Здавалка
Главная | Обратная связь

От Петра до Павла: гонки на карусели. 11 страница



Мы не будем заниматься сравнением содержания проектов конституций Пестеля и Муравьева - во-первых, потому что это подробно сделано до нас, а во-вторых, потому что не считаем конституционные декларации существенным элементом государственного строя и политического режима.

Как известно, конституция Либерии, списанная с конституции США, не уберегла многострадальную африканскую страну от государственных переворотов и тоталитарных режимов. Советская конституция 1936 года не спасла от расправы даже ее автора - горе-теоретика Н.И.Бухарина. Борьбу же с коммунистическим режимом отечественные диссиденты-правозащитники, с легкой руки А.С.Есенина-Вольпина (наш брат - математик!), вели не против коммунистической конституции, а за ее соблюдение!

В наше время в Западной Европе и в остальном цивилизованном мире процветают как республики, так и конституционные монархии. Хотя каждая страна отличается от остальных, но едва ли ее прогрессивность и реакционность (что бы под этим ни понимать в рамках современных реалий) может оцениваться по тому, республика она или монархия. А вот в западноевропейских условиях XIX века отличия были действительно принципиальными. Дело в том, что в ту эпоху сходили со сцены абсолютные монархии, взамен которых и создавались конституционные монархии или республики. Именно в тот переходный период и была столь существенна разница между последними.

Конституционная монархия могла родиться как вследствие насильственной революции или государственного переворота, так и в результате ненасильственного или почти ненасильственного соглашения оппозиции с правящим монархом, не желавшим рисковать собственным свержением и полной утратой прежних государственных форм - таких сюжетов тогда хватало! Республики же рождались исключительно насильственным путем!

Еще в 1820 году и Пестель, и Муравьев считали возможным для России только последний вариант. В 1821 году Никита Муравьев так уже не считал - вот это и было самым важным! Похоже на то, что Никита Муравьев еще в Минске понимал, для чего берется за свой труд.

Отметим, что и его собственные личные настроения в данный период также никак не гармонировали со стремлением к насильственному внедрению республиканского строя! Он мечтал о будущем, и мечты эти носили весьма специфический характер. Никита писал к матери в декабре 1821 года: "Мне необходимо нужно приехать в Петербург, чтобы осмотреться и выбрать какого-нибудь генерала, - я готов идти в адъютанты ко всякому - непростительно в мои лета рассуждать, что теперь мне хорошо, стало быть и впредь так будет" - типичная философия кокотки на подходе к зрелым годам!

 

Между тем, убедившись в отсутствии непосредственной опасности государственного переворота, но на всякий случай предохранив столицу от возвращения гвардии, Александр I счел возможным вернуться к проблеме престолонаследия.

К 12 декабря 1821 года (день рождения Александра) в Петербурге собрались все великие князья и оставались затем в столице до начала февраля.

Когда Константин приехал в Петербург, на него насели две любимые им ближайшие родственницы - мать Мария Федоровна и сестра Мария Павловна - и уговорили, раз уж все так получилось, уступить право на трон младшему брату. Константин покорился, и 14 января 1822 года составил послание, которое подверглось правке Александра.

Сравним текст до правки Александра и после нее. Константин, сославшись на отсутствие дарования, сил и духа, нижайше попросил Государя передать его "право на то достоинство", которое по рождению принадлежит ему, Константину, тому лицу, кому это право принадлежит после него. Далее Константин написал (выделим слова, подвергшиеся правке): "Сим самым я могу датьеще новый залог и новую силу тому обязательству, которое я дал при случае развода моего с первой моей женой. Все обстоятельства нынешнего моего положения меня наиболее в семубеждают и будут пред государством нашим и светом новым опытом и новым залогом в непринужденном моем на то согласии, будучи торжественно сделано".

После правки Александра получилось: "Сим могу я прибавитьеще новый залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно, при случае развода моего с первой моей женой. Все обстоятельства нынешнего моего положения наиболее к сему убеждают и будут перед государством нашим и светом новым доказательством моих искренних чувств".

Как видим, Константин и Александр придерживаются различных оттенков, характеризуя прошедшие и настоящие события. Если Консантин рискнул на новый опыт заключения искреннего соглашения с братом, то его ожидал результат еще худший, чем предыдущий.

Так или иначе, но Александр заполучил бумагу, и мог, наконец, придать делу официальный ход. Константин же снова поведал Михаилу, что вот теперь-то его отказ от прав на престолонаследие окончательно решился!

Казалось бы, теперь ничто не мешало выполнить обещание, данное еще два с половиной года назад Николаю царем по собственному побуждению, никем извне не спровоцированному. Вместо этого Александр задумывается, и 2 февраля выдает ответ цесаревичу такого содержания: "По вашему желанию предъявил я письмо сие любезной родительнице нашей. /.../ Нам обоим остается, уважив причины, вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений", - иными словами, благородный цесаревич нижайше попросил царствующего брата освободить его от докучливых обязанностей цесаревича, а еще более благородный царь с благороднейшей их обоих матушкой дали полное право цесаревичу самому решать вопрос о реализации его благородных намерений.

Чем был вызван такой странный ход? Возможно, действительно влиянием матушки, хотевшей, чтобы все решалось полюбовно. Но другое соображение, пожалуй, более весомо.

Хотя немедленное назначение наследником Николая на основании уже написанного заявления Константина юридически было бы совершенно оправданным, но оно все же выглядело бы мерой, дискриминационной по отношению к Константину (что на самом деле и имело место!) и должно было возбудить нежелательные толки и привлечь внимание заговорщиков к раздорам в царском семействе. Гораздо желательнее было бы, если бы публично выраженнаяинициатива отказа от престолонаследия изначально исходила от самого Константина. Практически к этому и призывает его Александр в послании от 2 февраля. Возможно, что матушка убедила Александра, что Константин теперь на это пойдет.

Последний же принял совершенно иное решение, доказывающее, насколько же отказ от престолонаследия не соответствует его личным желаниям. Константин счел послание от 2 февраля разрешением ему самому принять окончательное решение о судьбе престолонаследия, когда он сам того пожелает. Действительно, в послании от 2 февраля ничего не говорится о сроках. Поскольку же любая операция требует времени - даже погружение пера в чернильницу! - то имеет прямой смысл поразмыслить.

В полном убеждении, что все именно так и обстоит, цесаревич, пока не принимая никакого решения, так и пребывал вплоть до вести о смерти царя в ноябре 1825 года и даже еще неделю после того!

Остается только пожалеть несчастливого брата Николая, который тщетно дожидался объявления о назначении его наследником престола, а заодно подивиться, почему же никто ему ничего не объяснил, и только матушка, беседуя с ним наедине, позволяла себе какие-то таинственные намеки! Но не все так просто в этом мире, как полагали простаки Константин и Николай.

 

Весной 1822 года истек срок ссылки гвардии в Западные губернии - сколько ее можно было держать там безо всяких оснований?

22 мая Александр I принял парад гвардии в Вильне, после чего она направилась в столицу.

Парадом командовал приступивший, наконец, к исполнению обязанностей Ф.П.Уваров. Паскевич спустился на официально занимаемый пост командира 1-й Гвардейской пехотной дивизии, а Николай Павлович соответственно вернулся к командованию бригадой.

Ниже мы проиллюстрируем, насколько раздражала, тяготила и унижала великого князя занимаемая должность.

Даже смерть Уварова в 1824 году не изменила положения Николая Павловича - Уварова заменил генерал А.Л.Воинов, а Паскевич и Николай остались на своих местах.

Только 12 февраля 1825 года Паскевич был назначен командовать 1-м пехотным корпусом в Митаве, а Николай Павлович занял освобожденную им должность командира дивизии. На этой должности он и оставался вплоть до 14 декабря 1825 года.

 

Возвращение гвардии в столицу вновь поставило вопрос о прежде существовавшем Тайном обществе. Несомненно, встретившись и объединившись в привычной обстановке, бывшие заговорщики не могли не продолжить прежних бесед. Ведь вольнолюбивые разговоры - тот же душевный наркотик. Запрети пьяницам собираться у любимой пивной или наркоманам в облюбованном месте - и они тут же начнут тусоваться где-нибудь еще.

Более благообразный аналог тогдашнему Тайному обществу - современные политологические семинары в западных университетах. Там годами дискутируются самые животрепещущие проблемы современности - без практического выхода. Правда, иногда и серьезные политики прислушиваются к советам, выработанным на этих семинарах. Бывает, что на этих семинарах воспитываются и будущие политики-практики. Именно такую роль, как мы покажем позднее, и играли Никита Муравьев со своими коллегами.

Запрет преследовать их, недвусмысленно высказанный Александром I в мае 1821, создал неясную юридическую ситуацию: а как теперь относиться властям к подозрительным собраниям и, не дай Бог, к опасным планам?

Царь понимал суть возникшей коллизии.

Поэтому 1 августа 1822 года последовал его рескрипт на имя министра внутренних дел В.П.Кочубея, запрещающий все тайные общества - не больше и не меньше! "Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как-то: масонских лож или другими, закрыть и учреждения их впредь не позволять, а всех членов сих обществ обязать подписками, что они впредь, ни под каким видом, ни масонских, ни других тайных обществ, ни внутри Империи, ни вне ее составлять не будут".

Историков и читателей исторических трудов этот рескрипт повергает в изумление и недоумение: неужели можно быть таким наивным, чтобы считать, будто подобный указ способен искоренить крамолу? Неужели не ясно, что тайные общества на то и тайные, чтобы их участники не спрашивали разрешения ни на их создание, ни на деятельность?

Разумеется, наивность совершенно не была присуща императору Александру Павловичу. Просто ему необходимо было пресечь двусмысленность и кривотолки, вызванные его прошлогодним устным заявлением. Недаром тогда не предпринимались никакие попытки получать от кого-либо какие-либо подписки о лояльности, и царь на этом вовсе не настаивал.

На этом милосердию и сочувствию царя к вольнолюбцам был очерчен четкий предел: отныне ни сам царь, ни любые его верноподданные не обязывались проявлять терпимость к конспираторам - так себя впредь и повел Александр I.

 

5. Будни заговорщиков.

 

Издав рескрипт 1 августа 1822 года о заговорщиках, Александр I снова должен был вернуться к проблеме престолонаследия.

Положение, в которое зашло дело после 2 февраля 1822 года, оказалось для него крайне неприятным: он сам захлопнул за собой ловушку!.. Заявление Константина от 14 января 1922 года давало царю полное право принять решение о переходе престолонаследия к Николаю. Но он лишился этого права после собственного письма от 2 февраля - ведь право решения теперь предоставлялось Константину!

Разумеется, царь, как и любое иное юридическое лицо, имел право в дальнейшем изменить свое собственное решение. Юридически это было возможно, но этически - нет! Если бы это произошло, то Константину оставалось бы только покориться - ведь его якобы добровольное заявление от 14 января пока никем пересмотрено не было, хотя Александр 2 февраля сделал такую возможность допустимой. Константин, однако, имел бы полное право с документами в руках доказать, что царь неверен собственному слову, а потому поступает бесчестно, на что Константин и пытался намекнуть еще в послании от 14 января! Моральное противоборство между Александром и Константином безоговорочно выигрывал последний. Он его и выиграл, признания чего до сих пор не удосужились сделать историки.

С некоторым опозданием Александр понял, что всеми предпринятыми демаршами только ухудшил собственное положение: теперь не он сам, а Константин держит в руках решение вопроса о том, кому быть наследником российского престола - как, собственно говоря, и обстояло дело еще до января 1822 года. Хуже же стало потому, что о добрых отношениях братьев теперь уже никак не могла идти речь. О возможности самому Александру распоряжаться судьбой трона, как он это себе позволил в 1819 году, беседуя с Николаем, речи также уже идти не могло. Отчасти поэтому и Николай не смог удостоиться откровенного разговора с царствующим братом - при полном объяснении последнему пришлось бы пойти на унижающие его признания.

Но Александр смиряться не хотел, тем более, что теперь демонстративное (в очень узком кругу посвященных, конечно!) нежелание Константина окончательно решить вопрос о престолонаследии заставляло подозревать и иные его тайные намерения. На подозрения, как мы знаем, Александр был скор.

В августе 1822 и в начале следующего года Александр дважды посетил Варшаву (по дороге за границу: в Вену и далее на конгресс "Священного союза" в Верону - и назад), и имел возможность беседовать с братом и наедине, и как угодно. Понятно, что сам Александр не мог вновь возвращаться к вопросу о престолонаследии после предоставления права решения Константину. Но и последний, как совершенно очевидно, не стал прояснять своих намерений - по сути это могло восприниматься как довольно угрожающее поведение.

Во время этой поездки российского императора за границу Меттерних заметил резкие изменения, происшедшие с ним - "утомление жизнью"; переживания последних двух лет дались Александру очень недешево!

 

Были ли основания у Александра подозревать Константина в недобрых намерениях? Вероятно - были.

"О заговоре кричали на всех перекрестках", - позже писал А.С.Пушкин, хотя это, конечно, поэтическое преувеличение. Все же круг действительно информированных и причастных был достаточно широк.

После декабря 1825 года Николай I всерьез терялся в догадках: не были ли заговорщиками Н.С.Мордвинов, М.М.Сперанский, А.П.Ермолов, П.Д.Киселев и целый ряд других. Ничего достоверного вроде бы установить не удалось: все они были предельно осторожны, а жестокость возможной расправы не способствовала их откровенности.

Круг подобных деятелей, как упоминалось, более всего беспокоил и Александра I. Недаром постоянно сменялся состав его ближайших помощников; на первых ролях теперь закрепились Аракчеев и Канкрин, а оставшиеся соратники юности и молодости императора (П.А.Строганов умер в 1817 году), не исключая А.Н.Голицына, были отодвинуты во второй-третий ряд. В 1823 году и В.П.Кочубей слетел с поста министра внутренних дел.

Если всех их подозревать в измене, то вполне допустим сговор любого из них с Константином Павловичем.

 

В принципе настроения Константина могли зондировать не только высочайшие олигархи, но и непосредственно заговорщики-декабристы. Это было нетрудно осуществить, благо один из самых решительных из них, М.С.Лунин, состоял теперь адъютантом великого князя.

Незадолго до того Лунин был вышиблен из гвардии за дуэль, рассорился с родственниками и одно время, находясь в Париже, зарабатывал на жизнь уроками на фортепьяно. Он обратился за помощью к Константину Павловичу, который до того его не очень жаловал, но тут проявил гуманность.

Трубецкой, тесно общавшийся с Луниным и до 1825 года, и в Сибири, рассказывает: Константин Павлович "принял его в один из уланских полков Литовского корпуса ротмистром (двумя чинами ниже того, который он имел)", а затем "перевел его в один из Гвардейских полков в Варшаву, и Лунин сделался его любимцем" - здесь имеются в виду части и соединения не Русской, а Польской армии.

Когда после 14 декабря "пришло приказание арестовать Лунина, цесаревич призвал его и сказал ему, что он его не даст, что в Петербурге его повесят и сказал ему, что он дает ему месяц сроку, которым он может воспользоваться. Лунин не захотел избежать готовящейся ему участи, и по вторичному требованию был отправлен в Петербург". Отметим, что на следствии Лунин был одним из немногих, кто не изливался в многословных и чрезмерно откровенных показаниях.

Факт, что мятеж декабря 1825 года не был сюрпризом для Константина. Об этом есть любопытное свидетельство принца Евгения Вюртембергского - племянника царицы Марии Федоровны и двоюродного брата царя и его братьев. Вюртембергский ехал в Петербург через Варшаву в ноябре 1825 года - до вестей о болезни и смерти Александра I; он так передает впечатления о встрече с Константином: "Константин Павлович, по обычаю своему, воевал с призраками. Он насказал мне ужасов о мятежном настроении русских войск и в особенности гвардии.

- Стоит кинуть брандер в Преображенский полк, и все воспламенится, - были подлинные его слова.

- Своих я держу крепко, - заметил он при этом, - поэтому в них я уверен.

Подозрительность великого князя могла основываться на восстании Семеновского полка 1820 года", - последнее предположение мы оставляем на совести "проницательного" принца. Да и о призраках, с которыми воевал великий князь, как-то странно писать после 14 декабря 1825!

Принц заметно старается подчеркнуть свое неуважение к кузену, но явное несоответствие эмоциональной окраски и сути изложения скорее подтверждает достоверность рассказа, чем возможность позднейшей выдумки.

Ниже мы покажем, что поведение Константина Павловича в ноябре-декабре 1825 года однозначно свидетельствует, что никаких обязательств перед заговорщиками (кем бы они ни были) он на себя не взял, хотя предварительный зондаж его позиции вовсе не исключен. Так или иначе, возможность подобного сговора зависела исключительно от доброй воли Константина Павловича, а вот именно в подобные химеры его старший брат никогда и не верил!

Время шло, Константин безмолвствовал, и царь решился приступить к более активным, но секретным мерам.

 

Никита Муравьев и его прежние товарищи, вернувшись в столицу, действительно возобновили тайные собрания, хотя даже с меньшей интенсивностью, чем ранее. Теперь число петербургских конспираторов колебалось около пятнадцати человек - как в давно минувшие времена "Союза спасения". Из них наиболее заметными были сам Муравьев, С.П.Трубецкой, И.И.Пущин, Е.П.Оболенский и А.Ф. фон-дер-Бригген (N 3 в списке Грибовского). Пока по-прежнему числились Н.И.Тургенев и С.М.Семенов, изредка заявлялись приезжие М.С.Лунин и М.А.Фонвизин, постепенно отходили от общих собраний И.П.Шипов и П.И.Колошин, по служебной линии отбыл из Петербурга В.С.Норов. Были приняты и новые - М.Ф.Митьков и еще один-двое, мелькнувших ненадолго. Кружок этот приобрел, хотя не сразу (ниже мы отметим эту приблизительную дату), название "Северное общество".

Основной темой собеседников долгое время оставалась конституция Никиты Муравьева. Сложился как бы интеллектуальный штаб по редактированию конституции. Но с начала 1823 года пришлось реагировать и на настойчивую активность Пестеля.

 

Намерения Пестеля остались неизменны: государственный переворот, непременно начинаемый в столице и сопровождаемый истреблением царской фамилии, установление диктатуры (его личной - как предполагали его друзья-соперники), затем распространяемой на остальную Россию. Ни планировать, ни осуществлять такую акцию он самостоятельно не мог просто в силу собственного служебного положения и местонахождения - и прекрасно это понимал.

В самом начале 1823 года Пестель через приезжавшего в столицу своего бригадного командира С.Г.Волконского прислал запрос к Муравьеву о состоянии дел, прерванных гвардейским походом 1821-1822 гг. В ответ Муравьев послал ему экземпляр своего проекта конституции. Пестель, естественно, был ошарашен.

В феврале новый посланец Пестеля, В.Л.Давыдов, требовал ответа на вопрос о подготовке государственного переворота. Муравьев вроде бы подтверждал верность прежним планам, но жаловался на отсутствие людей. Между тем, он переправил С.И.Муравьеву-Апостолу, ставшему с 1822 года наиболее солидной фигурой после Пестеля среди южных заговорщиков, еще один экземпляр своей конституции, тщетно надеясь привлечь на свою сторону этого старого друга и родственника.

В мае-июне 1823 года переговоры с Муравьевым вели новые делегаты от Пестеля - князь А.П.Барятинский и А.В.Поджио - столичный житель, отставной подполковник, подпавший под обаяние Пестеля, с которым еще пока даже не был лично знаком. Муравьев, на их взгляд, уходил от ответов "по способу византийцев". На их предложение присоединиться к немедленному восстанию, готовому начаться на юге, Муравьев ответил: "Ради Бога! не начинайте, ибо вы там восстанете, а меня здесь генерал Гладков возьмет и посадит"; генерал Гладков - тогдашний петербургский полицмейстер.

Советский историк Н.М.Дружинин, из книги которого позаимствована последняя реплика, называет ее иронической. Как она звучала на самом деле, конечно, неизвестно, но, на наш взгляд, по смыслу тут никакой иронии нет и быть не может. Как еще яснее мог втолковать Муравьев тупым конспираторам то положение, в каком он фактически находился?

Но они не желали понимать, что же им говорят!

 

Барятинский, сознавая провал своей миссии в столице, решился на экстравагантный шаг: завербовал в члены "Южного общества" двух кавалергардских офицеров - ротмистра И.Ю.Поливанова и прапорщика Ф.Ф.Вадковского. Отъезжая, он, скрепя сердце, но соблюдая приличие, уведомил об этом С.П.Трубецкого.

Никита Муравьев, страшно возмутившись, "перепринял" их затем в "Северное общество". Тем не менее, непосредственные связи этих новобранцев с "Южным обществом" сохранились, и тем самым фактически был заложен специфический филиал "Южного общества" в Петербурге, находившийся под усиленной агитацией Пестеля и его сподвижников.

Мало того, деятельность этого филиала охватила ближайшее родственное окружение Никиты Муравьева - неясно, получилось ли это случайно или было специальной интригой, замысел которой затушеван целым рядом последующих обстоятельств.

Осенью того же года Матвей Муравьев-Апостол (старший из братьев), выйдя в отставку, вернулся в столицу и стал постоянным представителем "Южного общества". Он принял на себя руководство этим филиалом и затем привлек в его ряды совсем юных П.Н.Свистунова, И.А.Анненкова и еще нескольких юнкеров и прапорщиков. В начале уже следующего, 1824 года, он же завербовал младшего брата Никиты - двадцатидвухлетнего Александра Михайловича Муравьева. Еще позднее, весной 1825 года, уже сам Александр Муравьев вовлек в заговор Захара Чернышева. Этот последний был, с одной стороны, двоюродным братом Вадковского, а с другой - родным братом молодой супруги Никиты Муравьева, на которой тот женился в 1823 году.

Захар Чернышев и Александрина Муравьева были детьми богатейшего вельможи - обер-шенка двора миллионера графа Г.И.Чернышева (более 9 тысяч ревизских душ крепостных, порядка 25 тысяч десятин различных земельных угодий в тринадцати имениях, несколько фабрик и заводов). Как видим, Никита Муравьев распорядился своим будущим даже с большей выгодой, нежели бы отдался в адъютанты какому-нибудь генералу! Брак был по любви - по крайней мере со стороны жены, позже последовавшей вслед за сосланным мужем в Сибирь.

С учетом ближайших родственных и дружеских связей с одной стороны, а с другой - категорических требований Пестеля о совершеннейшей секретности "Южного" филиала от "Северного общества", создалось абсолютно нелепое переплетение конспиративных отношений. Так или иначе, но родственному трио (Н.М.Муравьев, Ф.Ф.Вадковский и З.Г.Чернышев) предстояло сыграть самую что ни на есть роковую роль и в падении царствования Александра I, и в последующем мятеже декабристов, и в уничтожении этого политического течения!

 

Император Александр, после ареста В.Ф.Раевского не получавший никаких сведений о тучах, мысленно нагнетаемых над его головой грозными заговорщиками, летом 1823 года решился разобраться с трясиной, в которую погрузилась проблема престолонаследия.

Князь А.Н.Голицын, в бытность министром духовных дел, ввел порядок, по которому церковные иерархи временно находились в столице для присутствия в Синоде. Один их последних, московский архиепископ (позже - митрополит) Филарет испросил летом 1823 года соизволения отбыть из такового присутствия в свою епархию. Голицын передал согласие царя, но и одновременную просьбу задержаться для составления важного секретного документа. Филарет повиновался. Вслед за этим Голицын передал Филарету письмо Константина от 14 января 1822 года (но не ответ царя от 2 февраля того же года!) и предложил составить Манифест о назначении Николая наследником престола. Затем этот документ должен был быть тайно доставлен в Москву и спрятан среди других важнейших бумаг в ризнице Большого Успенского собора.

Филарет резонно поставил вопрос, какой же смысл хранить этот документ в Москве, если вопрос о престолонаследии в случае смерти царя должен немедленно практически разрешаться в Петербурге? Царь, ведший переговоры через Голицына, вынужден был признать разумность такого возражения и дал согласие на изготовление еще трех копий, которые тайно же должны остаться в столице - в Государственном Совете, Синоде и Сенате.

Документ, составленный Филаретом, гласил:

"С самого вступления нашего не всероссийский престол, непрестанно мы чувствуем себя обязанными пред Вседержителем Богом, чтобы не только во дни наши охранять и возвышать благодействие возлюбленного нам отечества и народа, но также предуготовить и обеспечить их спокойствие и благосостояние после нас, чрез ясное и точное указание преемника нашего сообразно с правами нашего императорского домаи с пользами империи. Мы не могли, подобно предшественникам нашим, рано провозгласить его по имени, оставаясь в ожидании, будет ли благоугодно неведомым судьбам Божьим даровать намнаследника престола в прямой линии. Но чем далее протекают дни наши, тем более поспешаем мыпоставить престол наш в такое положение, чтобы он ни на мгновение не мог остаться праздным.

Между тем /.../ возлюбленный брат наш, цесаревич и великий князь Константин Павлович, по собственному внутреннему побуждению, принес нам просьбу, чтобы право на то достоинство, на которое он мог бы некогда быть возведен по рождению своему, передано было тому, кому оное принадлежит после него. Он изъяснил при сем намерение, чтобы таким образом дать новую силу дополнительному акту о наследовании престола, постановленному нами в 1820 году, и им, поколику то до него касается, непринужденно и торжественно признанному", - сравните с вышеприведенными текстами и убедитесь, что это уже новые нюансы в трактовке мотивов заявления Константина!

Далее в Манифесте было: "с согласия августейшей родительницы нашей /.../, мы определили: во-первых: свободному отречению первого брата нашего, цесаревича и великого князя Константина Павловичаот права на всероссийский престол быть твердым и неизменным; /.../ во-вторых, вследствие того, на точном основании акта о наследовании престола, наследником нашим быть второму брату нашему, великому князю Николаю Павловичу", - сообщалось в тексте и о местах хранения четырех экземпляров документа.

Как видим, документ не противоречит прямо заявлению Константина от 14 января 1822 года, но решительно противоречит ответу Александра от 2 февраля: Константин окончательно лишался права на престолонаследие, что бы он сам ни воображал на этот счет. Как отмечалось, юридически Александр имел на это право, но этически это было подлостью.

Это первый, но не единственный мотив того, что содержание Манифеста нужно было хранить в тайне. Тайне было подчинено и дальнейшее обращение со всеми экземплярами этого важнейшего акта.

 

Филарет отдал готовый текст Голицыну, а сам отбыл в Москву. Александр подписал Манифест 16 августа 1823 года и тоже выехал в Москву, куда и прибыл 25 августа. 27 августа А.А.Аракчеев вручил запечатанный экземпляр Манифеста Филарету и разработал с ним конкретный план тайного внесения пакета в ризницу, за исполнением чего и проследил 29 августа. Запечатанные три экземпляра, переписанные рукой Голицына, были доставлены в государственные учреждения столицы только 15 октября того же 1823 года, когда Александр I осуществлял инспекцию 2-й армии - тем самым затушевывалась связь этих документов непосредственно с царем и с его поездкой в Москву.







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.