Здавалка
Главная | Обратная связь

И эти губы, и глаза зеленые

Джером Сэлинджер

 

Перевод: Нора Галь

 

Когда зазвонил телефон, седовласый мужчина не без

уважительности спросил молодую женщину, снять ли трубку --

может быть, ей это будет неприятно? Она повернулась к нему и

слушала словно издалека, крепко зажмурив один глаз от света;

другой глаз оставался в тени -- широко раскрытый, но отнюдь не

наивный и уж до того темно-голубой, что казался фиолетовым.

Седовласый просил поторопиться с ответом, и женщина

приподнялась -- неспешно, только-только что не равнодушно -- и

оперлась на правый локоть. Левой рукой отвела волосы со лба.

-- О господи, -- сказала она. -- Не знаю. А по-твоему как

быть?

Седовласый ответил, что, по его мнению, снять ли трубку,

нет ли, один черт, пальцы левой руки протиснулись над локтем,

на который опиралась женщина, между ее теплой рукой и боком,

поползли выше. Правой рукой он потянулся к телефону. Чтобы

снять трубку наверняка, а не искать на ощупь, надо было

приподняться, и затылком он задел край абажура. В эту минуту

его седые, почти совсем белые волосы были освещены особенно

выгодно, хотя, может быть, и чересчур ярко. Они слегка

растрепались, но видно было, что их недавно подстригли --

вернее, подровняли. На висках и на шее они, как полагается,

были короткие, вообще же гораздо длиннее, чем принято, пожалуй

даже, на "аристократический" манер.

-- Да? -- звучным голосом сказал он в трубку.

Молодая женщина, по-прежнему опершись на локоть, следила

за ним. В ее широко раскрытых глазах не отражалось ни тревоги,

ни раздумья, только и видно было, какие они большие и

темно-голубые.

В трубке раздался мужской голос -- безжизненный и в то же

время странно напористый, почти до неприличия взбудораженный:

-- Ли? Я тебя разбудил?

Седовласый бросил быстрый взгляд влево, на молодую

женщину.

-- Кто это? -- спросил он. -- Ты, Артур?

-- Да, я. Я тебя разбудил?

-- Нет-нет. Я лежу и читаю. Что-нибудь случилось?

-- Правда я тебя не разбудил? Честное слово?

-- Да нет же, -- сказал седовласый. -- Вообще говоря, я

уже привык спать каких-нибудь четыре часа...

-- Я вот почему звоню, Ли: ты случайно не видал, когда

уехала Джоана? Ты случайно не видал, она не с Эленбогенами

уехала?

Седовласый опять поглядел влево, но на этот раз не на

женщину, которая теперь следила за ним, точно молодой

голубоглазый ирландец-полицейский, а выше, поверх ее головы.

-- Нет, Артур, не видал, -- сказал он, глядя в дальний

неосвещенный угол комнаты, туда, где стена сходилась с

потолком. -- А разве она не с тобой уехала?

-- Нет, черт возьми. Нет. Значит, ты не видал, как она

уехала?

-- Да нет, по правде говоря, не заметил. Понимаешь, Артур,

по правде говоря, я вообще сегодня за весь вечер ни черта не

видел. Не успел я переступить порог, как в меня намертво

вцепился этот болван -- то ли француз, то ли австриец, черт его

разберет. Все эти паршивые иностранцы только и ждут, как бы

вытянуть из юриста даровой совет. А что? Что случилось? Джоанна

потерялась?

-- О черт. Кто ее знает. Я не знаю. Ты же знаешь, какова

она, когда налакается и ей не сидится на месте. Ничего я не

знаю. Может быть, она просто...

-- А Эленбогенам ты звонил? -- спросил седовласый.

-- Звонил. Они еще не вернулись. Ничего я не знаю. Черт, я

даже не уверен, что она уехала с ними. Знаю только одно. Только

одно, черт подери. Не стану я больше ломать себе голову. Хватит

с меня. На этот раз я твердо решил. С меня хватит. Пять лет.

Черт подери.

-- Послушай, Артур, не надо так волноваться, -- сказал

седовласый. -- Во-первых, насколько я знаю Эленбогенов, они

наверняка взяли такси, прихватили Джоанну и махнули на

часок-другой в Гринвич-Вилледж. Скорее всего, они все трое

сейчас ввалятся...

-- У меня такое чувство, что она развлекается там на кухне

с каким-нибудь сукиным сыном. Такое у меня чувство. Она, когда

налакается, всегда бежит на кухню и вешается на шею

какому-нибудь сукиному сыну. Хватит с меня. Клянусь богом, на

этот раз я твердо решил. Пять лет, черт меня...

-- Ты откуда звонишь? -- спросил седовласый. -- Из дому?

-- Вот-вот. Из дому. Мой дом, мой милый дом. О черт.

-- Слушай, не надо так волноваться... Ты что... ты пьян,

что ли?

-- Не знаю. Почем я знаю, будь оно все проклято.

-- Ну погоди, ты вот что. Ты успокойся. Ты только

успокойся, -- сказал седовласый. -- Господи, ты же знаешь

Эленбогенов. Скорей всего, они просто опоздали на последний

поезд. Скорей всего, они с Джоанной в любую минуту ввалятся к

тебе с пьяными шуточками и...

-- Они поехали домой.

-- Откуда ты знаешь?

-- От девицы, на которую они оставили детей. Мы с ней вели

весьма приятную светскую беседу. Мы с ней закадычные друзья,

черт подери. Нас водой не разольешь.

-- Ну, ладно. Ладно. Что из этого? Может, ты все-таки

возьмешь себя в руки и успокоишься? -- сказал седовласый. --

Наверно, они все прискачут с минуты на минуту. Можешь мне

поверить. Ты же знаешь Леону. Уж не знаю, что это за

чертовщина, но, когда они попадают в Нью-Йорк, всех их сразу

одолевает это самое коннектикутское веселье, будь оно неладно.

Ты же сам знаешь.

-- Да, да. Знаю. Знаю. А, ничего я не знаю.

-- Ну, конечно, знаешь. Попробуй представить себе, как

было дело. Эти двое, наверно, просто силком затащили Джоанну...

-- Слушай. Ее сроду никому никуда не приходилось тащить

силком. И не втирай мне очки, что ее кто-то там затащил.

-- Никто тебе очки не втирает, -- спокойно сказал

седовласый.

-- Знаю, знаю! Извини. О черт, я с ума схожу. Нет, я

правда тебя не разбудил? Честное слово?

-- Если б разбудил, я бы так и сказал, -- ответил

седовласый. Он рассеянно выпустил руку женщины. -- Вот что,

Артур. Может, послушаешься моего совета? -- Свободной рукой он

взялся за провод под самой трубкой. -- Я тебе серьезно говорю.

Хочешь выслушать дельный совет?

-- Д-да. Не знаю. А, черт, я тебе спать не даю. И почему я

просто не перережу себе...

-- Послушай меня, -- сказал седовласый. -- Первым делом,

это я тебе серьезно говорю, ложись в постель и отдохни.

Опрокинь стаканчик чего-нибудь покрепче на сон грядущий,

укройся...

-- Стаканчик? Ты что, шутишь? Да я, черт подери, за

последние два часа, наверно, больше литра вылакал. Стаканчик! Я

уже до того допился, что сил нет...

-- Ну ладно, ладно. Тогда ложись в постель, -- сказал

седовласый. -- И отдохни, слышишь? Подумай, ну что толку вот

так сидеть и мучиться?

-- Да, да, понимаю. Я бы и не волновался, ей-богу, но ведь

ей нельзя доверять! Вот клянусь тебе. Клянусь, ей ни на волос

нельзя доверять. Только отвернешься, и... А-а, что говорить...

Проклятье, я сума схожу.

-- Ладно. Не думай об этом. Не думай. Может ты сделать мне

такое одолжение? -- сказал седовласый. -- Попробуй-ка выкинуть

все это из головы. Похоже, ты... честное слово, по-моему, ты

делаешь из мух и...

-- А знаешь, чем я занимаюсь? Знаешь, чем я занимаюсь?!

Мне очень совестно, но сказать тебе, чем я, черт подери,

занимаюсь каждый вечер, когда прихожу домой? Сказать?

-- Артур, послушай, все это не...

-- Нет, погоди. Вот я тебе сейчас скажу, будь оно все

проклято. Мне просто приходится держать себя за шиворот, чтоб

не заглянуть в каждый стенной шкаф, сколько их есть в квартире

-- клянусь! Каждый вечер, когда я прихожу домой, я так и жду,

что по углам прячется целая орава сукиных сынов. Какие-нибудь

лифтеры! Рассыльные! Полицейские!..

-- Ну, ладно. Ладно, Артур. Попробуй немного успокоиться,

-- сказал седовласый. Он бросил быстрый взгляд направо: там на

краю пепельницы лежала сигарета, которую закурили раньше, до

телефонного звонка. Впрочем, она уже погасла, и он не

соблазнился ею. -- Прежде всего, -- продолжал он в трубку, -- я

тебе сто раз говорил, Артур: вот тут-то ты и совершаешь самую

большую ошибку. Ты понимаешь, что делаешь? Сказать тебе? Ты как

нарочно -- я серьезно говорю, -- ты просто как нарочно себя

растравляешь. В сущности, ты сам внушаешь Джоанне... -- Он

оборвал себя на полуслове. -- Твое счастье, что она молодец

девочка. Серьезно тебе говорю. А по-твоему, у нее так мало

вкуса, да и ума, если уж на то пошло...

-- Ума! Да ты шутишь? Какой там у нее, к черту, ум! Она

просто животное!

Седовласый раздул ноздри, словно ему вдруг не хватило

воздуха.

-- Все мы животные, -- сказал он. -- По самой сути все мы

-- животные.

-- Черта с два. Никакое я не животное. Я, может быть,

болван, бестолочь, гнусное порождение двадцатого века, но я не

животное. Ты мне этого не говори. Я не животное.

-- Послушай, Артур. Так мы ни до чего не...

-- Ума захотел. Господи, знал бы ты, до чего это смешно.

Она-то воображает, будто она ужасная интеллектуалка. Вот где

смех, вот где комедия. Читает в газете театральные новости и

смотрит телевизор, покуда глаза на лоб не полезут, значит,

интеллектуалка. Знаешь, кто у меня жена? Нет, ты хочешь знать,

кто такая моя жена? Величайшая артистка, писательница,

психоаналитик и вообще величайший гений во всем Нью-Йорке,

только еще не проявившийся, не открытый и не признанный. А ты и

не знал? О черт, до чего смешно, прямо охота перерезать себе

глотку. Мадам Бовари, вольнослушательница курсов при

Колумбийском университете. Мадам...

-- Кто? -- досадливо переспросил седовласый.

-- Мадам Бовари, слушательница лекций на тему "Что нам

дает телевидение". Господи, знал бы ты...

-- Ну ладно, ладно. Не стоит толочь воду в ступе, --

сказал седовласый. Повернулся и, поднеся два пальца к губам,

сделал женщине знак, что хочет закурить. -- Прежде всего, --

сказал он в трубку, -- черт тебя разберет, умный ты человек, а

такта ни на грош. -- Он приподнялся, чтобы женщина могла за его

спиной дотянуться до сигарет. -- Серьезно тебе говорю. Это

сказывается и на твоей личной жизни, и на твоей...

-- Ума захотел! Фу, помереть можно! Боже милостивый! А ты

хоть раз слыхал, как она про кого-нибудь рассказывает, про

какого-нибудь мужчину? Вот выпадет у тебя минутка свободная,

сделай одолжение, попроси, чтобы она тебе описала кого-нибудь

из своих знаковых. Про каждого мужчину, который попадается ей

на глаза, она говорит одно и то же: "Ужасно симпатичный". Пусть

он будет распоследний, жирный, безмозглый, старый...

-- Хватит, Артур, -- резко перебил седовласый. -- Все это

ни к чему. Совершенно ни к чему. -- Он взял у женщины зажженную

сигарету. Она тоже закурила. -- Да, кстати, -- сказал он,

выпуская дым из ноздрей, -- а как твои сегодняшние успехи?

-- Что?

-- Как твои сегодняшние успехи? Выиграл дело?

-- Фу, черт! Не знаю. Скверно. Я уже собирался начать

заключительную речь, и вдруг этот Лисберг, адвокат истца,

вытащил откуда-то дуру горничную с целой кучей простынь в

качестве вещественного доказательства, а простыни все в пятнах

от клопов. Брр!

-- И чем же кончилось? Ты проиграл? -- спросил седовласый

и опять глубоко затянулся.

-- А ты знаешь, кто сегодня судил? Эта старая баба

Витторио. Черт его разберет, почему у него против меня зуб. Я и

слова сказать не успел, а он уже на меня накинулся. С таким не

сговоришь, никаких доводов не слушает.

Седовласый повернул голову и посмотрел, что делает

женщина. Она взяла со столика пепельницу и поставила между

ними.

-- Так ты проиграл, что ли? -- спросил он в трубку.

-- Что?

-- Я спрашиваю, дело ты проиграл?

-- Ну да. Я еще на вечере хотел тебе рассказать. Только не

успел в этой суматохе. Как по-твоему, шеф полезет на стену?

Мне-то плевать, но все-таки как по-твоему? Очень он взбесится?

Левой рукой седовласый стряхнул пепел на край пепельницы.

-- Не думаю, что шеф непременно полезет на стену, Артур,

-- сказал он спокойно. -- Но, уж надо полагать, и не

обрадуется. Знаешь, сколько времени мы заправляет этими тремя

паршивыми гостиницами? Еще папаша нашего Шенли основал...

-- Знаю, знаю. Сынок мне рассказывал уже раз пятьдесят, не

меньше. Отродясь не слыхивал ничего увлекательнее. Так вот, я

проиграл это треклятое дело. Во-первых, я не виноват. Чертов

псих Витторио с самого начала травил меня, как зайца. Потом

безмозглая дура горничная вытащила эти простыни с клопами...

-- Никто тебя не винит, Артур, -- сказал седовласый. -- Ты

хотел знать мое мнение -- очень ли обозлится шеф. Вот я и

сказал тебе откровенно...

-- Да знаю я, знаю... Ничего я не знаю. Кой черт! В

крайнем случае могу опять податься в военные. Я тебе говорил?

Седовласый опять повернулся к женщине -- может быть, хотел

показать, как терпеливо, даже стоически он все это выслушивает.

Но она не увидела его лица. Она нечаянно опрокинула коленом

пепельницу и теперь поспешно собирала пепел в кучку; она

подняла глаза секундой позже, чем следовало.

-- Нет, Артур, ты мне об этом не говорил, -- сказал

седовласый в трубку.

-- Ну да. Могу вернуться в армию. Еще сам не знаю.

Понятно, я вовсе этого не жажду и не пойду на это, если сумею

выкрутиться по-другому. Но, может быть, все-таки придется. Не

знаю. По крайней мере, можно будет забыть обо всем на свете.

Если мне опять дадут тропический шлем, и большущий письменный

стол, и хорошую сетку от москитов, может быть, это будет не так

уж...

-- Вот что, друг, хотел бы я вправить тебе мозги, --

сказал седовласый. -- Очень бы я этого хотел. Ты до черта... Ты

ведь вроде неглупый малый, а несешь какой-то младенческий

вздор. Я тебе это от души говорю. Из пустяка раздуваешь невесть

что...

-- Мне надо от нее уйти. Понятно? Еще прошлым летом надо

было все кончить, тогда был такой разговор -- ты это знаешь? А

знаешь, почему я с нею не порвал? Сказать тебе?

-- Артур. Ради всего святого. Этот наш разговор совершенно

ни к чему.

-- Нет, погоди. Ты слушай. Сказать тебе, почему я с ней не

порвал? Так вот, слушай. Потому что мне жалко ее стало. Чистую

правду тебе говорю. Мне стало ее жалко.

-- Ну, не знаю. То есть, я хочу сказать, тут не мне

судить, -- сказал седовласый. -- Только, мне кажется, ты

забываешь одно: ведь Джоанна взрослая женщина. Я, конечно, не

знаю, но мне кажется...

-- Взрослая женщина! Да ты спятил! Она взрослый ребенок,

вот она кто! Послушай, вот я бреюсь -- нет, ты только послушай,

-- бреюсь, и вдруг здрасьте, она зовет меня через всю квартиру.

Я недобрит, морда вся в мыле, иду смотреть, что у нее там

стряслось. И знаешь, зачем она меня звала? Хотела спросить, как

по-моему, умная она или нет. Вот честное слово! Говорю тебе,

она жалкое существо. Сколько раз я смотрел на нее спящую, и я

знаю, что говорю. Можешь мне поверить.

-- Ну, тебе виднее... я хочу сказать, тут не мне судить,

-- сказал седовласый. -- Черт подери, вся беда в том, что та

ничего не делаешь, чтобы исправить...

-- Мы не пара, вот и все. Коротко и ясно. Мы совершенно

друг другу не подходим. Знаешь, что ей нужно? Ей нужен

какой-нибудь здоровенный сукин сын, который вообще не станет с

ней разговаривать, -- вот такой нет-нет да и даст ей жару,

доведет до полнейшего бесчувствия -- и пойдет преспокойно

дочитывать газету. Вот что ей нужно. Слаб я для нее, по всем

статьям слаб. Я знал, еще когда мы только поженились, клянусь

богом, знал. Вот ты хитрый черт, ты так и не женился, но

понимаешь, перед тем как люди женятся, у них иногда бывает

вроде озарения: вот, мол, какая будет моя семейная жизнь. А я

от этого отмахнулся. Отмахнулся от всяких озарений и

предчувствий, черт дери. Я слабый человек. Вот тебе и все.

-- Ты не слабый. Только надо шевелить мозгами, -- сказал

седовласый и взял у молодой женщины зажженную сигарету.

-- Конечно, я слабый! Конечно, слабый! А, дьявольщина, я

сам знаю, слабый я или нет! Не будь я слабый человек, неужели,

по-твоему, я бы допустил, чтобы все так... А-а, что об этом

говорить! Конечно, я слаб... Господи боже, я тебе всю ночь

спать не даю. И какого дьявола ты не повесишь трубку? Я

серьезно говорю. Повесь трубку, и все.

-- Я вовсе не собираюсь вешать трубку, Артур. Я хотел бы

тебе помочь, если это в человеческих силах, -- сказала

седовласый. -- Право же, ты сам себе худший...

-- Она меня не уважает. Господи боже, да она меня и не

любит. А в сущности, в самом последнем счете и я тоже больше ее

не люблю. Не знаю. И люблю, и не люблю. Всяко бывает. То так,

то эдак. О черт! Каждый раз, как я твердо решаю положить этому

конец, вдруг почему-то оказывается, что мы приглашены куда-то

на обед, и я должен где-то ее встретить, и она является в белых

перчатках, или еще в чем-нибудь таком... Не знаю. Или я начинаю

вспоминать, как мы с ней в первый раз поехали в Нью-Хейвен на

матч принстонцев с йельцами. И только выехали, спустила шина, а

холод был собачий, и она светила мне фонариком, пока я

накачивал эту треклятую шину... ты понимаешь, что я хочу

сказать. Не знаю. Или вспомнится... черт, даже неловко...

вспомнятся дурацкие стихи, которые я ей написал, когда у нас

только-только все начиналось. "Чуть розовеющая и лилейная, и

эти губы, и глаза зеленые... " Черт, даже неловко... Эти

строчки всегда напоминали мне о ней. Глаза у нее не зеленые...

у нее глаза как эти проклятые морские раковины, чтоб им... но

все равно, мне вспоминается... не знаю. Что толку говорить? Я с

ума схожу. И почему ты не повесишь трубку? Серьезно...

-- Я совсем не собираюсь вешать трубку, Артур. Тут только

одно...

-- Как-то она купила мне костюм. На свои деньги. Я тебе не

рассказывал?

-- Нет, я...

-- Вот так взяла и пошла к Триплеру, что ли, и купила мне

костюм. Сама, без меня. О черт, я что хочу сказать, есть в ней

что-то хорошее. И вот забавно, костюм пришелся почти впору.

Надо было только чуть сузить в бедрах... брюки... да

подкоротить. Черт, я хочу сказать, есть в ней что-то хорошее...

Седовласый послушал еще минуту. Потом резко обернулся к

женщине. Он лишь мельком взглянул не нее, но она сразу поняла,

что происходит на другом конце провода.

-- Ну-ну, Артур. Послушай, этим ведь не поможешь, --

сказал он в трубку. -- Этим не поможешь. Серьезно. Ну,

послушай. От души тебе говорю. Будь умницей, разденься и ложись

в постель, ладно? И отдохни. Джоанна скорей всего через минуту

явится. Ты же не хочешь, чтобы она застала тебя в таком виде,

верно? И вместе с ней скорей всего ввалятся эти черти

Эленбогены. Ты же не хочешь, чтобы вся эта шатия застала тебя в

таком виде, верно? -- Он помолчал, вслушиваясь. -- Артур! Ты

меня слышишь?

-- О господи, я тебе всю ночь спать не даю. Что бы я ни

делал, я...

-- Ты мне вовсе не мешаешь, -- сказал седовласый. -- И

нечего об этом думать. Я же тебе сказал, я теперь сплю часа

четыре в сутки. Но я бы очень хотел тебе помочь, дружище, если

только это в человеческих силах. -- Он помолчал. -- Артур! Ты

слушаешь?

-- Ага. Слушай. Вот что. Все равно я тебе спать не даю.

Можно я зайду к тебе и выпью стаканчик? Ты не против?

Седовласый выпрямился и свободной рукой взялся за голову.

-- Прямо сейчас? -- спросил он.

-- Ну да. То есть если ты не против. Я только на минутку.

Просто мне хочется пойти куда-то и сесть, и... не знаю. Можно?

-- Да, отчего же. Но только, Артур, я думаю, не стоит, --

сказал седовласый и опустил руку. -- То есть я буду очень рад,

если ты придешь, но, уверяю тебя, сейчас ты должен взять себя в

руки, и успокоиться, и дождаться Джоанну. Уверяю тебя. Когда

она прискачет домой, ты должен быть на месте и ждать ее. Разве

я не прав?

-- Д-да. Не знаю. Честное слово, не знаю.

-- Зато я знаю, можешь мне поверить, -- сказал седовласый.

-- Слушай, почему бы тебе сейчас не лечь в постель и не

отдохнуть, а потом, если хочешь, позвони мне опять. То есть

если тебе захочется поговорить. И не волнуйся ты! Это самое

главное. Слышишь? Ну как, согласен?

-- Ладно.

Седовласый еще минуту прислушивался, потом опустил трубку

на рычаг.

-- Что он сказал? -- тотчас спросила женщина.

Седовласый взял с пепельницы сигарету -- выбрал среди

окурков выкуренную наполовину. Затянулся, потом сказал:

-- Он хотел прийти сюда и выпить.

-- О боже! А ты что?

-- Ты же слышала, -- сказал седовласый, глядя на женщину.

-- Ты сама слышала. Разве ты не слыхала, что я ему говорил? --

Он смял сигарету.

-- Ты был изумителен. Просто великолепен, -- сказала

женщина, не сводя с него глаз. -- Боже мой, я чувствую себя

ужасной дрянью.

-- Да-а, -- сказал седовласый. -- Положение не из легких.

Уж не знаю, насколько я был великолепен.

-- Нет-нет. Ты был изумителен, -- сказала женщина. -- А на

меня такая слабость нашла. Просто ужасная слабость. Посмотри на

меня.

Седовласый посмотрел.

-- Да, действительно, положение невозможное, -- сказал он.

-- То есть все это настолько неправдоподобно...

-- Прости, милый, одну минутку, -- поспешно сказала

женщина и перегнулась к нему. -- Мне показалось, ты горишь! --

Быстрыми, легкими движениями она что-то смахнула с его руки. --

Нет, ничего. Просто пепел. Но ты был великолепен. Боже мой, я

чувствую себя настоящей дрянью.

-- Да, положение тяжелое. Он, видно в скверном...

Зазвонил телефон.

-- А черт! -- выругался седовласый, но тотчас снял трубку.

-- Да?

-- Ли? Я тебя разбудил?

-- Нет, нет.

-- Слушай, я подумал, что тебе будет интересно. Сию минуту

ввалилась Джоанна.

-- Что? -- переспросил седовласый и левой рукой заслонил

глаза, хотя лампа светила не в лицо ему, а в затылок.

-- Ага. Вот только что ввалилась. Прошло, наверно, секунд

десять, как мы с тобой кончили разговаривать. Вот я и решил

тебе позвонить, пока она в уборной. Слушай, Ли, огромное тебе

спасибо. Я серьезно -- ты знаешь, о чем я говорю. Я тебя не

разбудил, нет?

-- Нет, нет. Я как раз... нет, нет, -- сказал седовласый,

все еще заслоняя глаза рукой, и откашлялся.

-- Ну вот. Получилось, видно, так: Леона здорово напилась

и закатила истерику, и Боб упросил Джоанну поехать с ними еще

куда-нибудь выпить, пока все не утрясется. Я-то не знаю. Тебе

лучше знать. Все очень сложно. Ну и вот, она уже дома. Какая-то

мышиная возня. Честное слово, это все подлый Нью-Йорк. Я вот

что думаю: если все наладится, может, мы снимем домик

где-нибудь в Коннектикуте. Не обязательно забираться уж очень

далеко, но куда-нибудь, где можно жить по-людски, черт возьми.

Понимаешь, у нее страсть -- цветы, кусты и всякое такое. Если

бы ей свой садик и все такое, она, верно, с ума сойдет от

радости. Понимаешь? Ведь в Нью-Йорке все наши знакомые -- кроме

тебя, конечно, -- просто психи, понимаешь? От этого и

нормальный человек рано или поздно поневоле спятит. Ты меня

понимаешь?

Седовласый все не отвечал. Глаза его за щитком ладони были

закрыты.

-- Словом, я хочу сегодня с нею об этом поговорить. Или,

может быть, завтра утром. Она все еще немножко не в себе.

Понимаешь, в сущности, она ужасно славная девочка, и если нам

все-таки еще можно хоть как-то все наладить, глупо будет не

попробовать. Да, кстати, я заодно попытаюсь уладить эту гнусную

историю с клопами. Я уж кое-что надумал. Ли, как по-твоему,

если мне прямо пойти к шефу и поговорить, могу я...

-- Извини, Артур, если ты не против, я бы...

-- Ты только не думай, я не потому тебе звоню, что

беспокоюсь из-за моей дурацкой службы или что-нибудь в этом

роде. Ничего подобного. В сущности, меня это мало трогает, черт

подери. Просто я подумал, если бы удалось не слишком лезть вон

из кожи и все-таки успокоить шефа, так дурак я буду...

-- Послушай, Артур, -- прервал седовласый, отнимая руку от

лица, -- у меня вдруг зверски разболелась голова. Черт ее

знает, с чего это. Ты извинишь, если мы сейчас кончим?

Потолкуем утром, ладно? -- Он слушал еще минуту, потом положил

трубку.

Женщина тотчас начала что-то говорить, но он не ответил.

Взял с пепельницы не докуренную ею сигарету и поднес было к

губам, но уронил. Женщина хотела помочь ему отыскать сигарету

-- еще прожжет что-нибудь, -- но он сказал, чтобы она, ради

всего святого, сидела смирно, -- и она убрала руку.





©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.