Главная | Обратная связь

Евангелие от Иоанна

 

Однажды по моей прось­­­бе Анастасия повела меня смотреть звенящий кедр, о котором рас­сказывали её дед и прадед. Мы отошли недалеко от поляны, и я увидел его. Примерно сорокаметровое дерево немного возвышалось над рядом сто­ящими, но главное его отличие было в том, что крона его как бы светилась, создавая ­вокруг себя ­ореол, похожий на тот, что рисуют на иконах вокруг лика святых. Этот ореол не был ровным, он пульсировал. В самой верхней точке образовывался тонкий луч и уходил в ­небесную бесконечность.

Зрелище заво­раживало и очаровывало.

По предложению Анастасии я прижал ­ладони к его стволу и услышал звон или ­потрескивание, сравнимое с тем, что мы ­можем слышать, находясь под высоковольтной линией электропередачи, толь­ко более звонкое.

— Это я сама случайно нашла способ, как вернуть его энергетику в Космос и потом рассеять на Земле, — сообщила Анастасия. — Видишь, кора в разных местах ободрана, это медведица лезла, я её с трудом заставила дотащить меня до первых веток. Уцепилась за шерсть её загривка. Она лезет и ревёт, лезет и ревёт. Так до первых веток, по ним добралась до самой верхушки. Сидела там два дня и что только ни придумывала: и гладила его, и кричала вверх — ничего не помогало.

Дедушка и прадедушка пришли. Представляешь, что тут было? Стоят они внизу, строжатся на меня и требуют, чтобы вниз спускалась. Я, в свою очередь, требую, чтобы рассказали мне, что с кедром делать. Как спасти звенящий кедр, раз его люди не спи­лили. Они не говорят. Но я чувствую, они знают. А ­де­душка, хитрый такой, хотел обмануть меня, стал обещать мне помочь разобраться с одной женщиной, с которой я никак не могу найти контакт.

Я очень хочу ей помочь. Раньше дедушка только сердился, что я на неё так много времени трачу, а другие дела не делаю. Но я-то знала, что он не сможет мне помочь, потому что прадедушка дважды ­пытался от дедушки тайком это сделать и тоже не смог.

Потом дедушка совсем разнервничался: схватил ветку, бегает вокруг ­кедра, хлещет веткой по воздуху и ­кричит, что я самая бес­толковая в ­семье, действую ало­гично, умных советов не воспринимаю и он будет воспитывать меня прутьями по заднему мес­ту. И хлещет при этом веткой по воздуху. Надо же ему было такое ­при­думать, даже прадед рассмеялся. Я тоже хохочу. Тут и сломала нечаянно ветку на верхушке, а из неё ­идёт свечение. И слышу голос прадеда, очень серьёз­ный, требовательный и просящий одно­временно:

«Не трогай, внученька, больше ничего, спускайся очень осторожно, ты уже всё ­сделала».

Я послушалась и спустилась. Меня прадедушка молча обнял, сам дрожит и показывает на кедр, а на нём всё больше и больше веточек начинает светиться, потом образовался лучик, уходящий вверх. Теперь не сгорит звенящий кедр, через свой лучик ­отдаст всё накопленное за пятьсот лет людям и Земле. Прадедушка объяснил, что это в том месте лучик образовался, где я кричала вверх и веточку нечаянно, ­когда сме­ялась, сломала. Прадедушка говорил, что если бы я дотронулась до лучика, исходящего от надломленной веточки, мой мозг разорвало бы, так как слишком много в этом ­лучике энергетики и информации, что именно так погибли мои папа и мама...

Анастасия положила свои ладони на могучий ствол спасённого ею звенящего кедра, прижалась к нему щекой, помол­чала некоторое время, потом продолжила свой рассказ:

— Они, мои папочка и мамочка, обнаружили такой же звенящий кедр. Только мама немножко по-другому всё делала, потому что не знала... Она залезла на рядом стоящее со звенящим кедром дерево, дотянулась до нижней ветки звенящего и надломила её, нечаянно осветив себя вспыхнувшим из веточки лучиком. Веточка была направлена вниз, и луч уходил в землю. Это очень плохо, очень вредно, когда такая энергетика попадает в землю... Когда папа пришёл, он увидел этот ­лучик и маму, так и остав­шуюся ­висеть, одной рукой намертво уцепившуюся за ветку простого кедра. В ­другой она держала сломанную ветку звенящего.

Папа всё, наверное, понял. Он полез на ­звенящий кедр, долез до вершины. Дедушка и прадедушка видели, как он ломал верхние веточки, но они не светились, а всё больше рассвечивались нижние. Прадедушка говорил, что папа понимал, что ещё немного — и он уже никогда не сможет спуститься вниз, а лучика, уходящего вверх, пульсирующего свечения всё не появлялось, лишь всё больше тонких лучиков светило вниз. Верхний луч появился, когда папа над­ломил большую ветку, направленную вверх. И хотя она не светилась, он согнул её и направил на себя.

Когда она вспых­нула, папа ещё смог разжать руки, и лучик из распрямившейся веточки устремился в небо, потом образовался пульсирующий ореол.

Прадедушка говорил, что папин мозг в по­след­ние мгновения его жизни смог принять огром­ный поток энергетики и ­информации, что он ­каким-то неве­роятным образом смог очистить себя от всей заложенной ­ранее информации, потому и удалось выиграть время для того, чтобы успеть перед разрывом разжать руки и направить веточку вверх.

Анастасия ещё раз погладила ствол кедра ладонями, прижалась к нему щекой и ­замерла, улыбаясь, прислушиваясь к звону дерева.

— Анастасия, а масло кедрового ореха по целебным свойствам сильнее или слабее, чем кусочки звенящего кедра?

— Такое же. Если орехи собрать в определённое время и с определённым отношением к кедру. Когда он сам его отдаёт.

— Ты знаешь, как это делать?

— Да, знаю.

— Расскажешь?

— Хорошо. Расскажу.

 

НУЖНО МЕНЯТЬ

МИРОВОЗЗРЕНИЕ

 

Я спрашивал у Анас­тасии, что это за женщина, из-за которой у неё конфликт с дедушкой, почему она никак с ней не может найти контакт и для чего он ей нужен.

— Понимаешь, — начала свой рас­сказ Анастасия, — очень важно, когда два человека объединяют свою жизнь, имеют друг к другу духовное влечение. К сожа­лению, в основном всё начинается с плотского. Например, ты увидел красивую девушку, захотел близости с ней. Человека, его души ты ещё не увидел. Часто люди соединяют свою судьбу друг с другом лишь на основе ­плотского влечения. Оно быстро про­ходит или ­переключается на другого. Что тогда связывает людей?..

Найти близкого по духу, с которым можно ­обрести истинное счастье, не так уж и сложно, однако в вашем техно­кратическом мире существует масса пре­пятствий. Та женщина, с которой я пыта­юсь найти контакт, живёт в большом городе, регулярно ездит в одно и то же место, наверное, на работу. Там или на пути постоянно находится или встре­чается человек, очень близкий ей по духу, с которым она была бы действительно счастлива, а главное, у них родился бы ребёнок, сумевший принести миру много ­добра. Потому что они сотворили бы его в таком же порыве, как и мы. Но этот мужчина никак не сделает попытку объясниться с этой женщиной, и она сама в этом отчасти виновата. Представляешь, он смотрит на её лицо и видит в ней как бы избранницу своей души, а она, как только чувствует­­ чей-то взгляд, так сразу вся подтягива­ет­ся, юбчонку свою повыше старается «неча­янно» поднять. Ну и так далее. У этого мужчины тут же возникают плотские чувства, а с нею он не знаком, вот и идёт он тогда к той, с которой ближе знаком, которая ему доступнее, влекомый этими самыми плотскими чувствами.

Я хочу этой женщине подсказать, что ей сделать, но не могу пробиться к ней, её мозг ни на мгновение не открывается для осознания информации. Он пол­ностью работает только над бытовыми ­проблемами. Представляешь, я один раз целые сутки за ней ­следила. Это такой ужас! Дедушка потом на меня строжился, что я мало с дачниками работаю и вообще распыляюсь, лезу не в свою область.

Просыпается она утром, и ­сразу пер­вая мысль — не обрадоваться нас­ту­пающему дню, а как приготовить поесть. Расстраивается, что чего-то там нет из пищи, потом расстраивается, что не хватает чего-то там, чем вы маже­тесь по утрам: может крема, ­может кра­сок. Она всё время думает, как ей это достать. Она вечно опаздывает и пос­тоянно бежит, думая, как бы не ушёл без неё то один, то другой транспорт.

В том месте, куда она постоянно при­ходит, её мозг вообще перегружен, как бы тебе пояснить, ну всякой, на мой взгляд, ерундой. С одной ­стороны, он внешне должен делать её выражение лица дело­вым и выполнять какую-то пору­ченную ей работу. При этом она одновременно думает о какой-то ­своей подружке или знакомой и злится на неё. Одновременно она слушает, что говорят во­круг. И пред­ставляешь, так изо дня в день, изо дня в день, как ­заводная.

Возвращаясь домой, когда её видят, делает вид почти счастливой жен­щины. Но сама непрерывно ду­мает о ­проблемах, красках, рас­сматривает одежду в магазинах, и в пер­вую очередь ­такую, чтобы открыть свои ­со­блаз­ни­тельные прелести, предполагая, что от этого ­произойдёт какое-то чудо, хотя в её случае про­исходит всё наоборот. Она воз­вра­щается домой, начинает зани­маться уборкой. Думает, что отдыхает, когда смотрит свой телевизор и возится с пищей, и главное, думает о хорошем только одно мгновение. Даже когда ­спать ложится, в постели опять же со своими каждодневными ­заботами в мыслях своих остаётся.

Если бы она хоть на минутку в этот день отвлеклась от них и подумала о...

— Подожди, Анастасия, ты объя­сни, как ты видишь её, внешний облик, одежду и о чём она должна думать в тот момент, когда рядом этот ­мужчина? Что­ она должна сделать, чтобы он ­попытался объясниться с ней?

Анастасия рассказала всё в мель­чай­ших деталях. Я приведу здесь, на мой взгляд, основное.

— Платье чуть ниже колен, зелёное, без декольте, с белым воротничком, косметики почти нет, с интересом слу­шает общающегося с ней человека.

— И всего-то, — заметил я, услышав такое простое объяснение.

На что Анастасия заметила:

— За этими простыми вещами стоит ­многое. Для того, чтобы выбрала она именно такое платье, по-другому под­­красилась и посмотрела на человека с неподдельным интересом, требуется изменить ­мировоззрение.

 

 

СМЕРТНЫЙ ГРЕХ

 

 

— Мне ещё необходимо рассказать тебе, Владимир, об условиях, при которых ты будешь получать деньги в банках, когда их будет много на твоих счетах...

— Говори, Анастасия, это приятная процедура, — ответил я.

Однако услышанное взорвало меня... Судите сами, что она изложила:

— Чтобы получить в банке лежащие на твоём счёте деньги, тебе необходимо будет соблюсти следующие ­условия: прежде всего три дня перед получением денег не употреблять спиртное. Когда ты придёшь в банк, главное ответственное лицо банка с ­помощью существующих у вас при­борчиков должно будет проверить ­соблюдение тобой этого усло­вия в при­сутствии не менее двух свидете­лей. Если это первое условие будет соблю­де­но, тогда ты можешь приступить к выпол­нению ­второго — ты должен ­будешь присесть не менее девяти раз перед ответ­ственным лицом банка и присут­ству­ющими там двумя свидетелями...

Когда дошёл до меня смысл ска­зан­ного, а вернее, бессмыслица, я вско­чил, и она тоже встала. Я не верил ушам своим и переспросил:

— Меня сначала проверят на наличие алкоголя, а потом я ещё и присесть должен буду при свидетелях не менее девяти раз, так?

— Да, — ответила Анастасия, — за каждое приседание тебе могут выдать сумму не более миллиона ваших ­рублей в сегодняшнем их значении.

Чувства ярости, злости и досады пере­полнили меня.

— Зачем ты сказала это? Ну зачем? Мне так хорошо было. Я поверил тебе. Мне стало казаться, что ты во многом права, что в твоих выводах есть ­логика. Но ты... Теперь я абсолютно уверен, ты — шизофреничка, дура лесная, сумасшедшая! Ты всё зачеркнула по­следним своим высказыванием. В нём полное отсутствие смысла и какой бы то ни было логики, и это не только я, каждый нормальный человек подтвердит тебе. Ха... Может быть, ты ещё хочешь, чтобы я в книге твоей эти условия ­изложил?

— Да.

— Ну совсем ненормальная. А бан­кам ты, что же, распоряжение ­напишешь или указ ­издашь?

— Нет. Они прочитают в книге, и каждый так с тобой поступать будет. Иначе их будет ждать ­разорение.

— О боже!!! И я ещё третий день слу­шаю это существо? Может, ты хочешь, чтобы и ответственное лицо банка вместе со мной на виду у свидетелей приседало?

— Хорошо бы и ему, как и тебе. Это принесло бы большую пользу, но для них я таких жёстких условий, как ­для тебя, не поставила.

— Значит, ты меня только так обла­го­детельствовала? Да ты хоть пред­ставляешь, какое посмешище из меня сделала? Вот во что может ­вылиться любовь ненормальной ­отшельницы! Только ничего у тебя не получится, ни один банк не согласится меня обслу­живать при таких условиях, сколько бы ты ни моделировала свои ситуации. Ишь, размечталась... Сама тут и приседай сколько влезет, придурочная.

— Согласятся банки и даже без тво­его ведома будут счета открывать — правда, только те банки, которые хотят честно работать, и люди поверят им и придут к ним, — продолжала стоять на своём Ана­с­тасия.

Во мне всё больше и больше накап­ливались ­раздражение и злость. То ли на себя ­злился, то ли на Анастасию. Ну надо же, столько слушал её, силился понять сказанное, а она просто полусумас­шедшая. Я стал высказываться в адрес Анастасии, мягко говоря, грубыми сло­вами...

Она стояла, прислонившись к дереву спиной, слегка наклонив вперёд голову. Одна рука её была прижата к груди, дру­гой, поднятой вверх, она слегка помахи­вала.

Я узнал этот жест. Она повторяла его всякий раз, когда успокаивала окру­жающую природу, чтобы мне не было страшно, и я понял, отчего она успо­каивала её в этот раз.

Каждое обидное или грубое слово в адрес Анастасии словно хлыстом било по ней, заставляло вздрагивать её тело.

Я замолчал. Снова сел на траву, отвер­нувшись от Анастасии, решил, что вот сейчас успокоюсь и пойду к берегу реки, а с ней больше вообще разговаривать не буду, но когда услышал за спиной её голос — удивился, в его тоне не было обиды или упрёка:

— Понимаешь, Владимир, всё пло­хое, с человеком происходящее, навлекает на себя сам человек, когда он нарушает правила духовного бытия и порывает связь с природой.

Тёмные силы стараются увлечь его внимание сию-минутной привлека­тельностью ­вашего технократического бытия, заставить не ­думать о простых истинах, заповедях, изложенных ещё в Библии. И им это зачастую удаётся.

Один из смертных грехов человека — ­гордыня. Ему, этому греху, подвержено большинство людей. Я не буду излагать тебе сейчас огромную пагубность этого греха. Вернувшись и пожелав разоб­раться, ты поймёшь это сам или с по­мощью просветлённых людей, которые придут к тебе, а сейчас лишь скажу: тёмные силы, как противостояние свет­лым, ежесекундно заботятся о том, чтобы этот грех оставался с человеком, и деньги ­служат им в этом одним из основных инструментов. Это они их придумали. Деньги — как бы зона высокого нап­ряжения. Тёмные силы гордятся своей придумкой. Они даже считают, будто бы они сильнее светлых сил, потому что смогли деньги придумать. И отвлечь с их помощью человека от его истинного предназначения.

Тысячелетия длится великое про­тивостояние, а человек в центре его. Но я не хочу, чтобы ты был подвержен этому греху.

Понимаю, что одними объяснениями здесь не обойтись. Ибо за тысячелетия объяснений человечество не поняло, не осознало способа ­противостояния этому греху. Естественно, и ты не смог бы осоз­нать. Но мне очень сильно хотелось ­изба­вить тебя от этой смертельной опас­ности — порчи духа. Я придумала спе­циально для тебя такую­ ­ситуацию, при которой этот механизм тёмных сил как бы ломается, даёт сбой или даже работает наоборот — на искоренение греха. Потому они так сильно разъярились. В тебя вселилась их злость, ты стал кричать на меня оскор­бительными словами. Они хотели, чтобы и я на тебя разозлилась, но я этого никогда не сделаю. Я поняла, что придуманное мною попало как бы в точку, и мне теперь ясно, что их тысячелетиями безупреч­но работающий механизм можно ломать. Пока я сделала это только для тебя, но и для других я придумаю тоже...

Ну что плохого в том, что ты будешь меньше пить это хмельное зелье и не будешь заносчивым и строптивым? Чему ты возмутился? Конечно же, в тебе взыграла ­гордыня.

Она замолчала, и я подумал: «Не­веро­ятно, но в такую комичную, ­абсолютно нестандартную ситуацию, как приседание в банке, её мозг или что-то там ещё зак­ладывает столь глубинный смысл, и дей­ствительно в нём может быть логичность. И надо разобраться в этом спокойнее».

Всякая злость на Анастасию прошла, и, наоборот, возникло чувство смутной вины, но я не стал тогда извиняться и лишь повернулся к ней, желая примирения. Анастасия словно почувствовала моё внут­реннее состояние, она сразу же радостно встрепенулась и быстро заговорила.

 

 

ПРИКОСНОВЕНИЕ

К РАЮ

 

—Твой мозг устал вос­принимать меня, а мне ещё о многом хотелось бы рассказать. Мне так хотелось... Но тебе нужно отдохнуть. ­Давай ещё присядем не­надолго.

Мы сели на траву. Анастасия взяла меня за плечи и привлекла к себе. Моя голова затылком коснулась её груди, ощущая приятное тепло.

— Не бойся меня, расслабься, — тихо сказала она и легла на траву так, чтобы мне было удобнее отдыхать. Она запустила пальцы своей руки в мои волосы, словно расчёсывая их, пальцы второй её руки подушечками быстро касались то лба, то виска. Иногда она ногтями как бы слегка покалывала в разных местах головы. Всё это ­придало мне ощущение успокоенности и просветлённости. Потом, положив руки на мои плечи, Анастасия сказала:­

— Прислушайся, пожалуйста, какие звуки сейчас окружают тебя.

Я прислушался, и мой слух уловил множество разных по тональности, ритму и продолжительности звуков.

Я стал вслух перечислять их: пение птиц на деревьях, стрекотание и пощёл­кивание насекомых в траве, шелест де­ревьев, хлопанье и шум крыльев птиц. Перечислив всё слышимое, замолчал, продолжая вслу­шиваться, и мне это было приятно и очень интересно.

— Ты не всё назвал, — заметила Анастасия.­

— Всё, — ответил я. — Ну может быть, пропустил что-нибудь не очень значительное или мной неслы­шимое, неважное, значит.

— Владимир, а разве ты не слышишь, как бьётся моё сердце? — спросила Анастасия.

Действительно, что же я не обратил внимания на этот звук? Звук биения её сердца.

— Да, — поспешно сообщил ей, — конечно же слышу, очень хорошо слышу, оно бьётся ровно и спокойно.

— Попробуй запомнить интервалы слышимых тобой звуков. Для этого ты выбери основные и ­запомни их.

Я выбрал стрекотание какого-то насе­комого, воронье карканье, журчание и плеск воды в ручье.

— Теперь я ускорю биение своего ­сердца, и ты прислушайся, что прои­зойдёт вокруг.

Биение сердца Анастасии стало уча­щаться, а вслед за ним участились и ритмы звуков, слышимых вокруг, повы­силась их тональность.

— Поразительно! Это просто неве­роятно! — воскликнул я. — Они что же, Анастасия, так чутко реагируют на ритм, в котором бьётся твое сердце?

— Да. Они все, абсолютно все: и маленькая травинка, и большое дерево, и букашечки — откликаются на изме­нение ритма моего сердца. Деревья ускоряют свои внутренние процессы, больше начи­нают вырабатывать кислорода...

— Так реагируют все растения и животные, окружающие людей? — спросил я.

— Нет. В вашем мире они не пони­мают, на кого реагировать, и вы не ­стараетесь контактировать с ними, не понимаете предназначения этого кон­такта, не даёте им достаточной инфор­мации о себе.

Подобное может произойти с теми растениями и людьми, которые работают на своих маленьких ­садовых участках, если люди сделают всё так, как я тебе уже рассказывала: насытят ­семена ­инфор­­мацией о себе, станут ­общаться с растениями более осознанно. Хочешь, покажу, какое ощущение будет испы­тывать человек, имеющий такой кон­такт?

— Конечно хочу. Но как ты это сде­лаешь?

— Сейчас я подстрою ритм биения своего серд­ца к твоему, и ты почув­ствуешь.

Она просунула свою руку мне под рубашку. Её теплая ладонь слегка при­жалась к моей груди, её сердце, поти­хоньку подстраиваясь, стало биться в одном ритме с моим. И произошло удивительнейшее: возникло необык­но­­венно приятное ­ощущение, словно рядом со мной находились любящие меня родственники и мама, в теле ­появились мягкость и здоровье, в душе — радость, свобода и словно ­новое понимание ми­­ро­­здания.

Гамма окружающих звуков ласкала и сообщала истину, ещё не понимаемую до конца, лишь интуитивно ощущаемую. Все радостные и благостные чувства, когда-либо испытанные мною в жизни, словно слились в единое и прекрасное ощущение. Может быть, именно такое ощущение называется счастьем.­

Но как только Анастасия стала ­менять ритм биения своего сердца, прекрасное ощущение стало уходить от меня. Я попросил:

— Ещё! Пожалуйста, ещё, Анастасия.

— Я не могу долго так делать, у меня ведь свой ритм.

— Ну ещё хоть немножко, — просил я.

И Анастасия снова ненадолго вернула мне ­ощущение счастья, потом всё ушло, оставив во мне всё же частичку приятного и светлого ощущения в виде воспо­ми­нания о нём. Некоторое время мы мол­чали, потом мне вновь захотелось услышать голос Анастасии, и я спросил:

— Вот так же хорошо было первым людям — Адаму и Еве? Лежи себе, нас­лаждайся, благоденствуй — всё есть... Только скучно станет, если ничего не делать.

Анастасия вместо ответа задала мне ­вопрос:

— Скажи, Владимир, и много людей так же ­думают о первом человеке Адаме, как ты сейчас подумал?

— Наверное, большинство. А что им там делать было, в раю? Это потом человек развиваться стал и приду­мывать всякое. Труд развил человека. Он и умнее стал благодаря труду.­

— Трудиться нужно, но первый ­че­ло­век был неизмеримо умнее тепе­решнего, и труд его был более зна­чимым, требовал великого интеллекта, осознанности и воли.

— Что же делал Адам в раю? Сад возделывал? Так сейчас это каждый ­садовод может, не говоря уже об учёных-селекционерах. В Библии о деятельности Адама ничего больше и не сказано.

— Если в Библии изложить всё под­робно, то её невозможно было бы про­читать за всю человеческую жизнь. Библию нужно ­понимать — за каждой её строчкой стоит огромная инфор­мация. Ты хочешь знать, что делал Адам? Я расскажу тебе. Но сначала вспомни, ведь именно в Библии ­ска­зано, что Бог поручил Адаму дать названия и определить предназначение каждой твари, живущей на Земле. И он — Адам — сделал это. Он сделал то, чего не постигли до сих пор все научные учреждения всего мира вместе взятые.­

— Анастасия, а ты сама к Богу обра­щаешься, просишь у него для себя чего-нибудь?

— Что же я могу просить, когда мне так много дано. Я благодарить его дол­жна и помогать ему.

 

КТО ВОСПИТАЕТ СЫНА?

 

По дороге к реке, когда Анастасия провожала меня к катеру, мы присели отдохнуть в том месте, где она оставила свою верхнюю одежду, и я спросил её:

— Анастасия, как мы будем вос­питывать нашего сына?

— Постарайся, Владимир, осоз­нать — ты пока ещё не можешь его вос­питывать. И когда его глаза в первый раз осмысленно посмотрят на мир, тебя не должно быть рядом.

Я схватил её за плечи и встряхнул.

— Ты что говоришь, что ты себе позволяешь? Мне непонятно, откуда у тебя такие своеобразные умозак­лючения. И вообще, сам факт твоего су­ществования невероятен, но всё это не даёт тебе ­права решать всё самой в нарушение всех законов логики.

— Успокойся, Владимир, пожа­луй­­ста. Не знаю, какую логику ты имеешь в виду, но попытайся спокойно всё осмыслить.

— Что я должен осмысливать? Ребёнок не только твой, но и мой, я хочу, чтобы у него был отец, хочу, чтобы он был всем обеспечен, мог получить ­образование.

— Пойми, никакие материальные блага в ­твоём понимании ему не нужны. Он будет иметь всё ­изначально. Ещё в младенчестве получит и осмыслит столько информации, что обучение, опять же в ­твоём понимании, просто смешно. Это всё равно, что направить учиться великого математика в ­первый класс.

В тебе возникает желание принести младенцу какую-нибудь бессмыслен­ную ­побрякушку, но она ему не ­нужна совершенно. Она нужна тебе для само­удовлетворения: «Какой я хороший, заботливый». Если ты считаешь, что сотворишь благо, обеспечив своего сына машиной или ещё чем-то, что у вас считается благом, то, пожелав этого, он и сам всё ­сможет получить. ­Подумай спокойно, что ты можешь ­конкрет­ное сказать своему сыну, чему научить его, что ты такого сделал в ­жизни, чтобы быть ему интересным?

Она продолжала говорить мягким, спокойным голосом, но слова её повер­гали в дрожь:

— Пойми, Владимир, когда он начнёт ­осмысливать мироздание, ты рядом с ним будешь казаться недоразвитым сущес­твом. Разве хочется тебе этого, чтобы твой сын мог видеть рядом своего отца недоумком? Единственное, что может сблизить вас, — это степень чистоты помыслов, но эта чистота в вашем мире достижима немногими. Ты должен стремиться к достижению...

Я понял, что спорить с ней абсо­лютно бесполезно и крикнул в отчаянии:

— Он, значит, никогда обо мне не узнает?­

— Я расскажу ему о тебе, о вашем мире, когда он будет способен всё осмыс­ленно понимать и принимать решения. Что он станет делать — не знаю.

Отчаяние, боль, обида, страшная ­догадка — всё смешалось во мне. Захо­телось двинуть изо всей силы по этому красивому интеллектуально-отшельни­ческому лицу.

Я всё понял. И дыхание перехватывало от того, что я понял.­

— Всё понятно! Теперь всё понятно! Да ты... Да тебе трахнуться здесь не с кем было, чтобы ребёнка заполучить. Ломалась ещё вначале — интриганка! Монашку из себя строила. Тебе нужен был ребёнок. Ты же ездила в Москву. Грибочки свои, ягодки она продавала. Так пошла бы там на панель. Телогрейку, ­платок сняла бы. На тебя сразу бы клюнули. Не плела бы свою паутину, не запутывала меня.

Конечно! Тебе нужен чело­век, мечтающий о сыне. И ты добилась своего. Ты о ребёнке подумала? О сыне? Которому заранее ­предначертано жить отшельником. Жить так, как ты счи­таешь нужным. Надо же, про истину она распространялась. Много берёшь ты на себя, отшельница.

Ты, что ли, истина в последней инс­танции? А обо мне ты подумала? Да! Я мечтал о сыне! Мечтал, чтоб дело ему передать своё. Научить бизнесу. Любить его хотел. А теперь как жить? Жить и знать, что сын твой малюсенький в глухой тайге где-то беззащитный пол­зёт? Без будущего. Без отца. Да от этого сердце разорвётся. Тебе этого не понять, самка лесная...

— Может, сердце станет осмыс­ленным и всё будет хорошо? Боль ­такая душу очистит, ускорит мысль, призовёт к творению... — тихо про­изнесла Анастасия.

А во мне такая ярость бушевала, ­такая злость... Собой уже не владел. Схватил палку. Отбежал от Анастасии и стал бить палкой изо всех сил по небольшому дереву, пока не сломалась палка.

Потом повернулся в сторону сто­ящей Анастасии и... как увидел её... Невероятно, но злость стала проходить. Подумалось: «Да что же это я опять потерял контроль над собой, разбу­шевался». Как и в прошлый раз, когда я на неё ругался. Анастасия стояла, прижавшись к дереву, с ­поднятой кверху рукой, наклонённой вперёд голо­­вой, словно противостояла потоку ураганного ветра. Уже совершенно не злясь, я подошёл ближе и стал рас­сматривать её. Теперь её руки были прижаты к груди, тело слегка дрожало, она молчала, только добрые, по-преж­нему добрые глаза ласково смотрели на меня. Так мы стояли некоторое время, рассматривая друг друга. Я размышлял: «Несомненно, она не в состоянии сказать неправду.

Ведь могла бы не говорить мне всего, а она...

Знает, что будет ей плохо, но го­ворит. Конечно, это тоже перегиб. ­Невозможно прожить, если всё время ­говорить только правду, только то, что думаешь. Но что поделать, если она ­такая и не может быть другой?

Всё произошло так, как произошло. Случилось то, что случилось. Теперь она будет матерью моего сына.

Она станет матерью, раз так сказала. Конечно, странная она будет мать. Образ жизни её... Мышление... Да ­ничего не поделать с ней.

Зато она физически очень сильная. Добрая. Природу хорошо знает, животных. И умная. Хоть и своеобразен её ум.

Всё же она знает много про воспитание детей. Всё время так хотела рассказывать о детях. Она вынянчит сына. Такая вынянчит. Сквозь стужу пройдёт, сквозь метели. Нипочём они для неё. И вынян­чит. И воспитает.

Надо как-то приспособиться к ситу­ации. Буду приезжать к ним летом, как на дачу. ­Зимой невозможно. Не выдер­жать. А летом буду играть с сыном. Под­растёт — расскажу ему о людях больших городов. Надо всё-таки в этот раз перед ней извиниться».

И я сказал:

— Извини, Анастасия, снова я понер­вничал.

Она сразу же заговорила:

— Ты не виноват. Ты только не ­ругай себя. Не переживай. Ты ведь о сыне беспокоился. Переживал, что плохо ему будет. Что мать твоего сына, как обычная самка. Любить не умеет настоящей ­любовью, людской. Ты только не пере­живай. Не расстраивайся. Ты так сказал, потому что не знал, ничего не знал о моей любви, любимый.

 

 

ЧЕРЕЗ ОТРЕЗОК

ВРЕМЕНИ

 

 

— Анастасия, если ты такая умная и всесильная, так значит, и мне ты могла бы помочь?

Она взглянула на небо, снова пос­мотрела на меня.

— Во всей Вселенной нет существа, способного развиваться сильнее, чем человек, и иметь большую свободу. Все другие цивилизации преклоняются перед человеком. Всевозможные цивилизации обладают способностями развиваться и совершенствоваться только в одном нап­равлении, и они не свободны. Величие человека им даже непонятно. Бог — Великий Разум — создал человека и никому не дал большего, чем ему...

Я не смог понять или, вернее, сразу осознать сказанное ею. И снова задал тот же вопрос, прося о помощи, сам не понимая, какой конкретно.

Она спросила:

— Что ты имеешь в виду? Чтобы я излечила все твои физические болезни?

Это для меня просто. Я сделала это ещё полгода назад, только в главном пользы никакой не получилось, в тебе не убавилось присущего людям ­вашего мира ­пагубного и тёмного. Болячки разные снова вернуться пытаются.­.. «Ведьма, сумасшедшая баба-отшельница, надо убираться отсюда побыстрее», — ты ведь это сейчас подумал, правда?­

— Да, — ответил я удивлённо. — Именно это я и подумал, ты читаешь мои мысли?

— Я предполагаю, что ты можешь подумать. У тебя же это на лице напи­сано. Скажи, Владимир, ты действи­тельно меня... ну нисколечко не пом­нишь?

Меня очень удивил вопрос, и я стал внимательно вглядываться в черты её лица. Глаза. Мне действительно стало казаться, что я их где-то мог видеть, но где?

— Анастасия, ты же сама говорила, что постоянно живёшь в лесу, как же я мог видеть тебя?

Она улыбнулась и убежала.

Через некоторое время Анастасия вышла ­из-за кустов в длинной юбке, коричневой на пуговицах кофте и с убранными под платок волосами. Но без телогрейки, как на берегу при нашей встрече. И платок немножко по-другому был завя­зан. Одежда на ней была чистая, но немодная, платок закрывал лоб и шею, и я вспомнил её...

 

 

СТРАННАЯ ДЕВУШКА

 

 

В прошлом году теплоход каравана пристал к одной из деревень, недалеко от этих мест. Нам необходимо было закупить мясо для ресторана и задержаться на некоторое время у берега.

Через шестьдесят километров начинался опасный участок реки, не поз­воляющий теплоходу передвигаться ночью (навигационные огни на неко­торых участках реки не горят). Чтобы время зря не терять, по внешней гром­коговорящей связи и местному радиоузлу мы стали пере­давать объявления о пред­стоящем ­вечере отдыха на теплоходе.

Белый теплоход, стоящий у берега, блистающий множеством огней, лью­щаяся с него музыка в такие моменты всегда привлекали местную молодёжь. Вот и в этот раз почти всё молодое насе­ление посёлка потянулось к трапу теп­лохода.

Сначала, как и все вступившие ­первый раз на палубу, они стремятся обойти всё и осмотреть. Пройдясь по ­главной, средней и верхней палубам, сосре­до­тачиваются в конце концов в баре и ресторане. Женская половина, как правило, танцует, мужская больше пьёт. Необычная обстановка на теплоходе плюс музыка и спиртное всегда приводят их в возбуждённое состояние, иногда доставляющее немало хлопот команде. Почти всегда им не хватает времени, и начинается коллективное обращение — продлить удовольствие хоть на полчаса, потом ещё и ещё.

В тот раз я находился один в своей каюте, слышал доносившуюся из ­рес­торана музыку и пытался скор­ректи­ровать дальнейшее расписание прод­вижения каравана. Вдруг почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, повернулся и увидел за стеклом окна её глаза. В этом тогда не было ничего уди­вительного. Посетителям всегда инте­ресно посмотреть каюты на теплоходе. Я встал, открыл окно. Она не отошла. Смутившись, продолжала смотреть на меня. Мне захотелось что-нибудь сделать для этой одиноко стоящей на палубе женщины. Подумалось: почему она не танцует, как другие, может быть, у неё какое-то несчастье? Я предложил пока­зать ей теплоход, она молча кивнула. Я провёл её по теплоходу, показал офис, поражавший посетителей элегант­ным убранством: ковровое покрытие пола, мягкая кожаная мебель, компьютеры. Потом пригласил к себе в каюту, состоящую из спальни-кабинета, при­ёмной комнаты, которая была устлана коврами и обставлена великолепной ­мебелью, с телевизором, видеомаг­ни­тофоном. Наверное, мне тогда доставляло удовольствие поразить деревенскую за­битую девушку достижениями циви­лизованного бытия.

Я открыл перед ней коробку конфет, налил два бокала шампанского, думая поразить шиком окончательно, включил видеокассету, где Вика Цыганова пела «Любовь и смерть». На кассете были и другие песни в исполнении моих люби­мых певцов. Она лишь слегка пригубила шампанское, внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Очень трудно, да?

Я ждал чего угодно, только не такого вопроса. Рейс был действительно труд­ным. Сложная навигационная обста­новка на реке, команда матросов, состо­ящая из курсантов речного училища, покуривала травку и поворовывала в магазине. Мы часто выбивались из расписания, не могли прийти в наз­наченный срок в населённые пункты, где заранее делались объявления о прибытии каравана. Груз этих и других забот часто не давал мне ­возможности не то что полюбоваться береговым пейзажем, но и просто ­нормально выспаться.

Я сказал ей что-то несуразное, типа: «Ничего, прорвёмся», отвернулся к окну и выпил шампанское.

Мы говорили с ней ещё о чем-то, слушали видео-кассету и говорили, пока теплоход не причалил к берегу по окон­чании прогулочного рейса. Потом я проводил её до трапа. Возвращаясь в каюту, про себя отметил: что-то странное и ­необычное в этой женщине, и какое-то лёгкое и светлое чувство осталось после общения с нею. В ту ночь я впервые за много дней хорошо выспался. Теперь я понял: та женщина на теплоходе была Анастасия.­

— Так это была ты, Анастасия?

— Да. Там, в твоей каюте, я и запом­нила все песни, которые тебе в лесу пела. Они звучали, пока мы разговаривали. Видишь, как всё просто?

— Как же ты попала на теплоход?

— Мне было интересно, как у вас всё происходит, как вы живёте. Я ведь, Владимир, всегда только дачниками занималась.

В тот день я прибежала в деревню, продала сушёные грибы, которые со­би­рают белки, и купила билет на ваш про­гулочный рейс. Теперь я много знаю о категории людей, которых вы называете предпринимателями. И тебя знаю теперь хорошо.

Я очень, очень сильно виновата ­перед тобой. Я не ­знала, что так ­получится, что так сильно изменю твою судьбу, только поделать уже ничего не могу, так как ОНИ ­приступили к исполнению этого плана, а ОНИ подвластны только Богу. Теперь не­которое время большие труд­ности, ­невзгоды придётся тебе и твоей семье преодолевать, потом пройдёт всё.

Ещё не понимая, о чём конкретно говорит Анастасия, я интуитивно ­чув­ствовал, что сейчас откроется мне нечто, выходящее за рамки обычных представлений о нашем бытии, и это нечто будет касаться меня непосред­ственно.

Я попросил Анастасию рассказать подробнее о том, что она имела в виду, гово­ря про изменения в судьбе и труд­ности. Слушая её, я и предпо­ложить не мог, насколько точно пред­сказанное ею начнёт воплощаться в реальной жизни. Своим рассказом Анастасия снова вер­нула меня к собы­тиям годичной дав­ности.

— Тогда, на теплоходе, ты показал мне всё, даже свою каюту, конфетами угостил, шампанское предлагал, потом проводил до трапа, но я не ушла с ­берега сразу. Я встала на берегу около кустов, и мне видно было через светящиеся окна бара, как ­танцует и веселится в нём ­местная молодёжь.

Ты показал мне всё, но в бар не завёл. Я догадывалась почему — ­одета я непод­ходяще, платком ­замоталась, ­кофточка моя немодная, юбка очень длинная. Но я могла бы снять платок. Кофточка на мне аккуратная, чистенькая, юбку я руками тщательно разгладила, когда шла к вам.­

Я действительно не завёл в тот вечер Анастасию в бар по причине её немножко странной одежды, под которой, как теперь выяснилось, эта молодая девушка скрывала свою необычную кра­соту, сразу резко выделяющую её на фоне ­остальных людей. И я сказал ей:

— Анастасия, ну зачем тебе пона­добился этот бар, ты что, танцевала бы там в своих калошах? Да и откуда тебе знать танцы современной молодёжи?

— Я тогда была не в калошах. ­Когда грибы на деньги меняла, чтобы билет на твой теплоход купить, я и туфли у той женщины взяла, правда, старенькие туфли, и тесные они мне были, но я их травой почистила, а танцевать... мне только взглянуть разочек — и всё. Ещё как станцую...

— Ты что, обиделась тогда на меня?

— Не обиделась. Только если бы ты пошёл в бар вместе со мной, не знаю, плохо это или хорошо, но события по-другому смогли бы развиваться, и такого, наверное, не случилось. Но я не жалею теперь, что произошло то, что про­изошло.

— Так что же случилось? Что про­изошло страшного?

— Проводив меня, ты не сразу вер­нулся в свою каюту. Сначала зашёл к капитану, и вы вместе с ним направились в бар. Для вас это было обычным делом. Когда вошли, сразу произвели впе­чатление на публику. Капитан был в своей форме, подтянутый. Ты — весь элегантный и внешне респектабельный, известный многим на побережье, зна­менитый Мегре. Владелец необык­новенного для людей этих мест каравана. И вы прекрасно понимали, что производите на окружающих впечат­ление.

Вы подсели за столик к трём молодым девушкам из деревни, им было всего по восемнадцать, они школу только что закончили.

Вам за столик сразу же подали шам­панское, конфеты и новые фужеры, лучше, красивее тех, что стояли раньше. Ты взял одну из девушек за руку, наклонился к ней и стал говорить ей что-то на ухо, я поняла... это называется комплименты. Потом танцевал с ней несколько раз и всё продолжал ­говорить. Глаза девушки блестели, она была словно в другом, сказочном мире. Ты вывел её на палубу, как и мне, показывал девушке теплоход, завёл её в свою каюту, угостил тем же, чем и меня, — шампанским, кон­фетами. Ты вёл себя с молодой девуш­кой немножко не так, как со мной. Ты был весёлым. Со мной серьёзным и грустным даже, а с ней весёлым. Я хорошо это видела через светящиеся окна твоей каюты, и, может быть, тогда мне нем­ножко захотелось быть на месте той девушки.­

— Ты что же, ревновала, Анастасия?

— Не знаю, чувство было какое-то незнакомое для меня...

Я вспомнил тот вечер и этих молодых деревенских девушек, так стремивших­ся тогда выглядеть постарше и посовременнее.

Утром с капитаном теплохода Александром Ивановичем Сеньченко мы ещё раз посмеялись их ночной выходке. Тогда в каюте я понимал, девушка была в таком ­состоянии, что готова на всё... но у меня и в мыслях не было овладеть ею. Об этом я сказал Анастасии, на что она ответила:

— Ты всё же овладел её сердцем. Вы вышли на палубу, шёл мелкий дождик, и ты набросил на плечи девушки свой пиджак, потом снова увёл девушку в бар.

— Так ты что же, Анастасия, всё время в кустах под дождём стояла?

— Это ничего. Дождик хороший был, ласковый. Только смотреть мешал. И мне не хотелось, чтобы юбку мочил он и платок. Они мамины. От мамы мне дос­тались. Но мне очень ­повезло. Я пакетик целлофановый на берегу нашла. Я их сняла, в пакетик ­положила и спрятала под кофточку.

— Анастасия, если ты домой не ушла и дождь начался, вернулась бы на теплоход.

— Не могла. Ты же проводил меня, и другие ­заботы у тебя были. Да и закан­чивалось всё.

Когда пришло время окон­чания ­вечера и теплоход нужно было ­уводить, вы по просьбе девушек и, главное, по просьбе той девушки, которая была с тобой, задержали теплоход. Всё было тогда в вашей власти, включая их сердца, и вы упивались этой властью. ­Девушкам была благодарна местная молодёжь, и они тоже ощущали себя одарёнными властью через вас, они совер­шенно забыли о тех молодых ­людях, которые были в том же баре и с которыми они дружили ещё в школе.

Вы с капитаном проводили их до трапа. Ты пошёл к себе в каюту. Капитан поднялся на мостик, и теплоход, дав гудок, медленно, очень медленно стал отчаливать от берега. Девушка, с которой ты танцевал, стояла на берегу среди подруг и местной молодёжи, про­во­жа­ющей теплоход.

Её сердечко билось так сильно, словно стремилось вырваться из груди и улететь, мысли и чувства смешались.

За её спиной чернели очертания дере­венских домов с потушенными огнями, перед ней от берега навсегда уходил белый теплоход, горящий множеством огней, щедро разливающий по воде и ночному берегу музыку.

На уходящем белом теплоходе ты, сказавший ей так много прекрасных, неслышанных ранее слов — завораживающих и манящих.

И всё это медленно и навсегда уда­лялось от неё.

Тогда и решилась она на виду у всех... Девушка сжала свои пальчики в кулачки и отчаянно ­закричала: «Я люблю тебя, Владимир!». Потом ещё и ещё раз. Ты слышал эти крики?

— Да, — ответил я.

— Их невозможно было не слышать, и люди из твоей команды их слышали. Некоторые из них вы­шли на палубу и смеялись над девушкой.

Мне не хотелось, чтобы смеялись над девушкой. Потом они, словно осознав что-то, перестали смеяться. Но ты не вышел на палубу, и теплоход продолжал медленно удаляться. Она думала, ты не слышишь её, и продолжала упорно кри­чать: «Я люблю тебя, Владимир!».

Потом ей стали помогать её подружки, и они кри­чали вместе. Мне было интересно узнать, что за чувство такое — любовь, из-за которого теряет человек контроль над собой, или, ­может быть, помочь захо­телось той ­девушке, и я крикнула вместе с ними: «Я люблю тебя, Владимир!».

Я словно забыла в тот момент, что не могу про­износить слова так просто, за ними обяза­тельно должны быть чувства, осознан­ность и достоверность природной инфор­мации.

Теперь я знаю, насколько сильное это чувство, оно и разуму не очень-то под­властно.

Та деревенская девушка стала чахнуть и пить спиртное, я ей с трудом ­помогла. Теперь она вышла ­замуж и погружена в повседневные заботы. А мне к своей и её любовь пришлось ­добавить.

История с девушкой немного взвол­но­ва­ла меня, рассказ Анастасии хорошо и детально воскресил в памяти тот вечер, и всё действительно происходило так, как она говорила. Это было ­реально. Своеобразное объяснение Анастасии в любви не произвело на меня тогда никакого впечатления. Когда я увидел её образ жизни, познакомился с её миро­воззрением, она стала казаться мне какой-то нереальной, несмотря на то, что сидела она рядом со мной и можно было за­просто дотронуться до неё. Соз­нание, привыкшее пользоваться иными критериями оцен­ки, не воспринимало её как существующую реальность. И если в начале нашей встречи меня влекло к ней, то теперь она уже не вызывала прежних эмоций. Я спросил:­

— Так значит, ты считаешь случайным появление в тебе этих новых чувств?

— Они желанны, важны, — ответила Анастасия. — Они даже приятны, но мне захотелось, чтобы меня так же любил ты. Я понимала, что, узнав меня, мой мир немного поближе, ты не сможешь воспринять меня как обычного человека, может быть, даже будешь бояться иногда... Оно так и произошло. Я сама виновата. Много ошибок совершила. Всё время почему-то волновалась. Спешила, объяснить не успевала. Глупо как-то всё получалось у меня? Да? Исправляться надо?

При этих словах она чуть груст­но улыб­нулась, тронула рукой свою грудь, и я сразу вспомнил происшествие того утра, когда я был у Анастасии.

 

 

БУКАШЕЧКИ

 

В то утро я решил вместе с Анастасией проделать утренние процедуры. Сначала всё шло хорошо — и под деревом постоял, и ростки разные трогал. Она рассказывала мне о травах, потом я лёг рядом с ней на ­траву. Мы были совершенно голые, но даже мне не было холодно, может быть, конечно, и оттого, что побегал вместе с ней по лесу. Настроение великолепное, ощущалась какая-то лёгкость, и не только физи­ческая, она была словно внутри. Всё началось с того, что я почувствовал на бедре ­пощипывание, поднял голову и вижу: на бедре и ноге какие-то букашки, ­муравьи и, по-моему, жучок. Я раз­махнулся, чтобы прихлопнуть их, но не успел. Анастасия перехватила мою руку и держит. «Не трогай их», — сказала. Потом она встала передо мной на колени, наклонилась и вторую руку прижала к земле. Я лежал словно распятый. По­пытался высвободить руки, но не тут-то было, почувствовал, что это невоз­можно. Тогда я ­рванулся, прилагая немало усилий. Она же удержала меня, не особенно напрягаясь, да ещё улы­баясь при этом. А на теле чувствую всё больше и больше ползущих, щеко­чу­щих, покусывающих и пощипывающих и сделал вывод: они начинают меня есть. Я был в её руках в прямом и переносном смысле и ­оценивал обста­новку: никто не знает, где нахожусь я, никто не забредёт сюда, а если и ­забре­дёт — увидит мои обглоданные косточки, если и косточки увидит. И много разного мгновенно пронеслось тогда в моём мозгу, и на основании всего этого, наверное, инстинкт само­сох­ранения подсказал единственное в такой ситуации возможное решение. Я со всей силой и отчаянием зубами вцепился в обнажённую грудь Анастасии и ещё головой при этом из стороны в сторону замотал. Я разжал зубы, как только она вскрикнула. Анастасия отпустила меня, вскочила, одной рукой держится за грудь, другой машет вверх, пытается улыбаться. Я тоже вскочил и крикнул ей, лихора­дочно отряхивая с себя ползающих:

— Гадам меня скормить хотела, ведь­ма лесная, не дамся так просто!

Продолжая махать и через силу улы­баться всему насторожившемуся вокруг, Анастасия взглянула на меня и медленно, а не как обычно бегом, пошла к своему озеру, опустив ­голову. Ещё постояв неко­торое время и раздумывая, что же делать дальше: возвращаться к реке, но как найти дорогу? идти за Анастасией, но для чего? — я всё же пошёл к берегу озера.

Анастасия сидела на берегу, растирала в ладонях какую-то траву и втирала её сок в то место на груди, где виднелся огромный синяк от моего укуса. Ей, наверное, было больно. Но с какой ­целью она меня держала? Некоторое время я молча потоптался рядом, затем спросил:

— Больно?

Не поворачивая головы, она ответила:

— Больше обидно. — И молча продолжала втирать травяной сок.

— Зачем же ты так шутить со мной вздумала?

— Хотела как лучше. Поры твоей кожи все ­закупорены, не дышат совсем. Букашечки их и прочистили бы, не так это и болезненно, скорее приятно.­

— А змея, она жалом мне в ногу тыка­лась?

— Ничего тебе она плохого не делала, а если бы и выпустила яд, то сверху только, я его растёрла бы тут же. У тебя кожа и мышцы на пятке немеют.­

— Это от аварии, — сказал я.

Некоторое время мы молчали. Глупая какая-то ситуация получилась. Не зная что и сказать, я спросил:

— Что ж тебе, как раньше, когда я сознание терял, не помог этот кто-то, невидимый?

— Потому и не помог, что улыбалась я. И когда ты кусаться стал, улыбаться старалась.

Мне стало как-то неловко перед ней, я схватил лежащий рядом пучок травы, со всей силы потер его в ладонях, потом встал перед ней на колени, стал ­растирать влажными ладонями синяк.

 

 

МЕЧТЫ — СОТВОРЕНИЕ БУДУЩЕГО

 

 

Теперь, узнав о чувствах Анастасии, её желании при всей своей необычности доказать, что она естест­венный и обычный человек, я понял, какую боль причинил её душе в то утро. Ещё раз извинился перед ней, Анастасия ответила, что она не сердится,­ но теперь, после сотворённого ею, боится за меня.

— Что же такого страшного ты могла сотворить? — спросил я и услышал в очередной раз рассказ, который не дол­жен был излагать всерьёз человек, жела­ющий казаться таким же нормальным, как и все живущие в нашем мире люди. Потому что такого о себе никто не говорит.

— Когда ушёл теплоход, — про­дол­жала Анастасия, — и местная молодёжь ­направилась в деревню, я некоторое время постояла на берегу одна, и мне было хорошо. Потом я убежала в свой лес, день прошёл как обычно, а вечером, уже когда появились звёзды, легла на траву и стала мечтать, тогда и выстроила этот план.

— Какой ещё план?

— Понимаешь, то, что знаю я, знают по частям разные люди того мира, в котором живёшь ты, а все вместе они знают почти всё, только не до конца понимают механизм. Вот я и размеч­талась, что ты приедешь в большой ­город и расскажешь обо мне и о том, что я тебе пояснила, многим людям. Ты сделаешь это теми способами, которыми вы обычно доводите всякую там информацию, и напишешь книгу. Её прочитают много-много людей, и приот­кроется им истина. Они станут меньше болеть, переменят свое отношение к детям, выра­ботают для них новый способ обучения. Люди станут больше любить, и Земля будет излучать больше светлой энергии. Художники нарисуют мои портреты, и это будет лучшее из всего, что они рисо­вали. Я постараюсь вдохновлять их. Они сделают то, что вы называете кино, и это будет самый прекрасный фильм. Ты будешь на всё это смотреть и вспоминать меня. К тебе придут учёные люди, которые поймут и оценят то, о чём я тебе рассказывала, и они тебе многое пояснят.

Ты поверишь им больше, чем мне, и пой­мёшь, что никакая я не ведьма, а человек, только информации во мне больше, чем у других. То, что ты ­на­­пи­шешь, будет вызывать большой ­ин­терес, и ты станешь богат. В банках девят­надцати стран будут у тебя деньги, и ты поедешь по святым местам и очистишься от всего тёмного, что есть в тебе. Ты будешь вспоминать меня и полюбишь, захочешь снова увидеть меня и своего сына. Захочешь стать ­достойным своего сына.

Моя мечта была очень яркой, но и, ­возможно, немножко просящей. Вот поэтому, наверное, всё и произошло. ОНИ приняли её как план к действию и решились перенести людей через ­отрезок времени тёмных сил. Это ­допускается, если план в деталях рождается на Земле, в душе и мыслях земного человека. Наверное, ОНИ восприняли этот план грандиозным, а может быть, что-то сами в него добавили, потому тёмные силы очень сильно активизировали свою дея­тельность. Такого ещё никогда не было. Я поняла это по звенящему кедру. Его лучик стал намного толще. Он и звенит теперь сильнее — спешит отдать свой свет, свою энергию.

Я слушал Анастасию, и в тот момент во мне всё больше утверждалась мысль, что она сумасшедшая. Может быть, сбе­жала давным-давно из какой-нибудь больницы и живёт здесь, в лесу, а я ещё и переспал с ней. ­Теперь вот ребёнок может родиться. Ну и история... Тем не менее, видя, с какой серьёзностью и волнением она говорит, я постарался успокоить её:

— Ты не беспокойся, Анастасия, твой план заведомо неосуществим, а потому и бороться тёмным и светлым силам незачем. Ты же недостаточно детально знаешь всё о нашей обычной жизни, её законах и условностях. Дело в том, что книг у нас сейчас великое множество издаётся, но даже произведения извест­ных писателей не очень-то покупают. Я совсем не писатель, а следовательно, нет у меня ни таланта, ни способностей, ни образования, чтобы чего-то там напи­сать.

— Да, раньше у тебя их не было, но теперь есть, — заявила она в ответ.

— Хорошо, — продолжал я успока­ивать её, — даже если и попытаюсь, никто не будет этого печатать, не поверят в твоё существование.

— Но я существую. Я существую для тех, для кого существую. Они ­поверят и помогут тебе так же, как ­помогу им потом я. И мы вместе с ­этими людьми...

Не сразу мне стал понятен смысл её фразы, и я снова сделал попытку успокоить её:

— Не буду я ничего даже пытаться писать. Нет в этом никакого смысла, пойми ты это наконец.

— Будешь. ОНИ уже явно составили целую ­систему обстоятельств, которые заставят тебя это ­сделать.

— Я что, по-твоему, винтик в чьих-то руках?

— И от тебя многое зависит. Но тёмные силы будут стремиться помешать тебе всеми доступными им способами, вплоть до подталкивания тебя к самоубийству, создавая иллюзию безвыходности.

— Всё, Анастасия, хватит, надоело слушать твои фантазии.

— Считаешь, это фантазии?

— Да! Да! Фантазии... — И я осёкся. Мысль словно вспыхнула, соизмерила в моей голове время, и я понял. Всё, что рассказывала Анастасия о ­своих мечтаниях, о сыне, она задумала в прошлом году, когда я ещё не знал её так близко, как ­сейчас, и не ­переспал с ней. Теперь, год спустя, это произошло.

— Так, значит, всё уже происходит? — спросил я у неё.

— Конечно. Если бы не ОНИ и я нем­ножко, твоя вторая экспедиция была бы невозможной. Ведь ты едва-едва сводил концы с концами после первой и на теплоход уже не имел ­никаких прав.

— Ты что же, повлияла на паро­ход­ство, на фирмы, которые мне помогли?

— Да.

— Так ты же разорила меня и нанесла ущерб им. Какое ты право имеешь вме­шиваться? А я ещё теплоход оставил, сижу здесь с тобой. Может, там разво­ровывают всё. Ты, наверное, гипнозом каким-то обладаешь. Нет, ещё чем-то похуже, ты — ведьма, и всё тут. Или отшельница ненормальная. Ничего нет у тебя, даже дома нет, а философствуешь тут передо мной, колдовка. Я — пред­при­ниматель! Ты хоть понимаешь, что это такое? Я предприниматель! Пусть погибаю, но ещё идут по реке мои теп­лоходы, они ­несут ­людям товары. Это я доставляю, даю людям и тебе могу дать нужные ­товары. А что можешь дать мне ты?

— Я? Что дать могу тебе? Дам каплю нежности небесной и дам покой, ты будешь гений ясноокий — я образ твой.

— Образ? Да нужен он кому, твой образ? Толк с него какой?

— Он тебе книгу для людей поможет написать.

— Ну вот, пожалуйста, опять ты с мистикой своей гадость можешь сот­ворить. Как человек, не можешь, значит, жить?

— Никогда и ничего плохого я никому не делаю и не могу сделать. Я — человек! Если тебя так волнуют блага земные и деньги, то подожди нем­ножко — всё вернётся к тебе. Я виновата перед тобой, что так помечтала, что будет трудно тебе какое-то время, но как-то иначе ничего не придумалось тогда. Ты же логику не воспринимаешь, тебя нужно зас­тавлять с помощью жизненных обсто­ятельств твоего мира.

— Вот, пожалуйста, — не вытерпел я, — значит, всё-таки — заставлять? Делаешь это ты, а ещё человеком хочешь казаться обычным.

— Я — человек, женщина! — Анастасия волновалась, это было видно по тому, как она воскликнула: — Я же только хорошего, светлого хотела и хочу. Я хочу, чтобы очистился ты. Потому и задумала тогда поездку по святым местам, книгу. ОНИ это приняли, а с ними всегда тёмные силы борются, но никогда в главном не побеждают.

— А ты что же, со своим интеллектом, информацией, энергией при этом будешь в стороне как наблюдатель?

— При такой степени противостояния двух великих начал эффект от моих усилий ничтожно мал, нужна помощь и многих других из вашего мира. Я буду искать и найду их, как тогда, когда ты лежал в больнице. Только и ты сам ну хоть немножко стань осознаннее. Побори в себе ­дурное.

— Да что во мне такого уж дурного, что ­плохого я в больнице делал? И как это ты меня лечила, если тебя рядом не было?

— Ты тогда просто не чувствовал моего присутствия, но рядом я нахо­дилась. Когда была на теплоходе, я при­несла вам веточку звенящего кедра, которую ещё мама сломала, перед тем, как погибнуть. Я оставила её в ­твоей каюте, когда ты пригласил меня. Ты был тогда уже болен. Я почувствовала. Ты помнишь веточку?

— Да, — ответил я. — Веточка дей­ствительно долго висела в моей каюте, её видели многие из команды, я привез её в Новосибирск. Но не придавал ей ника­кого значения.

— Ты просто выбросил её.

— Но я ведь не знал...

— Да. Не знал... Выбросил... И не успела мамина веточка болезнь победить. Потом ты лежал в больнице. Когда вернёшься, внимательно посмотри исто­рию своей болезни. В карточке ты уви­дишь, что несмотря на применение самого лучшего лекарства, улучшения не наступало. Но потом тебе ввели масло кедрового ореха. Врач, строго соблю­давший предписанные правила, не дол­жен был этого делать, но он сделал то, чего нет ни в одном вашем медицинском рецептурном справочнике и вообще никогда не делалось. Ты помнишь?

— Да.

— Тебя лечила женщина, заведующая ­отделением одной из лучших клиник вашего города. Но это отделение не связано с твоим заболеванием. Она оста­вила тебя, хотя этажом выше в этом же здании находилось отделение по про­филю твоего заболевания. Так?

— Да!

— Она колола тебе иголки, включая при этом музыку в полутёмной комнате.

Анастасия говорила всё то, что было со мной на самом деле.

— Ты помнишь эту женщину?

— Да. Это была заведующая отде­лением бывшей обкомовской больницы.

И вдруг Анастасия, глядя серьёзно на меня, сказала несколько отрывочных фраз, сразу потрясших меня, даже мурашки по телу пробежали: «Какую вы любите музыку?.. Хорошо... Вот так? Не громко?..». Она говорила эти фразы голо­сом и с интонациями заведующей отделением, которая меня лечила.

— Анастасия! — воскликнул я.

Она прервала меня:

— Слушай дальше, ради Бога, не удивляйся. Ну попробуй, попробуй в конце концов осознать, что говорю я тебе, ну хоть немного мобилизуй свой ум. Всё это пока очень просто для ­человека...

И она продолжала:

— Эта женщина-врач, она очень хоро­шая. Она ­настоящий врач. Мне с ней было легко. Она добрая и открытая. Это я не хотела, чтобы перевели тебя в другое отделение. Другое соответствовало про­филю твоего заболевания, а её нет. Но она просила своих начальников: «Оставьте, я вылечу». Она чувствовала — сможет. Она знала: твои болячки лишь следствие­ «другого». И с этим «другим» она пыталась бороться. Она врач.

А как вёл себя ты? Продолжал курить, пил сколько хотел, ел и острое, и солёное, и это при такой сильной язве. Ты не отказывал себе ни в чём, ни в каких удовольствиях. Где-то в подсознании засело, но сам ты этого не подозреваешь, что тебе ничего не страшно, ничего не случится с тобой. Я не сделала ничего хорошего, и, скорее, наоборот. Тёмного в твоем сознании не убавилось, не прибавилось осознанности, воли. Когда ты уже был здоров, поз­дравить её с праздником, женщину, спас­шую тебе жизнь, послал свою сотрудницу, а сам даже не позвонил ни разу. Она так ­ждала этого, она полюбила тебя как...

— Она или ты, Анастасия?

— Мы, если тебе так будет понятнее.

Я встал и, не зная почему, отошёл от сидящей на поваленном дереве Анастасии шага на два. ­Смешанность чувств и мыслей ­вызывала всё большую неопределённость в отношении к ней.

— Ну вот опять ты не понимаешь, как я это делаю, пугаешься, а догадаться просто — с помощью воображения и точного анализа возможных ситуаций. А ты опять обо мне подумал...

Она замолчала, наклонив голову над своими коленями. И я стоял молча. Думал: «Да что же она всё говорит и говорит разные невероятности. Го­ворит и сама же расстраивается, что ­непонятны они. Видно, не соображает, что любой нормальный человек не воспримет их, а следовательно, и её как нормальную». Потом я всё же подошёл к Анастасии, отвёл с её лица ниспадающие пряди волос. Из больших серо-голубых глаз Анастасии скатывались слезинки. Она улыбнулась и сказала неприсущую ей фразу:

— Баба она и есть баба, да? Сейчас ты ­поражён самим фактом моего суще­ствования и не веришь своим глазам. Не веришь до конца, не можешь осознать, что говорю тебе я. Факт моего существования и способности кажутся тебе удивительными. Ты совсем перестал воспринимать меня как нормального человека, а я, поверь, человек и никакая не ведьма.

Мой образ жизни ты считаешь удиви­тельным, но почему не кажется ­уди­­­­вительным и парадоксальным тебе другое?

Почему люди, признавшие Землю кос­мическим телом, величайшим творением Высшего Разума, каждый механизм кото­рого величайшее его достижение, тер­зают этот механизм и направляют столько усилий на его поломку?

Вам кажется естественным руко­твор­ный космический корабль или самолёт, но вся эта механика сделана из поло­манных и переплавленных частей вели­чайшего механизма.

Представь себе существо, которое ломает летящий самолёт, чтобы сделать из его частей себе молоток или скребок, и гордится, если у него ­получается примитивное орудие. Оно не понимает, что нельзя ломать летящий самолет бесконечно.

Ну как же не поймёте вы, что нельзя так терзать нашу Землю!

Компьютер считается достижением разума, но мало кто подозревает, что компьютер можно сравнить с протезом мозга.

Ты можешь себе представить, что произойдёт с человеком, если он при нормальных ногах будет ходить на ­кос­тылях. Мышцы его ног конечно же атрофируются.

Машина никогда не превзойдёт чело­веческий мозг, если его ­постоянно тре­нировать...

Анастасия растёрла ладонью ска­тывающуюся по щеке слезинку и снова упорно продолжала излагать свои неве­роятные умозаключения.

Тогда и предположить я не мог, что всё ­сказанное ею взволнует многих людей, ­всколыхнёт умы учёных и даже в качестве гипотез не будет иметь ана­логов в мире.

По словам Анастасии, Солнце — это нечто вроде зеркала. Оно отражает исхо­дящее от Земли излучение, невидимое глазом. Это излучение от людей, нахо­дящихся в состоянии любви, радости и каких-то иных светлых чувств. Отразившись от Солнца, оно возвраща­ется на Землю в виде солнечного света и даёт жизнь всему земному. Она приводила при этом ряд доказательств, хотя понять их было не так ­просто.

— Если бы Земля и другие планеты лишь потребляли благодать света Солнца, — говорила она, — то оно должно было бы угасать, неровно гореть, и его свечение не могло бы быть равномерным. Одностороннего процесса во Вселенной нет и быть не может, всё взаимосвязано.

Она оперировала и словами из Библии: «И жизнь была свет человеков».

Анастасия также утверждала, что чув­ства одним человеком передаются другому, отражаясь от космических тел. Она демонстрировала это на примере, она говорила:

— Никто из людей, на Земле живущих, не сможет отрицать, что чув­ствует, когда его кто-то любит. Это ощущение наиболее ощутимо, когда находишься рядом с любящим тебя. Вы называете это интуицией. На самом деле от любящего исходят невидимые волны света. Но и когда человек не ­рядом, если сильна любовь его — она ­также ощутима. С помощью этого чув­ства, понимая природу его, и можно творить чудеса. Это то, что называете вы чудесами, мистикой или невероят­ными ­способностями. Скажи, Владимир, тебе стало сейчас чуть лучше со мной? Ну как-то легче, теп­лее, заполненнее?

— Да, — ответил я. — Мне почему-то стало ­теплее.

— Теперь смотри, что будет с тобой происходить, когда я ещё больше сос­редоточусь на тебе.

Анастасия чуть опустила ресницы, медленно ­сделала несколько шагов ­назад и оста­новилась. По ­моему телу разливалось приятное тепло. Оно ­уси­ливалось, но не обжигало, не стано­вилось ­жарко от него. Анастасия повер­нулась и медленно стала удаляться, скрылась за толстым стволом высокого дерева. Ощущение приятного тепла не уменьшалось, к нему добавилось новое — будто бы что-то ­помогало сердцу гонять по жилам кровь, и теперь с ­каж­дым его ударом создавалось впе­чатление, что потоки крови мгновенно достигают ­каждой ­жилочки тела. Сильно вспотели и стали ­мокрыми ступни ног.

— Вот видишь? Теперь тебе всё понятно? — сказала вышедшая из-за дерева торжествующая Анастасия, уве­ренная, будто бы она смогла что-то дока­зать мне. — Ты ведь всё чувствовал, когда я зашла за ствол дерева, и даже усилились твои ощущения, ­когда меня не видел. Расскажи мне о них.

Я рассказал и спросил в свою очередь:

— Что доказывает ствол дерева?

— Ну как же, волны информации и света от меня шли к тебе напрямую. когда я скрылас