Главная | Обратная связь

III. СЕЙОНСКИЙ КАРТЕЗИАНСКИЙ МОНАСТЫРЬ

 

Путешественник увидел, что статуя, которую он искал, находится в нише справа от ворот. Заставив свою лошадь приблизиться к стене и приподнявшись на стременах, он дотянулся до подножия статуи; между ним и стенками ниши был небольшой промежуток; он засунул туда руку, нащупал кольцо, потянул его на себя и скорее угадал, чем услышал, дрожащий звук звонка. Он проделал это движение три раза, а затем прислушался. Ему показалось, что к двери приближаются осторожные шаги.

— Кто там? — послышался голос.

— Тот, кто явился от имени пророка, — ответил путешественник.

— Какого пророка?

— Того, что оставил свой плащ ученику.

— Как того звали?

— Елисей.

— Какому царю должны повиноваться сыны Израиля?

— Иегу!

— Какой дом они должны истребить?

— Дом Ахава.

— Вы пророк или ученик?

— Я ученик, но я прибыл, чтобы быть посвященным в пророки.

— Тогда добро пожаловать в Божий дом!

Как только были произнесены эти слова, железные петли, на которых держались двери, бесшумно подались, глухие засовы отодвинулись без скрипа, выйдя из своих скоб, и как по волшебству ворота тихо отворились.

Всадник въехал под свод, и ворота закрылись. Человек, столь неторопливо отворивший и так быстро захлопнувший их, подошел к гостю, пока тот спешивался. Приезжий оглядел его с любопытством: монах был в длинном белом одеянии картезианцев, и его лицо было скрыто под капюшоном; он взял лошадь под уздцы, очевидно искренне желая оказать всаднику услугу, а не для того, чтобы ему угодить. Между тем путешественник отвязал мешок с поклажей, достал из седельной кобуры пистолеты и засунул их за пояс, рядом с теми, что уже там были.

Он огляделся вокруг и, не видя ни проблеска света, не слыша ни звука, спросил:

— Братьев, видимо, нет?

— Они в отъезде, — сказал монах.

— Вы ждете их сегодня ночью?

— Я надеюсь, что они вернутся сегодня, но жду их только будущей ночью. Путешественник на миг задумался. Отсутствие монахов, казалось, вызвало у него досаду.

— Я не могу поселиться в городе, — сказал он, — боюсь привлечь к себе внимание, даже если меня не узнают. Могу ли я подождать братьев здесь?

— Да, если вы дадите честное слово, что не будете пытаться отсюда выйти.

— Я его даю.

Тем временем в темноте показалась фигура другого монаха, который, по мере приближения к ним, рассеивал мрак своей белой рясой. Он, несомненно, занимал в братстве второстепенное место, ибо первый монах бросил ему поводья лошади, сказав тоном скорее приказа, чем просьбы, чтобы тот отвел ее в конюшню. Затем, протягивая руку незнакомцу, он объяснил:

— Вы понимаете, отчего мы не зажигаем света… Считается, что в монастыре никто не живет, разве что здесь обитают привидения, и свет нас бы выдал. Возьмите меня за руку и следуйте за мной.

Путешественник снял перчатку и взял монаха за руку. Это была мягкая рука, непривычная, как чувствовалось на ощупь, к трудам, лишающим ее изначальной аристократичности. При обстоятельствах, в каких оказался наш герой, важна любая деталь. Путешественнику было приятно узнать, что он имеет дело с человеком своего круга, и с этого момента он следовал за монахом с полным доверием. Пройдя по извилистым, погруженным в темноту коридорам, они вошли в ротонду, свет в которую падал сверху. Очевидно, это была трапезная монахов. Она была освещена несколькими свечами в канделябрах, подвешенных к стене. В большом камине пылал огонь; дрова были сухие и почти не дымили.

Монах предложил гостю стул со словами:

— Если брат устал — пусть он отдохнет; если брат голоден — ему сейчас подадут ужин; если брат хочет спать — его отведут в опочивальню.

— Я принимаю все это, — сказал приезжий, разминая свои изящные и в то же время крепкие руки и ноги, — стул, оттого, что устал; ужин, оттого что голоден; кровать, оттого что хочу спать. Но, с вашего позволения, дражайший брат, все это по очереди.

Он бросил свою широкополую шляпу на стол и провел рукой по своим вьющимся волосам, открыв широкий лоб; у него были красивые глаза и исполненное спокойствия лицо.

Вернулся монах, который отвел лошадь в конюшню, и на вопрос собрата ответил, что животному положили свежую солому и задали корма.

Затем, согласно полученному приказу, он расстелил на краю стола салфетку и разместил на ней бутылку вина, стакан, холодного цыпленка, паштет, а также столовый прибор — нож и вилку.

— Когда вам будет угодно приступить к трапезе, брат? — спросил монах путешественника, указывая рукой на накрытый стол.

— Сейчас же, — ответил тот.

Не вставая со стула, незнакомец придвинул его к столу и живо набросился на цыпленка, отрезав и положив себе на тарелку сначала ножку, а затем — крыло. Покончив с цыпленком, он съел немного паштета, потягивая мелкими глотками содержимое бутылки: дробя вино, как говорят гурманы. Все это время монах неподвижно стоял в нескольких шагах от него. Он не был любопытным, а приезжий хотел есть, поэтому ни один из них не произнес ни слова. Окончив трапезу, путешественник достал из кармана часы.

— Два часа, — сказал он, — нам придется еще два часа дожидаться рассвета.

Затем он обратился к монаху со словами:

— Если наши братья не вернутся этой ночью, нам следует ждать их только на следующую ночь, не так ли?

— Скорее всего, — отвечал монах. — Наши братья путешествуют днем только в случае крайней необходимости.

— Ну что ж, — сказал незнакомец, — из этих двух часов я подожду один час. Если в три часа братья не вернутся, вы проводите меня в мою комнату. До тех пор, если у вас есть дела, не церемоньтесь со мной. Вы принадлежите к ордену молчаливых, я же становлюсь речистым лишь с женщинами. Но ведь здесь их нет, не правда ли?

— Нет, — отвечал картезианец.

— Ну что ж, займитесь своими делами и предоставьте меня самому себе. Картезианец поклонился и вышел, оставив путешественника в одиночестве, но оеред уходом предусмотрительно поставил перед ним вторую бутылку вина.

Гость поклоном поблагодарил монаха за внимание и продолжал машинально потягивать вино небольшими глотками и есть запеченный паштет, отщипывая от него по кусочку.

— Если это обычная трапеза наших картезианцев, — пробормотал он, — то им не плохо живется: помар, пулярка, которыми славятся эти края, и паштет из болотного кулика… Все равно не хватает десерта.

Не успел он выразить это пожелание, как вошел монах, что уже позаботился о лошади и трапезе всадника, и внес на блюде кусок прекрасного саснажского сыра с зелеными прожилками, честь изобретения которого якобы принадлежит фее Мелюзине. Не будучи завзятым гурманом, путешественник, как мы видели, не остался безучастным к меню ужина. Он не сказал, подобно Брийа-Саварену: «Ужин без сыра — то же самое, что женщина без глаза», но, несомненно, подумал это.

В течение следующего часа он опорожнил бутылку помара и подобрал все крошки сыра кончиком ножа. Монах оставил его одного, и, следовательно, можно было от души предаваться этому занятию. Путешественник достал часы: было три часа.

Он огляделся в поисках звонка, не нашел его и уже собирался постучать ножом по стакану, но решил, что это было бы неуместной вольностью в обители почтенных монахов, столь радушно его принявших.

Вследствие этого, а также решив лечь спать, как он намеревался, он положил оружие на стол, чтобы его не заподозрили в злом умысле, и с непокрытой головой, с одним лишь охотничьим ножом на боку вступил в коридор, через который он раньше пришел в трапезную. На полпути он повстречал монаха, что ему прислуживал.

— Брат, — сказал тот путешественнику, — мы только что слышали два условных сигнала: братья уже близко; через пять минут они будут здесь, я как раз собирался вас предупредить.

— Ну что ж, — сказал приезжий, — пойдем им навстречу. Монах не стал возражать; он вернулся назад и вышел во двор; незнакомец шел вслед за ним. Второй монах отворил двустворчатые ворота, как сделал это перед путешественником, и теперь легко было услышать стремительно приближавшийся топот нескольких лошадей.

— Дорогу! Дорогу! — живо воскликнул монах, отталкивая путешественника и удерживая его рукой у стены.

Тотчас же люди и лошади с оглушительным грохотом влетели вихрем под свод: это были Соратники Иегу.

Путешественник подумал, что их кто-то преследует, но он ошибся.

 

IV. ПРЕДАТЕЛЬ

 

Ворота снова закрылись. Рассвет еще не наступил. Однако ночь была уже не такой темной. Путешественник с некоторым удивлением увидел, что Соратники Иегу привели с собой пленного. Он сидел верхом со скрученными за спиной руками и был привязан к лошади, которую двое Соратников держали под уздцы. Трое всадников въехали в ворота в один ряд. Скакавшие галопом лошади остановились только в глубине двора. Затем другие въехали во двор по двое и окружили этих всадников. Все спешились.

Пленник некоторое время сидел на лошади, но вскоре его опустили вниз.

— Позвольте мне поговорить с капитаном Морганом, — сказал путешественник монаху, который до сих пор заботился о нем. — Прежде всего необходимо, чтобы он узнал о моем приезде.

Монах прошептал несколько слов на ухо главарю, и тот быстро подошел к путешественнику.

— От лица кого вы прибыли? — спросил он.

— Следует ли отвечать традиционным образом или попросту сказать, от кого я действительно приехал?

— Если вы здесь, значит, вы исполнили все требования. Скажите же, от кого вы прибыли?

— Я прибыл от генерала Круглоголового.

— Вы привезли от него письмо?

— Вот оно.

Путешественник потянулся к карману, но Морган остановил его.

— Позже, — сказал он. — Сначала мы должны судить предателя и наказать его. Отведите пленного в зал совета, — прибавил Морган.

В это время послышался топот копыт, свидетельствующий о приближении второй группы всадников. Морган прислушался.

— Это наши братья, — сказал он. — Откройте ворота. Ворота открылись.

— Посторонитесь! — вскричал Морган.

Второй отряд из четырех всадников въехал почти столь же стремительно, как и первый.

— Вы привезли пленного? — крикнул человек, возглавлявший второй отряд.

— Да, — хором отвечали Соратники Иегу.

— А вы, — спросил Морган, — привезли протокол?

— Да, — отвечали разом четверо прибывших.

— Тогда все в порядке, — сказал Морган, — и правосудие сейчас свершится.

Вот что произошло.

Как мы уже говорили, несколько банд, известных под именем Соратников Иегу, или Мстителей, и даже под обоими именами, бесчинствовали в краю от Марселя до Безансона. Одна из них держалась в окрестностях Авиньона, другая — в районе Юры, наконец, третья обосновалась в Сейонском картезианском монастыре, там, где мы их и увидели.

Поскольку все молодые люди, входившие в состав этих банд, были из местных семей, они расходились и возвращались по домам, как только задуманный акт насилия был совершен, независимо от того, удался он или нет.

Четверть часа спустя наши грабители дилижансов уже разгуливали по городу в шляпе набекрень, с моноклем в глазу и тросточкой в руке. Они интересовались последними известиями и удивлялись невероятной дерзости смельчаков, не питавших почтения ни к чему, даже к деньгам Директории. Как же можно было заподозрить этих молодых людей, одни из которых были богаты, другие состояли в родстве с представителями верховной городской власти и принадлежали к местной знати, в том, что они занимались ремеслом разбойников с большой дороги? Впрочем, следует отметить, что их ни в чем не подозревали, но даже если бы кто-то их заподозрил, никто не взялся бы их разоблачать.

Однако правительство Франции с большим огорчением наблюдало, как его деньги, отклонившись от цели своего назначения, следовали по дороге в Бретань вместо того, чтобы следовать в Париж, и оседали в сундуках шуанов, а не в кассе Директории. Поэтому оно решило прибегнуть к хитрости в борьбе со своими врагами.

Согласно его распоряжению, в один из дилижансов, перевозивших деньги, сели семь или восемь жандармов в штатской одежде; они заранее перенесли в экипаж свои карабины и пистолеты, получив категорический приказ взять одного из грабителей живым. Это было сделано так ловко, что Соратники Иегу ни о чем не узнали. Экипаж, имевший вид почтенного дилижанса, набитого буржуа, отважно углубился в ущелья Кавайона, где его остановили восемь мужчин в масках; в ответ из глубины кареты раздались выстрелы; услышав их, Соратники Иегу догадались о ловушке; решив не ввязываться в бессмысленную борьбу, они пустили лошадей вскачь и благодаря резвости своих скакунов вскоре скрылись из вида. Однако у лошади одного из них пулей перебило бедро, и она рухнула, подмяв под себя всадника. Всадник, угодивший под лошадь, не смог убежать и был взят жандармами, которые, таким образом, выполнили порученную им двойную задачу: отстояли деньги правительства и захватили одного из тех, кто на них покушался.

Подобно средневековым свободным судьям, иллюминатам XVIII века и современным масонам, те, что становились Соратниками Иегу, перед этим подвергались жестоким испытаниям и давали страшные клятвы. Одной из них была присяга ни в коем случае, даже под пыткой, не выдавать собратьев. Если кто-либо из взятых в плен Соратников Иегу проявлял малодушие и называл имя хотя бы одного сообщника, правосудие миловало узника в награду за измену либо смягчала его наказание; в таком случае любой из Соратников Иегу имел право покарать предателя, вонзив ему в грудь кинжал.

Пленный, взятый на дороге между Марселем и Авиньоном (его прозвище было Гектор, а настоящее имя — де Фарта), долгое время не поддавался на обещания и угрозы, но в конце концов, обессилев от заточения, измученный лишением сна — худшей из всех пыток, узнанный под своим настоящим именем, в конце концов дал показания и назвал сообщников.

Но как только это получило огласку, на судей посыпался такой поток анонимных угроз, то письменных, то устных, что было решено перевести следствие на другой конец Франции, и для продолжения процесса был выбран город Нантюа, расположенный на окраине департамента Эн.

Когда узник со всяческими мерами предосторожности был отправлен в Нантюа, Соратники Иегу, обосновавшиеся в Сейонском картезианском монастыре, получили сообщение об измене и о переезде предателя.

«Именно вам, — говорилось в письме, — самым преданным братьям ордена, именно вашему вождю Моргану, наиболее дерзкому и отважному из всех нас, надлежит спасти этих Соратников, уничтожив изобличающий их протокол, а также совершив ужасный и показательный акт возмездия в отношении того, кто нас предал. Пусть его судят, приговорят к смерти, заколют кинжалом и выставят на всеобщее обозрение с карающим оружием в груди».

Этого жуткое поручение было только что исполнено Морганом.

Вместе с десятком Соратников он направился в Нантюа. Шестеро из них заткнули рот часовому, постучали в ворота тюрьмы и, приставив к горлу привратника пистолет, вынудили его открыть их. Проникнув в тюрьму, они заставили привратника и надзирателя провести их в камеру де Фарга, заперли обоих в этой камере, узника привязали к лошади, которую привели с собой, и ускакали во весь опор.

Тем временем четверо других схватили секретаря суда и заставили его отвести их в канцелярию, от которой у него был ключ и где он во время срочной работы порой трудился по ночам до утра. Они заставили его отдать им все судебные документы, все протоколы допросов, содержавшие показания обвиняемого с его подписью. Затем, чтобы сохранить репутацию этого секретаря суда, умолявшего не губить его и, возможно, не оказавшего должного сопротивления, они опорожнили два десятка картонных коробок и подожгли их, затем заперли дверь канцелярии, вернули ключ секретарю, отпустили его домой и тоже умчались галопом, увозя документы и дав канцелярии спокойно догореть.

Не стоит упоминать о том, что во время этого набега все Соратники были в масках.

Вот отчего второй отряд, въехавший во двор аббатства, прокричал: «Вы привезли пленного?» — и первый, ответив «Да», спросил: «А вы привезли протокол?» И вот почему, услышав утвердительный ответ, Морган произнес тоном, которому никто никогда не прекословил: «Тогда все в порядке и правосудие сейчас свершится».

 

V. СУД

 

Пленник, молодой человек лет двадцати двух — двадцати трех, был скорее похож на женщину, чем на мужчину, настолько он был белокож и хрупок. Он стоял с непокрытой головой, в одной рубашке, брюках и сапогах. Соратники схватили его в камере в том виде, в каком застали, и увезли, не дав ему ни минуты для сборов и размышлений.

Сначала он подумал, что его пришли освободить. Люди, спустившиеся в его камеру, несомненно были Соратниками Иегу, то есть разделяли его взгляды и принадлежали к тому же обществу, что и он. Но, когда ему связали руки, когда он увидел сквозь прорези масок испепеляющие взгляды, он понял, что попал в руки куда более грозных судей, чем прежние, к тем, кого он предал, и ему не приходится ждать ничего хорошего от тех, кого он намеревался погубить.

За всю дорогу он не задал ни одного вопроса, и никто не сказал ему ни слова. Первыми словами, что он услышал из уст своих судей, были те, что недавно произнес Морган. Пленник был очень бледен; но, кроме этого, ничто не выдавало его волнения.

По приказу Моргана лжемонахи пошли по монастырским галереям. Пленник шел первым между двумя Соратниками, державшими по пистолету в руке.

Пройдя галереи, они вошли в сад. В этой процессии из двенадцати человек в монашеском одеянии, тихо шествовавших в темноте, было нечто устрашающее. Все они направились к входу в подземелье. Один из тех, кто шел рядом с пленником, отодвинул камень; под камнем было кольцо; с его помощью он приподнял плиту, под которой начиналась лестница.

Узник на миг заколебался: все напоминало вход в гробницу. Два Соратника, шагавшие справа и слева от него, спустились первыми, затем они достали из расселины в камне два факела, чтобы освещать путь тем, кто собирался вступить под эти мрачные своды. Они высекли огонь, зажгли факелы и произнесли лишь одно слово:

— Спускайтесь! Пленник повиновался.

Все лжемонахи скрылись под сводом. Через три-четыре минуты они увидели перед собой решетку; один из них достал из кармана ключ и отпер ее.

Они оказались в усыпальнице монастыря.

В глубине склепа виднелась дверь старинной подземной часовни, превращенной Соратниками Иегу в зал совета. В середине возвышался стол, накрытый черным сукном; двенадцать резных скамей, на которые садились картезианцы, когда служили панихиду, стояли вдоль стен часовни. На столе виднелись чернильница, несколько перьев и тетрадь для записей; две железные скобы торчали из стены, подобно рукам, готовым принять факелы; их и поместили туда.

Каждый из двенадцати судей уселся на отдельную скамью. Пленника посадили на табурет у одного конца стола; по другую сторону стола стоял приезжий — единственный, кто не был в монашеской рясе и маске.

Морган взял слово:

— Господин Люсьен де Фарга, — промолвил он, — по собственной ли воле, без принуждения с чьей-либо стороны вы заявили нашим братьям с Юга о своем желании вступить в наше общество и после установленных испытаний стали его членом под именем Гектора?

Молодой человек кивнул в знак согласия.

— Это произошло всецело по моей воле, без какого-либо принуждения, — сказал он.

— Вы приняли традиционную присягу и, следовательно, вам было известно, какая ужасная кара постигает тех, кто ее нарушает?

— Я знал об этом, — ответил узник.

— Вы знали, что всякий Соратник, который выдал, пусть даже под пыткой, имена своих сообщников, приговаривается к смертной казни и что это наказание свершается без отсрочки и промедления, как только изменнику представлены доказательства его вины?

— Я знал об этом.

— Что же заставило вас нарушить клятву?

— Я не смог выдержать так называемой пытки лишением сна. Я сопротивлялся в течение пяти ночей, на шестую ночь я попросил убить меня, что означало дать мне уснуть. Мне не захотели оказать эту милость. Я искал какого-нибудь способа лишить себя жизни, но мои тюремщики приняли столь тщательные меры предосторожности, что я ничего не придумал. На следующую ночь я не выдержал!.. Я пообещал им сделать признание на следующий день в надежде, что мне дадут поспать, но они потребовали, чтобы я признался немедленно. И тогда, отчаявшись, вне себя от бессонницы, опираясь на двух мужчин, которые не давали мне уснуть стоя, я пробормотал четыре имени: имена господина де Валенсоля, господина де Баржоля, господина де Жава и господина де Рибье.

Один из монахов достал из кармана судебное дело, взятое в канцелярии, нашел страницу с показаниями и предъявил ее пленнику.

— Да, именно это, — сказал тот.

— А вашу подпись вы тоже узнаете? — спросил монах.

— Я узнаю ее, — ответил молодой человек.

— Нет ли каких-либо обстоятельств, смягчающих вашу вину? — спросил монах.

— Никаких, — ответил узник. — Я знал, ставя свою подпись под этой страницей, что тем самым подписываю свой смертный приговор, но мне хотелось спать.

— Не хотите ли вы о чем-нибудь попросить перед смертью?

— Только об одном.

— Говорите.

— У меня есть сестра; я ее люблю, и она меня обожает. Будучи сиротами, мы воспитывались и выросли вместе, никогда на разлучаясь. Я хотел бы написать сестре письмо.

— Вы можете это сделать; но вы напишете в конце письма постскриптум, который мы вам продиктуем.

— Благодарю, — произнес молодой человек. Он встал и поклонился.

— Не развяжете ли вы мне руки, — сказал он, — чтобы я мог писать.

Его желание было исполнено. Морган, говоривший с ним все это время, пододвинул к нему бумагу, перо и чернила. Молодой человек написал довольно твердым почерком почти целую страницу.

— Я закончил, господа, — сказал он. — Не угодно ли продиктовать мне постскриптум?

Морган подошел к узнику и придерживал страницу пальцем, пока тот писал.

— Вы готовы? — спросил он, кончив диктовать.

— Да, — отвечал юноша. Текст постскриптума гласил:

«Я умираю из-за того, что нарушил священную клятву, поэтому я признаю, что заслужил смертный приговор. Если ты хочешь предать мое тело земле, его положат сегодня ночью на базарной площади Бурка. Кинжал в моей груди будет свидетельствовать о том, что я стал жертвой не подлого убийства, а справедливого возмездия».

Затем Морган достал из-под рясы кинжал, лезвие и рукоятка которого были выкованы из одного куска стали. Кинжал имел форму креста, чтобы осужденный мог перед смертью поцеловать его вместо распятия.

— Если вы желаете, сударь, — сказал Морган, — мы окажем вам милость, позволив нанести себе удар собственной рукой. Вот кинжал. Чувствуете ли вы, что ваша рука достаточно тверда?

Юноша на миг задумался.

— Нет, — промолвил он, — я боюсь промахнуться.

— Хорошо, — сказал Морган. — Напишите адрес на письме для вашей сестры.

Юноша сложил письмо и написал: «Мадемуазель Диане де Фарга, в Ниме».

— Теперь, сударь, — сказал Морган, — мы даем вам десять минут для молитвы.

Старинный алтарь часовни еще сохранился, хотя и был поврежден. Осужденный преклонил перед ним колено. Между тем Соратники разорвали лист бумаги на двенадцать частей и на одной из них нарисовали кинжал. Двенадцать клочков положили в шляпу путешественника, который прибыл как раз вовремя и смог присутствовать при этом акте возмездия. Затем, прежде чем осужденный закончил молиться, каждый из мнимых монахов вытащил из шляпы обрывок бумаги. Тот, кому выпал жребий исполнить роль палача, не произнес ни слова; он лишь взял кинжал, лежавший на столе, и испробовал его острие на своем пальце. По истечении десяти минут молодой человек поднялся.

— Я готов, — сказал он.

Тогда, без колебаний и промедления, безмолвный и суровый монах, которому выпало исполнить приговор, подошел к нему и вонзил кинжал ему в грудь с левой стороны. Раздался жалобный крик, затем тело упало на плиты часовни, и все было кончено. Осужденный был мертв. Лезвие кинжала проникло в его сердце.

— Таким же образом, — провозгласил Морган, — погибнет всякий из членов нашего святого братства, кто нарушит свою клятву!

— Да будет так! — хором откликнулись все присутствовавшие при казни.

 

VI. ДИАНА ДЕФАРГА

 

Примерно в то же время, когда несчастный Люсьен де Фарга испустил последний вздох в подземной часовне Сейонского картезианского монастыря, почтовая карета, прибывшая в Нантюа, остановилась перед гостиницей «У дельфина».

Эта гостиница пользовалась в Нантюа и его окрестностях популярностью, обязанной взглядам ее владельца метра Рене Серве, известным всем.

Метр Рене Серве неведомо по каким причинам был роялистом. Благодаря удаленности Нантюа от больших многолюдных городов и особенно благодаря кроткому нраву его обитателей, почтенный Рене Серве смог пережить Революцию, не пострадав из-за своих взглядов, хотя они ни для кого не были тайной.

Притом необходимо отметить, что этот достойный человек сделал все, что было в его силах, для того чтобы навлечь на себя беду. Он не только сохранил прежнее название своей гостиницы «У дельфина», но вдобавок приказал на ее вывеске пририсовать к хвосту сказочной рыбы, вызывающе торчавшему над поверхностью моря, профиль бедного маленького принца, который четыре года томился в заточении в тюрьме Тампля и недавно, после термидорианского переворота, скончался там.

Поэтому все те, кто на двадцать льё в округе — а число таких людей было велико, — в департаменте Эн либо за его пределами разделял взгляды Рене Серве, приезжая в Нантюа, непременно останавливались в его гостинице и ни за что на свете не согласились бы поселиться в другом месте.

Итак, не стоит удивляться тому, что почтовая карета, у которой была остановка в Нантюа, высадила своих пассажиров у аристократичной гостиницы «У дельфина», расположенной напротив демократичного постоялого двора «Золотой шар».

Хотя еще не было и пяти часов утра, заслышав шум подъехавшей кареты, метр Рене Серве соскочил с кровати, натянул нижние штаны и белые чулки, надел домашние туфли и, набросив на себя лишь длинный халат из бумазеи, с хлопчатобумажным чепцом в руке, появился на пороге гостиницы в то самое время, когда молодая красивая особа лет восемнадцати-двадцати выходила из кареты.

Она была в черном одеянии и, юная и необыкновенно красивая, несмотря ни на что, путешествовала одна.

Девушка сделала быстрый реверанс в ответ на заискивающий поклон метра Рене Серве и, не дожидаясь, когда он предложит ей свои услуги, спросила, не найдется ли в его гостинице хорошего номера и туалетной комнаты.

Метр Рене назвал номер седьмой во втором этаже — лучший из тех, что у него были.

Проявляя нетерпение, девушка направилась к деревянной доске, где висели на гвоздях ключи и были указаны номера комнат, открывавшихся с помощью этих ключей.

— Сударь, — промолвила она, — не будете ли вы так добры проводить меня в мой номер? Мне нужно кое о чем вас спросить. Затем вы пришлете ко мне горничную.

Рене Серве низко поклонился и поспешил исполнить ее желание. Он шел впереди, а девушка следовала за ним. Когда они вошли в номер, путешественница закрыла за собой дверь, села на стул и решительно обратилась к хозяину гостиницы, который остался стоять:

— Метр Серве, я слышала о вас и потому знаю ваше имя. В течение всех этих кровавых лет, что мы пережили, вы оставались если не защитником, то приверженцем правого дела. Поэтому я остановилась именно у вас.

— Вы оказали мне честь, сударыня, — отвечал с поклоном хозяин гостиницы.

Она продолжала:

— Следовательно, я отброшу всякие недомолвки и предисловия, к которым прибегла бы в разговоре с человеком, чьи воззрения мне неизвестны или вызывали бы у меня сомнение. Я роялистка — это дает мне право на ваше участие. Вы роялист — это дает вам право на мое доверие. Я никого здесь не знаю, даже председателя суда, к которому у меня есть письмо от его свойственника из Авиньона. Поэтому вполне понятно, что я обращаюсь к вам.

— Я жду, сударыня, — отвечал Рене Серве, — когда вы изволите сказать, чем я могу служить вам.

— Вы слышали, сударь, что два или три дня тому назад в тюрьму Нантюа привезли молодого человека по имени Люсьен де Фарга?

— Увы! Да, сударыня; кажется, его даже собираются судить здесь или скорее в Бурке. Нас уверяли, что он входит в общество под названием «Соратники Иегу».

— Известна ли вам цель этого общества, сударь? — спросила девушка.

— Ее цель, как я полагаю, отнимать у правительства деньги и передавать их нашим друзьям из Вандеи и Бретани.

— Именно так, сударь, а правительство хотело бы обойтись с этими людьми как с заурядными грабителями!

— Я думаю, сударыня, — отвечал Рене Серве уверенным тоном, — что у наших судей хватит ума признать разницу между ними и злоумышленниками.

— Теперь перейдем к цели моего приезда. Было решено, что обвиняемому, то есть моему брату, в авиньонской тюрьме грозит какая-то опасность и его отвезут на другой конец Франции. Я хотела бы его увидеть. К кому следует обратиться, чтобы получить на это разрешение?

— Ну, конечно, к председателю суда, раз у вас есть к нему письмо, сударыня.

— Что это за человек?

— Осторожный, но, надеюсь, здравомыслящий. Я велю проводить вас к нему, как только вы пожелаете.

Мадемуазель де Фарга достала часы: было только полшестого утра.

— Не могу же я явиться к нему в такой час, — пробормотала она. — Прилечь? Мне вовсе не хочется спать.

Немного подумав, она спросила:

— Сударь, в какой части города находится тюрьма?

— Если сударыня пожелала бы пройтись в ту сторону, — сказал метр Серве, — я счел бы за честь проводить ее.

— Хорошо, сударь, прикажите подать мне чашку молока, кофе или чая, как вам будет угодно, и оденьтесь окончательно… Я хочу посмотреть на стены, где находится в заключении мой брат, в ожидании того, когда смогу попасть в тюрьму.

Хозяин гостиницы не возражал. В самом деле, это желание было вполне естественным; спустившись вниз, он приказал отнести юной путешественнице молоко и кофе. Через десять минут она спустилась и увидела, что метр Рене Серве, облачившийся в свой воскресный костюм, готов вести ее по улицам городка, который был основан монахом-бенедиктинцем святым Амандом и где Карл Лысый, покоящийся в церкви, спит, вероятно, более безмятежным СНОМ, чем спал при жизни.

Город Нантюа невелик. Через пять минут они подошли в тюрьме; перед ней собралась огромная толпа и царил ужасный шум.

Для тех, чьи друзья в опасности, любое событие предвещает беду. Угроза смертного приговора нависла над человеком, являвшимся для мадемуазель де Фарга больше чем другом, — над братом, которого она очень любила. Внезапно ей показалось, что брат причастен к этому шуму и собравшейся толпе; побледнев, она схватила своего провожатого за руку и воскликнула:

— О Господи! Что же произошло?

— Мы сейчас об этом узнаем, мадемуазель, — отвечал Рене Серве, которого гораздо труднее было взволновать, чем его прекрасную спутницу.

Никто еще точно не знал, что произошло. Когда в два часа ночи явилась смена караула, часового нашли в будке со связанными руками и ногами и кляпом во рту. Он смог рассказать лишь о том, что был захвачен врасплох четырьмя мужчинами, отчаянно сопротивлялся и в конце концов оказался в том положении, в каком его нашли. Часовой не ведал о том, что произошло после того, как его оставили связанным в будке. Он лишь догадывался, что злоумышленники проникли в тюрьму. Тогда о случившемся известили мэра, полицейского комиссара и сержанта пожарной команды. Трое представителей власти собрались на чрезвычайное заседание, куда призвали и часового, повторившего свой рассказ.

После получасового обсуждения и предположений, одно невероятнее и нелепее другого, было решено закончить тем, с чего следовало бы начать, то есть постучать в ворота тюрьмы.

Несмотря на то что удары становились все громче, никто не открывал; но стук дверного молотка разбудил жителей соседних домов. Они бросились к окнам, спрашивая, что произошло; в конце концов было решено послать за слесарем.

Между тем рассвело, залаяли собаки, редкие прохожие, охваченные любопытством, окружили мэра и полицейского комиссара; когда сержант пожарной команды привел слесаря — это было около четырех часов утра, — он увидел у ворот тюрьмы немалое скопление народа. Слесарь заметил, что, если ворота заперты изнутри на засов, все его отмычки окажутся бесполезными. Однако мэр, чрезвычайно здравомыслящий человек, велел ему сначала попробовать открыть ворота, а потом уже посмотреть, что из этого выйдет. И вот, поскольку Соратники Иегу не смогли выйти наружу, задвинув изнутри засовы, а просто затворили за собой ворота, они открылись, к великой радости толпы, которая все прибывала.

И тут все ринулись было в тюрьму, но мэр поставил у ворот сержанта пожарной команды в качестве часового, запретив ему пропускать кого бы то ни было. Людям пришлось подчиниться власти. Толпа возрастала, но распоряжение, отданное мэром, соблюдалось.

В тюрьме Нантюа совсем немного камер. Она насчитывает всего три подземных помещения; в одном из них слышались стоны. Эти звуки привлекли внимание мэра, и он обратился из-за двери к тем, кто стонал, — это были привратник и тюремный надзиратель собственной персоной.

Представители городской власти как раз приступили к расследованию дела, когда Диана де Фарга и хозяин гостиницы «У дельфина» подошли к тюрьме.