Главная | Обратная связь

Мы с тобой одной крови...

Настя, 3 года:

· Бабушка, давай поиграем!

· Давай, а как мы будем играть?

· Ты будешь дочкой, а я — мамой.

· Хорошо.

· Дочка, ну-ка собирай игрушки!

Из Интернета

Проекция родителя, его возраста, умений, установок, способ­ностей на своего ребенка, к сожалению, не такое уж редкое и курь­езное явление. Очень часто родитель бессознательно ждет от своего ребенка поведения, похожего на собственное, и, что еще удивитель­нее, рассчитывает, что маленький человек будет значительно лучше его самого. То есть ребенок должен быть не только копией своего родителя, но еще и непременно улучшенной копией, без его заморочек, погрешностей и недостатков! «Я не достиг, ты должен дос­тичь! Я не смог, ты должен смочь! Я курю, но ты не будешь, я тебе не позволю! Это все потому, что я желаю тебе счастья!»

Что значит вырастить счастливого ребенка — об этом чуть поз­же. А сейчас хочется обратить ваше внимание на очевидность того, что требования, которые предъявляются к маленькому человеку, не только безосновательны, но и невыполнимы. Конечно, когда он вырастет, вы удивитесь, в какой степени он перенял ваш спо­соб жить, но пока ему семь, десять, шестнадцать лет, он не будет таким же взрослым, как вы, и поверьте мне, что это к счастью! Вся его детская природа помогает ему противостоять вашему могуче­му родительскому влиянию. Потому что детство ему дано для вы­полнения его специфических детских психологических задач. В каждом возрасте ребенок должен успешно решить эти задачи для того, чтобы переходить с этапа на этап последовательно и посте­пенно.

И если грудной возраст, в котором младенец еще совсем мало напоминает взрослого — не ходит, не говорит, мало поддается вну­шению и убеждению — освобождает его от родительских (особен­но отцовских) ожиданий «взрослого» поведения (хотя некоторые отцы умудряются делать замечания своим женам, типа «нечего с ним сюсюкаться»), то лет с трех, когда малыш все более прибли­жается к «осознанному», с точки зрения рационального отца, воз­расту, эпоха проекций и ожиданий вступает в свои права. «Как ты можешь бояться, ты же мужчина!», — говорят они, когда им не нравится, что он испугался. «Немедленно убери игрушки, и пос­леди за сестрой, ты же взрослая!» — обращаются они к трехлетней малышке, которая должна немедленно повзрослеть только пото­му, что в семье прибавление.

А ведь в этом возрасте ребенок еще только учится управлять собой, и ему трудно, а часто и невозможно отвечать еще за кого-, то. В три года он хочет и даже часто требует что-то сделать сам, но реально не всегда может, и его первые попытки самостоятельнос­ти вовсе не означают, что он должен овладеть этим на уровне взрос­лого человека. Он только начинает осваивать навыки самоконтро­ля, только пробует управлять собой и ситуацией, только осваивает причинно-следственные связи, совсем еще логически не понимая, что это такое.

Трагедия, или, во всяком случае, драма, состоит в том, что наши отношения с детьми в точности копируют отношения с нашим «внутренним ребенком», которые, в свою очередь, повторяют мо­дель отношения взрослых к нам, когда мы сами были детьми. И если мы во времена своего детства не прожили адекватно какой- то возраст, не решили какую-то важную возрастную задачу, тои своим детям с большой степенью вероятности не позволим это сделать, если, конечно, не займемся самоисследованием и не прора­ботаем то, что по каким-то причинам нам не удалось сделать в свое время.

Если вас в детстве заставляли заниматься музыкой и уроками, в то время как другие мальчишки гоняли мяч во дворе, то в ваших отношениях с ребенком есть два варианта развития событий. Вари­ант первый: вы и вашего сына засадите за уроки и с негодованием будете встречать любые его попытки увильнуть от этого занятия. Вариант второй: настрадавшись в собственном детстве, вы начнете его «спасать», совсем не уделяя внимания учебе, обесценивая этот процесс и осуждая мальчика (или девочку) за «ботанизм», если та­ковой с ним случится. И в том и в другом варианте, вы скорее будете руководствоваться последствиями собственной детской травмы, чем реальными потребностями ребенка в реальном времени.

Не отдавая себе отчета в том, что большинство родительских намерений исходит из незавершенных отношений родителей со своим «внутренним ребенком», вы рискуете совсем потерять кон­такт с реальностью ваших детей, заменяя ее собственной прошлой реальностью, не имеющей отношения к другому маленькому, хоть и очень похожему на вас, человеку. Перефразируя известную шут­ку «Если в детстве не было велосипеда, а теперь есть "Бентли", то... велосипеда в детстве все равно не было», можно сказать: «Если в детстве у вас не было "Бентли", а у вашего ребенка он теперь есть, то в вашем детстве его все равно не было». Недостатки, провалы и «дыры» вашего детства не восполнятся тем, что все это вы дадите собственному ребенку. Они также не закроются от того, что и его вы лишите того же. Это несправедливость, которая с вами уже слу­чилась, и ее никак не исправить. Ее можно только осознать, попе­чалиться и присвоить себе как некий опыт, с которым вы в итоге как-то справились.

К сожалению, в нашей коллективистской культуре очень проч­но сформировалось представление о том, что «я — такой же, как все». Из этого незамысловатого послания последовал простой вы­вод, также въевшийся в наше сознание: «все — такие, как я». Это породило в нашей культуре и психологии много сложностей, и од­ной из них является невозможность воспринять другого как Дру­гого. Мы сознательно и бессознательно начинаем считать всех вок­руг устроенными точно так же, как мы сами, и не желаем видеть и замечать очевидных различий. Для нас становится болезненной и травматичной встреча с отличиями Другого. В итоге неспособность увидеть в другом человеке существо иного пола, возраста, вероис­поведания или просто имеющее отличные от наших черты харак­тера приводит как минимум к потере контакта, а как максимум — к болезненным деструктивным конфликтам, разрывам, потерям. Если с друзьями, знакомыми, партнерами и даже супругами мы можем расстаться, не придя к принятию Другого, то куда деваться нам от собственных детей? И что делать с невозможностью при­нять их отличия и особенности?

Как ни грустно, собственных детей воспринимать как отлича­ющихся от нас, Других, особенно трудно. Ведь они генетически являются нашей частью, растут в нашей семье, впитывая наши тра­диции, ценности, правила, устои. Все это создает иллюзию того, что, решая вопрос «как было бы лучше для него», мы часто неосоз­нанно, но крепко опираемся на представление «как бы это было лучше для меня», часто совершенно вынося за скобки нашу раз­ницу в возрасте, несовпадение потребностей, отличия в характере и совершенно другой контекст времени и ситуации, в котором ра­стет наш малыш.г

Попытаться понять своего ребенка, присматриваться к нему, изучать его, наблюдать затем, как он меняется, значительно слож­нее, чем выбрать простую опору: «это сработало со мной, когда я был ребенком, сработает и с ним». Вот только с тем, что опора эта обладает мнимой крепостью и выстроена на зыбучих песках, вы столкнетесь не сразу, а, столкнувшись, будете немедленно погло­щены мало осознаваемой тревогой, которая начнет подсказывать вам, как немедленно «привести в соответствие» ребенка, так не­кстати отличающегося от ваших ожиданий.

Неспособность видеть и уважать другого Другим (если речь идет о ребенке) проистекает не только из ошибочного убеждения, что он — наше продолжение; здесь работает также и такой механизм, как слияние. У многих из нас любовь и близость ассоциируются с похожестью. Влюбленные ищут сходства во взглядах, предпочте­ниях, представлениях и, когда находят, радуются, что нашли «сво­его человека». Видение того, что мы думаем одинаково, любим одно и то же, рождает в нас ощущение, что мы близки, что мы — единое целое. Это рождает иллюзию близости, безопасности, единства. И где-то здесь нарушается граница, и слияние начинает путаться с любовью. Влюбленные, так же как и люди, живущие в семье, на­чинают болезненно реагировать на отличия.

«Ты чувствуешь по-другому, чем я, у тебя другое мнение, ты не можешь угадать, что со мной, — значит, ты перестал меня любить!» Многие матери так и говорят своим детям: «Ты не хочешь сделать то, о чем я тебя прошу, значит, ты меня не любишь, значит, мать тебе уже не нужна!» Тем самым они превращают отличия и несогласия в осно­вание для построения манипулятивной конструкции: «если ты не ду­маешь, как я, то ты меня и не любишь», вызывая у ребенка чувство вины, которое он совсем не заслужил. При этом они не осознают, что счет «за нелюбовь» можно предъявить в этом случае, скорее, к себе самим, не желающим понять и услышать своего ребенка, увидеть его своеобразие и уважать его индивидуальность.

Часто различия вызывают в нас слишком много чувств. От раз­дражения до тревоги, от изумления до ярости, вызывающей толь­ко одно стремление: сделать того, кто вам так дорог, очень похо­жим на вас, истребив отличия, приспособив «под себя» или разрушить. Отсутствие различий — это иллюзия контроля, управ­ляемости, безопасности. Наличие их — непредсказуемость, бес­покойство, необходимость совершать выбор, а не действовать ав­томатически или привычным образом.

Различия бросают нам вызов, они требуют от нас размышле­ния, исследования, принятия. Они позволяют нам лучше узнать самих себя и лучше узнать других людей. И вместо того, чтобы ис­пользовать такой шанс для своего развития, для узнавания чего-то нового о себе и мире вокруг нас, мы стремимся их истребить, тща­тельно шлифуя выделяющееся и непохожее, пытаясь сделать из маленького Другого копию себя. И добро бы еще мы сами были само совершенство...

 

«Найди десять отличий»

Бужу сына в туалет и, чтобы убедиться, что проснулся, спрашиваю:

· Кто я? Данил, знаешь, кто я?

· Девочка, — отвечает он, — и, скорее все­го, старшая по званию.

Из Интернета

Именно такое задание дается в детских книжках-развивалках для тренировки внимания. Две очень похожие картинки, а в них десять незначительных отличий. Дети делают эти задания обычно с большим удовольствием. А для меня эти картинки — метафора того, что периодически стоило бы делать каждому родителю. Кар­тинки кажутся на первый взгляд очень похожими. Но отличия все же существуют, и требуется внимание и усердие для того, чтобы их найти. Было бы очень полезно каждому взрослому время от вре­мени находить десять отличий между собой и собственным ребен­ком, на первый взгляд так же похожим на вас, как картинки в тех книжках.

Так трудно бывает объяснить родителям, а также мужчинам и женщинам, попавшим в семейный кризис, что любовь — это не ис­требление непохожего, а узнавание и уважение различий, которые позволяют каждому из нас все больше становиться самим собой.

В родительской ситуации бессознательное желание вырастить ребенка, похожего на маму или папу, объяснимо. Если допустить, что мы растим совсем необычного человека, то у нас возникает тревога, как мы можем справиться с передачей опыта, ведь мы имеем только тот опыт, что проживали сами. А значит, в случае возникновения затруднений у нашего слишком необычного ребен­ка мы рискуем оказаться беспомощными, не справиться, не по­мочь. Это страшно, учитывая, что мы отвечаем за него и любим. С другой стороны, родители, идущие «от обратного» и желающие, чтобы ребенок делал со своей жизнью что-то, совсем противопо­ложное тому, в чем они росли сами, тоже ставят перед ним труд­ную задачу, поскольку ребенку негде взять пример, модель того, как жить и поступать совершенно по-другому.

Как же быть? Ответ все тот же. Осознавать и присваивать себе свои родительские чувства. Если ваш необычный ребенок попал в нестандартную для вас ситуацию, можно не решать все самим, а обратиться за помощью, например, к более старшим и мудрым, к друзьям и знакомым, которые, быть может, проходили через это, к специалистам, наконец. Можно даже все решить самим, при усло­вии, что вы умеете обходиться с нестандартными ситуациями и не впадаете в панику, что вы можете отстраниться от привычного, шаблонного и поразмыслить, возможно, вместе с ребенком, а мо­жет — и со всей семьей, и принять решение, максимально подхо­дящее вашему ребенку и к вашему случаю.

Если вы хотите, чтобы ваш ребенок прожил непременно дру­гую жизнь, непохожую на вашу, то вам, прежде всего, стоило бы разобраться с собственным недовольством. Разобраться и поме­нять то, что вас не устраивает, тогда и ребенок получит пример и модель, как не сдаваться, как не жить в том, что не удовлетворяет, как знать, чего ты хочешь и добиваться этого.

Вот достаточно типичная история нашего времени.

Ему восемь, ей за пятьдесят. Она бабушка, он — внук. Она после развала советской науки не знает, куда себя применить. И все схо­дятся на том, что воспитывать внука — хороший выход для всех. Ребенок при работающих родителях будет под присмотром, да и ба­бушка при деле. Пока он не пошел в школу, проблемы не были такими очевидными. Но сейчас достигли апогея. Им не довольны учителя и родители, он учится «значительно хуже своих возможностей», час­то бывает, капризен и агрессивен.

· К тому же у него гиперактивность. Видимо, в этом все дело, — со вздохом заявляет бабушка.

· Кто вам поставил этот диагноз ? Вы уже были у психолога?

· Да нет же. Мы не были, просто это очевидно. Он же не минуты не может просидеть спокойно, все время отвлекается.

Пока мы говорим, мальчик спокойно выкладывает из контейнера игрушки, внимательно их рассматривая, не проявляя никаких при­знаков двигательной или иной расторможенности, которые гиперак­тивные дети обычно проявляют вне зависимости от ситуации. У меня закрадываются сомнения в правильности бабушкиного диаг­ноза, но я решаю пока послушать ее историю, которая, впрочем, боль­ше похожа на бесконечный перечень жалоб.

· ...И вообще, он не умеет себя вести абсолютно. Когда мы гуля­ем, он постоянно не слушается.

· А как именно вы гуляете?

· Что вы имеете в виду?

· Ну что представляет из себя ваша прогулка ?

· Мы идем в парк.

· И что вы делаете в парке?

· Как что ? — ее изумление нарастает, она не понимает, к чему я выспрашиваю подробности. — Прогуливаемся по аллеям.

· Понятно. Вы прогуливаетесь по аллее, а что делает ваш внук в этот момент ?

· В том-то и дело! Он не может прогуливаться спокойно вместе со мной. Его несет в какие-то кусты. Он то находит себе какие-то палки, то пытается скакать, то бегать. Я же вам говорю, что он гиперактивен!

· То есть вы считаете, что чинно прогуливаться по аллее — это интересная прогулка для мальчика восьми лет ?

· Ну а что он, по-вашему, должен делать?

· Ровно то, что делает. Хотя это удается ему с трудом, потому что вы его все время останавливаете. Просто прогулка по аллеям парка — это хорошее времяпрепровождение для человека нашего с вами возраста, а детям нужно что-то другое. В школе они вынуж­дены сдерживать свою физическую активность, и им нужно где-то выплеснуть ее. А это можно сделать только бегая, прыгая, кувыр­каясь, качаясь, стуча палкой и так далее. С другой стороны, им нужно еще и подзарядиться, чтобы была возможность вынести еще один учебный день. А для этого им часто нужно общение, друзья по двору, какие-то совместные игры, забавы, приключения.

· Ну что вы! Во-первых, у нас никто не играет во дворе, а играли бы, не понятно еще, что за дети. Во-вторых, на забавы и приключения у нас совершенно нет времени, потому что у нас план, график.

У нас двадцать минут на прогулку каждый день, и больше не получает­ся. И за эти двадцать минут он от меня получает столько замечаний, что мы оба только устаем от всего этого. Если бы не его гиперактив­ность, мы бы успевали нормально погулять, не портя друг другу нервы.

Все это время герой нашего разговора спокойно затевает игру, за­дав мне несколько вопросов по поводу игрушек, он выстраивает сю­жет и начинает играть, никому не мешая при этом. Бабушка же все больше нервничает, переходя на рассказ о школьных трудностях и мучениях с исполнением домашнего задания. Чем больше она рас­сказывает, тем печальнее у меня на душе. Я понимаю, что жизнь нашего героя больше похожа на каторгу, чего ж удивляться, что он ведет себя скорее как каторжник, а не как счастливый ребенок.

Спец. языковая школа, музыка, бассейн, невозможность встре­чаться с друзьями, все свободное время занимают домашние задания и та самая прогулка по аллеям. Но дружить ему все же хочется и он пытается общаться с ребятами на уроке, за что, естественно, по­лучает замечания. На переменках он пытается организовать какие- то подвижные игры: беготню, борьбу, потасовки, но это тоже пре­секается учителями школы с весьма строгими правилами. Его живая энергия, детская подвижность и желание иметь друзей никак не впи­сывается в бабушкин «жесткий график», который выстроен не под живого восьмилетнего ребенка. Ей даже трудно понять, что с та­ким расписанием не справился бы даже взрослый в возрасте «за пять­десят», потому что оно учитывает только амбиции не реализующей себя в данный момент женщины, а не потребности восьмилетнего, пока еще, к счастью, активного мальчика.

Когда я остаюсь с ним наедине и спрашиваю:

· А что ты считаешь своей самой большой проблемой?

Я получаю весьма неожиданный ответ :

· Моя самая большая проблема в том, что я не люблю свою бабуш­ку, а любить ее должен, мне так мама сказала.

Трудно любить того, кто на самом деле совсем не замечает тебя, даже если он проводит с тобой все свое время.

В этой истории мне удалось достучаться только до мамы, кото­рая после моих горячих просьб все же пришла на консультацию. Бабушку же я не смогла переубедить ни в том, что у ее внука нет никакой гиперактивности, ни в том, что быть восьмилетним маль­чиком не то же самое, что быть пятидесятилетней женщиной. На все это она отвечала: «Это все понятно, что вы говорите, но как мне заставить его вести себя спокойно и делать то, что требуется?»

 

«Я хочу, чтобы он стал...»

Мама, почему ты сначала учила меня ходить и говорить, а теперь хочешь, чтобы я сидела и молчала?!

Из Интернета

С тех самых пор, как люди узнают, что у них будет ребенок, они начинают мечтать и представлять. Женщины заботятся о нем, пока беременны, воображая себе, каким он родится. Потом ждут, когда он научится улыбаться, сядет, пойдет, заговорит... Мы ждем будущего так, как будто оно нас от чего-то освободит, что-то из­менит и разрешит нам расслабиться. Это отчасти понятно и зако­номерно: когда мы замечаем, что наш ребенок вовремя (желатель­но, как все дети, а лучше, если раньше) овладел каким-то навыком, мы понимаем, что справляемся. Вот только нам никак не удается убедиться в этом до конца, потому что жизнь ребенка ставит перед ним все время новые и новые задачи: он пополз — теперь надо на­учиться ходить, заговорил — надо учить буквы, пошел в школу — нужно сдавать экзамены, поступил в институт — должен найти работу, работает — пора жениться, и так далее, пока ему не пере­валит за шестьдесят. Разве тут расслабишься?

Родитель часто живет тревожным будущим. Многие не могут им не жить. И это не беда. Беда — когда родитель, живя тревожным будущим, теряет настоящее. Удивительно, насколько часто на кон­сультациях звучит рассогласование между тем, что родители ожида­ют от ребенка, и тем, что они по отношению к нему делают.

«Я хочу, чтобы он вырос смелым, уверенным в себе, способным за себя постоять», — говорят мне о мальчике, которого все время пу­гают: «Ты заболеешь, не сможешь, не стоит, не получится». Ему запрещают злиться, спорить, отстаивать и защищать свое мнение, пробовать новое, — и убеждены в его неспособности справляться с неудачами.

«Мне важно, чтобы она выросла лидером, чтобы она была ответ­ственной, решительной и независимой», — это о девочке, которой запрещено иметь свое мнение, каждый шаг ее контролируется, приветствуется только беспрекословное послушание, ее часто ру­гают за инициативу, активность и энергию, направленные не на выполнение уроков.

«Мы же хотим, чтобы у него была хорошая самооценка, блестя­щие успехи, хорошая карьера, крепкое здоровье», — утверждают веч­но недовольные и сверхкритикующие родители вечно болеющего астеничного мальчика, теперь отказывающегося от любой новой деятельности: «У меня все равно не получится».

Чему именно мы учим своего ребенка? Чего от него ждем? Мало кто из родителей задается этими вопросами, еще меньшее количе­ство в состоянии обдуманно и честно на них ответить. Из детей ничего не вырастает когда-то «потом». Для того чтобы «потом» выросло, надо что-то заложить уже сейчас.

Для меня загадка: как можно посадить семечко от подсолнуха и ждать, что вырастет сакура или баобаб? А потом еще осуждать подсолнух за то, что он так разочаровал своего садовода. Как труд­но некоторым детям сделать своих родителей счастливыми. Мно­гим это так и не удается, даже если они положат на это всю свою жизнь. Потому что родитель, сам не отдавая себе отчета, прилагает все усилия, чтобы не случилось именно того, чего он так настой­чиво ждет от ребенка почти с самого его рождения — чтобы ребе­нок не начал оправдывать его ожидания.

Всей душой желая им самого лучшего, трусливых пугают, за­жатых стыдят, неуверенных подавляют, громких не слушают, яр­ких не замечают, отстающих ругают и ждут, что все это изменится, если родители утроят свои усилия. Мало кому приходит в голову остановиться и задуматься: если он такой, то, быть может, мы что- то делаем не так? Мало кто действительно представляет себе, как надо относиться к ребенку, чтобы из него вырос такой человек, каким его рисует их воображение. Нередко случается, что родите­ли хотят вообще невозможного.

Она активно строит свою карьеру. Хрупкая фигурка и изящный вид деловой женщины недолго оставляют меня в иллюзии. Уже через пять минут становится понятно, что все важные вопросы в этой семье решаются именно ей.

· Вы понимаете, у меня — мальчик. В наше время, вы же понима­ете, что мальчик должен быть не просто волком, он должен быть вожаком стаи. Но вы посмотрите на Яна. Разве он похож на вожа­ка стаи ? Нисколько!

Она продолжает перечислять недостатки сына: пугливость, чув­ствительность, пассивность, а я наблюдаю за десятилетним Яном, которому разрешила посмотреть игрушки в моем кабинете. Его, дей­ствительно, энергичным не назовешь, скорее задумчив, медитати­вен. Вынимая игрушки по одной, он рассматривает их внимательно, явно над чем-то размышляя. Потом находит одну из них, надолго задумывается, потом подходит к маме, прерывая ее пламенную, энер­гичную речь, и спрашивает:

· Как ты думаешь, кто это, мам ?

· Очевидно, что это дракон, разве тебе не понятно?

· А я думал, что динозавр...

· Динозавры не такие, — на ее лице трудно скрываемое разочаро­вание. Выражение лица «ну, что я вам говорила!» сменяется серьез­ным, и она обращается ко мне:

· Нам нужна программа по реабилитации.

· Кого будем реабилитировать?

· Ну, вы же видите проблемы ребенка?!

· Пока я вижу, что у вас налицо разность темпераментов, я слышу, что вы недовольны тем, какой Ян, вы хотите, чтобы он был другим.

Теперь разочарованный взгляд предназначен и мне, но она берет себя в руки и еще раз пробует мне объяснить:

· Вы же понимаете, что, если человек хочет чего-то добиться в бизнесе, он должен быть не таким. Я, няня, бабушка, его отец, все мы вынуждены постоянно подталкивать Яна, контролировать, сти­мулировать, заставлять. Но ведь ребенок должен сам проявлять волю, активность, упорство. Он должен ставить цели и достигать их. Но у моего сына нет целей, у него проблемы с волей и совершенно отсутствует стремление к преодолению трудностей. Он не умеет принимать решения. Как вы считаете, сможет ли такой человек быть конкурентоспособным, тем более мужчина?

· Правильно я понимаю, что вы хотите, чтобы Ян стал вожаком стаи, создал и возглавил свой бизнес?

· Ну конечно, мы уже двадцать минут об этом и говорим.

· Вы его контролируете, заставляете, подталкиваете, решаете за него. Он максимально от вас зависит, опирается на ваше мнение, все время вас разочаровывает и отчаянно сопротивляется вашим попыткам изменить его, сделать его не таким, каков он есть. Я ра­зочарую вас. Ему никогда не стать вожаком при таком раскладе.

· Это почему же?

· Потому что вожаки получаются из тех, кто знает, кто он та­кой, чего хочет. Кто с детства имеет свое мнение, и у него есть воз­можность и право отстаивать его перед самыми авторитетными фигурами, которыми являются родители. У кого есть свои цели, а не те, что ставят ему родители. Кто живет в своем темпе, действу­ет в своей размерности. Те, у кого есть амбиции, стремления к ли­дерству и яркое желание создавать что-то свое. Те, кому трудно что-то навязать, заставить. Вы же делаете из своего ребенка хо­рошего исполнителя, ставя ему ваши задачи и условия, манипулируя при этом своим недовольством и разочарованием. Да и исполнитель из него получается пока плохой, потому что сопротивляется тому, что вы поручили ему исполнять. Вы знаете, что нравится вашему ребенку? Чем он по-настоящему увлечен?

Ей требуется пауза, прежде чем ответить. Она явно еще перева­ривает услышанное. Возможно, именно это и заставляет ее нечаян­но «проговориться».

· Он увлечен тем, что я ему поручаю делать, — краска слегка за­ливает ее лицо.

· Зачем вам вообще, чтобы он стал бизнесменом? Вы хотите, чтобы он был как вы? Или ваш муж?

· Муж, нет, он вообще не имеет к бизнесу отношения. Он так, филолог, редактор, в общем, никто, — опять уже узнаваемо-знако- мое недовольное выражение лица.

Когда мы остаемся с мальчиком наедине и у нас выдается возмож­ность порисовать, я спрашиваю Яна:

· А почему ты так подробно и медленно рассматривал игрушки? Почему тебе нужно было точно знать: динозавр это или дракон ?

· Я придумывал про них историю. Про каждого. И думал, можно ли их истории объединить в одну. Ну и если это динозавр, то это будет одна история, а если дракон, то совсем другая.

· То есть ты любишь придумывать истории?

· Ну конечно. Я записываю их в блокнотике или на компьютере, когда мне разрешают.

· Ты давал их кому-нибудь почитать? И самому тебе они нравятся ?

· Да, мне нравятся. Читала няня. Она всегда ждет новых исто­рий и часто разрешает мне писать их на компьютере, когда мамы нет. А вот мама считает мои истории «глупостью» и «потерей вре­мени», поэтому я ей уже не показываю. Это наш секрет. Вы ведь его не расскажете маме?

· Даже не знаю, как поступить... Я, с одной стороны, понимаю, почему ты стал скрывать от мамы твои истории, но, с другой сто­роны, может быть, нам стоит еще раз попытаться объяснить ей то, что писать истории — это тоже стоящее дело, тем более, оно тебе так нравится. Она же твоя мама, и она хочет, чтобы ты был счастлив. Как думаешь ? Попробуем ?

· Долгая пауза, он медленно поднимает на меня глаза бесконечно пе­чального Пьеро:

· Попробовать мы можем, но она никогда не будет считать это стоящим делом.

 

Как не просто увидеть своего ребенка в настоящем, увидеть его свободным от ваших ожиданий, представлений, амбициозных на­мерений. Между тем, без этой возможности, он вырастет зависи­мым, вынужденным все время собирать ожидания значимых для него людей и пытаться им соответствовать. При этом наградой за усилия и постоянное преодоление себя будет ему ежеминутное родительское разочарование: «Ну почему же ты не стал тем, кем я мечтал тебя видеть»? Из-за «родительской слепоты» он будет вы­нужден отойти от своего предназначения, отказаться от своих спо­собностей, зарыть свои таланты, пополнив бесконечные ряды тех, кто занимается не тем, что получается у него лучше всего.

Когда появляются ожидания, пропадает ребенок.