Здавалка
Главная | Обратная связь

Перевод Г. Богемского



 

Это была очень дружная семья, но в последние годы, по мере того как росли и дети и материальные трудности, все яснее становилось, что она скоро распадется. Все они уже знали, что будущей зимой больше не увидят этих комнат, оставшихся такими, какими они были в их детские годы, только когда-то чистых и веселых, а теперь обшарпанных, заставленных старой, ломаной мебелью. Два старших сына собирались уехать в один из городов на севере Италии искать работу; младшая дочь должна была отправиться в Англию, чтобы получить там диплом медицинской сестры; наконец, Леонора, старшая дочь, рассчитывала выйти замуж. После ее свадьбы родители, которые только этого и ждали, сразу же могли бы переехать в меньшую квартиру.

Между тем, несмотря на царящую в доме атмосферу сборов и прощания с прошлым, братья и сестры были по-прежнему неразлучны; они очень любили друг друга, хотя у них и вошло в привычку держаться между собой грубовато и они никогда не упускали случая подшутить друг над другом, причем порой весьма обидно. Их связывало чувство глубокое и непосредственное – дружба детства, и они знали, что ей суждено оборваться, как только они разлетятся из родного гнезда.

В те дни предполагаемый брак Леоноры с богатым юношей из провинции служил неистощимой темой их саркастических шуток. Они называли это замужество и сделкой на ярмарке, и покупкой дойной коровы, намекая на то, что Леонора выходила замуж не по любви, а, как она сама это признавала, из-за денег. Впрочем, ни Леонора, ни ее братья не могли бы со всей определенностью сказать, действительно ли им претит этот брак по расчету. Они наивно думали, что материальные затруднения были достаточным оправданием этому браку, а кроме того, все они были слишком молоды, чтобы полностью отдавать себе отчет в своих чувствах.

Претендент, некий Морони, хотя и намекал Леоноре о своих намерениях, еще не решился объявить об этом официально. Поэтому, когда однажды после обеда – семейство еще в полном сборе сидело за столом – горничная доложила, что пришел Морони и дожидается в гостиной, Леонора сразу же в волнении вскочила со своего места, а братья и сестра начали осыпать ее своими обычными шуточками:

– Рыбка клюнула! Впрочем, что удивительного: ведь ты такая худющая, ни дать ни взять удилище!

– Не робей! Его денежки давно по тебе плачут!

– Наконец-то бедняга понял, на что он нам нужен!

– Если он и на этот раз струсит, позови меня, я тебя заменю. Уверяю, я это охотно сделаю. Черт возьми, когда у него столько денег… – Это произнесла своим звонким, серебристым голоском младшая сестра.

Леонора закричала:

– Убирайтесь вы ко всем чертям!

Мать, не обращая внимания на этот шум и циничные шутки, к которым она уже привыкла, сказала:

– Леонора, ты бы надела зеленое платье.

– Зачем? Может, мне еще показаться ему голой, чтобы пленить его?

– Ну, перестань. Просто тебе больше идет зеленое платье.

Отец, посасывающий трубку – его седая голова тонула в облаке табачного дыма, – добродушно заметил:

– Твоя мать права, Леонора. И потом, всегда нужно слушаться родителей, а тем более когда они правы.

– Нет, я не буду переодеваться, – неожиданно с раздражением проговорила Леонора, идя к двери. – А вы, – добавила она, обращаясь к братьям и сестре, – перестаньте наконец валять дурака!

Но, выйдя в коридор, она раскаялась в своей резкости и, вместо того чтобы направиться в гостиную, пошла в свою комнату. Цветочки, без конца цветочки – на обоях, на занавесках, на покрывале кровати, везде и всюду, но уже посветлевшие, выгоревшие; эта кокетливая комнатка ее ранней юности показалась ей теперь, когда она собиралась ее скоро покинуть, еще более убогой, чем всегда. Леонора достала из шкафа зеленое платье и надела его перед зеркалом. Она была светловолосая, с очень тонкой и, пожалуй, даже чересчур гибкой фигуркой, с длинной шеей, белым лицом и огромными голубыми глазами; зеленое платье, как ей пришлось с раздражением признать, действительно ей шло – оно словно было соткано из света и оттеняло белизну ее кожи. Разглаживая ногтями складки платья на впалом животе и худых бедрах, она поспешно вошла в гостиную.

Гостиная тоже свидетельствовала о том, что дела в этом доме пришли в упадок: кресла и диваны с грязными и вытертыми подлокотниками, запыленные абажуры, вышедшие из моды безделушки, всякий хлам и старье. Морони, сидевший в одном из этих жалких кресел, резко вскочил при появлении девушки и хотел было поцеловать ей руку. Леонора сделала вид, что не поняла, и, протянув руку, ни чуточки ее не приподняла; когда же Морони низко склонился своей блестевшей от бриллиантина головой к ее руке, она показала ему язык, быть может, чтобы придать себе смелости. Затем они сели, и Морони начал разглагольствовать о том, что он делал в течение двух недель, которые прошли с тех пор, как они в последний раз виделись.

В то время как Морони говорил, Леонора жадно в него вглядывалась: он ей не нравился, но она все время надеялась открыть в нем какие-нибудь качества, которые могли бы хоть отчасти оправдать то, что она за него выходит. Морони был невысокий, немного грузный молодой человек с короткой шеей и широкими плечами. Волосы у него были густые и черные, глаза карие, немного навыкате, блестящие, но лишенные выражения, цвет лица землистый; некрасивой формы нос казался кривым анфас, а в профиль крючковатым. Но особенно Леоноре не нравился рот: большой, толстогубый и бесформенный, он напоминал туго набитый кошелек. Он действительно был полон зубов; крупные и частые, они налезали один на другой, теснили друг друга, словно шли у него, как у акулы, в два или три ряда. "Нет, – решила она окончательно, – нет, внешность у него самая отталкивающая".

Морони повел разговор издалека. Сначала он описал с излишней, хотя и неподдельной горячностью красоты родных мест: море, апельсиновые и оливковые рощи, небо, скалы, горы. Леонора подумала, что эта восторженная любовь к природе, в конце концов, положительное качество. "И то слава богу", сказала она про себя. От природы Морони перешел к собственному семейству со столь же горячей, но несколько иной по своему характеру восторженностью более сентиментальной и искренней; говоря о стариках родителях, о сестрах и братьях, он, теряя чувство меры, превозносил до небес их достоинства. Леонора вновь подумала: "И то слава богу, ведь любовь к родным тоже положительное качество".

Покончив с природой и семьей, Морони принялся говорить о себе самом. Он вкладывал в свои слова такую же горячую восторженность, такой же пыл, и это понравилось Леоноре значительно меньше.

– Предупреждаю вас, я педант, – говорил Морони. – Нрав у меня властный, я чту традиции, я формалист, придерживаюсь старых идей, старых принципов. Одним словом, я полон предрассудков; нет ни одного, которого бы у меня не было. К тому же я немного вспыльчив, иногда даю волю рукам, я ревнив, непримирим, нетерпим и требую от окружающих внимания к себе.

Он говорил о своих недостатках с каким-то удовольствием, смакуя их, словно это были достоинства. Леонора спрашивала себя: зачем он это делает? Чтобы предупредить возможную критику или же он думает, что это и впрямь положительные черты характера? Но она так и не могла решить, какое же из этих двух ее предположений правильно. Морони добавил:

– И все, за что бы я ни взялся, мне удается. Если я задумаю чего-нибудь добиться, то проявляю такую настойчивость, что в конце концов обязательно добьюсь своего.

Леонора поняла, что Морони подходит к цели своего посещения, и с притворной наивностью спросила:

– Например?

Морони ответил:

– Да примеров столько, что даже трудно выбрать: тысячи случаев. Ну хотя бы судебный процесс, из-за которого мне пришлось задержаться на этот раз в деревне. Его затеял против меня один мой служащий. Заметьте, я кругом неправ и правда целиком на его стороне. Но я решил, несмотря ни на что, выиграть это дело и действительно его выиграю.

– Каким же образом?

– Очень просто: подкуплю свидетелей, которые дадут показания в мою пользу. Это всего лишь один случай, но я мог бы рассказать вам множество других.

Морони продолжал говорить, но Леонора уже почти не слушала его. Ей хотелось крикнуть: "Это ужасно, что вы мне рассказываете!" – но она вовремя сдержалась. Теперь она думала о том, что история с судебным процессом вряд ли заслуживает особого осуждения: если б только она была единственным темным пятном на общем светлом фоне! Морони не стоит исправлять только в чем-то одном, подумала она еще, его нужно переделать целиком, с головы до ног, а это, как совершенно очевидно, невозможно. С чувством глубокого убеждения она сказала себе: "Это чудовище, я выхожу замуж за чудовище". Между тем Морони, как хищная птица, которая постепенно все суживает круги, прежде чем броситься на добычу, добавил:

– А теперь, если хотите, другой пример: я вбил себе в голову, что добьюсь одной вещи, и уверен, что сумею это сделать.

– Какой же?

– Жениться на вас.

Леонору возмутила эта спесивая самоуверенность Морони, и прежде, чем она отдала себе отчет в том, что говорит, она спросила:

– И вы действительно уверены, что вам удастся также и это?

– Ну, конечно. Иначе впервые в своей жизни я не сумел бы добиться того, чего хочу.

– А что бы вы делали, если бы я вам сказала, что на этот раз вы абсолютно ничего не добьетесь?

– Я еще раз изучил бы ситуацию. Постарался бы найти ошибку в своих расчетах.

– Ну так вот, в ваши расчеты, несомненно, вкралась ошибка. Потому что на этот раз вы не добьетесь того, чего хотите.

– Вы говорите это серьезно?

– Разумеется!

– Значит, вы хотите сказать, что не желаете выйти за меня замуж?

– Вот именно.

Лицо его приняло мрачное и угрожающее выражение, но он тут же взял себя в руки, поднялся с кресла и, поправляя галстук, сказал:

– Дорогая Леонора, видимо, действительно произошла ошибка.

Он протянул руку; она посмотрела на его руку и после мгновенного колебания коротко рассмеялась:

– Нет, я пошутила. Никакой ошибки нет.

Морони, который минуту назад был уверен, что ему отказали, удивился:

– Нет?

– Ну да, – проговорила Леонора, краснея и кусая губы.

– Значит, и с вами я добьюсь того, чего хочу!

– Вы уже добились.

– Так вы согласны?

– Ну да, – повторила Леонора, становясь совсем пунцовой.

Но здесь она заметила, что Морони смотрит на нее как-то по-новому, тупо и жадно, будто на уже принадлежащую ему вещь, с которой теперь он может делать, что хочет. И словно желая оттянуть момент, когда она станет его собственностью, Леонора неожиданно поднялась и, непринужденно переходя на "ты", сказала:

– Теперь обожди меня здесь. Пойду скажу своим. Я сейчас вернусь, сиди и думай обо мне.

Она прошла близко от него и, когда Морони неловко попытался обвить ее талию рукой, наклонилась и быстро, еле прикоснувшись губами, чмокнула его в щеку. Затем она вышла и направилась прямо в столовую. Братья встретили ее хохотом и обычными остротами. С шутливой торжественностью она объявила:

– Можете принести мне свои поздравления. На этот раз клюнуло!

Отец, никак не комментируя событие, вытряхнул в пепельницу трубку, поднялся и сказал, что идет отдыхать; хорошо было бы, если бы они до четырех часов не поднимали, как обычно, адского шума, заводя свои пластинки. Мать не скрывала своей радости и расцеловала Леонору в обе щеки; эти поцелуи показывали, что испытываемое ею сейчас облегчение столь же глубоко, сколь глубоко было до сих пор беспокойство за судьбу дочери. Братья и сестра реагировали, разумеется, по-другому. Леонора дала им отпор, по-детски несдержанный и яростный, – она громко кричала, всячески их поносила и, догнав сестренку, обрушила на нее град ударов.

– А теперь идите вы все к черту! – еле переводя дух, крикнула она им на прощанье. – Мне пора возвратиться к своему жениху.

Но уже в коридоре, перед самой дверью гостиной, она вдруг заколебалась, ее охватили тоска и тревога. Она понимала, что это ее последние дни в родной семье, и у нее сжалось сердце. Зная себя, она предвидела, что хотя и не любит Морони, но будет ему преданной женой и, помимо своей воли, станет его соучастницей. Наверно, она народит ему детей, будет разделять его взгляды, оправдывать его поведение. Она думала обо всем этом с дрожью в сердце, держась за ручку двери. Потом набралась храбрости и вошла.

 







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.