 |
|
Еще один пример из гражданской войны
В истории России случались совпадения идей, замыслов и поступков, вызывающие восхищение, удивление или же усмешку. Так, вспоминается "великий проект" Павла I, согласованный было с Наполеоном, согласно которому соединенные армии двух держав (генералы Орлов и Массена) должны были за три месяца достичь берегов Инда и похитить "жемчужину британской короны". В марте 1801 года казачий "авангард под командой атамана Денисова уже переправился по льду через Волгу.., когда весть о смерти Павла неожиданно остановила все" (История XIX века. Т. 2. М., 1938. С. 415). Кто бы мог знать, что этот сумасбродный проект повторится?
Несомненно, большевики брали власть в октябре 1917 года с прямым расчетом на распространение революции по всей Европе. Ноябрьская революция 1918 года в Германии и Венгерская революция 1919 года подкрепили эту надежду на очень непродолжительный период. Ленин тут же сформулировал альтернативу: раз революция на Западе запаздывает, следует, опираясь на собственные силы и возможные научно-технические и организационные заимствования из-за границы, строить образцовую базу мирового социализма в России. Сталин стал вернейшим сторонником и проводником этой линии.
Но не таков был Троцкий. В августе 1919 года он пишет доклад, в котором, ссылаясь на удушение Советской Венгрии и на то, "что большие события на Западе могут нагрянуть не скоро", предлагает ЦК РКП(б) "стать лицом к востоку... Дорога на Индию, - утверждает он, - может оказаться для нас в данный момент более проходимой и более короткой, чем дорога в Советскую Венгрию... Один серьезный военный работник (хорошо бы выяснить кто. - Р. К.) предложил еще несколько месяцев тому назад план создания конного корпуса (30 000-40 000 всадников) с расчетом бросить его на Индию... Подготовка "элементов" азиатской ориентации и, в частности, подготовка военного удара на Индию, на помощь индусской революции, - писал Троцкий, - может носить только предварительный, подготовительный характер". А через полтора месяца уже просил ЦК "предписать Реввоенсовету республики сосредоточить в Туркестане материальные и персональные элементы для возможного с нашей стороны наступления из Туркестана на юг" (Архив Троцкого. Т. 1. М., 1990. С. 181-185).
ЦК не пошел тогда на подобное решение. Четко обозначилось еще одно противоречие - между русско-интернациональной линией Ленина (и Сталина) и ин- тернационально-космополитической линией Троцкого. Ныне их внешнее сходство сбивает с толку некоторых патриотов, провоцирует их на подчас необдуманные отождествления и оценки. В действительности же здесь угадывается весьма существенное различие между интенсивно конструктивным пониманием мирового революционного процесса и курсом на его экстенсивно-разрушительное распространение искусственным методом подталкивания извне. Правильность, жизненную правоту первой линии доказали как три десятилетия сталинского руководства, факт победы в Великой Отечественной войне и образования мировой социалистической системы, так и морально-политический крах троцкизма, поражение СССР в афганской кампании.
Одна из самых драматических сшибок воззрений и характеров периода гражданской войны произошла летом-осенью 1920 года, во время горестно знаменитой польской операции. Дело началось с нападения панской Польши (апрель), при подстрекательстве и всяческой поддержке Франции, а за нею также Англии и Америки на Советскую Россию, нападения, уже тогда окрещенного как третий поход Антанты. С захвата белополяка-ми ряда белорусских и украинских областей, включая Киев. Говоря о таком факторе военного успеха, как отношение к агрессору местного населения, Сталин отмечал, что "ни один из прилегающих к Польше районов не может быть признан для польских войск благоприятным ни в смысле района удара, ни в смысле дальнейшего развития этого удара..." (С4. 326). Это утверждение, появившееся на страницах "Правды" в конце мая, вскоре оправдалось. 5 июня Конная армия С. М. Буденного нанесла удар в направлении Житомира, после чего польский фронт посыпался. С этого момента Сталин придерживался в отношении западного театра военных действий, скорее, примера М. И. Кутузова, сказавшего в Вильно: "Война окончилась за полным истреблением неприятеля" (Жилин П. А. Контрнаступление русской армии в 1812 году. М., 1953. С. 340), - чем намерения продолжать преследовать противника на его террито- рии. Он настаивал на перенесении центра внимания на потенциально более опасный Крымский фронт, в сторону возможности "взорвать с тыла плоды наших побед над поляками" (С4. 339). Однако возобладала другая точка зрения.
В своей автобиографии Троцкий стремится взвалить ответственность за все последующее на Ленина (а также на Сталина). "Я снова объезжал армии и города, мобилизуя людей и ресурсы, - пишет он с интонацией невинности... - Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как оборонительная, превратить в наступательную революционную войну. Принципиально я, разумеется, не мог иметь никаких доводов против этого" (Моя жизнь. Т. 2. С. 190-191). Темпераментный Троцкий с видом смиренной овечки изображает себя жертвой сложившейся психологической обстановки, хотя речь идет, по сути, о намерении придать российской революции - еще до основательного закрепления ее позиций усилиями в мирном хозяйственно-культурном строительстве - всеевропейский размах, подтвердить излюбленную троцкистскую схему, согласно которой "социалистическая революция становится перманентной в новом, более широком смысле: она не получает своего завершения до окончательного торжества нового общества на всей нашей планете" (К истории... С. 287). Мотивы Троцкого и Ленина и на этот раз совершенно не совпадают. Что для Троцкого было делом абстрактного принципа и подпитки гордыни, для Ленина являлось последней попыткой пробиться, наконец, на смычку с революционной Германией. Сталин тут стоит особняком, находясь в некоем подобии оппозиции. В результате наступательный порыв, по словам Троцкого, "совершенно неслыханный и беспримерный", превращается "в катастрофическое отступление" (Моя жизнь. Т. 2. С. 191);
С самого начала кампании Сталин отнюдь не скрывал своих скептических взглядов. "Ни одна армия в мире не может победить (речь идет, конечно, о длительной и прочной победе) без устойчивого тыла, - пишет он в мае 1920 года. - Тыл для фронта - первое дело, ибо он, и только он, питает фронт не только всеми видами довольствия, но и людьми - бойцами, настроениями и идеями. Неустойчивый, а еще более враждебный тыл обязательно превращает в неустойчивую и рыхлую массу самую лучшую, самую сплоченную армию... Тыл польских войск в этом отношении, - предостерегает Сталин, - значительно отличается от тыла Колчака и Деникина к большей выгоде для Польши. В отличие от тыла Колчака и Деникина, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение - "чувство отчизны" - передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость. Отсюда стойкость польских войск". В самой категорической форме Сталин осуждает "бахвальство и вредное для дела самодовольство" тех, кто "не довольствуются успехами на фронте и кричат о "марше на Варшаву"", тех, кто, "не довольствуясь обороной нашей Республики от вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на "красной советской Варшаве"". Свое отрицательное отношение к идее "марша на Варшаву" он вновь воспроизводит в интервью "Правде" 11 июля. Тогда же Сталин пишет проект Циркулярного письма ЦК РКП(б) о необходимости пополнить надежными кадрами Крымский фронт (С4. 323, 333, 339, 344-345). Таким образом, тактико-стратегическая оценка Сталиным положения и первоочередных задач на фронтах этого, завершающего в европейской части страны этапа гражданской войны временно не совпадает ни с позицией Ленина, ни, тем более, с позицией Троцкого. Это затем сказывается в его поведении как члена Реввоенсовета Республики и Юго-Западного фронта.
В то время как войска этого фронта, которым командовал А. И. Егоров, были сосредоточены на наступательной операции в районе Львова, Западный фронт, возглавляемый М. Н. Тухачевским (член РВС И. С. Ун-шлихт) и направляемый Троцким, осуществлял рейд на Варшаву. Сведя на нет впечатляющие победы первых месяцев лета, он, как известно, потерпел полнейшую неудачу.
Кто виноват в этом провале? Советская историография давала тут разные ответы. Мнение Троцкого нам уже известно. Мнение Сталина и историков его времени емко выражено в "Кратком куре истории ВКП(б)" (см.: С. 230-231). Но ближе к истине, пожалуй, малоизвестные документы тех месяцев и лет.
30 августа 1920 года по горячим следам событий Сталин предложил Политбюро ЦК РКП(б) образовать комиссию "по обследованию условий нашего июльского наступления и августовского отступления на Западном фронте". В связи с полемикой, развернувшейся на IX партконференции (сентябрь), он был вынужден письменно обратиться в ее президиум. "Заявление т. Троцкого о том, - говорилось в нем, - что я в розовом свете изображал состояние наших фронтов, не соответствует действительности. Я был, кажется, единственный член ЦК, который высмеивал ходячий лозунг о "марше на Варшаву" и открыто в печати предостерегал товарищей от увлечения успехами, от недооценки польских сил. Достаточно прочесть мои статьи в "Правде"".
Сталин возражал также Ленину, который упрекал его в пристрастном отношении к Западному фронту, говоря, "что стратегия не подводила ЦК". Сталин отмечал, что ЦК принял решение "в сторону продолжения наступательной войны", доверившись ошибочной информации командующего и члена РВС фронта. Логика ЦК была абсолютно правильной, но ее исходные посылки оказались недостоверными. "Никто не опроверг, - указывал Сталин, - что ЦК имел телеграмму командования о взятии Варшавы 16-го августа. Дело не в том, что Варшава не была взята 16-го августа, - это дело маленькое, - а дело в том, что Запфронт стоял, оказывается, перед катастрофой ввиду усталости солдат, ввиду неподтянутости тылов, а командование этого не знало, не замечало. Если бы командование предупредило ЦК о действительном состоянии фронта, ЦК, несомненно, отказался бы временно от наступательной войны, как он делает это теперь. То, что Варшава не бы - ла взята 16-го августа, это, повторяю, дело маленькое, но то, что за этим последовала небывалая катастрофа, взявшая у нас 100 000 пленных и 200 орудий, это уже большая оплошность командования, которую нельзя оставить без внимания. Вот почему я требовал в ЦК назначения комиссии, которая, выяснив причины катастрофы, застраховала бы нас от нового разгрома. Т. Ленин, видимо, щадит командование, - заключал Сталин, - но я думаю, что нужно щадить дело, а не командование" (Большевистское руководство... С. 156, 160-161).
До недавнего времени в числе немногих неопубликованных работ Ленина оставались его выступления на IX партконференции. Тем, кто решал вопрос о составе Полного собрания сочинений, видимо, представлялось удобным выставлять Сталина главным виновником случившегося: не дал, дескать, из упрямства Первую конную под Варшаву и тем самым предопределил беду. Агитпроповцы довольно неуклюже оберегали авторитет Ленина, который в свое время взял ответственность на себя и на ЦК.
Выступая на конференции, Троцкий сравнил состояние измотанных красных войск под Варшавой с состоянием "полусомнамбулы". "В прениях тов. Троцкому было указано, - заметил на это Ленин, - что если армия находилась в полусомнамбулическом или, как он потом выразился, полуусталом состоянии, то ведь центральное стратегическое командование не было или по крайней мере не должно было быть полуусталым. И ошибка, несомненно, остается... Если мы не научились после Деникина и Колчака устанавливать эту стену внутренней усталости, если состояние духа на одну треть сомнамбулическое, то мы должны сказать всякому политическому руководителю: благоволите подтвердить наши директивы и изменить. Мы это делать еще не научились, хотя два раза проделали опыт с Деникиным, Колчаком и Польшей". Ленинский анализ причин неуспеха в основном совпадал со сталинским. "Мы встретили большой национальный подъем мелких буржуазных элементов, которые по мере приближения (красных. - Р. К.) к Варшаве приходили в ужас за свое националь- ное существование, - говорил Владимир Ильич. - Нам не удалось прощупать действительного настроения пролетарских масс и в батрачестве, и в рядах промышленного пролетариата Польши" (Ленин В. И. Неизвестные документы 1891-1922. М., 1999. С. 389-390, 315- 376).
Особо следует отметить, что в самый разгар варшавской драмы Сталин обратился в Политбюро ЦК. с запиской о создании боевых резервов Республики. Непосредственно обобщая происходящее, извлекая из него живые уроки, он предлагал принять программу по этому вопросу, в том числе "меры к постановке и усилению" авто-, броне- и авиапромышленности (это в двадцатом-то году!), не утратившие смысла до конца Отечественной войны. Сталин возмущался тем, что Троцкий ответил на его предложения "отпиской", и перечислял конкретные недостатки армейской работы и способы их устранения. "ЦК должен знать и контролировать всю работу органов военного ведомства. Не исключая подготовки боевых резервов и полевых операций, - подчеркивал Сталин, - если он не хочет очутиться перед новой катастрофой" (С4. 349). "Несомненно, - острил Троцкий еще в связи с Брестом, - что главная моя забота: сделать наше поведение в вопросе о мире как можно более понятным мировому пролетариату было для Сталина второстепенным. Его интересовал "мир в одной стране", как впоследствии - "социализм в одной стране". В решающем голосовании он присоединился к Ленину" (Моя жизнь. Т. 2. С. 122). Но Троцкий проглядел самое существенное. Становление новой, трудовой и антиэксплуататорской общественной системы реально начинается не с "мирового пролетариата", который в устах этого "вождя Красной Армии" выглядит всего лишь красным словцом, а как раз с "одной страны". Этой страной в мировой истории явилась наша Родина - Россия. Вот почему Сталин делал все, чтобы органически слить природно присущую ей "всемирную отзывчивость" (Пушкин-Достоевский) с "национальной гордостью великороссов" (Ленин), не мыслил интернационализм без патриотизма. Троцкий предпочел ос- таться в разреженной атмосфере своих неукорененных холодных абстракций. Он так и не сумел понять, что его, как ему казалось, "серый" оппонент неизмеримо деловитее и зрелее, проникновеннее и ярче, диалектич-нее и "материалистичнее" "мэтра" и как революционер.
4. Хрущевская "соломинка"
В марте 1943 года Сталин отказал Хрущеву в просьбе за сына Леонида, который, совершив второе тяжкое преступление, подлежал суду военного трибунала. По свидетельству кремлевской охраны, Хрущев в присутствии приближенных тогда заявил: "Ленин в свое время отомстил царской семье за брата, а я отомщу Сталину, пусть мертвому, за сына, покажу, где живет "кузькина мать"" (Докучаев М. С. Москва. Кремль. Охрана. М., 1995. С. 165).
Спустя три года после кончины Сталина ему, пока что лежавшему рядом с Лениным в Мавзолее, как писал по поводу гибели Пушкина Алексей Кольцов, "сняли голову не большой горой, а соломинкой".
По-видимому, для этой цели академику Поспелову П. Н. было поручено подготовить к XX съезду КПСС доклад "О культе личности и его последствиях" (рукопись в архиве имеется). Однако на второй день съезда, 15 февраля 1956 года, Хрущев перепоручил эту работу Д. Т. Шепилову. "Он дал мне полный карт-бланш, - вспоминал Дмитрий Трофимович. - ...При этом никаких особых материалов у меня под рукой не было, только текст Поспелова.... Шепилов писал два с половиной дня. "Рукопись отдал Хрущеву, а сам поехал на съезд. Когда он потом читал доклад, я находил в нем свои целые абзацы. Но текст кто-то перелопатил". Помимо внесения возможных диктовок лично Хрущева (он "сам никогда не писал") Шепилов допускал вмешательство хрущевских помощников Лебедева и Шуйского. Но самое примечательное состоит в том, что при этом были совершенно обойдены законные, уставные коллегиальные органы и нормы выпуска такого рода документов. "До съезда капитального обсуждения доклада не было. Это точно. Говорили об этом - да, но возможность выйти на съезд с докладом многих просто пугала" (И примкнувший к ним Шепилов. Правда о человеке, ученом, воине, политике. М., 1998. С. 125, 126). Правду говорил мне в начале 70-х годов Д. И. Чесноков: "Он (Хрущев. - Р. К.) обманул ЦК".
При всем ошеломляющем эффекте от этого шага мало кто предвидел параметры и длительность его пагубных последствий. Возобновляемые волна за волной мазохистские антисталинские кампании (подобных не знала ни одна страна) образовали гигантскую брешь в освещении послеоктябрьской истории, в преемственном развитии марксистско-ленинского учения, в гражданском самосознании ряда поколений. Отбросив в сторону и топча "завещание" последнего самостоятельного марксиста в руководстве КПСС, Сталина, то есть его "Марксизм и вопросы языкознания" (до сих пор не расшифрован глубокий антидогматический смысл этой работы), "Экономические проблемы социализма в СССР" и речь на XIX съезде КПСС, послесталинская партийная, государственная, хозяйственная и академическая бюрократия лишила себя современного теоретического компаса. С "матерью Кузьмы" без вины заставили познакомиться трудовой народ. Голову сняли не с забальзамированного тела, а с живой партии и страны. В рост пошли однообразно-пестрые аппаратные безголовцы.
В знаменитом хрущевском докладе было три особо шокирующих момента. Первый: о разрыве Лениным отношений со Сталиным 5 марта 1923 года; второй: о планировании военных операций Отечественной по глобусу; третий: о якобы причастности Сталина к организации убийства С. М. Кирова и репрессиях 30-х годов. "Наш Никита Сергеевич" разделывал Сталина почти по Троцкому...
Прослеживая теперь послеоктябрьские вехи жизни и деятельности Сталина, не только утратившие свой культовый глянец, но и протертые буквально до костей хрущевистами и "демократами", поневоле отмечаешь их. некую параллельность в 1917-1924 годах с "одиссеей" Троцкого. Ленин все время держит Сталина на роли критического "дублера", в определенном смысле теневой, поручая ему комиссарские, контрольные, инспекторские и снабженческие функции и не мешая прямо вмешиваться в военные дела. Он очевидно гасит с помошью Сталина те очаги возмущения, стесывает те углы, которые творит в настроениях прифронтового населения специфическая прямолинейно-вихревая манера Троцкого.
Взять для примера хотя бы его отношение к казачеству. На сей счет у самого Льва Давидовича достаточно беспощадно категоричных высказываний. Правы писатель В. И. Белов и обществовед В. И. Клушин, считая, что целой полосой террористических акций он провоцировал казаков и крестьян на вооруженные выступления против Советской власти (См.: Клушин В. И. Малоизвестное о Троцком. Л., 1997. С. 19). На сей счет гуляла даже своеобразная "теория". "Бесспорно, - писал в июле 1919 года один из ее сторонников, член Донревко -ма И. И. Рейнгольд, - принципиальный наш взгляд на казаков, как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически, но тут нужны огромный такт, величайшая осторожность и всяческое заигрывание с казачеством; ни на минуту нельзя упускать из виду того обстоятельства, что мы имеем дело с воинственным народом, у которого каждая станица - вооруженный лагерь, каждый хутор - крепость" (Большевистское руководство... С. 108). Соглашался ли с этим циничным подходом Сталин? Несомненно нет. Он шел тут привычно за Лениным, с ведома которого в день смерти Я. М. Свердлова (16.03.19) Пленум ЦК РКП(б) отменил его зловещую директиву по расказачи-ванию от 24 января 1919 года. Сталин наблюдал казаков в деле, - они являли собой лучшую часть боесостава Первой конной армии. И в упомянутой записке о создании боевых резервов (25.08.20), в пору известного засилья антиказачьих настроений в верхах, предложил "немедленно приступить к образованию пяти конных бригад в 1500 сабель каждая (одну бригаду из терских казаков, другую - из горцев Кавказа, третью - из уральских казаков, четвертую - из оренбургских казаков, пятую - из сибирских)" (С4. 347). Правда, отмена "для казачества всех ранее существовавших ограничений в отношении их службы в рядах Рабоче-крестьянской Красной Армии" (История Советской Конституции (в документах) 1917-1956. М., 1957. С. 703-704) последует только в апреле 1936 года. Но временные ограничения - это не сочетание истребления с заигрыванием...
Находясь ближе к воююшим низам и более многогранно отражая их интересы, Сталин не мог не видеть перекосы в кадровой политике Троцкого с точки зрения не только соотношения в командном составе представителей старого офицерства и рабоче-крестьянских выдвиженцев, но и его национального облика. Член коллегии ВЧК Г. С. Мороз, обращаясь в ЦК РКП(б) по вопросу о связи контрреволюции и антисемитизма, указывал на необходимость "влить евреев-коммунистов в ряды Красной Армии в качестве прямых солдат. До сего времени евреев-коммунистов в Красной Армии рядовых нет, - писал он. - Объясняется это просто тем, что большинство из них... заняты в советских учреждениях в качестве сотрудников, но в настоящее время вполне возможно было бы заменить их и некоммунистами и неевреями... Как бы мне ни хотелось писать обо всем изложенном ("сам я еврей", - отмечал Мороз), но преданность Революции подсказывает мне это сделать" (Большевистское руководство... С. 91). Нарушение интернационалистского подхода со стороны Троцкого в этом вопросе не могло не питать оппозиционность в армейских кругах снизу, налагало свою печать на его отношения со Сталиным и Лениным.
Ленин имел веские причины в своей диктовке 24.12.22 поставить гарантии от раскола партии в зависимость от взаимопонимания между Сталиным и Троцким, отношений "двух выдающихся вождей современного ЦК..." В добавлении к этому письму он продолжает размышлять о Сталине и предлагает переместить его с должности генсека, заменив другим человеком. Каким? Таким, который "отличается от тов. Сталина только одним (курсив мой. - Р. К.) перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д." Человека с этим "одним перевесом" в ЦК и в партии ни тогда, ни много позже не нашлось. На мой взгляд, партия от этого, скорее, выиграла, чем проиграла.
В погоне за очернительским материалом и чернящими эпитетами многие толкователи якобы скрытого "завещания" Ленина упускали из виду - умышленно или же от недомыслия, - во-первых, то, что Ленин дает характеристики не одному, а шести ответственным руководителям партии и государства, во-вторых, то, что вокруг головы Сталина уже сгущается неизбежная во всех подобных случаях дворцовая интрига. Да-да, имен -но она. Причем активное, если не инициативное участие в ней принимает жена Ленина, Н. К. Крупская.
Вследствие недомогания, которое стало сильно тревожить Ленина с конца 1921 года, он не был уверен, что сможет выступить с политическим отчетом ЦК на XI съезде РКП(б). Ленин даже переслал В. М. Молотову, тогда секретарю ЦК, свой план доклада с просьбой назначить - на всякий случай - дополнительного докладчика (Л45. 345, 346, 60-62). Но на этот раз все обо -шлось благополучно.
Среди прочих делегатов на съезде выступил и Преображенский (в те годы член коллегии наркомфина), высказавший ряд критических замечаний в адрес Ленина и Сталина. "Тов. Ленин делал большую ошибку, - заявил оратор, - когда он занимался из года в год совнаркомовской вермишелью и не мог уделить достаточно времени основной партработе, партийному руководству, не мог давать вовремя ответы, будучи всецело поглощен этой вермишелью и теряя на ней здоровье. Или, товарищи, возьмем, например, т. Сталина, члена Политбюро, который является одновременно наркомом двух наркоматов. Мыслимо ли, чтобы человек был в состоянии отвечать за работу двух комиссариатов и, кроме того, за работу в Политбюро, в Оргбюро и десятке це-кистских комиссий? От такой практики, товарищи, надо отойти" (Одиннадцатый съезд РКП(б). Март-апрель 1922г. М.. 1936. С. 89).
Сталин был делегатом с совещательным голосом и на съезде не выступал. Ленин защитил его. "Вот Преображенский здесь легко бросал, что Сталин в двух комиссариатах, - заметил Владимир Ильич. - А кто не грешен из нас? Кто не брал несколько обязанностей сразу? Да и как можно делать иначе?" Ведь "людей нет!" В наркомнаце нужен "человек, к которому любой из представителей наций мог бы пойти и подробно рассказать, в чем дело". В Рабкрине "для того чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах" (Л45.122).
По словам Д. Штурман (Тиктиной), "какое-то время он (Ленин. - Р. К.) относился к Сталину чуть ли не с нежностью... Привязанность Ленина к Сталину, сменившаяся отчетливой антипатией лишь в конце 1922 года, восходит к 1900 годам.,." Антикоммунистка Штурман связывает свое утверждение с тем, что "Сталин руководил знаменитыми "эксами" (или попросту - грабежами), пополнявшими большевистскую партийную кассу" (О вождях российского коммунизма. Кн. 1. Париж-М., 1993. С. 24, 26), и, ничем не доказывая это, "забывает" о куда более важных вещах.
Так, в переписке Ленина 1913 года просматривается его озабоченность влиянием на партийный актив идей махизма и богостроительства, ликвидаторства и национал-сепаратизма (Бунд и др.). "Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посу- ;| рьезнее, - пишет он А. М. Горькому. - У нас один чудесный грузин засел и пишет для "Просвещения" (боль- шевистский журнал. - Р. К.) большую статью, собрав все австрийские и пр. материалы. Мы на это наляжем... Той мерзости, что в Австрии (партийный национал-федерализм, несовместимый с пролетарским интернационализмом. - Р. К.), у нас не будет. Не пустим! Да и нашего брата, великорусов, здесь побольше. С рабочими не пустим "австрийского духа""".
Пребывание Сталина за границей было недолгим.
В конце декабря 1912 года он выехал к Ленину в Краков, в январе 1913-го, находясь в Вене, написал статью "Марксизм и национальный вопрос", а в середине февраля уже возвратился в Петербург. Ленин был очень озабочен вопросом о публикации сталинской работы. "Трояновский (А. А., член РСДРП с 1907 года, в советское время видный дипломат. - Р. К.) поднимает нечто вроде склоки из-за статьи Кобы для "Просвещения"... - сообщает он Л. Б. Каменеву 25 февраля. - Скажите-де, что дискуссионная, ибо Галина (Розмирович Е. Ф., член РСДРП с 1904 года, сотрудничала в журнале. - Р. К.) - за культурно-национальную автономию!! Конечно, мы абсолютно против. Статья очень хороша. Вопрос боевой, и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи. Возможно, что "обойдется", но...tenez vous pouraverti (намотайте это себе на ус! - Р. А".)!" "У нас аресты тяжкие, - пишет Ленин в конце марта. - Коба взят... Коба успел написать большую (для трех номеров "Просвещения") статью по национальному вопросу. Хорошо! Надо воевать за истину против сепаратистов и оппортунистов из Бунда и из ликвидаторов" (Л48. 162, 163, 172-173). То, что выражено в этих строках, называется на нормальном человеческом языке полной идейной солидарностью. Для антикоммунистов же нет глубже причин для привязанности, чем пополнение кассы...
Молодой генсек
XI съезд партии был для Ленина последним. На нем Ленин не только отвел упреки в адрес Сталина, но и, учтя критику, сделал другой, весьма значительный шаг. На Пленуме вновь избранного ЦК 3 апреля 1922 года был подтвержден "единогласно установившийся обычай, заключающийся в том, что ЦК не имеет председателя. Единственными должностными лицами ЦК являются секретари; председатель же избирается на каждом данном заседании".
Пленум учредил новую должность - Генерального секретаря ЦК РКП (б), координатора деятельности Полит- бюро, Оргбюро и аппарата ЦК, и утвердил Секретариат ЦК. в составе Сталина, Молотова и В. В. Куйбышева. Пленум поручил этому органу "принять за правило, что никакой работы, кроме действительно принципиально руководящей, секретари не должны возлагать на себя лично... Тов. Сталину поручается, - приписал Ленин в протоколе, - немедленно приискать себе заместителей и помощников, избавляющих его от работы (за исключением принципиального руководства) в советских учреждениях. ЦК поручает Оргбюро и Политбюро в 2-не-дельный срок представить список кандидатов в члены коллегии и замы Рабкрина с тем, чтобы т. Сталин в течение месяца мог быть совершенно освобожден от работы в РКИ..." (Цит. по: Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Кн. 1, ч. I. М., 1989. С. 134). Западные "советологи" и доморощенные "демократы" всячески старались изобразить дело таким образом, что кандидатуру Сталина выдвинул-де Каменев, а Ленин тут вовсе ни при чем. Но как доказать недоказуемое? "В целом выдвижение Сталина на новый пост не было воспринято как нечто неожиданное, - силится принизить самый этот факт Волкогонов. - Большинство руководителей продолжали считать этот пост, по сути, рядовым" (там же. С. 137). Но генерал явно делал из читателей простаков. Новое избрание Сталина было для него, в сущности, высочайшей политической оценкой. Оно, кроме того, означало заботу Ленина о кадровых гарантиях сохранения в будущем совершенно определенного общественно-политического лица партии.
Д. Штурман и подобные ей сочинители объясняют якобы смену "привязанности" Ленина к Сталину (кстати, двадцатилетней) "отчетливой антипатией" спустя всего девять месяцев после XI съезда поведением одного Сталина. Но это простенькая одурачивающая схемка. Моя точка зрения состоит в том, что над порождением у Ленина, к тому же ощущающего подземные толчки коварной болезни, недовольства Сталиным "поработал" - старательно и небескорыстно - целый ряд лиц.
Пристальное, зачастую завистливое внимание кремлевских кругов вызывало уже то, что Сталин зачастил к Ленину в Горки. Хроникой зафиксированы их беседы 30 мая, 11 и 30 июля, 5, 9, 15, 19, 23 и 30 августа, 12,19 и 26 сентября, многие записки, обращения в Политбюро и т.д. В правдинских заметках "Тов. Ленин на отдыхе" (15.09.22) за полмесяца до возвращения Владимира Ильича к работе Сталин сравнивает его состояние во время первого июльского свидания: "Свежий и обновленный, но со следами усталости, переутомления", - с теперешним: "На... этот раз Ленин окружен грудой книг и газет (ему разрешили читать и говорить о политике без ограничения). Нет больше следов усталости, переутомления. Нет признаков нервного рвения к работе - прошел голод. Спокойствие и уверенность вернулись к нему полностью. Наш старый Ленин, хитро глядящий на собеседника, прищурив глаз..." (С5. 134,135).
Очевидно, у Ленина за время его вынужденного (хотя и не полного) отрыва от дел с мая по октябрь накопилось немало поводов быть недовольным. Назову из крупных вопросов только два. Сталин не проявил должной бдительности в отношении предложения Зиновьева об ослаблении режима монополии внешней торговли. Ленин особенно яростно схлестнулся тут с Бухариным, доказывая, что уступка на этом участке (как и случилось при горбачевско-ельцинской измене уже в 90-х годах) "сломит нашу туземную промышленность наверняка". Он был удивлен тем, что Сталин занял "центристскую" позицию: "Против "формального запрещения" шагов в сторону ослабления монополии внешней торговли на данной стадии не возражаю. Думаю все же, что ослабление становится неизбежным" (Л45. 335, 548). Попустительствуя соответствующему ущербному решению ЦК, Сталин совершил грубейший просчет, вынудил Ленина (чего он при ином "раскладе" сил наверняка не сделал бы) апеллировать к его "антиподу" Троцкому. После возобновившихся утром 13 декабря приступов болезни Ленину опять пришлось оставить (на этот раз навсегда) работу. "Я кончил теперь ликвидацию своих дел и могу уезжать спокойно, - не без горечи и внутреннего упрека писал Владимир Ильич Сталину для членов ЦК. - Кончил также соглашение с Троцким о защите моих взглядов на монополию внешней торговли (см.: Л54. 325-326. - Р. К.)... Я решительно против оттяжки вопроса... Если из каких бы то ни было предположений (в том числе и из предположений, что желательно участие... мое) возникнет мысль о том, чтобы отложить до следующего пленума, то я бы высказался самым решительным образом против, ибо уверен, что Троцкий защитит мои взгляды не хуже, чем я, это - во-первых; во-вторых, Ваше заявление и Зиновьева и, по слухам, также Каменева подтверждает, что часть членов ЦК изменили уже свое прежнее мнение; третье и самое главное: дальнейшие колебания по этому важнейшему вопросу абсолютно недопустимы и будут срывать всякую работу". В день, которым датировано это письмо, 15 декабря, Сталин счел долгом заявить, что снимает "свои возражения против монополии внешней торговли, письменно сообщенные мною членам Цека месяца два назад". Ленин сумел переубедить большинство ЦК, и рана затянулась, но рубец остался...
Другое разногласие возникло в связи с предстоявшим объединением Союза ССР. Сталин выдвинул было план автономизации, вхождения всех родственных рабоче-крестьянских государств в Российскую Федерацию, - Ленин настоял на образовании Союзной Федерации. "Сталин немного имеет устремление торопиться", - писал он Каменеву. "Демократы" немало спекулировали на том, что Ленин характеризовал как "торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого "социал-национализма"" (Л45. 338-339, 589, 211, 357), - патриоты, напротив, ссылаясь на беловежский сговор трех, полагают, что предпочтительней была бы сталинская РСФСР, нежели ленинский Советский Союз. При этом все делают вид, будто между декабрем 1922 и декабрем 1991 года не пролегает целая эпоха. И Ленин выступал "при прочих равных условиях, за централизацию и против мещанского идеала федеративных отношений" (Л26. 109), но считал нэповскую действительность еще не созревшей для соответствующего решения.
Сталин, высказывавшийся вполне в духе Ленина, в 1918 году отмечал, что "увлечение федерализмом не оправдывается историей", и ссылался на пример Америки и Швейцарии, которые, проделав определенный исторический опыт, "превратились на деле в унитарные государства... когда вся власть была передана от штатов и кантонов центральному федеральному правительству... В России политическое строительство идет в обратном порядке, - продолжал Сталин. - Здесь принудительный царистский унитаризм сменяется федерализмом добровольным для того, чтобы с течением времени федерализм уступил место такому же добровольному и братскому объединению трудовых масс всех наций и племен России. Федерализму в России суждено, как и в Америке и Швейцарии, сыграть переходную роль - к будущему социалистическому унитаризму" (С4. 72-73).
Стратегических расхождений в национально-государственном строительстве у Сталина с Лениным не намечалось. Тактические неувязки тоже были устранимы. Но обострение в ситуацию внес конфликт между группой П. Г. Мдивани в КП Грузии и Закавказским крайкомом РКП(б) (Г. К. Орджоникидзе), в котором первая занимала принципиально неверную позицию, а второму не хватало выдержки и гибкости, причем дело дошло (правда, в ответ на оскорбление: А. Б. Кабахидзе, член грузинского ЦК, автор жалобы в ЦКК, обозвал Серго "сталинским ишаком") до рукоприкладства. На больного Ленина, которому факты подавались наверняка в густо наперченном виде и который ожидал большей мудрости и от молодого генсека и от специально назначенной комиссии Ф. Э. Дзержинского, все это произвело гнетущее впечатление. Записки "К вопросу о национальностях и об "автономизации"" четко направлены против "великорусско-националистической кампании", политически ответственными за которую объявляются названные деятели, а выпады против некоего грузина (см.: Л45. 360) явно метят и в Кобу и в Серго.
Возможно, несколько неожиданным, далеко не прежним оказалось и восприятие вернувшегося к своим обязанностям Ильича теми, кто без него "оставался на хозяйстве", "рулил". Ленина обожали и побаивались. Одни его оберегали, другие, наоборот, опять принялись обвешивать той самой "вермишелью", которой он, проникновенно относясь к любому проявлению жизни, никогда не избегал. Сказывалась и опаска за то, что своей широтой и размашистостью он повредит построенное другими, нарушит хрупкую конструкцию равновесных взаимоотношений в партии, в монтаж которой было вложено столько усилий. Этим объясняется, в частности, замечание, сделанное Сталиным Ленину 13 ноября в связи с его интервью корреспонденту "Обсервер" М. Фарб-ману 27.10.22. Журналист интересовался реакцией разных течений в партии на отказ Советского правительства заключить договор с английским промышленником Л. Уркартом: этот делец до революции владел в России рядом теперь национализированных горных предприятий и предлагал сдать их ему в концессию. Ленин мотивировал это отрицательное решение нежеланием Англии допустить Россию на готовящуюся конференцию по ближневосточному урегулированию в качестве полноправного участника, то есть продолжением империалистической блокады. "Означает ли отказ ратифицировать соглашение с Уркартом победу "левых коммунистов"?" - был вопрос. - "...Я могу совершенно определенно утверждать, - ответил Ленин, - что о победе левых Коммунистов нет и не может быть речи в данное время... Несправедливый шаг Англии... был настолько неожиданным, вызвал такое возмущение в России и настолько сплотил не только правых коммунистов с левыми, но и гигантскую массу беспартийного русского населения, рабочих и крестьян, что дело не дошло и не могло дойти ни до какого разногласия между левыми и правыми коммунистами. Мотивировка нашего отклонения договора с Уркартом выразила непосредственно, можно сказать не только общепартийное, но именно общенародное настроение, т.е. настроение всей рабочей и всей крестьянской массы" (Л45. 242).
Сталин, в чьих руках скапливалась основная внутрипартийная информация, получил после этого интервью из Московской парторганизации и из Российской фракции Коминтерна ряд запросов, не "освящает" ли оно "существование левого коммунизма (может быть, рабочей оппозиции) как партийно-законного явления". Ссылаясь на "практиков", Сталин подчеркивал, "что теперь, когда левый коммунизм во всех его формах... ликвидирован, опасно и нецелесообразно говорить о левом коммунизме, как о законном явлении, могущем конкурировать с коммунизмом официально-партийным, тем более что на II съезде нами констатировано полное единство нашей партии, а период, следующий за II съездом, говорит о дальнейшем укреплении партии в смысле ее единства и сплоченности. Я думаю, - заключил Сталин, - что если в дипломатическом отношении подчеркивание существования левого коммунизма может быть и полезно, то в отношении партийном это подчеркивание ведет к некоторым отрицательным результатам в ущерб партии в угоду рабочей оппозиции, создает сумбур, неясности. Хорошо было бы в дальнейшем исправить этот недочет" (Большевистское руководство... С. 268).
Учитель и Ученик не выглядят воркующими голубками. "Два сокола ясных" вели не только согласные, ду-шеприятные разговоры. Бывали и уроки фехтования. Не обходилось без пикировок. Ведь все, о чем здесь рассказывается, происходило не в ухоженной классной комнате: школой служила непосредственно революционная практика, налаживаемое в поте лица политичес -кое руководство, полная ветвистых железных парадоксов жизнь.