Здавалка
Главная | Обратная связь

Вечер двадцатый. Спешите делать добро



Когда все собрались вместе, заговорил папа. Вероятно, он давно готовил свой вопрос:

– Встретились мне в Евангелии слова: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею. Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки”. Как себя самого возлюбить – объяснять не надо.

– Почему не надо? – не согласился дедушка, – Тут тоже есть свои ручейки и бугорочки. Папа предпочёл не уклоняться в сторону:

– Я имею в виду, что мы и так себя любим.

– И чаще всего чрезмерно, – поделилась своими наблюдениями бабушка.

Но папа продолжал развивать свою мысль:

– Как возлюбить ближнего, тоже можно догадаться: он рядом.

– Ну, как не любить таких вот проказников! – вздохнула, поглядывая на внуков, бабушка.

И тут папа наконец-то добрался до беспокоящей его проблемы:

– Но как возлюбить, да ещё всем сердцем, Того, Кого мы не видим? Мы же будем пытаться воспылать любовью к своей фантазии, к своему представлению. И если это есть важнейшая заповедь, на которой стоит “весь закон и пророки”, то не построено ли всё здание веры на песке?

– Скажи, сынок, а ты Пушкина любишь? – неожиданно спросил дедушка. Папа снисходительно поморщился:

– Кто же его не любит?!

Но дедушка совершенно серьёзно поинтересовался:

– Ты встречался с ним, видел его, говорил?

– Странный вопрос, – папа даже не знал, как реагировать.

На выручку отцу поспешила Таня:

– Дедушка, Пушкин же жил в прошлом веке. Как папа мог встречаться с ним? Папа у нас ещё молодой!

– А как он мог полюбить его, если не видел? – озадачил Таню дедушка. – Ты тоже, уверен, его любишь? Да?

– Конечно, люблю. У него такие сказки!..

– Значит, мы знаем его и любим по его произведениям. Он в них живёт. Так?

– Так.

Добившись согласия от ребёнка, дедушка обратился к сыну:

– Вот и Бога мы любим не как плод своей фантазии, не как свою выдумку, а, прежде всего, как Творца всего видимого и невидимого мира. Как прекрасно создан наш мир, мы можем открыть только любящей душой. Если в сердце любовь, то мы замечаем, как вспыхнули красотой полевые цветы, как заливаются радостными трелями птицы. Если же душа окаменела, то вокруг виден только мрак. Любовь открывается любящему сердцу.

Но от папы добиться признания в его ошибке было не так-то просто:

– Но откуда его – это любящее сердце – взять, если оно окаменело, если оно равнодушно ко всему, кроме себя? Любовь же не подвластна рассудку, воле, приказам. Не является ли призыв к любви “гласом вопиющего в пустыне”?

– Иными словами, ты спрашиваешь: можно ли полюбить Бога, или как научиться любить? – уточнил дедушка. – Чтобы полюбить невидимого Бога, святые отцы советовали начинать с любви к ближнему.

Однако у папы сразу же возник вопрос:

– Но как можно заставить себя любить кого-то?

– Очень просто, – улыбнулся дедушка, – надо начинать творить дела любви. Любовь – это прежде всего доброта. Надо творить добрые дела, и тогда Господь даст высший дар, высшую награду – любовь к ближнему, а потом и к Богу.

 

* * *

Есть замечательная легенда. В одной долине среди гор стояли рядом две избушки. В них жили две старушки. Одна была добрейшей души, другая – скряга. Им помогали монахи из соседнего монастыря, стоявшего на утёсе: приносили молоко, делились хлебом, запасали хворост и дрова, чтобы в зимний холод было чем растопить печь.

Как-то разразилась гроза. Грохотал гром... Всполохи молний, потоки воды с гор, падающие камни – всё сливалось в одну жуткую картину. Сквозь грозный вой бури скупая старушка услышала настойчивый стук в дверь.

– Кого это принесла нелёгкая! – вздохнула она, пряча остатки ужина.

Вошёл незнакомый монах. Хозяйка предложила сесть, снять плащ.

– Как ты промок, бедный, как промок... Монах прервал её причитания:

– Полно жалеть меня. Я, кажется, не вовремя: ты прервала ужин.

“Откуда он мог узнать это? – подумала скряга. – Придётся дать ему что-нибудь”.

– Ты, видно, издалека забрёл и, наверное, проголодался с дороги. На, голубчик, поешь, – притворно сочувствуя, она подала ему корку трёхдневной давности. Монах отказался от “щедрого” угощения и снял плащ, с которого сбегали струйки воды. Какое-то время он подержал его в руках, надеясь, что хозяйка предложит развести огонь для просушки. Но та молчала, разглядывая при тусклом свете его прекрасное и строгое лицо. Гость сложил плащ и сел.

– Страшная ночь! – сказал путник, – Хорошо нам под крышей. А каково тем, кого застигла буря в лесу – измученным, дрожащим, голодным, пытающимся укрыться под каким-нибудь деревом! Что же с ними, бедными будет?..

– Да, да... – завздыхала хозяйка. – Это беда. Хорошо, если набредут на огонёк, да пустят их под крышу добрые люди, – бормотала она, надеясь услышать в ответ слова благодарности.

– Бог всегда воздает сторицею за помощь страждущим, – уверил гость. Старушка закивала:

– Есть же счастливцы, которые могут помогать бедствующим. Это же такое счастье – делать добро. А вот мне...

– И тебе выпала такая возможность. И ты можешь сделать добро.

– Я? – засмеялась она.

– Ты. Я пришёл просить тебя о помощи. К нам в монастырь пришли двое погорельцев. Молния сожгла их жильё. Бедняжки не успели взять с собой ни единой вещи, выскочили в чем легли спать. Они теперь беднее тебя. Дай им, что можешь: одеяло ли, платок. Несчастные всю жизнь будут молиться, чтобы Бог и тебя не оставил в беде.

Монах взглянул на неё каким-то особым значительным взглядом. Она мысленно стала перебирать вещи, вспоминая, что у неё есть постарее, похуже. Таинственный же гость, видя её смятение, продолжал:

– В наш монастырь набилось сегодня столько обездоленных, что нет ни одного свободного угла, ни одной свободной кровати. Бесприютные погорельцы стоят у монастырской стены, и дождь поливает их. Поторопись!

– Для чего ж ты пришёл ко мне? Разве ты не мог найти людей побогаче в соседней деревне? Я бедная вдова, по старости и болезни и так еле свожу концы с концами. Что же я могу дать другим? Помилосердствуй, родимый...

– Ну, полно, полно прибедняться. У тебя же без дела лежит толстое шерстяное одеяло, недавно подаренное тебе. Дай его, позже возвратим.

“Откуда он знает про одеяло? Кто мог ему сказать, что оно подарено?” – Взгляд старухи встретился с гневным взглядом инока. Она побрела в чулан и стала перебирать тряпьё.

– Передай им этот платок. Он хоть на вид и поношен, но замерзающему человеку поможет согреться.

– И это всё, чем ты можешь поделиться с несчастными? – спросил, испытующе глядя на неё, монах.

– Всё. Знаешь, в холодную ночь человеку и этот платок может пригодиться.

Скорбно посмотрев на неё, инок вышел. В соседнем доме его встретили радушно. Плащ был повешен для просушки у разведённого огня, на столе перед гостем появилась кружка с горячим молоком, а затем и всё, что нашлось в чулане. Услышав о погорельцах, добрая старушка засуетилась.

– Что же ты их сразу ко мне не привёл? Они же там закоченели, бедные. Вот это ещё возьми, и это.

Чего только ни оказалось в громадном узле: и одеяло, и подушка, и одежда!

– Да, ещё и постелить холстину возьми. Пригодится! Скажи им, пусть приходят ко мне.

Монах, благословив сердечную старушку, ушёл. Буря с новой силой разразилась над долиной. И вдруг от удара молнии запылали разом обе старенькие избушки. Старушки еле выскочили из огня. Около монастыря их ожидал знакомый монах.

– Это тебе, добрая дочь моя, – сказал святой отец. – Ты сама наградила себя.

– Почему ты мне это даёшь? – удивилась она. – Передай вещи тем несчастным, о которых ты говорил!

– Вы и есть те несчастные, – пояснил монах и, обратившись к жестокосердной вдове, передал ей её платок.

– Возвращаю его тебе. Он, хотя, как ты говорила, на вид и изношен, но ещё может согреть замерзающего. Это всё, что мне удалось сохранить для тебя от огня.

– Если б я только знала, если б знала, – заскулила скряга.

В темноте было видно, что лицо монаха освещено каким-то удивительным светом. Он исчез, как будто растворился во тьме. Старушки, смутившись, постучали в калитку монастыря. Иноки сердечно приютили их. Но о странном монахе никто ничего не знал.

 

– Занимательная легенда, – похвалил папа, но тут же нашёл противоречие: – Однако какое отношение она имеет к заповеди: “Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем?” Скорее напрашивается другой вывод: возлюби ближнего и не люби себя, не то тебя накажут гром и молния!

– А Танька себя возлюбила, – вдруг заявил Серёжа. – Часами у зеркала вертится, собою любуется.

Таня не растерялась:

– Это я бантики поправляю.

– Часами? – не унимался Серёжа.

– Перестаньте, дети! – строго приказала мама.

– Так что – нельзя себя любить? – как бы спросила разрешения Таня.

– Откуда ты это взяла? – удивилась мама. Ситуацией охотно воспользовался папа:

– Из легенды. Как в ней старая вдова осуждается! Отдай последнее, а иначе ты – скряга! Только хорошо ли приучать детей не думать о себе, о завтрашнем дне, витать в облаках? А придёт утро, и захочется позавтракать... В легенде хорошо – вернул монах их пожитки. А в жизни бродяги и погорельцы унесли бы всё – и поминай, как звали. Так что плохого, если старушка позаботилась о том, чтобы ей было чем укутать старые кости? И из-за этого её скрягой величать?

– Так-то оно так, – согласно кивнул головой дедушка, – и о завтраке позаботиться надо, и о здоровье. Но вот для чего оно нам – здоровье-то?

Для Серёжи тут проблем не было:

– Чтобы сильным быть...

Таня подошла к этому вопросу значительно серьёзнее:

– Чтобы учиться, помогать маме, бабушке.

– То есть, – подхватил дедушка, – тело дано для добрых дел, так? Но человек состоит не только из тела. У него ещё кое-что имеется, правда?

– Человек состоит ещё из души и духа, – вспомнила Таня.

– а о них нам, как вы думаете, надо заботиться? Их ведь Бог тоже нам для чего-то даровал. Тем более что тело временно, а дух – вечен.

– А как это – заботиться о душе? – задумалась Таня.

И на этот главнейший вопрос жизни, прозвучавший из детских уст, взялся ответить дедушка:

– Душа расцветает от любви, от добрых дел. А любовь – это всегда жертва. Я что-то жертвую тому, кого люблю: своё время, внимание, своё сердце. Этому и учит нас легенда.

 

– И не только легенда, – сказала мама. – В прошлом веке жил чудаковатый человек, доктор Фёдор Петрович Гааз. Его знала и любила вся Москва. Когда он проезжал в пролётке или шёл по улице, ему кланялись, его приветствовали с улыбкой все – и знатнейшие аристократы, и знаменитые генералы, и полицмейстеры, и профессора, и нищий люд.

Как-то в зимнюю ночь, когда вьюга намела такие сугробы, что его старые лошадёнки не могли их одолеть, он под завывание метели пешком пробирался по пустынным улицам. Было безлюдно. И вдруг его окружили трое:

– Барин, снимай шубу! Да и деньги вытряхивай!

Дубинки вызывающе покачиваются в руках.

– Я сниму, сниму. Только позвольте мне пройти к больному. Без шубы я замёрзну и не смогу ему помочь, а у него большая семья. Дойдём до его дома вместе. Там и сниму. Вы не беспокойтесь.

Услышав голос прохожего, главарь бандитов пал на колени:

– Прости нас, Фёдор Петрович, не узнали. Пойдём, мы проводим, чтобы тебя какой-нибудь басурман не обидел.

Сначала, когда доктор только приехал в Россию из Германии, его пациентами были знатные люди. Гааз разбогател, приобрёл имение с сотней крепостных, суконную фабрику, большой дом, рысаков. Его назначили главным врачом Москвы. Столкнувшись с нищетой простого люда, доктор Гааз не только стал принимать бедняков бесплатно, но на свои деньги начал строить лечебницы. По Москве ездили нанятые им извозчики и подбирали больных и страждущих. Это была, по существу, первая скорая помощь в России. Средств на содержание больницы, на лекарства и питание не хватало. Имение, фабрику и дом пришлось продать. Сам он стал жить при клинике.

В 1828 году его назначили главным врачом тюремных больниц. Находясь на этом посту, Гааз добился облегчения условий жизни для ссыльных. Фёдор Петрович, провожая каторжан, лично напутствовал каждого, каждому давал что-либо необходимое – одежду, портянки, шапку, деньги, снабжал книгами. Он выкупал жён каторжан-крепостных, чтобы они могли последовать за мужьями, облегчая их участь.

Умер Фёдор Петрович в какой-то каморке при больнице, на куче тряпья, укрывшись старой шинелькой... Всё, что у него было – жизнь, талант, сердце – он отдал людям. Москвичи, собрав пожертвования, поставили ему памятник, у подножия его и десятилетия спустя – живые цветы. А на памятнике его слова: “Спешите делать добро”.

Дедушка признательно поклонился маме за её рассказ и поделился советом старца Амвросия Оптинского, который учил: “Если хочешь иметь любовь, то делай дела любви, хотя бы сначала и без любви. Господь увидит твоё желание и вложит в твоё сердце любовь”. И привёл ещё слова старца Алексея: “Посылает тебе Господь какого-нибудь человека, надо отнестись к нему внимательно, подойти к нему, войти в его положение, посвятить ему уголок своего сердца. Так постепенно всё новые и новые люди будут входить в наше сердце, и наше сердце будет всё расширяться и расширяться. Возможность сделать добро кому-нибудь есть милость Божия к нам. Поэтому мы должны бежать, стремиться всей душой послужить другим”.

 

А мама вспомнила ещё одну историю:

– Как-то в газете было рассказано о маленькой девочке из Англии. Её имя Лорна. Она не могла без сострадания смотреть, как её шестилетний брат Джой умирает. У него была страшная болезнь – белокровие. Он постепенно угасал. Спасти малютку мог только костный мозг, взятый у его трёхлетней сестрёнки Лорны. Врачи предостерегали: если решиться на операцию, то, пережив ужасные мучения, девочка может возненавидеть брата. Но другого пути спасти малыша не было. Папа поговорил с дочуркой, предупредил: будет очень больно. Очень.

249Лорна призналась, что боится боли, но постарается потерпеть, лишь бы помочь Джою.

Таня молча вздохнула, готовая в этот момент на любой подвиг.

Джой выздоровел.

– Врачи ошиблись в своих предположениях, – завершила рассказ мама, – не ненависть вошла в её сердце, а ещё большая любовь. Счастье вернулось в семью...

– Ибо, – подхватил дедушка, – в любящем сердце пребывает Господь! Ибо Бог и есть любовь.







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.