 года было 650 000 безработных (на 23 000 больше, чем в январе).

Нам говорят, что во многих из этих стран безработица сократилась. Отметим, что даже там, где говорят о сокращении безработицы, говорят одновременно и об уменьшении фонда заработной платы. Нет в мире такой области, где процветало бы столь бесстыдное жульничество и надувательство, как вокруг официальных цифр безработицы в капиталистических странах. Невозможно более нагло издеваться над общественным мнением, чем это делают авторитетные представители власти, играя словами и цифрами, чтобы скрыть правду. Ни одна капиталистическая страна не признает своих безработных. «Забывают» о целых категориях рабочих, о предприятиях с числом рабочих ниже определенной цифры, «пренебрегают» целыми районами. Раскроив рабочий день надвое и отдав половину безработному, этого безработного вычеркивают из списков, тогда как на деле ничего не изменилось, ибо дважды половина – это всегда единица (США). Мы уже не говорим о «национальных работах», выполняемых за счет государства и готовящих крах в будущем, не говорим о бумажных махинациях, которые, изменяя слова, оставляют неизменными факты … Не говорим о разбухающем зобе военной промышленности (всюду, а особенно в Германии и Японии) … Так скрывают безработицу от обманутых толп. И уж конечно, пособие получает в царстве капитализма лишь ничтожно малая часть безработных. Прочие живут как придется.

«Года три тому назад, – констатировал Сталин в 1933 году, – мы имели около полутора миллионов безработных». На сегодняшний день число рабочих увеличилось в СССР на четыре с половиной миллиона.

Заработная плата? За четыре года, о которых мы здесь говорим, она упала в США на 35 %, в Германии на 50 %, в Англии на 50 %, в Италии с 1929 по 1931 год – от 24 до 45 % (разумеется, учитывая покупательную способность денег). В СССР заработная плата возросла на 67 %[16](средняя заработная плата промышленного рабочего составляла в 1930 году 991 рубль, а в 1933–1519 рублей).

А качество, а производительность труда? В период «процветания» производительность труда повысилась в США на 25 % (г. Стюарт Чэйз), в Англии, в самый цветущий экономический период (1924–1929), – на 11 %, в Германии с 1913 по 1931 год – на 27 % (г. Кучинский). В СССР в период развала в упомянутых странах, – на 40 %.

Переходим к огромной помощи государства научным институтам и ученым, к многообразному расцвету науки. Скажем лишь несколько слов о народном просвещении. Как мы уже видели, население СССР увеличивается на 3 с лишним миллиона человек в год. На столько же увеличивается ежегодно и число школьников. Не входя в детали культурного сектора, занимающего выдающееся место в ряду других областей жизни СССР (просвещение сеется щедрой рукой, проникает во все углы; каждый завод – это культурный центр, каждая казарма – школа, каждая фабрика – фабрика новых людей), скажем только, что в Советском Союзе обучается за счет государства 60 миллионов учащихся (в Советском Союзе из каждых 3 человек – один учится). Несколько данных на выборку по республикам: в Татарии в 1913 г. было 35 учебных заведений, а в 1933 году – 1730; среди черкесов (западный Кавказ) было в 1914 году 94 % неграмотных, – теперь не осталось ни одного: 0 %. В 1931 году Дагестан насчитывал в 26, а Казахстан – в 38 раз больше школ, чем в 1914. В СССР культивируется 70 языков. 20 бесписьменных языков получили при советской власти свои алфавиты.

Расходы по народному просвещению выросли в Советском Союзе на 20 % против предыдущего года, тогда как в Англии снизились на 11 700 000 фунтов стерлингов; в Германии соответствующая цифра последовательно упала с 690 миллионов марок в 1930 году до 590 – в 1931 году и 570 – в 1932 году (а всего с 1926 года кредиты на народное просвещение снижены в Германии на миллиард марок). В Северной Америке школы пустеют. В Швейцарии и США начинают интересоваться проблемами детской беспризорности.

Газеты. Ежедневный тираж советских газет в 1929 году составлял 12,5 миллиона, в 1933 – 36,5 миллиона экземпляров.

А в области искусства?

Наряду с грандиозными исканиями новых и действенных принципов театрального и режиссерского искусства, наряду с потрясающими созданиями советской кинематографии следует многое сказать о советской литературе – и потому, что она идет путями великого творческого подъема, и потому, что развитием литературы и искусства всегда очень серьезно интересовался Сталин. В связи с общественной ролью писателей, которых Сталин назвал «инженерами человеческих душ», встает проблема, существенная не только для единства социалистического общества, но и для развития самого искусства, поскольку она вводит в изображение современной жизни совершенно новые элементы. Это – широкие перспективы, которые открывает коллектив перед всеми видами художественного и научного творчества. Это также то чувство человеческого долга, которое является отражением человеческого прогресса в каждом активном существе. Как совершенно правильно заметил Андре Мальро, советская литературная культура есть обогащение и развитие человека в писателе.

Даже в наши дни, когда еще нельзя сказать, что советская литература целиком вышла из периода первых поисков, в ней уже накоплен целый ряд значительнейших произведений, которые своим проникновением в народную жизнь, идейным единством, тесной связью с общим делом – открывают великий новый этап в истории литературы. Назвать ли здесь самые видные имена наиболее ярких представителей различных направлений? Рядом с Горьким – Серафимович, Гладков, Федин, Тихонов, Всеволод Иванов, Панферов, Пильняк, Эренбург, Фадеев, Шолохов, Вера Инбер, Третьяков, – не говоря уже о нерусских советских писателях и о целой плеяде выдающихся критиков и журналистов, как Радек или Бухарин (блестящий и высокообразованный Луначарский скончался в 1933 году).

Многие западные писатели старой формации не отдают себе отчета в том, какая колоссальная, какая многообразная конкуренция готовится им по всей линии со стороны этого мощного коллектива; эта литература еще мало им известна, иногда она еще несовершенна или недостаточно глубока (что относится к писателям, перешедшим из буржуазного лагеря), – но зато, обладая менее утонченным стилем, чем наша литература, она гораздо содержательнее, гораздо богаче мыслями.

Литературу в обществе трудящихся – эту не вполне еще развернувшуюся, богатую новыми возможностями силу – пришлось не раз регулировать. Знаменитым постановлением 23 апреля 1932 года Коммунистическая партия, по инициативе Сталина, значительно расширила литературное движение, обуздав, а затем, окончательно уничтожив в литературных организациях политическую групповщину (грозившую обречь писателей на бесплодие). Этим постановлением был создан, на базе широкого единого фронта всех литераторов, от признанных революционеров и до «попутчиков», единый Союз советских писателей СССР, заменивший собою все ранее существовавшие организации. «В литературе, – сказал Сталин, – надо ликвидировать групповщину и все вызванные ею последствия».

Члены Союза советских писателей призваны работать в духе «социалистического реализма» и защищать СССК Такая программа торжественно утверждена Всесоюзным съездом советских писателей, собравшимся в Москве в августе 1934 года; для многих из нас съезд был подлинным откровением: он показал нам богатство национальных литератур Советского Союза. Все советские писатели с огромным энтузиазмом поддержали эту программу.

Великая идея состоит в том, чтобы возложить на писателя (непрерывно обогащая его тематику) миссию освещать широкий, прямой путь к социализму; научную и моральную необходимость социализма, – но без парализующего творчество механического подчинения литературы политической агитации. Такая плодотворная социальная насыщенность духовного творчества несет с собой полное уничтожение искусства для искусства, полное уничтожение индивидуалистического и эгоистического искусства с его ограниченностью и пессимизмом (в Европе и Америке нам следовало бы взяться за такую же широкую организацию разрозненных начинаний, идущих в том же направлении).

В старых странах Запада, которые настолько циничны или безумны, что хвастают своей духовной миссией, в действительности презирают и губят всякую духовную жизнь. Глубокое падение науки и культуры, пошедших в услужение войне и социальной реакции, очевидно. Писатели, художники, ученые, вся интеллигенция – доведены до нищеты сильными мира сего, бросающими все народные средства до последней копейки в пропасть вооружения. Учащиеся не имеют будущего, а то немногое, что им остается, недостойно человека. Их дипломы – клочки бумаги. И как изобретатели, и как воспитатели, они приручены, закабалены – для материальной и идеологической подготовки войны, для эксплуатации пролетариата. Волей‑неволей они вынуждены продавать свои мозги и становиться поставщиками идейной продукции для войны (бедными родственниками других поставщиков) или же полицейскими агентами реакции.

А в других областях? Смертность. Когда‑то смертность в России была очень значительна и превышала 30 человек на тысячу. За последние четыре года она упала с 27 до 17 человек на тысячу. Смертность в СССР все еще выше, чем в Англии, Голландии (15–14) и Новой Зеландии (исключительно благополучной в этом отношении: меньше 10), – но она уже меньше, чем в Испании и Венгрии (26), Румынии и Австрии (25), Италии (22), Германии и Франции (20).

В начале 1934 года расходы на оборону составляют в советском бюджете 4,5 % от общей суммы (в Японии – 60 %, во Франции – 40 %, в Италии – 33 %). Красная армия насчитывает 562 000 человек. В японской армии – 500 000 солдат, Гитлер требует армии в 3 000 000 человек, как у Франции, но на самом деле в его распоряжении уже имеется, по самым скромным подсчетам, 600 000 – это при территории в 50 раз меньшей, чем СССР.[17]

В области вооружений Советский Союз сделал значительные успехи. В начале 1934 года Ворошилов заявил, что если в 1929 году на одного красноармейца приходилось 2,6 механических лошадиных сил, то в 1934 году – уже 7,74.

В то время как советское производство развивалось огромными темпами, в то время как розничная торговля в СССР возросла на 175 %, – в 48 странах торговля упала до 42 % по сравнению с цифрами 1929 года, фонд заработной платы трудящихся сократился за период с 1929 по 1932 год с 43 до 26 миллиардов марок, с 53 до 28 миллиардов долларов, с 381 до 324 миллионов фунтов стерлингов. А с тех пор, как опубликованы эти статистические данные, положение в странах марки, доллара и фунта еще ухудшилось.

В 1930–1932 годах в США лопнуло 5000 банков (убытки в 8,5 миллиарда долларов, несмотря на государственную субсидию в 850 миллионов).[18]

Германскому государству (в лице налогоплательщиков) пришлось в 1932 году выбросить на «оздоровление» пяти банков миллиард марок.

Одновременно и тем же путем во Франции обанкротившимся почтенным банкам было дано 3 миллиарда. Возьмем первое попавшееся сообщение довольно умеренной газеты: в 1933 году в одном только Париже и департаменте Сены было 300 000 безработных, 150 000 интеллигентов, впавших в нищету, и 120 000 банкротств. (Сейчас – в конце 1934 года – в Парижском округе 375 000 безработных).

В 1930 году бюджетный дефицит составил в США 900 миллионов долларов, а во Франции – 2 миллиарда 800 миллионов франков; на следующий год американский дефицит утроился и достиг 2 миллиардов 800 000 000 долларов, а французский удвоился, достигнув 5 миллиардов 600 000 000 франков; предпоследний бюджет дал 9 миллиардов дефицита[19]. В Италии дефицит равен 4 миллиардам лир, а в Америке государство в настоящий момент занимается нагромождением столь же драконовских, сколь и бесплодных мер, наперебой изобретаемых целой коллекцией первосортных мозгов. Во Франции, – не говоря уже о безнравственности Постоянной лотереи, – политическая инфляция, поток чрезвычайных постановлений позволяют брать француза за горло и выкачивать из него денежки. Дефицит растет повсюду – растет, хотя бешено повышаются налоги, хотя совращаются ставки государственных рабочих и служащих, пособия на безработицу и пенсии, хотя безобразно урезываются кредиты на развитие науки, на общественные надобности, на просвещение, на прогресс, хотя «конверсии» разоряют мелких вкладчиков. И хотя возникла новая экономическая мораль, состоящая в том, чтобы не платить долгов, во Франции неплатеж долгов Америке стал предметом национальной гордости для тех самых людей, которые поносили бошей, не желавших платить 600 миллиардов франков, ни у кого не взятых в долг. Французские куплетисты очаровательно высмеивают дядю Сэма: он кричит, что его одурачили, – можно ли иметь такой дурной вкус! Дефицит растет, несмотря, наконец, на запретительные пошлины, громоздящиеся все выше (курс на таможенную войну), – эту безумную систему вздувания цен, при помощи которой пытаются разрешить проблему; разрешимую лишь путем международного соглашения, невозможного при капитализме.

Довольно типичный пример нелепой в отвратительной бессмысленности таможенных пошлин, пограничного грабежа за счет народного потребления , – это кофе во Франции. Кофе – не предмет роскоши, это действительно один из необходимейших предметов народного питания. Кроме того, как раз в данном случае нельзя оправдываться защитой национального сельского хозяйства, ибо французские колонии производят лишь ничтожную часть кофе, потребляемого французской империей. Кофе стоит 320 франков за 100 кило (вместе с накидкой – 360 франков). Но сверх того на каждый квинтал накладывается еще 321 франк таможенной пошлины, 180 франков косвенного налога, 100 франков торгового налога плюс еще несколько обложений и сверхобложений, – всего 630 франков, т. е. примерно вдвое больше заготовительной цены. Так алчность казны, издеваясь над здравым смыслом, жестоко и систематически грабит потребителей в наших странах.[20]

А тем временем в Бразилии идет массовое уничтожение кофе. Один экономический орган недавно сообщил об этом в следующих изысканных выражениях: «К концу проводимой Кампании Бразилия освободит рынок от 32 миллионов мешков, что благоприятно отразится на ценах». 32 миллиона мешков – это в полтора раза превышает годовое потребление кофе во всем мире!

Таково положение там, в СССР, где люди строят общество для удовлетворения потребностей всех. И таково положение здесь, где потребности всех подчинены капиталистическому строю.

Даже ребенок поймет: здесь – хаос и падение.

Там – порядок и подъем. Несомненно, с тех пор как человек стал человеком, мир не видал такого огромного всеобщего движения вперед. В СССР распространилась, – как сказал Сталин, – «практика бурных темпов». Он же говорит о том, что каждый период развития Советской страны имеет свой пафос. Сегодня в России – пафос строительства. Мир не видал такой гигантски осмысленной работы. План 1928–1932 годов есть величайшее в истории доказательство человеческого разума и воли.

Значит ли это, что никаких слабых пунктов нет? Ничуть не бывало, слабые пункты есть. Но они – на виду. Транспорт еще не на высоте. СССР имеет всего 83 000 километров железных дорог, тогда как Франция, территория которой в 40 раз меньше, насчитывает 40 000 километров. Хотя грузооборот железных дорог поднялся за последние три года со 113 до 172 миллиардов тонно‑километров, а грузооборот водного транспорта с 45 до 60 миллиардов тонно‑километров, все же здесь есть отставание, с которым мириться нельзя.

С другой стороны, советские экономисты утверждают, что себестоимость снижается недостаточно. В сущности говоря, за четыре года. Плана она даже вовсе не сократилась. Таким образом снижение себестоимости должно занять главное место в следующем Плане. Да и мало ли других недостатков, с которыми надо яростно бороться!

Как же относится сегодня крупная буржуазия и готовая на любые услуги большая пресса к итогам советского опыта?

Покойный г. Пуанкаре изложил свое мнение в аргентинской газете «Ля Насьон». Для объяснения кризиса капитализма (который представляет собою кризис перепроизводства, вызванный государствами, живущими друг с другом на ножах, в обстановке постоянной таможенной войны) г. Пуанкаре нападает на преступную попытку СССР упорядочить свою экономику. Именно СССР отвечает за развал экономики всех других стран на пяти шестых земной суши, ведь «в СССР все делается во исполнение пятилетнего плана, который имеет целью быстро распространить демпинг на область промышленного производства. Ради этой цели СССР стремится внести в другие страны не только растущее экономическое разложение, но и такие раздоры и распри, которые не позволили бы этим народам согласовать оборонительные меры». Когда вспомнишь, что это поистине нелепое утверждение исходит от человека, игравшего серьезную роль в политике, то становишься в тупик. Г‑н Пуанкаре впал в детство гораздо раньше, чем это думают!

Кроме врагов есть и друзья особого рода.

Есть журналисты типа г. Малле, автора совсем недавно появившегося очерка, где самая настоящая клевета прячется под цветочками лести, под слишком грубой и неуклюжей претензией на беспристрастие. Не говоря уже о том, что г. Малле дает неверные цифры, он не приводит ни одного достижения, ни одного успеха, чтобы тут же не попытаться испортить все уколом отравленной булавки или заявлением, что все это – наконец‑то! – добрый, старый спасительный капитализм!

Есть и крикливые крупные политики вроде г. Эррио, представителя западного капитализма, признанного поставщика радикальных этикеток для реакционных правительств. Г‑н Эррио из сил выбивается, чтобы принизить советский социализм до уровня своей собственной избирательной программы, которую кстати тут же и рекомендует.

Я отлично знаю, что мне заявят: «Если бы вы говорили о России столько же плохого, сколько и хорошего, то мы бы вам поверили. Вот, например, г. Эррио дает в своей книге действительно справедливый, объективный отчет, указывает и на светлые и на темные места. А вы заранее решили написать панегирик».

Вот именно. Панегирик создает сама действительность. Мы никаких аргументов не придумываем.

Пристрастен тот, кто, служа посредственному и ублюдочному мировоззрению буржуазного республиканизма, не видит размаха и глубины творческой самобытности, развивающейся в этой стране. Тот, кто не ставит советские факты на их настоящее место во времени и пространстве, с учетом правильной всемирно‑исторической перспективы, кто не видит их влияния на все человечество, тот не говорит правды.

А факты – вот они. Самое нищее (несмотря на свои огромные пустынные пространства) из европейских государств, невежественное, скованное, битое, голодное, кровоточащее и разрушенное, за семнадцать лет стало крупнейшей в Европе и второй в мире индустриальной страной, и притом культурнейшей во всех отношениях. Такой невиданный рост достигнут средствами одной только страны: все прочие были ей врагами. Достигнут силою руководящей идеи, противоположной господствующему принципу всех прочих государств, – силою научной и братской идеи справедливости.

Говорить, что такое событие, такое завоевание человеческого духа является только «интересным», что «в принципе его не следует осуждать», – значит либо ничего не понимать, либо обманывать людей. Скрывать за несущественными теневыми сторонами великое сияние этой необычайной картины, приравнивать советскую организацию к нашей – значит попросту издеваться над всем миром.

Но оставим в стороне шествие людей‑оркестров вроде г. Эррио, minus habens (нищих духом) вроде г. Пуанкаре, любезных иезуитов вроде г. Малле, пьяниц вроде г. Парижанина, прохвостов вроде г. Бажанова. Перед нами – большие газеты. Придется им проглотить пилюлю.

«Тан» пишет в номере от 27 января 1932 года: «СССР выиграл первый тур, индустриализуясь без помощи иностранного капитала». Через несколько месяцев, летом, та же газета констатирует: «Коммунизм гигантскими темпами завершает реконструкцию, в то время, как капиталистический строй позволяет двигаться только медленными шагами … В состязании с нами большевики оказались победителями».

«Раунд Тэймбл»: «Достижения пятилетнего плана представляют собой изумительное явление». «Файнэншэл Таймс»: «Успехи, достигнутые в машиностроительной промышленности, не подлежат никаким сомнениям. Восхваления этих успехов в печати и в речах отнюдь не являются необоснованными». «Нейе Фрейе Прессе» (Австрия): «Пятилетка – это новый колосс» .

Господин Дж. Гиббсон Джарви, председатель банка «Юнайтед Доминион»: «Россия движется вперед, в то время как слишком много наших заводов бездействует … В условиях пятилетнего плана сделано больше, чем намечалось … Страна с душой и идеалом … Вся молодежь и рабочие в России имеют одну вещь, которой, к сожалению, недостает сегодня в капиталистических странах, а именно – надежду».

«Нейшен» (США): «Четыре года пятилетнего плана принесли с собой поистине замечательные достижения . Советский Союз работал с интенсивностью военного времени над созидательной задачей построения основ новой жизни».

«Форвард» (Англия): «Наши собственные достижения, осуществленные нами во время войны, – лишь пустяк по сравнению с тем, что делается в СССР. Американцы признают, что даже в период самой стремительной созидательной горячки в западных штатах, там не было ничего похожего на теперешнюю лихорадочную творческую деятельность в СССР … Чтобы осуществить эту цель, надо подвергаться риску, надо работать с энтузиазмом, с такой энергией, какой мир до сих пор не знал … И все это в таком масштабе, который является ярким вызовом по адресу враждебного капиталистического мира».

 

Крестьянство

 

Достижения в деревне еще более значительны.

Там битва была еще серьезнее, и крупнее была победа, ибо пришлось радикально изменить традиции, обладавшие несравненно более живучими и крепкими корнями.

Окончательно ли разрешен крестьянский вопрос? Нет. Но заложен гигантский фундамент. Достигнуто самое главное – конкретная победа. Ее нужно теперь довести до конца, глубже внедрить ее смысл в сознание людей земли.

Взглянем еще раз на безграничную панораму полей.

«Борьба за крестьянство, проходящая красной нитью через всю нашу революцию с 1905 по 1917 годы», – говорит Сталин.

Добиться от большинства крестьян сочувствия революции или, по крайней мере, нейтралитета было довольно легко, ибо при старом режиме подавляющая масса крестьянства влачила самое жалкое существование. В выборе между революцией и самодержавием крестьянство не колебалось. Но когда революция в центре закрепилась, то строительство социализма, ставшее возможным в результате целого ряда политических и экономических обстоятельств, натолкнулось на серьезное препятствие – большой удельный вес сельского хозяйства в общей экономике страны.

«Нет сомнения, что в такой крестьянской стране, как Россия, социалистическое строительство представляет из себя задачу очень трудную», – ясно сказал в самом начале Ленин. И он констатирует, что в принципе крестьянская мелкая собственность имеет больше общего с капитализмом, чем с социализмом.

Как же втянуть деревню в общее строительство? По отношению к крупной земельной собственности проблема была решена немедленно: общий враг – помещик подвергся экспроприации. Оставалась мелкая собственность, миллионы единоличных наделов, – а мужик, как и все крестьяне в мире, всем своим нутром желает иметь свое собственное поле.

Во время нэпа, когда в известной мере приходилось действовать так, как действуют хорошие пловцы, потерпевшие кораблекрушение, Ленин заявил: «Задача нэпа, основная, решающая, все остальное себе подчиняющая, – это установление смычки между той новой экономикой, которую мы начали строить (очень плохо, очень неумело, но все же начали строить …) и крестьянской экономикой, которой живут миллионы и миллионы крестьян».

Эту смычку надо было найти во взаимных интересах, в материальных выгодах крестьянина. Дело было не в звучных словах, а в выгодах или невыгодах.

 

«Крестьян будет толкать к социализму вовсе не мистическое чувство, а их интересы и только их интересы».

 

Доказать им, что они заинтересованы в социализме. Каким же образом? Ответ нам известен: при помощи высокой культуры. Высокая, передовая культура требует обобществления полей и объединения работников, – и она выгоднее всякой другой. Таким образом, она прямо включает насущные интересы каждого в систему социализма. Русского крестьянина (а он гораздо больше реалист, чем мистик, сильнее всего в нем чувство реального) можно убедить цифрами: надо только, чтобы он понял, что доля каждого в коллективном урожае – гораздо больше и надежнее, чем доход от раздробленного единоличного хозяйства. Мужик верит в талисман цифр.

Крестьяне‑бедняки, особенно же (поскольку беднейший крестьянин сговорчив уже потому, что ему нечего терять) крестьяне среднего достатка, крестьяне‑середняки – должны были принять решение. На XV съезде партии Сталин поставил вопрос о крестьянине‑середняке. Он подчеркнул тот факт, что в период Октябрьской революции «середняк стал поворачивать к нам, когда он стал убеждаться, что буржуазия свергнута «всерьез», что власть советов упрочивается, кулака одолевают. Красная армия начинает побеждать на гражданских фронтах».

С середняком нужен прочный союз, который «ни в малой мере не был бы уступкой его предрассудкам», но заставил бы его понять и принять поворот «в сторону обобществления всей советской экономики и сельского хозяйства в частности» и полное устранение паразита‑кулака. Ибо завоевание масс достигается не принуждением, а исключительно убеждением.

Совершенно естественно было распространить на производство кооперативную систему, которая уже расставила вехи и подготовила почву в области потребления и сбыта.

В то время как пустующие крупные угодья были превращены в совхозы, т. е. государственные, последовательно социалистические предприятия (подающие пример), – надо было превратить единоличные крестьянские хозяйства в колхозы, сельскохозяйственные производственные кооперативы.

За четыре года Первого Плана площадь посевов пшеницы увеличилась в СССР на 21 миллион гектаров, и одновременно было создано 224 000 колхозов и 5000 совхозов (к концу 1934 года колхозов было уже 240 000).

В колхозную сферу тяготения входит 65 % всего землепользования в Советской стране и 70 % (сегодня уже можно считать три четверти) крестьянских земель. Процент коллективизированной обработки поднимался по следующим ступеням: в 1929 году – 4 %, в 1930 году – 23 %, в 1931 году – 52 %, в 1932 году – 61 %, в 1933 году – 65 %. Волнами продвигается вперед продуманное завоевание необъятных равнин. Вместе с совхозами колхозы охватывают 85 % всех зерновых посевов в СССР.

Эти хозяйства имеют внушительные размеры. В то время как в США фермы, имеющие по 400 гектаров земли, составляют лишь сотую часть общего числа ферм, в СССР средняя величина колхоза – 434 гектара, а совхоза – 2000 гектаров.

В ходе грандиозного социалистического наступления в деревне материальные выгоды коллективизации были подтверждены рядом характерных фактов. Отметим один из них: известно, что на Украине огромные ресурсы общественного хозяйства позволили избежать больших опасностей, которыми угрожала засуха, так что по всему Союзу 1934 год, несмотря на неблагоприятные условия погоды, дал больший урожай, чем 1933 год.

Государство помогло крестьянам: оно организовало для них 2860 машинно‑тракторных станций, общей стоимостью в 2 миллиарда рублей; оно дало колхозам кредит в 1600 миллионов рублей. Дело в том, что этот кредит дает одна часть общественного коллектива другой части общественного коллектива, что он идет от всех ко всем; это не французские кредиты железным дорогам или компании «Транс‑Атлантик», – жирные правительственные субсидии, львиная доля которых попадает членам правлений, не говоря уж о посредниках. Государство дало колхозам 42 миллиона квинталов продовольственной и семенной ссуды натурой; оно снизило бедноте налоги и страховку на 370 миллионов рублей.

С другой стороны: в 1929–1930 годах крестьяне‑единоличники сдали государству 780 миллионов, а колхозы – 120 миллионов пудов хлеба. В 1833 году – обратное соотношение: колхозы сдали миллиард, а единоличники – 130 миллионов пудов. Наконец, необходимо отметить здесь и огромный систематический рост научных институтов, лабораторий, сельскохозяйственных учебных заведений, экспедиций, агрономического просвещения. Уже одна эта разумная постановка сельского хозяйства с ее всеобъемлющим планированием, с ее изысканиями, селекцией, экспериментами в области методов обработки и удобрения почвы развертывает перед нами изумительные ряды цифр.

К концу 1934 года экономическое процветание Советского Союза позволило правительству сложить с колхозников долг государству на кругленькую сумму в 435 миллионов рублей – и премировать колхозы, которые уже уплатили свой долг. Центральная московская радиостанция ограничилась по этому поводу вопросом: «Есть ли на земле другое правительство, которое могло бы позволить себе подобную роскошь?»

Другой, еще более характерный факт: в декабре 1934 года ЦК партии по предложению Сталина решил отменить карточки на хлеб и муку: Карточки эти были введены в 1929 году, когда 86 % всего хлеба поступало от единоличников, когда в стране имелось 215 000 частных магазинов и лавок (которых теперь нет). Карточная система требовала громоздкого административного аппарата, но зато она обеспечивала снабжение рабочих и служащих хлебом по самой низкой цене (хотя на рынке хлеб стоил очень дорого). Теперь, когда крупное производство победоносно двинулось вперед и в городе и в деревне, когда государство получает от колхозов и совхозов 92 % всего хлеба, когда в стране имеется 283 000 государственных магазинов, – «ресурсы государства в отношении таких важных продуктов, как хлеб, выросли теперь до небывалых еще размеров. И потому пришло время отменить карточную систему по хлебу и по некоторым другим продуктам … Переход к повсеместной широкой продаже хлеба и муки мы вправе рассматривать, как новую и крупную победу большевистской политики» … (Молотов).

Надо ли сопоставлять положение Крестьянства в СССР и в странах капитализма? Совсем недавно мы слышали во французской Палате депутатов прения по вопросу о хлебе. Глава кабинета установил с парламентской трибуны факт, который, при всем своем огромном значении, ни для кого не был новостью: между производителем хлеба – крестьянином и потребителем втерлись посредники, грабящие того и другого и собирающие со страны в свою пользу десять миллионов франков в день . Французский крестьянин продает телятину по 2 франка 50 сантимов кило, та же телятина в той же деревне стоит в розничной продаже уже 10 франков, а в городе – 20 франков кило. Винодел продает в деревне вино высшего качества по 1,5 франка за литр, а потом, если ему захочется пить, торговец продает ему его же вино по 4 франка. Если винодел поедет в город, тот же литр обойдется ему в 15, а в хорошем ресторане – 20 франков. Как распутать этот узел? При помощи паллиативных мер. В капиталистическом обществе, где личный произвол и мошенничество неустранимы, где так же хорошо умеют извлекать выгоды из системы твердых цен, как и из свободной торговли, где смеются над тем, что печатается в «Журнала Оффисиель», – найти действительный выход совершенно невозможно. В наших учреждениях под вывеской «Свобода, Равенство, Братство» могут вырабатываться лишь такие законы, которые только для видимости охраняют интересы мелких производителей.

… А если теперь вам угодно получить несколько сравнительных данных об урожае, то знайте, что сбор хлопка в стране Советов поднялся за три года с 30‑й до 15‑й части мирового сбора, а сбор свеклы, который в 1929 году составлял треть мирового сбора, в 1932 году превысил последний более чем на половину.

Существует две формы колхозов: коммуна и артель.

В коммуне колхозники пользуются сообща всем имуществом, помимо этого отдельный колхозник не имеет ничего, и все живут общим хозяйством. В артели же у каждого колхозника – свой дом, птичник, обычно и корова; участвуя с выгодой в обширном коллективном хозяйстве, он остается и мелким частным собственником.

Сталин чрезвычайно настойчиво выдвигает именно артельную форму. Уступка! Нэп! Отход от социализма! – кричат или хотят крикнуть некоторые.

Одну минуту. Социализм, – в противоположность сказкам, которые распространяются теми, кто не желает его знать, среди тех, кто действительно не знает его, – существует не для того, чтобы донимать и дергать людей, словно кредитор, который непрерывно вопит: «ты должен!», а для того, чтобы открыть людям выход. Цель его вовсе не в том, чтобы произвольно отнимать у человека все, что дает ему удовлетворение, чтобы этот человек, получая от социализма политическое равенство, социальную справедливость, уверенность в жизни, – слишком дорого расплачивался за все это личными лишениями. Ограничение частной собственности – не цель, а средство, которое должно поставить все общество в новые условия, в конечном счете гораздо более благоприятные для каждого. Суть, следовательно, не в том, чтобы всячески умножать ограничения, а в том, чтобы свести их к необходимому минимуму. Орудия производства надо обобществить? Обобществим. А дальше?

Дальше? Общественное сознание, уже изменяемое силою вещей, – силою вещей изменится. Пережитки, которые в нем еще имеются, исчезнут. Все вопросы представятся тогда совсем в ином свете, чем они представляются сейчас людям, еще стоящим одной ногой в прошлом. Более чистые и более совершенные формы коллективизма, вполне естественно, получат тогда предпочтение: коммуна несомненно возьмет верх над артелью. Во всяком случае предпочтение будет инстинктивно отдано коммуне, когда это будет соответствовать глубоким интересам. А пока что – развивается артель, которая противоречит лишь узкой (и антимарксистской) формуле уравнительности, но не подлинному равенству.

Теперь можно стремиться и к тому, чтобы «сделать всех колхозников зажиточными» (это выражение стало лозунгом). Ты хочешь иметь корову, товарищ? – говорит Сталин. – Ты получишь свою корову. И он показывает, что лозунг колхозной зажиточности уже не имеет того опасного смысла, какой он имел бы в начале нэпа, когда он оказался бы первым шагом вспять, от социализма к капитализму. Теперь, при победе социализма, этот лозунг является лишь полезным и вполне допустимым стимулом труда. Ведь вообще социализм последовательно стремится к максимуму благополучия при минимуме усилий.

… Самое трудное в сельском хозяйстве теперь уже сделано. Но это случилось не само собою; надо закрепить достигнутое и быть бдительным. Сопротивление было нешуточное. Оно опиралось на бешеную и отчаянную борьбу кулаков. Кроме того, пришлось испытать затруднения, связанные с периодом ученичества в таком гигантском предприятии. Был момент, когда люди сбились с ноги. Заторопились. Но статья Сталина «Головокружение от успехов» (статья эта приобрела легендарную славу) наметила рубеж и выправила курс корабля. Надо было что‑то сделать. И вот провели мобилизацию коммунистов и техников, ими наводнили деревни. Чтобы правильно наладить работу, необходимо, как бы огромен ни был ее размах, руководить всем, вплоть до деталей, укрепить базу и снова двинуться вперед. Каждая машинно‑тракторная станция превратилась в идеологическую цитадель, распространяющую свет среди крестьянских масс. Так, 23 000 лучших коммунистов, 110 000 техников и 1 900 000 шоферов и механиков двинулись на помощь и добились поставленных перед ними целей.

Возражения не умолкали. Колхозы в большинстве были нерентабельны. И вот нашлись некоторые коммунисты, открыто предлагавшие ликвидировать это невыгодное начинание.

Испытанный вождь и на этот раз обнаруживает широту своего взгляда: с язвительной силой выступает он против такого близорукого и огульного вывода. Он покрывает своим голосом эти вопли.

Колхозы нерентабельны? С ними происходит то же самое, что было в 1920 году с заводами, – они еще станут рентабельными (впрочем, многие рентабельны уже и сейчас). «На рентабельность нельзя смотреть торгашески, с точки зрения данной минуты. Рентабельность надо брать с точки зрения общенародного хозяйства в разрезе нескольких лет. Только такая точка зрения может быть названа действительно ленинской, действительно марксистской».

Вот почему это – сталинская точка зрения.

И Сталин отчитывает пораженцев, «людей в футляре» – справа, «болтунов» – «слева», руководителей, отстающих от жизни. Так, он беспощадно критикует деревенских коммунистов за то, что они не сумели принять необходимые меры, чтобы в 1932 году, когда урожай был хорош, крестьяне сначала сдали хлеб государству и только после этого начали более для них выгодную продажу хлеба на колхозном рынке.

Он критикует даже Совет народных комиссаров, который хотя и дал необходимые директивы, но, по мнению Сталина, не провел их достаточно настойчиво и крепко.

Результаты коллективизации превосходны, – констатирует он, – но было бы глубочайшей ошибкой воображать, что теперь дело уже можно предоставить самотеку. Остаются еще большие трудности …

Надо следить, чтобы крестьянин не сваливал работу на товарищей по колхозу (это ведь не рабочий с его дьявольским напором). «Центр тяжести ответственности за ведение хозяйства переместился теперь от отдельных крестьян на руководство колхоза … Это значит, что партия … должна теперь взять в свои руки руководство колхозами …».

Бывает, что у партийных организаций нет достаточной связи с крестьянством. «Сидят люди в канцеляриях и самодовольно скрипят перьями, не замечая, что развитие колхозов идет мимо бюрократических канцелярий».

Бывает, что коммунисты почивают на лаврах. Они переоценивают колхозы. Они «превратили их в икону». И после того, как Сталин в свое время выступал против сторонников ликвидации колхозов, он теперь энергично указывает на другую сторону дела: «Они решили, что коль скоро даны колхозы, как социалистическая форма хозяйства, – то этим уже дано все …».

Но, – подчеркивает Сталин (показывая на этом частном факте суть марксистской самокритики), – колхозы, подобно советам, представляют лишь форму организации, правда, социалистическую, но все же форму организации. Все зависит от содержания. В 1917 году советами руководили меньшевики и эсеры. Советы, но без коммунистов – вот какой лозунг выдвигал глава русской контрреволюции – Милюков. Колхозы, как форма организации, представляют некоторые удобства для временного использования их контрреволюционными элементами, вынашивающими лозунг: «Колхозы без коммунистов».

«Мы … продолжаем, – говорит далее Сталин, – вести старую тактику упрощенной борьбы с кулачеством, тогда как она, эта самая тактика, давно уже устарела». Борьба приняла новые формы. Если некоторые колхозы недостаточно развиваются, если плохо прошли хлебозаготовки, то виноваты здесь не крестьяне, а коммунисты. Многими колхозами «руководят шляпы, правда, с партийным билетом в кармане, но все же шляпы».

Сталин не дает спуску ни «вельможам», которые ждут, чтобы все уладилось само собой, ни «честным болтунам», «способным потопить в болтовне любое живое дело». Он передает свой разговор с одним «очень уважаемым товарищем», местным работником.

Прослушаем эту сценку:

 

«Я: Как у вас обстоит дело с севом?

Он: С севом, товарищ Сталин? Мы мобилизовались.

Я: Ну; и что же?

Он: Мы поставили вопрос ребром.

Я: Ну; а дальше как?

Он: У нас есть перелом, товарищ Сталин, скоро будет перелом.

Я: А все‑таки?

Он: У нас намечаются сдвиги.

Я: Ну; а все‑таки, как у вас с севом?

Он: С севом у нас пока ничего не выходит, товарищ Сталин».

 

Несмотря на мелкие камни преткновения, ощутимые результаты накапливаются, и лицо полей уже не то, что прежде. Пусть оно меняется не так быстро, как хотели бы мы, вдохновляемые энтузиазмом, жаждой будущего, – но оно меняется. Изменилось и лицо самой деревни. Сталин говорит: «Старая деревня с ее церковью на самом видном месте, с ее лучшими домами урядника, попа, кулака на первом плане, с ее полуразваленными избами крестьян на задним плане – начинает исчезать. На ее место выступает новая деревня с ее общественно‑хозяйственными постройками, с ее клубами, радио, кино, школами, библиотеками и яслями, с ее тракторами, комбайнами, молотилками, автомобилями. Исчезли старые знатные фигуры кулака‑эксплуататора, ростовщика‑кровососа, купца‑спекулянта, батюшки‑урядника. Теперь знатными людьми являются деятели колхозов и совхозов, школ и клубов, старшие трактористы и комбайнеры, бригадиры по полеводству и животноводству; лучшие ударники и ударницы колхозных полей».

Исчезли, остались лишь на картинах и на оперной сцене разноцветные, блистающие золотом церкви, ослеплявшие бедное людское стадо; исчезли грязные, как хлев, улицы и площади, непроезжие дороги, где время от времени показывались телеги, запряженные лошадью под дугой. Исчезли жирные, отъевшиеся паразиты, чувствовавшие себя в этой обстановке, как дома: вызывающе одетый по‑старинному барин, который после большого переезда вылезал из саней, окруженный белоснежными борзыми аэродинамической формы; исчез безжалостный кулак, исчезли мундиры, – лакеи в раззолоченных ливреях наверху, тюремные надзиратели внизу; исчезли люди в рясах, их ханжеские рожи и льняные бороды.

С этим покончено. Теперь – кругом простор и механизация, а живут и распоряжаются люди в блузах, с открытыми, решительными, счастливыми и гордыми лицами.[21]

Начинают уже появляться такие передовые колхозы (например в Кабардино‑Балкарии), где мы видим геометрические формы, несомненно приближающиеся к будущему агро‑городу: большой полукруг площади, примыкающий к проезжей дороге, а от него лучами расходятся улицы, разбивающие всю деревню на специализированные сектора: тут – сараи и силосные башни, там – тракторы и автомобили, здесь – школы и технические службы … Словом, рационализированная архитектура «города‑деревни». Все это несколько напоминает половину огромной розетки с неясно очерченными краями.

Советская деревня совершенствуется, хотя и не без борьбы, – и перед нашим взглядом возникает другая огромная страна, страна, придавленная самым развитым капитализмом, – Соединенные Штаты. Там посевы пшеницы сократились на 10 %. Общая стоимость сельскохозяйственной продукции упала с 11 миллиардов долларов в 1929 году до 5 миллиардов долларов в 1932 году. За два года стоимость ферм (угодий и машин) снизилась на 14 миллиардов долларов. Имущество 42 % всех земледельцев заложено, и если в 1932 году властями было выгнано из родных домов только 258 000 фермеров, то это потому, что фермеры восставали с оружием в руках.

А Национальная администрация по восстановлению (NRA), эта мозговая эманация капитализма, не видит никакого выхода кроме земледельческого мальтузианства, кроме самоубийства: сократить посевную площадь на 8 %, премировать фермеров, оставляющих поля необработанными, премировать хлопковых плантаторов, уничтожающих от 25 до 50 % своего урожая. Над плантациями проносится опустошительный ураган: радость, национальная победа!

Французские газеты сообщают, что виноделам Шампани «угрожает» хороший урожай … И там, и здесь единственный выход – наводнение, заморозки, град, филлоксера!

Мы уже говорили о чудовищном уничтожении бразильского кофе. Такие приемы граничат с безумием и преступлением, мимо них нельзя пройти, не содрогнувшись. За последние годы они получили необычайное распространение. Это – не отдельные изолированные случаи, а настоящий метод капиталистического хозяйства.

По примеру системы премий за разрушение и обеспложивание, практикуемой в американской промышленности и сельском хозяйстве, Франция тоже вводит официальное запрещение некоторых пород винограда, дающих особо богатый сбор, запрещение усовершенствованных методов в общественных работах (в некоторых крупных контрактах оговорено воспрещение пользоваться экскаваторами). Г‑н Кайо в своем «Капитале» указывает средство для преодоления кризиса: ограничить и воспретить использование утиля.

Чтобы двигать прогресс, вернемся к средневековым орудиям!

Одно и то же зрелище, жуткий фарс смерти повторяется перед вами на всех концах земного шара, во всех областях труда. В департаменте Сены и Уазы, – а также и в других департаментах, – косят зеленую пшеницу. В департаменте Восточных Пиренеев, – а также и в других департаментах, – целые возы фруктов выбрасываются на свалку. В Ломбардии – и только ли там? – крестьяне сжигают шелковичные коконы. Повсюду идет всесожжение злаков: люди сеяли зерно, чтобы заботливо выращивать хлеб, – теперь они убивают его и закапывают в землю. Убивают и хоронят целые гектары свеклы, целые стада коров и свиней. В американские (и не только американские) реки выливаются потоки молока. Суда, набитые рыбой, выбрасывают свой груз в море. На предприятиях «Дженерал Моторс» тысячи новеньких, полностью оборудованных автомобилей сплющиваются и дробятся в куски чудовищными специальными машинами.

И эти рассчитанные катастрофы, эти бесчисленные казни совершаются в тот момент, когда все эти уничтожаемые блага где‑то нужны, когда люди массами умирают с голоду, когда в Китае и Индии сотни миллионов человеческих существ питаются травой или древесной корой, когда те самые страны, где идет это массовое уничтожение пищи и промышленных изделий, кишат безработными и недоедающими.

Последний итог капитализма: он убивает природу, он убивает вещи. Нет более позорного обвинения общественному строю, чем это грандиозное самоистребление, этот вопль – повернуть мир назад, возвратить человека к варварству!

Мыслимы ли такие зловещие нелепости в СССР, где всякий избыток продуктов автоматически направляется туда, где эти продукты нужны? «У нас, в СССР, виновников таких преступлений, – заявил Сталин, – отправили бы в дом умалишенных».

Возвращаясь к Советскому Союзу и переходя от вещей к людям, – а события часто получают начало и всегда получают направление именно от людей, – мы видим, что его огромный, необозримый прогресс, его достижения завоеваны силою совершенно исключительного воодушевления. Энтузиазм, порожденный идеей, создал сверхрезультат. Социалистическое соревнование оказалось тем мощным «невесомым», которое решило успех.

Советские рабочие – такие же люди, как и все другие. Но, как я уже говорил, у них не те головы, у них не те руки, что у рабочих капиталистических стран; ибо при капитализме рабочие все время борются против своих хозяев, а в Советской стране – работают на себя. Чувство гордости и радости, сияющее на лицах советских рабочих, – вот