 |
|
Перевод Г. Богемского
Огородником был мой дед, огородником был мой отец, и только я первый нарушил эту семейную традицию. А повинен в этом Рим – он растет на глазах и каждый год пожирает кусок окружающей деревни для своих новых домов и широких улиц. Наш огород лет тридцать-сорок назад находился среди зарослей камыша у самого берега Тибра. Потом Рим опять шагнул дальше, и перед огородом выросли дома; слева пристроилась траттория "У парома" с садом и видом на реку, хозяина ее звали Де Сантис, а справа появился гараж соседа с заправочной колонкой и светящейся неоновой вывеской. Мой отец, который был сильно привязан к земле, продолжал работать на огороде, отправляясь туда каждое утро на велосипеде, я же через некоторое время открыл на проспекте Остиензе маленький магазинчик, где торговал всем, что может понадобиться автомобилистам. Вскоре отец умер, я попытался было сдать огород в аренду, но охотников на него не нашлось, и я позабыл о нем и думать: у меня хватало забот и без салата латука и кочанной капусты. Так огород был заброшен, зарос сорной травой и стал служить свалкой для мусора – его тащили сюда чуть ли не со всего квартала. И превратился мой огород в пустырь, сплошь покрытый диким кустарником и заваленный кучами мусора.
С Плачидо, владельцем гаража, мы были друзьями, более того, можно сказать – почти братьями. В двадцать лет мы с ним были очень похожи – оба худые, беспокойные, непоседливые, с блестящими глазами, напомаженными чубами, заядлые спортсмены, не дураки выпить. Я, можно сказать, остался почти таким же, но Плачидо переменился; с каждым годом он становился все положительнее и солиднее, и в конце концов его стало совсем не узнать. Он и впрямь превратился в тихоню, что вполне соответствовало его имени.[6] Изменили его деньги – те, что приносил ему его гараж, и те, что он зарабатывал, занимаясь посредничеством и перепродажей автомобилей. Изменился и его характер, но я этого не замечал, потому что увидеть перемены во внешнем облике человека очень легко – достаточно лишь поглядеть на него, а вот увидеть, как изменился внутренний облик человека, можно только тогда, когда он обнаруживает это в своих поступках. Я продолжал считать его своим лучшим другом, да так оно и было на самом деле, потому что мне ничего не было от него нужно, кроме дружбы, а это ему не стоило денег. Его же, как мне пришлось вскоре убедиться, теперь волновало только то, что стоит денег, и дорожил он только тем, на чем можно заработать.
Мой пустовавший земельный участок не давал Плачидо спокойно спать, и в один прекрасный день он предложил мне следующее: я дам свой участок, а он оплатит строительные материалы и работу, и мы совместно построим второй, такой же большой, как у него, гараж и будем его вместе эксплуатировать. Итак, мы с ним должны были создать акционерное общество, а в случае если у нас дела пойдут плохо, Плачидо приобретет мою долю, выплатив мне стоимость земельного участка. Я тогда находился в затруднительном положении не столько потому, что моя торговля шла не слишком успешно, сколько потому, что намеревался жениться и мне предстояло снять более просторную квартиру. Жениться я собирался на девушке из своего квартала, дочери Де Сантиса, хозяина траттории "У парома", – Консолине, с которой, так же как и с Плачидо, я вместе вырос; все трое мы когда-то играли в прятки в густых зарослях на берегу Тибра. Консолина была девушка, как говорится, что надо может быть, немного маловата ростом, но ладно скроена, кровь с молоком; у нее было круглое маленькое личико, крутая шея и черная коса вокруг головы. Работала Консолина у отца за повара – у нее были, что называется, золотые руки. Я влюбился в нее, помню, однажды летом, когда, как всегда, сидел за столиком с друзьями в саду траттории, под увитым зеленью навесом. То и дело я откидывался назад вместе со стулом, и мне таким образом удавалось видеть Консолину, стоявшую на кухне перед плитой в широком и длинном переднике, доходившем ей чуть не до пят. Обнаженной полной рукой она легко, без усилия, держала над огнем жаровни то сковороду с жарким-ассорти, то вертел с нанизанной на него курицей. Нужно сказать, что Консолина, конечно, заметила мои взгляды и тоже стала на меня поглядывать; в результате изрядно подгорели и жаркое и курица, а ее отец начал на нее орать, и обоих их окутало облако густого дыма. Короче говоря, мы обручились, но отец Консолины смотрел на нашу женитьбу довольно косо, потому что Консолина была для него сокровищем, – он знал, что ему нелегко будет найти другую такую хорошую повариху; к тому же Консолина была его единственная дочь, и он был к ней очень привязан.
Дело, значит, было так. Скажем, в понедельник я подписал контракт, который пожелал составить этот дотошный Плачидо, твердивший: "Никогда ничего нельзя знать наперед, мы с тобой друзья, но все же лучше заключить договор", – а в среду отец Консолины, после нашего с ним разговора о предстоящей свадьбе, сделал мне, в свою очередь, следующее предложение: я предоставлю свой земельный участок, а он за свой счет построит на нем домик для меня и Консолины и к тому же расширит садик своей траттории. Консолина же за это по-прежнему будет поварихой в траттории, а впоследствии, когда он состарится, я займу его место, и таким образом все останется в наследство мне и моим детям.
Это предложение мне понравилось – простое, выгодное, сделанное от чистого сердца, однако я не мог тотчас же дать согласие и сказал, что есть одно затруднение – контракт, который я заключил с Плачидо. Отец Консолины спросил меня, начали ли мы уже строить, и, узнав, что еще ничего не сделано, воскликнул: "Ну, раз так, то пойди к Плачидо и попроси его расторгнуть ваш договор. Черт возьми, ведь вы с ним друзья, и потом, он же ничего не теряет!" Я тоже так считал, и мое возражение касалось не столько существа дела, сколько формы; Плачидо, как я полагал, не мог отказать мне в такой просьбе.
Итак, я отправился к Плачидо. Когда я пришел, он, облаченный в синий комбинезон, мыл машину. Увидев меня, он приветливо улыбнулся и закричал:
– Ну как, Серафино, скоро мы будем есть свадебные конфеты?[7]
Я ответил:
– Скоро, но, впрочем, все зависит от тебя.
Плачидо с изумлением взглянул на меня:
– От меня? Почему это?
Я сказал ему, что мне надо с ним поговорить; тогда он отложил шланг и, всем своим видом выражая дружеское участие, повел меня в маленькую комнатку за стеклянной перегородкой, где стоял письменный стол и два стула. Мы сели, и он спросил:
– Ну, так что же я могу для тебя сделать?
Я объяснил ему, в чем дело, и под конец сказал:
– Мне очень жаль, ты можешь подумать, что я не держу своего слова, но ведь как-никак ты мне не чужой, а друг и поймешь, почему я обращаюсь к тебе с такой просьбой. Речь идет, как ты сам видишь, не о какой-то сделке, а о моем счастье.
По мере того как я говорил, выражение его лица менялось; теперь на этом лице я видел не дружеское участие, а напряженное внимание, и в то же время оно сделалось каким-то отчужденным, словно я, постепенно уменьшаясь, уходил от него все дальше и дальше, пока не стал совсем крохотным, как если бы он смотрел на меня в перевернутый бинокль. Он вертел в руках карандаш и, когда я кончил, медленно произнес:
– Короче говоря, ты хочешь, чтобы я аннулировал подписанный тобой позавчера контракт?
– Ну да.
– Что ж, это можно сделать, – процедил он сквозь зубы, словно разговаривая сам с собой, – это можно сделать, дай-ка мне немного подумать.
Он быстро набросал карандашом на листке бумаги несколько цифр, потом откинулся назад и, прищурившись, поглядел на цифры издали, словно рассматривая картину, а затем произнес:
– Хорошо. Это можно сделать. Я тебе верну документ, а ты мне дашь пятьдесят тысяч лир.
Я открыл от удивления рот:
– Пятьдесят тысяч лир? За что? Ты ведь не истратил ни гроша, ты только подписал и…
А он в ответ:
– Вот именно, мы заключили контракт на постройку гаража, ты предоставлял земельный участок, а я брал на свой счет строительство. Теперь гараж не будет построен, и я лишаюсь определенного заработка, на который рассчитывал. Пятьдесят тысяч лир – это и есть компенсация за неполученную прибыль.
– Неполученную… что?
– Неполученную прибыль. Если бы я захотел точно придерживаться условий нашего договора, то сумма, несомненно, была бы больше. Но поскольку ты мой друг, я поступаю с тобой по-дружески.
Я повторил:
– Неполученная прибыль… Так это называется?
– Да, так.
Не в силах больше сдерживаться, я закричал:
– Так вот что означает твоя дружба, Плачидо? Компенсацию за неполученную прибыль!
Но он решительно отрезал:
– Не будем путать две разные вещи: дела – это одно, а чувства – другое. Никто не отрицает, что мы друзья, но договор есть договор.
Я все еще не мог как следует понять.
– Прибыль! Но что вообще означает это слово?
– Ну неужели ты не знаешь? Оно означает заработок.
Не знаю почему, но слово "прибыль", которого я раньше никогда не слыхал, мне очень не понравилось. Это было одно из тех книжных слов, с помощью которых разные жулики пытаются сойти за приличных людей, это было слово-ширма.
Я сказал:
– Да какой же это заработок? Назовем это лучше – ростовщичество!
Но он ответил невозмутимо:
– Нет, компенсация за неполученную прибыль – это одно, а ростовщичество – совсем другое. Если бы я брал с тебя эти пятьдесят тысяч лир как проценты за одолженные тебе деньги, тогда это было бы действительно ростовщичеством. А я прошу у тебя их за то, что отказываюсь от дохода, который рассчитывал получить; это и есть компенсация за неполученную прибыль. Ах, Серафино, Серафино, каждое слово имеет свое значение, и нельзя вместо одного слова употреблять другое.
В довершение всего он еще читал мне лекцию о значении слов! Я понял, что делать мне здесь больше нечего, и поднялся, говоря:
– Молодец, Плачидо, ты, оказывается, далеко смотрел, когда заставил меня подписать контракт. Ну ладно, я уплачу тебе эти пятьдесят тысяч, а ты отдашь мне бумагу. Не так ли?
– Совершенно верно.
Странное дело, едва мы вышли из его клетушки, как он опять стал любезным и дружески спросил меня:
– Когда же свадьба? Теперь ведь все в порядке, и нет никаких препятствий.
Я был так поражен, что неожиданно для самого себя ответил:
– Свадьба в будущем месяце, пятнадцатого.
А он, похлопав меня по плечу, сказал:
– Поздравляю, Серафино, поздравляю!
Так вот, пошел я к своему будущему тестю и рассказал ему про компенсацию за неполученную прибыль. Он, как делец, не видел никаких оснований для возражений с моей стороны и, более того, чуть ли не одобрял поведение Плачидо: конечно, он мой друг, все это так, но, когда речь идет о деле, дружба ни при чем. Что же касается Консолины, то она, наоборот, обнаружила такую неприязнь к Плачидо, о которой я даже и не подозревал; воспользовавшись случаем, она высказала, не стесняясь в выражениях, все, что думала о нем и о друзьях вообще. Все женщины ревнуют своих мужей к их приятелям и, выйдя замуж, первым делом стараются создать вокруг мужа пустыню. Я выслушал ее, склонив голову, а потом, как только она замолчала скорее чтобы перевести дух, а не потому, что у нее иссякли доводы, постарался возвратиться к главному: обязан ли я платить компенсацию за неполученную прибыль? Мой будущий тесть оставался безучастным – для него пятьдесят тысяч, несмотря ни на что, были пятьюдесятью тысячами. Но Консолина стремительно вскочила, бросилась в свою комнату, выхватила из комода сберегательную книжку и, бросив ее мне в лицо, закричала: "Вот вам, жалкие скряги, пятьдесят тысяч лир, их заплачу я из собственных сбережений. Все вы друг друга стоите!" На сей раз мой будущий тесть, увидев пылающие щеки и разгневанное лицо своей любимой дочери, растрогался и сказал, что деньги для уплаты неполученной прибыли даст он сам, а я, когда смогу, верну ему.
Итак, я опять отправился к Плачидо; он принял меня как нельзя более любезно и, пригласив сесть, стал рыться в толстой папке, отыскивая там наш контракт. Сесть я отказался и ждал стоя, намереваясь швырнуть эти пятьдесят тысяч лир прямо ему в лицо. Однако, когда наступил подходящий момент, я был обезоружен его аккуратностью, Плачидо развернул бумагу, перечел ее и сделал приписку, в которой удостоверял, что я ему больше ничего не должен, потому что внес компенсацию за неполученную прибыль, а затем подписал и передал перо мне, чтобы подписал и я. Я поставил свою подпись, а затем, не смотря на него, нехотя протянул ему пятьдесят тысяч лир пятитысячными бумажками. Он все так же тщательно пересчитал деньги и поднял улыбающееся лицо, говоря: "Ровно пятьдесят, все правильно", – а затем сложил договор вчетверо и подал мне. Мы вышли вместе, и он, как и в прошлый раз, нежно обнял меня за плечи и спросил о дне свадьбы. Я сделал легкое движение, стараясь сбросить его руку со своего плеча, но он этого даже не заметил. Затем он, как ни в чем не бывало, пожелал мне счастья, и мы расстались.
В общем мы с Консолиной поженились, и при этом повенчались в Нарни городке, откуда родом Де Сантисы, так что смогли не приглашать на свадьбу Плачидо. Не то чтобы я на него действительно был зол, как Консолина, – дело обстояло хуже: у меня внутри словно что-то оборвалось – не мог я его видеть, и все искреннее, сердечное отношение к нему начисто исчезло. Стоило мне его встретить, как со мной происходило то же, что случается, когда хочешь открыть дверцу машины и нажимаешь на ручку, а она не открывается, потому что лопнула пружина; у меня больше не лежало к нему сердце, и даже разговаривать я с ним не мог. Я стоял перед ним и не в силах был произнести ни слова, не зная, куда девать глаза, как будто на лице у него вскочил огромный прыщ, а я это заметил, но не хочу показывать виду.
А он ничего не понимал. Едва только мы после свадьбы вернулись в Рим, он, например, как ни в чем не бывало, начал по-прежнему приходить в нашу тратторию. Время было летнее, и в саду, за столиками, уставленными полулитровыми графинами с вином, кто-нибудь всегда играл в карты. Чего только я ни делал, чтобы за картами не оказаться партнером Плачидо – это было сильнее меня, я даже не мог взглянуть ему в лицо; я сгорал от стыда, будто шутку с компенсацией за неполученную прибыль сыграл я с ним, а не он со мной. Я дошел до того, что совсем перестал играть и бродил между столиками, заглядывая в карты то к одному, то к другому игроку. В конце концов он все-таки это заметил. Однажды вечером, когда он сидел за столиком один, а я проходил мимо, он остановил меня и искренним, дружеским тоном сказал:
– Ты, Серафино, с некоторого времени совсем переменился. Мне кажется, ты на меня обижен, и я даже знаю, за что.
Я ответил растерянно, но несколько раздраженно:
– Если ты знаешь, тогда скажи мне, и мы увидим, прав ли ты.
Тут он и говорит:
– За то, что я не сделал тебе свадебного подарка. Но вы отпраздновали свадьбу потихоньку и даже меня не пригласили. Сознайся, поэтому ты на меня дуешься?
Тогда я, не в силах больше сдерживаться, ответил:
– О чем ты в самом деле говоришь, ведь ты уже сделал мне подарок. Разве ты не помнишь?
– Я тебе сделал подарок?
– Ну да, разве ты позабыл? А компенсация за неполученную прибыль!?
Из сборника "Автомат"
Голова кругом