Главная | Обратная связь

XIII. ВЫВОДЫ ИЗ II ГЛАВЫ

Резюмируем главнейшие положения, которые следу­ют из выше рассмотренных данных:

1) Общественно-экономическая обстановка, в которую поставлено современное русское крестьянство, есть товарное хозяйство. Даже в центральной земледель­ческой полосе (которая наиболее отстала в этом отно­шении сравнительно с юго-восточными окраинами или с промышленными губерниями) крестьянин вполне подчинен рынку, от которого он зависит и в личном потреблении и в своем хозяйство, не говоря даже о по­датях.

2) Строй общественно-экономических отношений в кре­стьянстве (земледельческом и общинном) показывает нам наличность всех тех противоречий, которые свой­ственны всякому товарному хозяйству и всякому ка­питализму: конкуренцию, борьбу за хозяйственную самостоятельность, перебивание земли (покупаемой и арендуемой), сосредоточение производства в руках меньшинства, выталкивание большинства в ряды проле­тариата, эксплуатацию его со стороны меньшинства торговым капиталом и наймом батраков. Нет ни одного экономического явления в крестьянстве, которое бы не имело этой, специфически свойственной капиталисти­ческому строю, противоречивой формы, т. е. которое не выражало бы борьбы и розни интересов, не означало плюс для одних и минус для других. Такова и аренда, и покупка земли, и “промыслы” в их диаметрально противоположных типах; таков же и технический про­гресс хозяйства.

Этому выводу мы придаем кардинальное значение не только в вопросе о капитализме в России, но и в во­просе о значении народнической доктрины вообще. Именно эти противоречия и показывают нам наглядно и неопровержимо, что строй экономических отношений в “общинной” деревне отнюдь не представляет из себя особого уклада (“народного производства” и т. п.), а обыкновенный мелкобуржуазный уклад. Вопреки теориям, господствовавшим у нас в последние полвека, русское общинное крестьянство — не антагонист ка­питализма, а, напротив, самая глубокая и самая проч­ная основа его. Самая глубокая, — потому что именно здесь, вдали от каких бы то ни было “искусственных” воздействий и несмотря на учреждения, стесняющие развитие капитализма, мы видим постоянное образо­вание элементов капитализма внутри самой “общины”. Самая прочная, — потому что на земледелии вообще и на крестьянстве в особенности тяготеют с наиболь­шей силой традиции старины, традиции патриархаль­ного быта, а вследствие этого — преобразующее дей­ствие капитализма (развитие производительных сил, изменение всех общественных отношений и т. д.) проявляется здесь с наибольшей медленностью и постепен­ностью[118].

3) Совокупность всех экономических противоречий в крестьянстве и составляет то, что мы называем раз­ложенцем крестьянства. Сами крестьяне в высшей степени метко и рельефно характеризуют этот процесс термином: “раскрестьянивание”[119]. Этот процесс озна­чает коренное разрушение старого патриархального крестьянства и создание новых типов сельского насе­ления.

Прежде чем переходить к характеристике этих ти­пов, заметим следующее. Указание на этот процесс дела­лось в нашей литературе очень давно и очень часто. Например, еще г. Васильчиков, пользовавшийся трудами Валуевской комиссии[l], констатировал образование “сельского пролетариата” в России и “распадение кресть­янского сословия” (“Землевладение и земледелие”, 1-е изд., т. I, гл. IX). Указывал на этот факт и В. Орлов (“Сборник стат. свед. по Московской губ.”, т. IV, в. 1, стр. 14) и многие другие. Но все эти указания остава­лись совершенно отрывочными. Никогда не делалось попытки систематически изучить это явление, и потому, несмотря на богатейшие данные земско-статистических подворных переписей, мы и по ею пору имеем недоста­точно сведений об этом явлении. В связи с этим нахо­дится и то обстоятельство, что большинство авторов, касавшихся данного вопроса, смотрит на разложение крестьянства, как на простое возникновение имуще­ственных неравенств, как на простую “дифференциа­цию”, как любят говорить народники вообще и г. Карышев в особенности (см. его книгу об “Арендах” и статьи в “Русском Богатстве”). Несомненно, что воз­никновение имущественного неравенства есть исход­ный пункт всего процесса, но одной этой “диффе­ренциацией” процесс отнюдь не исчерпывается. Ста­рое крестьянство не только “дифференцируется”, оно совершенно разрушается, перестает существовать, вытесняемое совершенно новыми типами сельского населения, — типами, которые являются базисом обще­ства с господствующим товарным хозяйством и капи­талистическим производством. Эти типы — сельская буржуазия (преимущественно мелкая) и сельский пролетариат, класс товаропроизводителей в земле­делии и класс сельскохозяйственных наемных ра­бочих.

В высшей степени поучительно, что чисто теоретиче­ский анализ процесса образования земледельческого капитализма указывает на разложение мелких произ­водителей как на важный фактор этого процесса. Мы имеем в виду одну из наиболее интересных глав 3-го тома “Капитала”, именно главу 47: “Генезис капи­талистической поземельной ренты”. Исходным пунк­том этого генезиса Маркс берет отработочную ренту (Arbeitsrente)[120] — “когда непосредственный произво­дитель одну часть недели работает на земле, фак­тически принадлежащей ему, при помощи орудии производства (плуга, скота и пр.), принадлежащих ему фактически или юридически, а остальные дни недели работает даром в имении землевладельца, ра­ботает на землевладельца” (“Das Kapital”, III, 2, 323. Русск. пер. 651). Следующей формой ренты является рента продуктами (Produktenrente) или натуральная рента, когда непосредственный производитель произ­водит весь продукт на земле, эксплуатируемой им самим, отдавая землевладельцу весь прибавочный про­дукт натурой. Производитель становится здесь бо­лее самостоятельным и получает возможность приоб­ретать своим трудом некоторый излишек сверх того количества продуктов, которое удовлетворяет его необ­ходимые потребности. “Вместе с этой формой” [ренты] “появятся более крупные различия в хозяйственном положении отдельных непосредственных производи­телей. По крайней мере, является возможность этого и даже возможность того, что этот непосредственный производитель приобретает средства для того, чтобы в свою очередь прямо эксплуатировать чужой труд” (S. 329. Русск. пер. 657)[li]. Итак, еще при господстве натурального хозяйства, при первом же расширении самостоятельности зависимых крестьян, появляются уже зачатки их разложения. Но развиться эти зачатки могут только при следующей форме ренты, при денеж­ной ренте, которая является простым изменением формы натуральной ренты. Непосредственный произво­дитель отдает землевладельцу не продукты, а цену этих продуктов[121]. Базис этого вида ренты остается тот же: непосредственный производитель по-прежнему является традиционным владельцем земли, но “этот базис идет здесь навстречу своему разложению” (330). Денежная рента “предполагает уже более значительное развитие торговли, городской промышленности, вообще товар­ного производства, а с ним и денежного обращения” (331)[lii]. Традиционное, обычно-правовое отношение за­висимого крестьянина к землевладельцу превращается здесь в чисто денежное отношение, основанное на до­говоре. Это ведет, с одной стороны, к экспроприации старого крестьянства, с другой — к выкупу крестьяни­ном своей земли и своей свободы. “Далее, превращению натуральной ренты в денежную не только непременно сопутствует, но даже предшествует образование класса неимущих поденщиков, нанимающихся за деньги. В те­чение периода их возникновения, когда этот новый класс появляется лишь спорадически, у лучше постав­ленных обязанных оброком (rentepflichligen) крестьян развивается по необходимости обыкновение эксплуатировать за свой счет сельских наемных рабочих... Таким образом у них складывается мало-помалу возможность накоплять известное состояние и самим обратиться в будущих капиталистов. Среди самих прежних владель­цев земли, которые сами ее обрабатывали, возникает, таким образом, рассадник капиталистических аренда­торов, развитие которых зависит от общего развития капиталистического производства вне пределов сель­ского хозяйства” (“Das Kapital”, III, 2, 332. Русск. пер., 659-660)[liii].

4) Разложение крестьянства, развивая на счет сред­него “крестьянства” его крайние группы, создает два новых типа сельского населения. Общий признак обоих чипов — товарный, денежный характер хозяйства. Пер­вый новый тип — сельская буржуазия или зажиточное крестьянство. Сюда относятся самостоятельные хозяева, ведущие торговое земледелие во всех его разнообразных формах (мы опишем главнейшие из этих форм в главе IV), затем владельцы торгово-промышленных заведений, хозяева торговых предприятии и т. п. Соединение торгового земледелия с торгово-промышленными предприятиями есть специфически свойственный этому крестьянству вид “соединения земледелия с промыслами”. Из этого зажиточного крестьянства вырабатывается класс фермеров, ибо аренда земли для продажи хлеба играет (в земледель­ческой полосе) громадную роль в их хозяйстве, нередко большую, чем надел. Размеры хозяйства пре­вышают здесь в большинстве случаев рабочие силы семьи, и потому образование контингента сельских батраков, а еще более поденщиков, есть необходи­мое условие существования зажиточного крестьян­ства[122]. Свободные деньги, получаемые в виде чистого дохода этим крестьянством, обращаются или на тор­говые и ростовщические операции, так непомерно развитые в нашей деревне, либо — при благоприятных условиях — вкладываются в покупку земли, улучше­ния хозяйства и т. п. Одним словом, это — мелкие аг­рарии. Численно крестьянская буржуазия составляет небольшое меньшинство всего крестьянства, — веро­ятно, не более одной пятой доли дворов (что соответ­ствует приблизительно трем десятым населения), при­чем это отношение, разумеется, сильно колеблется в разных местностях. Но по своему значению во всей совокупности крестьянского хозяйства,—в общей сумме принадлежащих крестьянству средств производства, в общем количестве производимых крестьянством зем­ледельческих продуктов, — крестьянская буржуазия является безусловно преобладающей. Она — господин современной деревни.

5) Другой новый тип — сельский пролетариат, класс наемных рабочих с наделом. Сюда входит неимущее кре­стьянство, в том числе и совершенно безземельное, но типичнейшим представителем русского сельского про­летариата является батрак, поденщик, чернорабочий, строительный или иной рабочий с наделом. Ничтожный размер хозяйства на клочке земли и притом хозяйства, находящегося в полном упадке (о чем особенно наглядно свидетельствует сдача земли), невозможность существо­вать без продажи рабочей силы (== “промыслы” неиму­щего крестьянства), в высшей степени низкий жизненный уровень — даже уступающий, вероятно, жизненному уровню рабочего без надела, — вот отличительные черты этого типа[123]. К представителям сельского про­летариата должно отнести не менее половины всего числа крестьянских дворов (что соответствует прибли­зительно 4/10 населения), т. е. всех безлошадных и большую часть однолошадных крестьян (разумеется, это лишь массовый примерный расчет, подлежащий в различных районах более или менее значительным видоизменениям, сообразно с местными условиями). Основания, которые заставляют думать, что такая зна­чительная доля крестьянства принадлежит уже теперь к сельскому пролетариату, были приведены выше[124]. Следует добавить, что в нашей литературе зачастую слишком шаблонно понимают то положение теории, что капитализм требует свободного, безземельного ра­бочего Это вполне верно, как основная тенденция, но в земледелие капитализм проникает особенно мед­ленно и среди чрезвычайного разнообразия форм. На­деление сельского рабочего землей делается очень часто в интересах самих сельских хозяев, и потому тип сельского рабочего с наделом свойственен всем ка­питалистическим странам. В разных государствах он принимает различные формы: английский коттер (cot­tager) не то, что парцелльный крестьянин Франции или Рейнских провинций, а этот последний опять-таки не то, что бобыль или кнехт в Пруссии. Каждый из них носит на себе следы особых аграрных порядков, особой истории аграрных отношений, — но это не мешает од­нако экономисту обобщать их под один тип сельскохо­зяйственного пролетария. Юридическое основание его права на кусочек земли совершенно безразлично для такой квалификации. Принадлежит ли ему земля на праве полной собственности (как парцелльному кре­стьянину) или ее дает ему лишь в пользование лендлорд или Rittergutsbesitzer[125], или, наконец, он владеет ею, как член великорусской крестьянской общины, — дело от этого нисколько не меняется[126]. Относя неимущее крестьянство к сельскому пролетариату, мы не говорим ничего нового. Это выражение употреблялось уже неод­нократно многими писателями, и только экономисты народничества упорно толкуют о крестьянстве вообще, как о чем-то антикапиталистическом, закрывая глаза на то, что масса “крестьянства” заняла уже вполне определенное место в общей системе капиталистического производства, именно, место сельскохозяйственных и промышленных наемных рабочих. У нас очень любят, например, превозносить наш аграрный строй, сохра­няющий общину и крестьянство и т. д., и противопо­ставлять его остзейскому строю с его капиталистической организацией земледелия. Небезынтересно поэтому взглянуть, какие типы сельского населения относятся иногда в Остзейском крае[liv] к классу батраков и поден­щиков. Крестьяне в остзейских губерниях разделяются на многоземельных (25—50 дес. в особом участке), бобылей (3—10 дес., бобыльские участки) и безземель­ных. Бобыль, как справедливо замечает г. С. Коро­ленко, “ближе всего подходит к общему типу русского крестьянина центральных губерний” (“Вольнонаемный труд”, стр. 495); он вечно вынужден делить свое время между разными поисками заработков и собственным хозяйством. Но особенно интересно для нас экономи­ческое положение батраков. Дело в том, что сами по­мещики находят выгодным наделять их землей в счет платы. Вот примеры землевладения остзейских батраков: 1) 2 дес. земли (мы переводим в десятины лофштели: Lofstelle = 1/3 дес.);муж работает 275 дней, жена — 50 в году с платой по 25 коп. в день; 2) 2²/з дес. земли; “батрак держит 1 лошадь, 3 коровы, 3 овцы и 2 свиньи” (стр. 508), батрак работает через неделю, а жена — 50 дней; 3)6 дес. земли (Баусский у., Курляндской губ.), “батрак держит 1 лошадь, 3 коровы, 3 овцы и несколько свиней” (стр. 518), он работает 3 дня в неделю, жена — 35 дней в году; 4) в Газенпотском уезде Курляндской губ. — 8 дес. земли, “во всех случаях батраки получают даровой помол и врачебную помощь с лекарствами, а детиих обучаются в школе” (стр. 519) и т. д. Мы обра­щаем внимание читателя на размеры землевладения и хозяйства этих батраков, — т. е. на те именно условия, которые выделяют, по мнению народников, наших кре­стьян из общеевропейского аграрного строя, соответ­ствующего капиталистическому производству. Соеди­ним все примеры, сообщенные в цитированном издании: у 10 батраков З1 1/3 десятины земли, значит, в сред­нем по 3,15 дес. на 1 батрака. К батракам относятся здесь и крестьяне, работающие меньшую часть года на помещика (1/2 года муж и 35—50 дней жена), относятся и однолошадные, имеющие по 2, даже по 3 коровы. Спрашивается, в чем же состоит преслову­тое отличие нашего “общинного крестьянина” от ост­зейского батрака подобного типа? В Остзейском крае называют вещи их настоящим именем, а у нас соединяют однолошадных батраков с богатыми кре­стьянами, выводят “средние”, толкуют умиленно об “общинном духе”, о “трудовом начале”, о “народном производстве”, о “соединении земледелия с промыс­лами”...

6) Промежуточным звеном между этими пореформен­ными типами “крестьянства” является среднее крестьян­ство. Оно отличается наименьшим, развитием товарно­го хозяйства. Самостоятельный земледельческий труд разве лишь в лучший год и при особо благоприятных условиях покрывает содержание такого крестьянства, и потому оно находится в крайне неустойчивом положе­нии. В большинстве случаев средний крестьянин не мо­жет свести концов с концами без того, чтобы не при­бегать к займам под отработки и т. п., без того, чтобы не искать “подсобных” сторонних заработков, состоя­щих тоже отчасти из продажи рабочей силы, и т. д. Каждый неурожай выбрасывает массы среднего кре­стьянства в ряды пролетариата. По своим общественным отношениям эта группа колеблется между высшей, к которой она тяготеет и в которую удается попасть лишь небольшому меньшинству счастливцев, и между низшей, в которую ее сталкивает весь ход общественной эволюции. Мы видели, что крестьянская буржуазия оттесняет не только низшую, но и среднюю группу крестьянства. Таким образом происходит специфически свойственное капиталистическому хозяйству вымывание средних членов и усиление крайностей — “раскрестьянивание”.

7) Разложение крестьянства создает внутренний рынок для капитализма. В низшей группе это образо­вание рынка происходит на счет предметов потребле­ния (рынок личного потребления). Сельский пролета­рий, по сравнению с средним крестьянством, меньше потребляет, — и притом потребляет продукты худ­шего качества (картофель вместо хлеба и пр.), — но больше покупает. Образование и развитие крестьян­ской буржуазии создает рынок двояким путем: во-первых и главным образом, — на счет средств про­изводства (рынок производительного потребления), ибо зажиточное крестьянство стремится превратить в капитал те средства производства, которые оно “собирает” и от “оскудевших” помещиков и от ра­зоряющихся крестьян. Во-вторых, рынок создается здесь и на счет личного потребления вследствие расширения потребностей у более состоятельных кре­стьян[127].

8) По вопросу о том, идет ли вперед разложение кре­стьянства и как быстро, — мы не имеем точных стати­стических данных, которые бы можно было поставить рядом с данными комбинационных таблиц (§§ I—VI). Это и неудивительно, ибо до сих пор (как мы уже за­метили) не было сделано даже попытки систематически изучить хотя бы статику разложения крестьянства и указать те формы, в которых происходит этот процесс[128]. Но все общие данные об экономике нашей деревни свидтельствуют о непрерывном и быстром росте разложения: с одной стороны, “крестьяне” забрасывают и сдают землю, растет число безлошадных, “крестьяне” бегут в города и т. д., — с другой стороны, идут своим чередом и “прогрессивные течения в крестьянском хозяйстве”, “крестьяне” покупают землю, улучшают хозяйство, вводят плуги, развивают травосеяние, молочное хозяйство и т. д. Мы знаем теперь, какие “крестьяне” участвуют в этих двух полярно противоположных сторонах процесса.

Затем, развитие переселенческого движения дает громадный толчок разложению крестьянства и особенно земледельческого крестьянства. Известно, что переселяются главным образом крестьяне из губерний земледельческих (из промышленных эмиграция совершенно ничтожна) и притом именно из густонаселенных центральных губерний, в которых всего более развиты отработки (задерживающие разложение крестьянства). Это во-1-х. А во-2-х, из районов выселения идет главным образом крестьянство среднего достатка, а на родине остаются главным образом крайние группы крестьянства. Таким образом переселения усиливают разложение крестьянства на местах выхода и переносят элементы разложения на места вселения (батрачество новоселов в Сибири в первый период их новой жизни[129]). га связь переселений с разложением крестьянства вполне доказана И. Гурвичем в его превосходном исследовании: “Переселения крестьян в Сибирь” (М. 1888). Мы усиленно рекомендуем читателю эту книгу, которую усердно старалась замолчать наша народническая пресса[130].

9) Громадную роль в нашей деревне играет, как известно, торговый и ростовщический капитал. Мы 1итаем лишним приводить многочисленные факты и указания источников на это явление: факты эти общеизвестны и не относятся прямо к нашей теме. Нас ин­тересует лишь вопрос: в каком отношении к разложению крестьянства стоит торговый и ростовщический капитал в нашей деревне? есть ли связь между очерченными выше отношениями между группами крестьянства и отношениями крестьянских кредиторов к крестьянским должникам? является ли ростовщичество фактором и двигателем разложения или оно задерживает это раз­ложение?

Укажем сначала, какую постановку этого вопроса дает теория. В том анализе капиталистического произ­водства, который дал автор “Капитала”, очень важное значение отведено, как известно, торговому и ростов­щическому капиталу. Основные положения воззрений Маркса по этому предмету состоят в следующем: 1) тор­говый и ростовщический капитал, с одной стороны, и промышленный капитал [т. е. капитал, вложенный в производство, все равно — земледельческое или инду­стриальное], с другой стороны, представляет из себя один тип экономического явления, обнимаемого общей формулой: покупка товара для продажи его с барышом (“Das Kapital”, I, 2. Abschnitt[131], 4 глава, особенно стр. 148—149 второго немецкого издания[lv]). — 2) Тор­говый и ростовщический капитал всегда исторически предшествуют образованию промышленного капитала и логически являются необходимым условием этого об­разования (“Das Kapital”, III, I, S. 312—316; русск. нер., с. 262—265; III, 2, 132—137, 149; русск. пер., с. 488—492, 502)[lvi], но сами по себе ни торговый, ни ро­стовщический капитал не составляют еще достаточ­ного условия для возникновения промышленного ка­питала (т. е. капиталистического производства); они не всегда разлагают старый способ производства и ставят на его место капиталистический способ произ­водства; образование этого последнего “зависит всецело от исторической ступени развития и от данных об­стоятельств” (ibid., 2, 133, русск. пер., 489)[lvii]. “Как далеко заходит это разложение старого способа производства” (торговлей и торговым капиталом), “это зави­сит прежде всего от его прочности и его внутреннего строя. II к чему ведет этот процесс разложения, т. е. какой новый способ производства становится на место старого, — это зависит не от торговли, а от харак­тера самого способа производства” (ibid., Ill, I, 316; русск. пер., 265)[lviii]. — 3) Самостоятельное развитие торгового капитала стоит в обратном отношении к сте­пени развития капиталистического производства (ibid., S. 312, русск. пер., 262)[lix]; чем сильнее развит торговый и ростовщический капитал, том слабее развитие промы­шленного капитала (= капиталистического производ­ства), и наоборот.

Следовательно, в применении к России следует раз­решить вопрос: связывается ли у нас торговый и ро­стовщический капитал с промышленным? ведет ли торговля и ростовщичество, разлагая старый способ производства, к замене его капиталистическим спосо­бом производства или каким-либо иным?[132] Это — во­просы факта, вопросы, которые должны быть разрешены по отношению ко всем сторонам русского народного хозяйства. По отношению к крестьянскому земледе­лию вышерассмотренные данные содержат в себе ответ на этот вопрос, именно ответ утвердительный. Обычное народническое воззрение, по которому “ку­лак” и “хозяйственный мужик” представляют из себя не две формы одного и того же экономического яв­ления, а ничем между собою не связанные и проти­воположные типы явлений, — это воззрение реши­тельно ни на чем не основано. Это — один из тех предрассудков народничества, которые никто даже и не пытался никогда доказать анализом точных экономи­ческих данных. Данные говорят обратное. Нанимает ли крестьянин рабочих для расширения производства, торгует ли крестьянин землей (вспомните вышепри­веденные данные о широких размерах аренды у бо­гачей) или бакалейным товаром, торгует ли он коноплей, сеном, скотом и пр. или деньгами (ростовщик), — он представляет из себя один экономический тип, опе­рации его сводятся, в своей основе, к одному и тому же экономическому отношению. Далее, — что в русской общинной деревне роль капитала не исчерпывается кабалой и ростовщичеством, что капитал обращается также и на производство, это видно из того, что зажиточное крестьянство вкладывает деньги не толь­ко в торговые заведения и предприятия (см. выше), но и в улучшение хозяйства, в покупку и аренду земли, в улучшение инвентаря, наем рабочих и т. д. Если бы капитал в нашей деревне бессилен был со­здать что-либо кроме кабалы и ростовщичества, тогда бы мы не могли, по данным о производстве, конста­тировать разложение крестьянства, образование сель­ской буржуазии и сельского пролетариата, — тогда бы все крестьянство представляло из себя довольно ровный тип придавленных нуждою хозяев, среди ко­торых выделялись бы лишь ростовщики, выделялись исключительно размером денежного имущества, а не размером и постановкой земледельческого производ­ства. Наконец, из вышеразобранных данных следует то важное положение, что самостоятельное развитие торгового и ростовщического капитала в нашей де­ревне задерживает разложение крестьянства. Чем даль­ше пойдет развитие торговли, сближая деревню с городом, вытесняя примитивные сельские базары и подрывая монопольное положение деревенского ла­вочника, чем более будут развиваться европейски правильные формы кредита, вытесняя деревенского ростовщика, — тем дальше и глубже должно пойти разложение крестьянства. Капитал зажиточных кре­стьян, вытесняемый из мелкой торговли и ростовщи­чества, обратится в более широких размерах на про­изводство, на которое он начинает обращаться уже теперь.

10) Другим важным явлением в экономике нашей де­ревни, которое задерживает разложение крестьянства, являются остатки барщинного хозяйства, т. е. отработки. Отработки основаны на натуральной оплате труда, — следовательно, на слабом развитии товарного хозяй­ства. Отработки предполагают и требуют именно сред­него крестьянина, который не был бы вполне состоя­тельным (тогда он не закабалится под отработки), но не был бы также и пролетарием (чтобы взять отработки, надо иметь свой инвентарь, надо быть хоть мало-мальски “справным” хозяином).

Говоря выше, что крестьянская буржуазия есть го­сподин современной деревни, мы абстрагировали эти задерживающие разложение факторы: кабалу, ростов­щичество, отработки и прочее. В действительности на­стоящими господами современной деревни являются зачастую не представители крестьянской буржуазии, а сельские ростовщики и соседние землевладельцы. Подобное абстрагирование представляется однако прие­мом вполне законным, ибо иначе нельзя изучать внут­ренний строй экономических отношений в крестьянстве. Интересно отметить, что и народник употребляет такой прием, но только останавливается на полдороге, не до­водя до конца своего рассуждения. Говоря о гнете податей и пр. в своих “Судьбах капитализма”, г. В. В. замечает, что для общины, для “мира”, в силу этих причин, “условий естественной (sic!) жизни больше не существует” (287). Прекрасно. Но весь вопрос именно в том, каковы эти “естественные условия”, которые еще не существуют для нашей деревни. Для ответа на этот вопрос надо изучить строй экономических отношений внутри общины, приподняв, если можно так выра­зиться, те остатки дореформенной старины, которые за­темняют эти “естественные условия” жизни нашей де­ревни. Если бы г. В. В. сделал это, он увидел бы, что этот строй деревенских отношений показывает полное разложение крестьянства, что, чем полнее будут вытес­нены кабала, ростовщичество, отработки и проч., тем глубже пойдет разложение крестьянства[133]. Выше мы показали, на основании земско-статистических данных, что это разложение есть теперь уже совершившийся факт, что крестьянство совершенно раскололось на противоположные группы.

ГЛАВА III

ПЕРЕХОД ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЕВ

ОТ БАРЩИННОГО ХОЗЯЙСТВА К КАПИТАЛИСТИЧЕСКОМУ

От крестьянского хозяйства мы должны теперь перейти к помещичьему. Наша задача состоит в том, чтобы рассмотреть, в основных чертах, данный обще­ственно-экономический строй помещичьего хозяйства и обрисовать характер эволюции этого строя в порефор­менную эпоху.