XIV. ДВЕНАДЦАТОЕ ВАНДЕМЬЕРА
Утром двенадцатого вандемьера стены домов запестрели афишами, предписывавшими всем солдатам национальной гвардии явиться в свои секции, которым угрожали террористы, то есть Конвент. В девять часов секция Лепелетье провозгласила свои заседания непрерывными, заявила о своем неповиновении и принялась собирать людей по всему Парижу. Конвент, поддавшись на провокацию, делал то же самое. Его глашатаи разъезжали по улицам, успокаивая граждан и поднимая патриотический дух тех, кому вручили оружие. Странные колебания ощущались в воздухе, колебания, которые свидетельствуют в больших городах о лихорадочном возбуждении и являются симптомом важных событий. Было ясно, что мятежные секции перешли все допустимые границы и теперь речь шла уже не о том, чтобы убедить и образумить секционеров, а сокрушить их. Ни один из дней Революции еще не начинался с таких грозных предзнаменований: ни 14 июля, ни 10 августа, ни даже 2 сентября. Около одиннадцати часов утра все почувствовали, что час пробил и пора брать инициативу в свои руки. Видя, что секция Лепелетье стала штабом мятежников, Конвент решил разоружить ее и приказал генералу Мену выступить против секционеров с достаточно значительной войсковой частью и пушками. Генерал прибыл из Саблона и проехал через весь Париж. И тогда он воочию увидел то, о чем не подозревал, а именно, что ему придется иметь дело со знатью и богатой буржуазией — одним словом, с теми, чье мнение обычно является законом. Надо было стрелять не по рабочим предместьям, как он предполагал. Речь шла о Вандомской площади, улице Сент-Оноре, бульварах и Сен-Жерменском предместье. Герой первого прериаля проявил нерешительность тринадцатого вандемьера. Он все же выступил, но поздно и замедленно. Чтобы сдвинуть его с места, пришлось прислать к нему депутата Лапорта. Между тем весь Париж ждал исхода этого важного поединка. К несчастью, секцию Лепелетье возглавлял человек (мы познакомились с ним во время его визита в Конвент и беседы с вождем шуанов), который достаточно быстро Принимал решения, в то время как Мену был слаб и нерешителен в своих действиях. Лишь в восемь часов вечера генерал Вердье получил приказ генерала Мену сформировать левую колонну из шестидесяти гренадеров Конвента, ста человек батальона департамента Уаза и двадцати кавалеристов, выступить против секции Лепелетье, а также захватить левую сторону улицы Дочерей Святого Фомы и ждать там дальнейших приказаний. Лишь только войско Вердье вступило на улицу Вивьен, как на пороге монастыря Дочерей святого Фомы, где заседала секция Лепелетье, показался Морган; он вывел сто гренадеров-секционеров и приказал им зарядить свои ружья. Гренадеры Моргана подчинились без колебаний. Вердье отдал такой же приказ своему войску, но в ответ послышался ропот. — Друзья, — вскричал Морган, обращаясь к солдатам Конвента, — мы не станем стрелять первыми, но, как только начнется стрельба, не ждите от нас пощады: раз Конвент хочет войны, он ее получит. Гренадеры попытались что-то сказать в ответ. Вердье крикнул: — Прекратить разговоры в строю! Воцарилась тишина. Он приказал кавалеристам вытащить сабли из ножен, а пехотинцам — взять оружие к ноге. Солдаты повиновались. Тем временем центральная колонна приближалась по улице Вивьен и правая колонна — по улице Нотр-Дам-де-Виктуар. Все собрание превратилось в вооруженную силу: около тысячи человек вышли из монастыря и выстроились перед портиком. Морган встал на десять шагов впереди всех со шпагой в руке. — Граждане, — обратился он к своим солдатам-секционерам, — большинство из вас — женатые люди, отцы семейств, следовательно, на мне лежит ответственность за множество жизней, и, как бы мне ни хотелось отплатить смертью за смерть этим кровожадным членам Конвента, которые обезглавили моего отца и расстреляли моего брата, я приказываю вам, во имя ваших жен и детей, не открывать огня! Если же кто-то из наших врагов хотя бы раз выстрелит — вы видите, я стою на десять шагов впереди вас, — он погибнет от моей руки. Эти слова прозвучали среди глубочайшей тишины: прежде, чем произнести их, Морган поднял шпагу в знак того, что собирается говорить. Таким образом, ни одно слово не ускользнуло от внимания секционеров и патриотов. Не было ничего проще, чем ответить на эту речь тройным залпом — справа, слева и с улицы Вивьен — и таким образом свести ее к пустой браваде. Морган, служивший отличной мишенью, непременно был бы убит. Каково же было всеобщее удивление, когда вместо приказа «Огонь!», который все ожидали услышать, и последующего тройного залпа, они увидели, как депутат Лапорт, посовещавшись с генералом Мену, направился к Моргану, в то время как генерал крикнул своим солдатам, уже собравшимся стрелять: — К ноге! Этот второй приказ был исполнен столь же неукоснительно, как и первый. Однако удивление еще больше возросло, когда перебросившись с депутатом Лапортом несколькими фразами, Морган вскричал: — Я пришел сюда только для того, чтобы воевать, так как полагал, что мы будем драться. Раз уж дело сводится к комплиментам и уступкам, это касается заместителя председателя; я же удаляюсь. Вложив шпагу в ножны, он встал в ряды секционеров. Заместитель председателя также вышел вперед. После десятиминутных переговоров между гражданами де Лало, Лапортом и Мену войска пришли в движение. Часть секционеров обогнула монастырь Дочерей святого Фомы и направилась к улице Монмартр. Республиканцы отходили в сторону Пале-Рояля. Но едва лишь войска Конвента скрылись из вида, как секционеры вернулись во главе с Морганом и разом закричали: — Долой две трети! Долой Конвент! Этот возглас, прозвучавший на сей раз из монастыря Дочерей святого Фомы, тут же был подхвачен во всех районах Парижа. Две-три церкви, в которых уцелели колокола, ударили в набат. Эти зловещие звуки, которых не слышали в городе уже три-четыре года, напугали парижан сильнее, чем пушечный грохот. Это возвращалась на крыльях ветра религиозная и политическая реакция. В одиннадцать часов вечера, одновременно с давно не звучавшим набатом, в зал заседаний Конвента пришло известие о результате похода генерала Мену. Заседание не объявляли закрытым, но зал к этому времени опустел. Теперь все депутаты вернулись, теряясь в догадках и не в силах поверить, что столь четкий приказ окружить и разоружить секцию Лепелетье обернулся дружеской беседой, после которой все спокойно разошлись. Когда же они узнали, как, вместо того чтобы уйти домой, секционеры вернулись на то же место и бросили вызов Конвенту, осыпая его из монастыря, словно из крепости, оскорблениями, Шенье устремился к трибуне. Мари Жозеф, озлобленный суровым обвинением, преследовавшим его до самой смерти и даже на том свете, обвинением в том, что он из зависти позволил казнить своего брата Андре, неизменно был сторонником самых жестких и неотложных мер. — Граждане! — вскричал он. — Я не в силах поверить этому сообщению! Отступление перед лицом врага — это несчастье, отступление перед бунтовщиками — это измена. Прежде чем сойти с этой трибуны, я хочу выяснить, существует ли еще воля большинства французского народа и намерены ли с ней считаться, или же мы должны покориться власти секционеров, хотя именно мы являемся государственной властью. Я требую, чтобы правительство обязали немедленно отчитаться перед собранием в том, что происходит в Париже. В ответ на этот решительный призыв послышались возгласы одобрения. Предложение Шенье было единодушно принято.
©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|