 |
|
Глава двадцать шестая
Эван пытался опередить страх. В его воображении страх представлялся как бегущая следом за ним черная злая волна, которая остановит его сердце, если ей удастся настичь его.
Проскочив мимо сестер, он повалил их, как кегли, и побежал дальше, вламываясь в двери пожарных выходов, отчего они, открываясь, с грохотом врезались в стены. Он чувствовал надвигающийся хаос и изо всех сил старался, чтобы страх его не догнал.
Увидев открывающуюся застекленную дверь офиса доктора Редфилда, он резко затормозил, скрипя по линолеуму больничными тапочками.
Он уловил кусок разговора.
– Приходи завтра, Энтони, и мы поговорим о твоей матери.
Из кабинета косолапой походкой вышел здоровенный парень с несчастным лицом. Эван проскочил мимо него, проигнорировав недовольный взгляд, брошенный ему вслед, и ввалился в кабинет.
Кавардак в кабинете Редфилда был одной из немногих вещей, которые оставались неизменными в любых обстоятельствах, осознал Эван. Когда бы он к нему ни пришел, в кабинете всегда были разбросанные в беспорядке бумаги, побитые молью кресла, стонущие под тяжестью академических трудов по психиатрии книжные полки и сам доктор, сидящий в своем потертом кожаном кресле за захламленным столом.
Редфилд удивленно посмотрел поверх очков на влетевшего в кабинет Эвана.
– Эй, Эван, где пожар? – он заглянул в расписание. – У нас с тобой встреча только через час.
Эван молитвенно сложил трясущиеся руки. Страх снова поднялся в нем, когда он выговорил:
– Мои тетради! Где мои чертовы тетради?
– Тетради? – повторил Редфилд. – Весь материал для чтения находится в комнате для занятий, если только у тебя…
– Мои дневники! – взорвался Эван. – Где они? Что вы с ними сделали? – Он лихорадочно оглядывал комнату. – Они что, где-то здесь? Они у вас?
Лицо Редфилда помрачнело, и он вздохнул, покачав головой, когда понял, о чем его спрашивает Эван. В дверях появился запыхавшийся краснолицый охранник, державший одну руку на дубинке.
– Доктор, – прохрипел он, бросив на Эвана тяжелый взгляд. – Все в порядке? Этот пациент носится по коридорам, переполошив всех.
– Все нормально, Митч, – печально ответил Редфилд. – Я сам разберусь.
Охранник и Эван несколько секунд смотрели в глаза друг другу, и Эван внезапно понял, что именно этот Митч был одним из тех двух охранников, которые несколько лет назад пытались оттащить от него отца. Дверь закрылась, и Эван остался наедине с доктором.
– Мне казалось, что мы с этим разобрались, Эван, – начал Редфилд. – Если ты снова начинаешь настаивать на существовании этих так называемых «дневников», то, боюсь, твое состояние снова ухудшилось. Возможно, это даже можно назвать рецидивом.
– О чем вы? – Пальцы Эвана сцепились в узел. – Просто скажите мне, где они.
Доктор вздохнул и покачал головой.
– Мне тяжело снова повторять это, но ты должен смириться с правдой. Тетрадей не существует и никогда не существовало.
Слова Редфилда были подобны ушату ледяной воды, и Эван невольно отшатнулся, ошеломленный этим открытием.
– Нет, – слабым голосом сказал он. – Это неправда…
– Дневники были частью придуманного мира, созданного твоим сознанием для того, чтобы справиться с чувством вины. Это был твой способ преодоления ответственности за тот несчастный случай. За смерть Кейли Миллер.
При упоминании имени Кейли Эван почувствовал слабость в ногах и тяжело сел в кресло. Щеки его горели.
Доктор продолжил спокойным, осторожным голосом:
– Подумай сам, Эван. Ты унаследовал психоз своего отца. Ты придумал несуществующую болезнь, создал фикцию – все эти путешествия во времени, альтернативные реальности, построенные на различных событиях с колледжами, тюрьмами, параличом… Дневники были краеугольным камнем этих заблуждений.
Эван попытался ответить, но его голос был слабым и глухим.
– Но мне… мне нужны эти дневники. Без них я не смогу привести все в порядок.
Он закрыл глаза. Теперь его страх находился с ним в этой комнате, клубился на периферии его зрения. Эван чувствовал себя так, будто его тело налилось горячей свинцовой тяжестью. Его руки и ноги тряслись.
– Они нужны мне.
Редфилд нахмурился.
– Ты мне напоминаешь своего отца. Знаешь, когда я занимался его случаем, он постоянно спрашивал меня о семейном фотоальбоме. Он вопил, требуя этот альбом, несмотря на то, что у него его никогда не было. Это был всего лишь плод его воображения. Фантом.
Эван вздрогнул. Голос Редфилда затухал, доносясь до него словно через вату.
– Фотографии… – повторил он.
– Эван? – тревожно спросил доктор, подойдя к креслу. – Ты в порядке?
– Фотографии, – снова повторил Эван, его глаза закатились, и он упал на потертый, грязный ковер маленького захламленного кабинета Редфилда.
Эван то приходил в себя, то снова терял сознание, как волна, приливающая к берегу и бегущая назад, в море, спокойно и ритмично, как сердцебиение, проблески сознания приходили маленькими всплесками, завершаясь теплой бесчувственной пустотой. Он воспринимал действительность разрозненными картинами: Редфилд зовет Митча в кабинет, бриллиантовый блеск фонарика, светящего ему в глаза, и запах лаборатории, колеса тележки мягко клацают по кафельному полу.
Его снова засунули в томографический сканер и прогнали машину по всем параметрам, просвечивая его череп, чтобы разглядеть содержащиеся там тайны, как рассматривают кольца на срезе дерева. Сенсоры сканера медленно крутились вокруг его головы по закольцованной орбите, делая карту каждого дюйма его измученного мозга. Эван наблюдал, как они кружат над его головой, принося с собой быстрые поцелуи боли, легкие, как крылья бабочки, горячие прикосновения. В углах глаз Эван видел легкие подрагивания и мерцания мертвой памяти, как отсвет давно сгоревшей, далекой звезды.
Вкус мягких губ Кейли…
Сладкий запах свежеиспеченных вафель из маминой духовки…
Ярость, обнаженная, как огонь, и его кулак соприкасается с челюстью Томми…
Привязанный к железной кровати Ленни…
Еще один Ленни, целующий Кейли…
Мерзко улыбающийся Томми…
Еще один Томми, улыбающийся тепло и человечно…
Покрашенная в блондинку, усталая мама в тюремной комнате свиданий…
Еще одна мама, шепчущая предостережения и подключенная к системе жизнеобеспечения…
Воспоминания сталкивались и отскакивали друг от друга, сливаясь и меняя формы, превращаясь в хаотическое нагромождение полуснов-полуяви.
Мама с монтировкой…
Тампер, Хайди, Змей, Хантер, Кейли…
Томми, плачущий, как ребенок…
Кричащая на него через прутья решетки Кейли…
Свалка, кинотеатр, школа, общежитие…
Протыкающий его железным прутом Редфилд…
Картер, Джейсон, Гвен, мама, Джордж, Кейли…
Машущий ему рукой Джейсон в конце коридора…
Кейли, Кейли, Кейли, Кейли, Кейли и Кейли…
Эван погрузился в сон, лежа в сканере, как в большом механическом коконе.
Он проснулся позже, в своей палате, под утро. В полумраке он сидел и смотрел в темный прямоугольник окна. Отражение его лица висело в нем бледным пятном. Эван уставился в глаза своего двойника и читал в них полную потерю надежды и одиночество. Даже в самые адские моменты в тюрьме или в те моменты беспомощности, когда он был прикован к инвалидному креслу, Эван умудрялся нащупать тончайшую ниточку веры.
Но сейчас впервые он почувствовал себя полностью пойманным тем миром, который сам и создал.
Время от времени окно начинало подрагивать по углам, мерцая, как искаженная картинка в телевизоре, и когда это происходило, Эвану казалось, что он слышит звуки, похожие на голоса, эхом доносившиеся из какого-то другого времени или места.
После инцидента, происшедшего в кабинете доктора, Эван находился под постоянным наблюдением Митча – куда бы он ни пошел, санитар всегда был неподалеку.
После завтрака, во время которого Эван едва прикоснулся к еде, Митч поджидал его.
– Телефонный звонок, – без предисловий сказал он. – Пойдем.
В кабинете, расположенном за комнатой для занятий, находились пустой стол, стул и телефон, серый и без кнопок. Снятая трубка лежала на столе, и Эван удивленно на нее уставился.
– Это тебя, – сказал Митч. Эван сел и поднял ее.
– Алло?
– О, Эван, – в голосе матери были слезы и усталость. – С тобой все в порядке?
Еще одно пятно задрожало на периферии его зрения, и он сморгнул его.
– Со мной все в порядке, мам. Я просто… растерян.
– Я знаю, – вздохнула мать. – Я хотела сказать, что приду тебя навестить сегодня. Меня попросил прийти доктор Редфилд.
Эван почувствовал облегчение.
– Я рад. Я хочу увидеть тебя, мам. Я хочу выйти отсюда.
Длинная пауза на другом конце.
– Я знаю, что ты хочешь, малыш, но доктор говорит, что это будет не так быстро.
Его рука сжала трубку, и мгновение Эван боролся с желанием расплакаться от злости.
Он ответил спокойно, зная, что Митч внимательно за ним наблюдает:
– Ему лучше знать. Я просто хочу поправиться.
Она издала приглушенный всхлип.
– Могу ли я принести тебе что-нибудь? «Мои дневники? Но Редфилд сказал, что у меня их никогда не было, так?»
– Мне бы хотелось… фотографию. Я по тебе скучаю, и все такое. Ты не могла бы принести мне фотоальбом?
В мозгу Эвана начал зреть план.
– Доктор Редфилд предупредил меня, что, возможно, ты попросишь меня о чем-то таком, – вздохнула она. – Ты был слишком мал, чтобы помнить, но твой отец, он… Когда он заболел, то сжег их все однажды ночью. Я смогла сохранить только старые любительские фильмы, которые он наснимал.
– А я могу их посмотреть?
– Не знаю. Надо спросить доктора. – Она снова шмыгнула носом, сдерживая рыдания. – Скоро увидимся. Я люблю тебя
– Я тоже тебя люблю, мама.
Андреа помедлила у входа в клинику и нервно переступила с ноги на ногу, глубоко затянувшись сигаретой. В горле у нее запершило, и она закашлялась, с хрипом выдохнув дым. Внезапно ее затошнило от запаха никотина. Она швырнула сигарету на землю и покрутила головой, отгоняя это ощущение. Ей нужно быть собранной ради сына, а не думать о том, когда она сможет выкурить еще одну сигарету. Она решительно залезла в сумочку, достала оттуда сигареты и зажигалку и швырнула их в урну. Затем наклонилась, чтобы поднять стоявшую у ног картонную коробку, и вошла в клинику.
Редфилд ожидал ее у приемного покоя.
– Привет, Андреа. Хорошо выглядите.
– Я только что бросила курить.
– Это хорошо. Пройдемте ко мне в кабинет?
Она заколебалась.
– Я бы хотела поговорить с сыном… Он вздохнул.
– Он присоединится к нам через несколько минут. Думаю, нам сначала стоит посмотреть на результаты сканирования.
– Вы уже их видели? – Андреа старалась не выдать своего беспокойства.
– Еще нет. Мне казалось, что нам следует вместе посмотреть их.
Они прошли по коридорам клиники мимо комнаты для занятий и поста дежурной сестры.
Она кивнула.
– Утром я разговаривала с Эваном.
– Да, мне сказали. Вы не заметили какой-нибудь разницы в его поведении или разговоре?
– Нет. Мне показалось, он чем-то расстроен. Он сказал, что растерян.
– После приступа это вполне естественно. Мы узнаем гораздо больше, сравнив серии томографических снимков.
Доктор указал на картонный ящик.
– Принесли что-то для него?
– Он хотел посмотреть фотоальбомы, но, боюсь, у нас их не осталось.
Редфилд кивнул, и она продолжила:
– Здесь фильмы, которые в свое время снял Джейсон. Я не была уверена в том, что мне стоит их приносить сюда, но вы сказали, что это для него хорошо…
– С этим действительно абсолютно все в порядке, Андреа.
Они подошли к кабинету, и доктор открыл дверь, пропуская ее вперед.
– Эти фильмы – часть его жизни, и навязчивая идея Эвана не будет сломлена, пока он не поймет, что историю нельзя изменить.
Редфилд сел, и Андреа последовала его примеру.
– Мне хотелось бы посмотреть эти фильмы сначала самому, и надеюсь, что мне удастся найти в них что-нибудь, что могло бы убедить его в том, что прошлое – это прошлое…
Редфилд указал на старый портативный кинопроектор, стоящий на полке стеллажа.
– Я не хочу потерять его, как потеряла Джейсона, – тихо сказала Андреа.
Доктор выглядел смущенным.
– Психология сильно продвинулась вперед за тринадцать лет, Андреа. Теперь существуют методы лечения, которые нам были просто недоступны, когда Джейсон был у нас.
Она не ответила, и Редфилд застучал по клавишам компьютера, выводя на экран снимки томографа. То, что он увидел, заставило его поежиться.
– О, Господи, нет, – выдохнул он. Андреа нервно перебирала пальцами, стараясь не кусать от волнения ногти.
– Не виляйте, доктор, – сказала она, не скрывая своего страха. – Просто скажите, и все.
Редфилд работал клиническим психологом и неврологом уже более двадцати лет, и у него бывали пациенты, не поддающиеся лечению, как, например, Джейсон, которые доживали свои последние дни в безумии, но до сих пор каждый такой диагноз доктор считал своей личной неудачей. Несмотря на профессиональную дистанцию, которую он держал с пациентами клиники, Редфилду нравился Эван, и он надеялся, что ему удастся вернуть парня к нормальной жизни. Но то, что он увидел на экране монитора, убедило его в том, что этого никогда не случится. Большие темные комки какого-то вещества испещрили мозжечок Эвана рваными дорожками, подобно разрывам на ткани.
– Кровоизлияние… – начал он натянуто. – Массивное нейронное повреждение внешнего мозгового вещества. Этот вид повреждения неоперабелен и неизлечим.
Редфилд покачал головой.
– На самом деле я удивлен, что у него вообще сохранились какие-либо моторные функции…
Едва он сказал эти слова, как тут же пожалел о них, услышав плач Андреа.
– Мне очень жаль.
В коридоре у кабинета стоял, прислонившись спиной к стене, Эван и слушал их разговор.
Ему удалось скрыться от наблюдения Митча и прибыть вовремя, чтобы последовать за матерью к офису Редфилда. «Док не даст мне посмотреть эти фильмы, – понял он, когда услышал прогнозы доктора. – Мне надо сыграть на этом и найти другой способ». Он сделал несколько шагов назад, а потом снова пошел вперед, якобы только что появившись, надевая фальшиво-спокойную улыбку.
Когда он вошел в кабинет, Редфилд поднял глаза и увидел изможденное, усталое лицо молодого человека, что не увязывалось с приподнятым настроением, которое он пытался демонстрировать.
– Привет, мам. Ты не забыла принести мне те забавные старые домашние фильмы, которые мы когда-то снимали?
Он намеренно отвернулся, дав матери пару секунд, чтобы вытереть слезы и взять себя в руки.
Андреа кивнула.
– Д-да, они здесь. Доктор заученно улыбнулся.
– Присаживайся, Эван. Давай поговорим о твоем самочувствии.
Эван послушно сел, сохраняя беззаботный вид, и позволил Редфилду говорить, так как на столе перед ним лежала мятая коробка, которую принесла с собой его мать.
Он старался не смотреть на нее, прикидывая в уме все возможные варианты.
«Это последний шанс», – подумал он.
></emphasis>
Ночью Эван вернулся в кабинет Редфилда. Интерьеры клиники он теперь знал, как свои пять пальцев, и для него не составило труда пробраться по коридору, не попав на глаза дежурным сестрам. Дверь поддалась, когда он как следует нажал на нее плечом, и замок сломался.
Стены маленького кабинета все еще хранили дневное тепло. Эван закрыл дверь и придвинул к ней кресло, затем осторожно пересек кабинет и взял со стола коробку.
«Треборн Э.» – было написано на ней быстрым почерком доктора Редфилда. Эван улыбнулся.
Желание Редфилда все каталогизировать было явным и заметным во всем. Улыбка превратилась в гримасу, когда стена перед его глазами внезапно дрогнула, а вместе с этим до него дошел отзвук эха. Эван крепко зажмурился, прогоняя боль. Время и память раскручивались вокруг него. Снаружи зазвенел сигнал тревоги, и он увидел стаккато вспышек света от фонарей охранников. Кто-то отдал приказ отдаленным, неясным голосом, и свет фонарей рассеялся по сторонам. Эван открыл ящик и начал рыться в его содержимом; радостное возбуждение охватило его, когда пальцы нащупали бобину кинопленки. Он поколебался, когда мимо кабинета пробежала чья-то тень, и увидел свое отражение в стекле диплома, висящего на дальней стене. Уставившийся на него двойник дрожал и грозился уплыть из поля зрения. Из его носа текла черная струйка крови и капала на рубашку. Эван отогнал боль прочь и старался игнорировать давление, появившееся внутри черепа, – постоянное тупое пульсирование, будто ему сжали голову тисками. Схватив со стола Редфилда лист бумаги, Эван залез под деревянный стол с коробкой и ручкой. Он почувствовал внезапное желание задокументировать то, что делает; вероятно, ему хотелось, чтобы в случае неудачи мать хотя бы попыталась понять его мотивы.
Он проговаривал вслух то, что записывал: «Если вы это нашли, значит, мой план не сработал, и я, скорее всего, мертв, но если мне удастся вернуться к началу всего этого, то, может быть, я смогу ее спасти…»
И снова боль впилась в его мозг, и кровь еще сильнее потекла из ноздрей, капая на бумагу. Сердце Эвана панически застучало, и, несмотря на то что он изо всех сил пытался не обращать внимания на усиливающиеся спазмы и вибрации вокруг него, он почувствовал, как в него впились холодные когти страха.
Изучив пленки в коробке, он достал одну из них с прилепленной пожелтевшей бумажкой. Эван узнал почерк отца и прочитал на стакере свое имя, написанное черным фломастером.
Единственный, последний шанс.