Некрасов разговаривает с народом
Великие осенью Петр I проводит реформы Два боярина спросонья столкнулись в узком коридоре. Один из них пытался затянуть панталоны, другой не попадал в рукав сюртука. - Опять разошелся наш царь-батюшка... - Как есть, с утра лютуют, - не сбавляя шага, отвечал другой. - А что ж за вопли из застенка? - Боярину Хилкову по величайшему приказу на европейский манер ноги бреют, - понижая голос, отвечал первый. - Спаси и сохрани, Господи, спаси и сохрани, - часто закрестился другой, вползая в тронную залу. - …и чтоб все катались на коньках! – гремел под сводами голос Петра Алексеевича. – Я вам что велел, ироды?! Меж боярами повисла тяжелая пауза, каждый старался угадать, какую из множества реформ имеет в виду царь, но ошибиться было боязно. - Баб по грудям не бить? – раздался робкий голос из задних рядов. - Тьфу, дурни! – взревел Петр, угрожающе выпучивая глаза. – Я велел каждому арапа завести в прислугу! - Было, было, - деловито закивали бояре. - А вы что наделали? Холопам хари дегтем перемазали, и решили - царь не заметит?! Я вас, гниды, всех в Европу выведу, через дыбу, а выведу. - Выведи, батюшка, выведи, родимый, - жалко запросили бояре. - Стонете, как бабы, сами?! Я велел пиво варить по немецкому образцу, а вы сивухой назло упиваетесь! - Пощади, отец родной, больно с него ссать охота, - упал на колени кто-то из бояр. - И с кофеем таком же, - повалился другой. - Сие истина, - после раздумий тише ответил Петр, и глаза его даже отступил немного назад к черепу, как вдруг он вскричал. - Но ведь немчура терпит же как-то?! Неужели ж мы хуже?! - Темны мы, батюшка, слабы, - снова заскулили бояре. - Потерпите, родненькие, - смилостивился царь. – Вон, бороды брить не хотели, а теперь и пахнете лучше и в избах светлее… - Казни меня, Петр Алексеевич, - бухнулся на пол еще один боярин. – Не могу больше табак жрать, нутро болит, а детки сблевывают… - Да, сколько ж вам, псам, объяснять?! – до пугающего предела выпучив очи, взревел Петр. – Картофель – жрут, табак – курят. Не наоборот, дубины, не наоборот! - Наука, - воздевая персты и, поглаживая голые подбородки, уважительно зашептали бояре. - Чего всех собрал, забыл уже, - без сил опустился в кресло Петр. – Важное что-то хотел приказать, с вами все реформы головы вылетели… Вспомнил! Все пали на колени, шумно вдохнув воздух, что бы по объявлению реформы, по традиции рыдать и причитать. - Указую, пьянку по случаю нового года, с первого сентября на январь перенести! – Петр победно оглядел замершую в неподдельном ужасе толпу. В первом ряду с кем-то случился апоплексический удар.
Некрасов разговаривает с народом - Хорошо, - произнес Некрасов, выходя из своего имения на ежевечерний променад. Путь его, по обыкновению, лежал к селу, протянувшемуся вдоль дороги. Осенний воздух, чистый и прохладный, настраивал на самые высокие мысли. Внимание писателя привлекла куча палой листвы, откуда торчал лапоть. - Мужик, тебе хорошо? – спросил Николай Алексеевич, тыча тростью в ногу. Куча перестала дышать, а нога робко попыталась спрятаться. - Бедный, бедный, измученный народ, - Вслух выразил сожаление Некрасов и продолжил путь. Стог, одиноко стоявший в поле вроде как тоже немного шевелился, но это могло быть и от ветра. Село стояло мертвенно-тихое, на другом его конце еще слышалось, как со стуком запирают ставни, а собаки, начавшие брехать, разом замолчали. Одинокая курица увлеченно клевала помет, но завидев писателя, закудахтала и бросилась в узкую щель под воротами, отчаянно разрывая пыль лапками, в надежде быстрее протиснуться. - Тяжелая, беспросветная жизнь, - продолжал вслух сокрушаться Некрасов, как вдруг заслышал голоса. Из-за угла на него вылетело двое мужиков, о чем-то меж собой разговаривавших. Столкнувшись с Николаем Алексеевичем, они умолкли, а один даже дернулся, словно стараясь скрыться за избой. - Добрый вечер, мужики, - радостно начал Некрасов. Один в ответ мрачно кивнул, а второй закрыл глаза и начал мелко трястись. – Хорошо ли вам живется, мужики? - Не жалуемся, барин, - уронив голову на грудь, ответил угрюмый. - Да, вы ж знаете, со мной можно по-простому, без утайки, - подбадривая, хлопнул тростью мужика по плечу Некрасов. – Ну, так как? Хорошо вам живется? Первый что-то промычал, а второй начал всхлипывать. - Ну, так если плохо, так и говорите – плохо, а ежели хорошо, то говорите – хорошо! - Хорошо нам, барин. - А вчерась вроде плохо было? - Нет, барин, хорошо, - стиснув зубы, отвечал мужик. - Загадочная душа, - рассмеялся Некрасов, - С лета вас расспрашиваю, и понять не могу, говорите, что хорошо, а ведь видно, что плохо, мне врать не надо, вы когда хорошо, отвечайте – хорошо, барин, а когда… Второй мужик закричал страшным голосом, и проломив плетень, побежал огородами, пока крик его не стих где-то у оврага. - Разве ж это от хорошей жизни? – с грустной улыбкой, покачал головой Некрасов. – Вот, я и узнать-то у тебя хочу, мужик, тебе хорошо?
Пушкин в Болдино В комнату поэта косыми лучами проникал оранжевый свет, перо не переставая скрипело по бумаге, а Александр Сергеевич, сам того не замечая, часто барабанил ногой по столу. Вдруг буквы начали исчезать, и Пушкин, вскочив из-за стола, бросился на балкон, круша хлипкие дверцы. - Черни-и-ил! - угрожающе взревел Александр Сергеевич, пугая все Болдино. - Да, ты пьешь их, что ли, ирод! - закричала Арина Родионовна, рассыпавшая от испуга сушеные яблочки, что несла в подоле. Пушкин быстро удалился с балкона, и из комнаты еще снова заскрипело перо. - Последний литр отнес, - озабочено обратился к няне слуга Никита Козлов. – Если к вечеру новые повозкой с города не доставят, не знаю, что делать будем… - В могилу нас сведет, - мрачно отозвалась Арина Родионовна. – Не чернилами, так перьями, почитай все гуси отсюда до Нижнего Новгорода уже все лысые ходют. - Дописа-а-ал! – оглушил новостью с балкона поэт, скрылся в комнате, и перо завизжало оттуда еще громче. - Черти его в жопу итят, этими стихами проклятыми! – выругалась няня, рассыпавшая только что собранные яблочки. - Перо-о-о! – появился и исчез на балконе Пушкин, и Козлов бросился в дом. - Дописа-а-ал! – объявил Александр Сергеевич, когда слуга вышел обратно во двор. - Никак привыкнуть не могу, каждый раз вздрагиваю, и голосом-то не своим басит, - помогая собирать яблочки, жаловался Козлов. - Да, как к такому привыкнешь, как сюда приедет, словно с цепи срывается, в Петербурге, бывает, неделями в койке валяется, а тут... Пушкин выскочил во двор, и пронесся мимо наворачивая круги. Повис на ветке, и сделав подъем-переворот, вызвал листопад. - Очей очарование! Багрец! Золото! Октябрь уж наступил! – выкрикивал Александр Сергеевич, закидывая в себя яблочки из няниного передника. - Охолонись, бешенный, - взмолилась Арина Родионовна, но Пушкин уже умчался. - Дописа-а-ал! – вскоре разнеслось над Болдино. - Хоть бы балкон выдержал, - перекрестилась няня. Крылов на балу Ужин недавно закончился, и теперь гости неуверенно топтались в бальной зале, не спеша танцевать. Пасмурный ноябрь за окном и съеденная пища не располагали к движениям и разговорам, и вечер угрожал стать скучным. - Позвольте-ка, - внезапно оживился юноша в гусарском мундире, исполненный бакенбардов. – Ведь я за столом видел нашего знаменитого писателя Ивана Андреевича Крылова! - Где же он? Как любопытно, – зашептались гости, не то чтобы сильно заинтересованные, но готовые к легким развлечениям. - Да пожалуй, что по-прежнему за столом, пройдемте, полюбопытствуем, я имел честь беседовать с ним ранее на приемах, и вы знаете, господа, он пребольшой оригинал. Дамы и преимущественно молодежь двинулись за гусаром обратно в обеденную, где действительно обнаружили баснописца, дремавшим в глубоком кресле. Свечи отнесли в бальную, и частью затушили, так что зала покрылась полумраком и походила на таинственную пещеру. - Иван Андреевич, Иван Андреевич, - позвал гусар писателя, но тот даже не пошевелился. Затем юноша в мундире учтивым жестом попросил трость, и легонько потыкал Крылова в пузо. Баснописец заворчал, и поерзал. - Какой гнусный одор от него, - картавя, на французский манер, произнесла одна из дам, прикрывая нос надушенным платочком. Одни последовали ее примеру, другие с поспешили помахать веерами. - Иван Андреевич! Иван Андреевич! - все сильнее вонзая трость в большой живот, кричал гусар. Крылов очнулся и спросонья нелепо замотал головой, так что щеки его заколыхались. Осознав угрозу, он попытался перехватить трость пухлыми ладошками, чем вызвал смех средь публики. - Полюбуйтесь, вот наш русский Эзоп! – торжествовал победу гусар. - Из-з-з ж-ж-оп, - угрожающе зашипел Крылов, пытаясь подняться из кресла, но потерпел неудачу. - Блестящее остроумия, Иван Андреевич! – перекрикивал волну смеха, молодой человек. - Не побалуете ли наше общество новой басней? - Пш-ш-шел на хр-р-р, мартышка, - сжав зубы, и снова вцепляясь в подлокотники кресла, прорычал Крылов. - Блестяще, блестяще, Иван Андреевич. Что я вам говорил, дамы и господа?! Каков оригинал! Бояться излишне, он не в состоянии встать, - продолжал тыкать тростью гусар, не зная, что еще спросить. - Господа! – с отдышкой влетел в сумрачную обеденную уже пожилой слуга. – Там, ох, там… В бальной… Ух… Николай Михайлович Карамзин сломал ногу при мазурке! - Как любопытно! Шарман! – заспешило общество, покинуть залу. Иван Андреевич, раскачивая тело, попытался сделать рывок, и встать с кресла, но без сил повалился обратно. - А впрочем, сломает и вторую, - промолвил Крылов и крепко уснул. Рерих медитирует Николай Константинович уже вставал, и закрывал окно, но промозглый осенний сквозняк все равно находил щели и дул по ногам. Шумно гоняя по ноздрям насморк, Рерих пытался дышать глубоко и ровно, раздражался и страшно кашлял. - Нижайше прошу вас простить, о, всеблагой, - с полупоклоном вошла секретарша-индуска. – Вы просили известить вас о времени для рисования… - Без меня ничего не можете? Дело-то не хитрое! Слева розовая краска, справа сиреневая. Хватит ума треугольники нарисовать?! - С вашего благословения, всеблагой… - склоняясь ниже ответила индуска. - Да, и с ним не сможешь, - махнул рукой Рерих, возвращаясь к медитации, потом приоткрыл один глаз. – Ты чего не испаряешься? - Знаю, что дела земные, не должны мешать высоким помыслам, но в прошлый раз вы так ругались… - протянула секретарша увесистую пачку писем. - Давай сюда, дверь закрой - весь сморщившись, вырвал корреспонденцию Рерих, и начал бурчать себе под нос. – В хижине родились, не закрывают… Что тут у нас… От НКВД, ясно, от великой масонской ложи востока, понятно, тайный орден Розенкрейцеров, прости Господи дебилов, еще бы газету выпустили, от японского посольства, такого нам не надо, налоговое управление США, в горах достанут, это кто не знаю, это не знаю, вот это тяжелое, может деньги. Николай Константинович посмотрел конверт на просвет, и разочарованно бросил в кучу к остальным. Потом, не отрывая седалища, постарался дотянуться до ближайшей подушечки. - Все чакры отморозишь. - Миллион извинений, всеблагой, - снова открыла дверь секретарша. – К вам паломники. - Не принимаю, - из крайне неприглядной позы, прокряхтел Рерих. До подушечки оставались считаные сантиметры, стоило только еще немного протянуть палец. - Они проделали долгий путь, чтобы испить из источника вашей мудрости, всеблагой, - поднося подушечку, и усаживая Рериха, говорила индуска. - Они внесли щедрые пожертвования. - 30 секунд, - Николай Константинович, выпрямил спину, и полузакрыл глаза, чтоб одновременно выглядеть мудрее и наблюдать за эффектом. Пройдя от дверей два шага молодая пара в потертой альпинистской одежде, замерла в благоговении. - Всеблагой медитирует, - прокомментировала секретарша. - Грязи с собой нанесли, - указывая на следы, буркнул Рерих. - Как нам очиститься, учитель? – в экстазе вскричала женщина. - Ноги вытирать, как, как, - передразнил Николай Константинович. Индуска выпроводила ошарашенных от явившегося им откровения посетителей, и тихо закрыла дверь. Во всем Тибете наступила тишина. Рерих шумно вдохнул, выдохнул, и уже почти очистил голову от мыслей, когда сверху на его лысину звонко шлепнулась капля, и стремительно побежала холодным ручьем за воротник. - Мать твою в лотос, - прошипел Рерих. Просветление что-то не шло. ©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|