Главная | Обратная связь

Подражать ему невозможно...

Рис.1

На прошедших недавно Днях Достоевского в Эстонии в Таллинне были названы имена первых лауреатов Международной литературной премии имени великого русского писателя. Одним из обладателей престижной награды стал российский прозаик и публицист Валентин РАСПУТИН. Сегодня будет небезынтересно вспомнить, что когда-то именно в Таллинне, в издательстве «Ээсти раамат», впервые вышли в свет книги «Живи и помни» и «Пожар». На церемонии вручения награды корреспондент «МЭ» задал гостю несколько вопросов.

— Валентин Григорьевич, позвольте поздравить вас от имени читателей нашей газеты.

— Спасибо.

— Какое место в вашей судьбе человека и писателя занимает Федор Михайлович Достоевский?

— Определить его очень трудно, оно огромно. Читать Достоевского я начал вроде бы рано, а сейчас понимаю, что, пожалуй, все же поздно, потому что потом был какой-то перерыв. Но когда вчитался по-настоящему, то уже больше никогда не прекращал постоянно перечитывать Достоевского. Не знаю, хорошо это или плохо, но есть, может быть, только два писателя, которых я вот так, испытывая потребность, перечитываю постоянно. Один из них — Достоевский. Он писатель трудный, но едва только приоткрывает перед вами глубины человеческой души и духовности, как сразу обнаруживается, какое это богатство. Но подражать ему невозможно. После чтения Достоевского я не могу сразу садиться за работу, необходимо время.

— Одна из известных ваших повестей называется «Живи и помни». Что значит для вас сегодня — жить, помнить?

— Наверное, то же, что и всегда, — жить достойно, хотя в наше время жить недостойно проще, пока преобладает именно такая жизнь, ее больше, она легче и интересней, как кажется тем, кто живет таким образом. Но ведь какой-то смысл имеет только достойная жизнь, только ее продолжением могут стать духовность, здоровье и цельность души.

А помнить надо все. Помнить хорошее, что было, помнить плохое. О плохом надо помнить непременно, чтобы, не боясь, извлекать уроки, чтобы позже ничего не повторять. Только не надо откладывать плохие воспоминания на полочку мыслей о возмездии и мести.

Надо помнить себя, свое детство и своих предков. Надо помнить настоящее, которое тоже нуждается в памяти. Это только кажется, что мы по нему плывем от прошлого к будущему, которые разделены какой-то ленточкой. Ничего подобного, настоящее тоже надо запоминать. Оно не остается в памяти, если живешь однообразно, но когда живешь разнообразней и глубже, тогда и оно будет помниться. Надо помнить о доле, доставшейся твоему народу, помнить о собственной судьбе и судьбе твоих близких, помнить, наконец, о том, что может в будущем ждать и тебя, и всех нас, о том будущем, что так или иначе нуждается в поправках.

— В эти дни вы и ваши коллеги немало и горько говорили о нынешнем положении с русским языком. Каким в дальнейшем вам представляется его судьба?

— Трудно сказать, хотя в одном я уверен твердо: русский язык жить будет. Но если ничего не изменится, если мы по-прежнему будем идти на поводу у других государств, порядков, нравов, другой политики, то, конечно, наш язык измельчает, станет обыкновенным, заурядным. А этого допускать нельзя. Тут дело не только литературы, но и каждого человека — сознательно отказаться от того мусора, которого сейчас так много в употреблении. Отказаться ради того, чтобы сберечь то, что пока еще удается сохранить. Есть понятие наследства, каждой семье достается в наследство то, что она бережет, от чего ни в коем случае не станет избавляться, сбывать даже тогда, когда сильно нужны деньги. Наш язык — то самое наследство, которое необходимо сохранять, передавать, преумножать.

Рис.2

— Только что в Таллинне был представлен новый прекрасно изданный двухтомник ваших избранных сочинений. Разумеется, всего он уместить не смог. Что в него не вошло, но могло бы его сделать более полным?

— Не вошла полностью публицистика, очерки не вошли. У меня есть книга, которую я сам ценю, потому что досталась мне достаточно тяжело. Это очерки о Сибири, ее прошлом и настоящем, обычаях и нравах, природе, экологии, многом другом. Такой книги о Сибири в последние времена не было. То, что ее нет в двухтомнике, вероятно, естественно, он был отдан только прозе. Но все равно жаль.

— И все же не может не огорчать, что сегодня любимый многими прозаик немало времени отдает именно публицистике, а не сочинению сюжетов.

— Я и публицистике не отдаю столько, сколько надо бы. В последние годы мне не очень везло, и я отдавал больше времени болезням и больницам, чем писательству. Но от публицистики все же постепенно отхожу, совсем отойти, наверное, не получится, потому что когда что-то серьезно беспокоит, болит, это надо выговаривать, надо и бороться, когда что-то требует непременного вмешательства. Тем не менее по любому поводу я в публицистику уже бросаться не буду — и времени уже нет, и сил уже нет. То, что мне осталось, собираюсь полностью употребить на прозу.

— Остается пожелать вам здоровья, новых книг, а нам — непременных встреч с ними.

— Спасибо.

Письмо к издателю «Сына отечества»

 

В течение последних четырех лет мне случалось быть предметом журнальных замечаний. Часто несправедливые, часто непристойные, иные не заслуживали никакого внимания, на другие издали отвечать было невозможно. Оправдания оскорбленного авторского самолюбия не могли быть занимательны для публики; я молча предполагал исправить в новом издании недостатки, указанные мне каким бы то ни было образом, и с живейшей благодарностию читал изредка лестные похвалы и ободрения, чувствуя, что не одно, довольно слабое, достоинство моих стихотворений давало повод благородному изъявлению снисходительности и дружелюбия.

№	Автор, годы жизни	Название произведения, год написания	Жанр произведения	Время и место действия	Основные действующие лица	Содержание (по главам или чистям)	Примеч.

Таб.1

 

 

Ныне нахожусь в необходимости прервать молчание. Князь П.А. Вяземский, предприняв из дружбы ко мне издание «Бахчисарайского фонтана», присоединил к оному «Разговор между Издателем и Антиромантиком», разговор, вероятно, вымышленный: по крайней мере, если между нашими печатными классиками многие силою своих суждений сходствуют с Классиком Выборгской стороны, то, кажется, ни один из них не выражается с его остротой и светской вежливостью.

Сей разговор не понравился одному из судей нашей словесности. Он напечатал в 5 № «Вестника Европы» второй разговор между Издателем и Классиком, где, между прочим, прочел я следующее:

«Изд. Итак, разговор мой вам не нравится? – Класс. Признаюсь, жаль, что вы напечатали его при прекрасном стихотворении Пушкина, думаю, и сам автор об этом пожалеет».

Автор очень рад, что имеет случай благодарить князя Вяземского за прекрасный его подарок. «Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова» писан более для Европы вообще, чем исключительно для России, где противники романтизма слишком слабы и незаметны и не стоят столь блистательного отражения.

Рис.3

Не хочу или не имею права жаловаться по другому отношению и с искренним смирением принимаю похвалы неизвестного критика.

Первый известный риторический трактат принадлежал писателю и политическому оратору Кораксу из Сицилии (род. ок. 467 до н.э.), обладавшему блестящими речевыми данными. Благодаря своему ораторскому дару он смог стать во главе управления республикой. Однако, оставив затем общественные дела, открыл школу красноречия.

Древнегреческий оратор Лисий (род. ок. 459 до н.э.), учившийся в школе красноречия Коракса, писал по заказу своих клиентов речи. Его речи – блестящий образец судебного красноречия того времени. Они отличаются убедительностью, логичностью рассуждений, простотой и яркостью языка. Большое влияние на Лисия оказали софисты. Он написал блестящую речь для Сократа, когда его судили по наговору за непочитание богов. Речь убедительно оправдывала Сократа с точки зрения соблюдения судебных норм и прекрасно построенных фраз. Но Сократ отверг ее, считая, возможно, излишней, так как был убежден в своей невиновности.

Основоположник софистики — древнегреческий оратор Горгий из Леонтин в Сицилии (род. ок. 483 до н.э.). Его считают создателем «украшенной» прозы и одного из первых учебников по риторике. Он сумел логически обосновать, что ничего из существующего не существует.

Рис.4

Рассуждал он примерно так: ничто не существует; если что-либо существует, то оно непознаваемо; если оно и познаваемо, то для других непередаваемо и необъяснимо. Современнику Горгия и не менее известному софисту Протагору (род. ок. 480 до н.э.) принадлежит известное изречение: «Человек есть мера всех вещей: существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют». И сегодня оно заставляет задуматься, выступает образцом философского красноречия.

№	ФИО	Результаты

Таб.2

 

 

В период расцвета афинской демократии софистами стали называть себя появившиеся платные преподаватели философии, этики, политики, других наук и искусств, и в особенности ораторского искусства – риторики. Появление этих учителей, предлагавших научить желающих «мудрости и добродетели», было ответом на потребности молодежи в образовании, в освоении искусства речи. Просветительская направленность деятельности софистов заметно оживила и наполнила новым содержанием общественную жизнь Греции.

Первоначально в Древней Греции софистом именовали мудрого, искусного в каких-либо делах человека (от греч. sofistes — мастер-искусник, мудрец, художник, изобретатель). В последующем софистами называли изощренных в построении суждений и умозаключений мыслителей и практиков, которые использовали свое ораторское мастерство в корыстных целях, а также платных учителей философии, риторики и эристики (искусства спора).

Рис.5

Древнегреческий писатель, публицист, автор многочисленных речей и памфлетов Сократ (род. в 436 до н.э.) был учеником Горгия. В начале своей деятельности занимался составлением судебных речей, затем открыл школу риторики в Афинах. Сократ не выступал как оратор, но своими публицистическими трактатами по общим вопросам греческой политической жизни оказывал значительное воздействие на современников.

Влияние софистики в момент зарождения риторики было существенным. Однако в дальнейшем пути их разошлись из-за преобладания в софистике негативных тенденций.

Тут можно привести много примеров: скажем, Георгий Иванов – ведь нельзя же найти более русского человека, чем он, который писал просто изумительные стихи, просто трагические по своей сути. Потому что оторванность-то все-таки сказалась. Бунин, который очень много написал в эмиграции, Шмелев, который написал «Лето Господне», - он бы в России так не написал, пожалуй, потому что Россия – она вот, перед глазами, она как бы смиряла в нем эти ностальгические острые чувства.