Главная | Обратная связь

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

 

Деревья в лесу, куда забрел Тит, стояли так густо, что их кроны сплетались, образуя лиственный навес, больше похожий на зеленую крышу сооруженную для какого-то театрального действа, чем на естественное образование. А может быть, густая листва предназначалась для того, чтобы скрыть какую-то драму, которая должна была здесь разыграться? Или это был все же навес для какого-то фарса или пантомимы? Но где в таком случае сцена, где зрители? Под лиственным покровом было совершенно тихо, не раздавалось ни звука.

Ветви переплетались так низко над землей, что Титу приходилось раздвигать их сомкнутый строй. При каждом шаге он натыкался на какой-нибудь торчащий из земли корень. И листья, и мох были еще мокры от росы. Иногда Титу приходилось ложиться на землю и продвигаться вперед ползком - столь густым был лес и так низко опускались ветки. В одном месте путь ему преградила плотная сеть ветвей, сквозь которую, казалось, пробиться уже невозможно. Но желание двигаться дальше было лишь подстегнуто этой преградой. Одна отведенная в сторону ветка вырвалась из рук, хлестнула мальчика по щеке. Неожиданная боль заставила его удвоить усилия, и, преодолевая сопротивление гибких, словно обладающих мускулами ветвей, Тит продвинулся вперед по пояс. Хлещущие ветки уже не могли выпихнуть его назад - он удерживал завоеванное пространство плечами, которые болели от постоянных усилий. Вытянутыми вперед руками он смог раздвинуть листья, не позволявшие видеть дальше собственного носа. Тяжело дыша, он всматривался в открывшуюся перед ним картину. Чаща, сквозь которую пришлось пробираться заканчивалась, и перед Титом открывалась широчайшая лесная поляна - словно озеро золотисто-зеленого мха. Посреди поляны вздымались огромные древние дубы, казавшиеся порождением сна или причудливой фантазии, настолько химеричными они выглядели. Они стояли, как освещенные солнцем древние боги, каждый несколько в сторонке от других; земля вокруг них была укрыта золотой зеленью мха, застилавшей все видимое пространство.

Отдышавшись, Тит услышал поразительную тишину, в которую была погружена открывшаяся ему картина. Покров мха уже казался золотым полотном, сквозь которое прорываются могучие и величественные дубы, чьи ветви заканчиваются, словно позолоченными кончиками пальцев - крепкими желудями и пучками листьев удивительной, фантастической формы.

Тит вдыхал теплый воздух тишины; тишина вливалась в него, заставляя сердце биться все быстрее.

Тит дернулся и полностью высвободился из цепкой хватки ветвей, но при этом его куртка, зацепившись за колючий кустарник, была - словно рукой с отвратительными пальцами - сорвана с него. Тит оставил куртку на колючках, пронзивших ее, как когти лесного чудовища, в нескольких местах насквозь.

Как только шум борьбы с ветвями стих и теплая, вечная тишина воцарилась вновь, Тит сделал первый шаг по ковру мха. Он пружинил под ногой и казался очень плотным. Сделав следующий шаг, Тит понял, что пружинящее свойство мха позволяет шагать с величайшей легкостью, почти без усилий. Казалось, эта поверхность была специально создана для бега; каждый шаг буквально толкал к совершению следующего. Тит понесся по поляне, совершая гигантские прыжки. Упоение от этих "полетов" было некоторое время столь велико, что мальчик ни на что другое не обращал внимания. Но когда новизна несколько притупилась, Тит вдруг почувствовал, что его охватывает страх - поляна казалась бесконечной, уходящей вдаль, насколько хватает глаз; и, пожалуй, поляной с полным правом ее нельзя было назвать; это был затерянный мир, равномерно поросший дубами. Картина, которая разворачивалась перед Титом, по мере того как он бежал, оставалась неизменной: мимо него проплывали молчаливые стволы дубов, под ногами проносился золотисто-зеленый ковер мха.

Не было слышно пения ни единой птицы, среди ветвей не было видно ни одной белки, не шевелился ни единый лист. Даже бег его был беззвучен, лишь воздух при каждом прыжке едва слышно шептал ему в уши, напоминая о том, что в мире еще существуют звуки.

И вдруг то, что он так любил - тишина - стало ему ненавистно. Тишина была ужасной, как смертное молчание. Ему вдруг стали ненавистны золотистое сияние, разлитое вокруг, нескончаемые пространства мха и даже парящие прыжки. Ему казалось, что какая-то злая сила влечет его и что он не в состоянии этой силе противиться. Радостное возбуждение, которое он испытывал, взмывая в воздух, сменилось волнением - его вызывал страх.

Тит боялся уйти в сторону от темной полосы чащи, которая тянулась справа от него, окаймляя поляну, - это было единственное, что служило ему ориентиром. Но теперь ему казалось, что, двигаясь вдоль чащи, он следует какому-то дьявольскому плану, и что продолжая двигаться вдоль края этой непроницаемой мглы, он сам загонит себя в нечто ужасное, терпеливо ожидающее в засаде. И мальчик неожиданно свернул влево, и, несмотря на то что поле мха и возвышающиеся над ним дубы представлялись ему каким-то тошнотворным, потусторонним ландшафтом, который может пригрезиться лишь во сне, он устремился прямо в золотистую сердцевину этого мира. И бежал еще быстрее, чем раньше.

И чем дальше мчался Тит, тем сильнее овладевал им страх. Так бегают испуганные антилопы, а не мальчики, резвящиеся на лугу. И вдруг, когда он, расставив руки в стороны для равновесия, взвился в воздух во время очередного прыжка, он увидел промелькнувшее в воздухе какое-то существо.

Как и сам Тит, существо в этот момент летело в воздухе, но на этом их сходство заканчивалось. Тит был крупного телосложения, хотя и без намека на полноту, а существо, замеченное Титом, было исключительно хрупким и воздушным; оно летело в воздухе как перышко, руки его были вытянуты вдоль грациозного тела; голова была слегка повернута в сторону и немного наклонена, словно опиралась на подушку из воздуха.

Видение это, столь быстро промелькнувшее, убедило Тита в том что все это ему снится - и золотистые пространства мха, и какие-то нереальные дубы, и бег в никуда, и страх, который на самом деле был просто ночным кошмаром. Теперь все это становилось понятным и находило объяснение. И то, что он на мгновение увидел, было не более чем видение во сне. И хотя ему очень хотелось последовать за ним, чтобы рассмотреть получше, мальчик решил, что это безнадежно и глупо - ведь он будет преследовать фантом, порожденный сновидением.

Если бы он был убежден, что все происходящее с ним, не сон, то конечно бросился бы вслед странному существу, даже понимая, что почти не было надежды догнать его. Голос разума, находящегося в полном сознании, не спящего, еще можно заставить смолкнуть можно подавить эмоцией. Но во сне все подчинено особой логике, которую нельзя по прихоти изменить. И поэтому, уверенный, что погружен в сновидение, Тит, охваченный беспричинным страхом, продолжал свой бег беззвучными прыжками, для которых не нужно было совершать никаких усилий. Подбрасываемый в воздух пружинящим бархатом мха, он все дальше углублялся в дубовый лес.

Однако, несмотря на свое убеждение, что спит и видит сон, несмотря на странную легкость, с которой совершал бегущие прыжки, Тит вдруг почувствовал, что очень устал. Но он не прекращал свой бег, покрытые золотистой корой дубы по-прежнему проплывали мимо него. Отсутствие хоть чего-то живого казалось еще более полным и ужасным, особенно после того, как на его пути встретилось промелькнувшее в воздухе, как летящая паутина, существо.

К чувству усталости прибавилось ощущение голода, и это еще больше ослабило убеждение в том, что он спит. Если я сплю, подумал он, то почему мне приходится отталкиваться от земли? Почему я просто не парю в воздухе? И чтобы проверить эту мысль, Тит, после того как приземлился, совершив в воздухе фантастический полет, не оттолкнулся ногой, как это делал раньше. И тут же, пробежав по инерции еще пару шагов, остановился.

И эта остановка окончательно рассеяла его предположение, что все, происходившее с ним, было сном. И голод вспыхнул в нем с новой силой.

Тит огляделся. Его со всех сторон окружала все та же, такая пугающая циклорама золотистых стволов. Хотя страх и охватил Тита после того, как он понял, что все-таки не спит, он, этот страх, был в определенной степени сглажен каким-то особым возбуждением, которое постоянно росло и наконец превратилось в подрагивающий холодный сгусток, заполнивший всю грудь под ребрами. Нечто такое, к чему он подсознательно стремился, явилось ему в лесу золотых дубов. Полностью осознав, что все происшедшее с ним начиная с момента, когда он в предрассветной тьме вывел из конюшни Горменгаста своего пони (как давно это было!), не приснилось ему, а было наяву, Тит понял и то, что изящное видение, то тоненькое как тростиночка, легонькое как перышко создание, слегка склонившее в одну сторону голову и промелькнувшее в воздухе над лужайкой, не было сотворено его воображением, было частью реального мира. Оно было где-то здесь, в дубовом лесу и в этот момент, возможно, даже наблюдало за ним! И не только диковинность случайно увиденного фантома будоражила Тита - ему страстно хотелось еще раз увидеть это создание, которое по самой своей сути было столь отличным от каменной неподвижности Горменгаста.

Но все же - что Титу удалось заметить? Если бы его попросили описать то, что он увидел, то он едва ли смог бы это сделать. Слишком быстро пронеслось оно у него перед глазами - пронеслось и исчезло так быстро, что глаза не успели, так сказать, приготовиться для того, чтобы разглядеть увиденное получше. Голова этого создания была явно слегка повернута в сторону - это он мог сказать наверняка. Крикнуло ли оно ему что-то? Или это только показалось? А если нет, то что эта пушинка, эта летящая пушинка жизни, хотела сказать ему? И в том, как это создание двигалось в воздухе, было нечто, чего Тит, сам того не подозревая, страстно желал. Проскользнув в полете с осиной легкостью и вспыхнув золотистым блеском, существо, словно явившееся из какого-то иного удивительного мира, сладостным воздухом которого мальчик никогда не дышал, выразило собой квинтэссенцию свободного существования, создало впечатление чего-то совершенно неукротимого, не сдерживаемого никакими законами и предписаниями, чего-то рафинированно-прекрасного. И все это - в один краткий миг, всколыхнувший и разум, и сердце Тита.

То чувство, что возникло у Тита, когда он ранним утром остановил своего пони и услышал голоса Горы и лесов, бросающих ему вызов, теперь охватило его с удвоенной силой. Титу довелось увидеть нечто, живущее своей собственной, независимой ни от кого и ни от чего жизнью, увидеть существо, у которого правители Горменгаста, давнего и не столь давнего прошлого, не вызвали бы никакого почтения, которое осталось бы совершенно равнодушным к ритуалам, проводимым на стертых ногами камнях Горменгаста, к священным обычаям Дома, существующего с незапамятных времен. Он увидел существо, которое не подумало бы поклониться семьдесят седьмому Герцогу - как и птице или ветке дерева.

Тит ударил кулаком одной руки в раскрытую ладонь другой. Он был напуган. Он был возбужден. Он стучал зубами. Мимолетное видение, открывшее ему, что существует мир - такой ему непонятный и такой манящий, - в котором можно жить, не подчиняясь правилам и обычаям Горменгаста, потрясло его. Однако, несмотря на всю новизну ощущений, несмотря на еще не оформившееся, но растущее чувство бунта, которые заполняли его, несмотря на страстное стремление - тоже еще не до конца ясное ему - обрести новый мир, голод поднял голову и оттеснил все остальное в сторону. Титу просто необходимо было что-то съесть!

Не изменилось ли что-то в том свете, который лучами прорывался сквозь листву дубов и падал пятнами на землю? Не началось ли какое-то движение в мертвенно неподвижном воздухе? Мальчику показалось, что он услышал, как зашептались листья над его головой. Не уходит ли оцепенение, охватившее все вокруг?

Тит не знал, в каком направлении ему двигаться. Он знал лишь, что не будет возвращаться туда, откуда пришел. И быстро зашагал в ту сторону, куда улетело таинственное существо.

Он уже не совершал тех длинных прыжков, которые своей легкостью наводили на мысль о том, что совершаются во сне - и тем пугали. Но шагал Тит легко и быстро. Вскоре однообразие несравненного покрова мха, устилавшего землю между дубами, стало нарушаться пробивающимися то тут, то там травой и папоротником, силуэты которых на ярко сияющем золотисто-зеленом фоне казались черными. Тит сразу же почувствовал облегчение, а когда роскошный ковер мха сменился разнотравьем и множеством диких цветов, когда дубы, теснимые деревьями других пород и кустарником, перестали завораживать все вокруг своим древним присутствием, когда последние из могучих великанов отступили и скрылись за другими деревьями, и Тит почувствовал свежее дыхание воздуха - вот только тогда он наконец полностью и окончательно избавился от кошмара, преследовавшего его. И, одолеваемый голодом, который уже не нужно было привлекать как доказательство, что все происходящее - не сон, понял, что вернулся в понятный, живой, реальный мир, который был ему хорошо знаком. Земля под ногами стала опускаться вниз, и склон оказался довольно крутым, как и с другой стороны дубового леса, здесь на земле было разбросано много больших камней, вокруг которых густо росли папоротники. Внезапно Тит издал крик радости; наконец-то, после безжизненности и мертвого оцепенения дубового леса и ровных настилов золотистого мха, он увидел самое обычное живое существо - небольшую лисицу, которая, разбуженная шагами Тита, поднялась из своего укромного места в зарослях папоротника и с исключительным самообладанием, не спеша, ровным шагом побежала вниз по склону прочь.

Там, внизу, начинался орешник; там и сям высоко вздымали свои легкие серебристые головы березы; темно-зеленые тополя казались зелеными тенями. Но что эти тени отбрасывало? Мир снова ожил звуками, и теперь Тит слышал голоса множества птиц. Как же утолить голод? Дикие фрукты и ягоды еще не начали созревать. Тит понимал, что окончательно заблудился, и прилив бодрости, который он ощутил после того, как выбрался из дубового леса, стал сходить на нет. И на его место пришло уныние. Тит не стоял на месте - он шел, куда глаза глядят. Вскоре он услышал звук текущей воды, далекий, но вполне отчетливый. Определив, с какой стороны доносится этот звук, обещающий утоление жажды, Тит бросился бежать в этом направлении. Но вскоре ему пришлось перейти на шаг - усталые ноги наливались тяжестью; к тому же почва стала неровной, местами заросшей диким плющом. Журчание воды становилось громче, но все чаще в зарослях орешника стали попадаться платаны, и тени от деревьев и над головой Тита, и на земле стали темными, плотными, налились чернильной зеленью. Теперь шум потока явственно звучал в ушах, но деревья и кусты росли так густо, что когда Титу внезапно открылась ослепительная гладь быстрой пенящейся реки, для него это было полной неожиданностью. И в тот же момент из лесной тени противоположного берега вышел человек.

Человек был худой, изможденный, очень высокий, его костлявые плечи были ссутулены, голова, напоминавшая обтянутый кожей череп, опущена; сильно выдающаяся вперед, словно с вызовом, нижняя челюсть заросла редкой бородой. Он был одет в то, что, вероятно, было когда-то костюмом из черной материи, но теперь было настолько выбелено солнцем и вымочено дождями и росами, что превратилось в сквозящие дырами истрепанные пятнистые лохмотья серо-зеленого цвета, делавшие его почти неразличимым на фоне лесной листвы.

Когда эта изможденная фигура подошла к самому краю воды, до Тита донеслось какое-то странное пощелкивание. Оно, казалось, раздавалось с каждым шагом человека и напоминало звук отдаленного выстрела или сухой треск ломающейся ветки, а когда незнакомец останавливался, сразу же стихало. Но Тит тут же забыл о непонятном звуке - человек вошел в воду и побрел к середине потока, где покоился большой камень, плоский, высушенный на солнце, величиной с круглый обеденный стол средних размеров.

Человек вытащил из-под своих лохмотьев тонкую бечевку с крючком и стал насаживать на него наживку. При этом он посматривал по сторонам, затем, явно заметив нечто такое, что привлекло его внимание, бросил бечевку с крючком на плоский камень и стал всматриваться в противоположный от него берег. Его медленно бредущий взгляд вдруг остановился и вперился прямо в Тита.

Тит, частично скрытый ветвями и листьями и не производивший абсолютно никаких звуков, полагал, что заметить его нельзя, и поэтому чувствовал себя в безопасности. Выхваченный зорким взглядом худого человека из своего укрытия, Тит пришел в ужас; от такого неожиданного обнаружения дыхание его сбилось, а лицо вспыхнуло - кровь резко прилила к нему. Несмотря на весь свой ужас, Тит не мог отвести глаза от изможденного человека, который, в свою очередь, не сводя взгляда с Тита, выбрался на камень и присел на корточки. Его маленькие, горящие глаза, с нависающими как глыбы камня бровями, засияли особым светом. И тут же раздался его голос - хриплый, но выговаривающий слова вполне внятно.

- Мой господин!

В голосе была какая-то необработанность и шершавость, словно этому человеку давно не приходилось им пользоваться.

Тит не знал, что ему делать: с одной стороны, ему хотелось бежать от этих горячих диких глаз, а с другой стороны, он был очень рад встрече с человеком, пусть и такого странного вида. Превозмогая страх, Тит выбрался из зарослей на солнечный свет и подошел к самому краю воды. Ему было очень страшно, сердце бешено колотилось, но безжалостный голод и смертельная усталость гнали вперед.

- Кто ты? - выкрикнул Тит.

Человек, сидевший на корточках на горячем камне, встал во весь рост. Содрогнувшись всем своим костлявым телом, он ответил, но на этот раз его голос был едва слышен.

- Флэй.

- Флэй! - крикнул Тит. - Я слышал о тебе!

- Да, мой господин, - сказал Флэй, сцепив в волнении руки. - Вы должны были обо мне слышать, мой господин.

- Но мне сказали, что ты умер, Флэй.

- Ничего другого сказать и не могли, - Флэй впервые с того момента, как заметил Тита, почему-то огляделся. - А вы один? - Голос, скользнувший над водой, звучал теперь напряженно.

- Да, один. А ты что, болен?

Тит никогда раньше не видел таких худых, изможденных людей.

- Болен, ваша светлость? Нет, мой мальчик, нет... Меня изгнали.

- Изгнали?

- Изгнали, мой мальчик. Когда вы были совсем... когда ваш отец... мой господин... - Флэй неожиданно замолчал и после небольшой паузы спросил: - А как ваша сестра Фуксия?

- С ней все в порядке.

- А, ну прекрасно... я и не сомневался, - В его голосе прозвучала радость, почти счастье; затем он добавил уже совсем иным тоном: - Я вижу, что вы очень устали, ваша светлость. Вы едва держитесь на ногах. Что привело вас сюда?

- Я убежал, Флэй. Просто взял и убежал. А сейчас я очень голоден.

- Убежал? - сказал Флэй, словно обращаясь к самому себе, и в его голосе прозвучал ужас. Он смотал бечевку, сорвал с крючка наживку и спрятал все это куда-то под лохмотья. Ему страстно хотелось задать мальчику сотню вопросов, но он этого не сделал. И после паузы заговорил вновь:

- Вода здесь глубока и очень быстра, ваша светлость. Но я сложил поперек реки камни, по которым можно реку перейти. Недалеко отсюда, вверх по течению, совсем недалеко, ваша светлость. Идите вдоль реки по своему берегу, а я пойду по своему... мы поймаем кролика... - И снова возникло такое впечатление, что он, возвращаясь по воде к берегу, говорил просто с самим собой. - Поймаем кролика и голубя и отоспимся в моей хижине. Вот так, мой мальчик... Как он устал... сын его светлости Гробструпа... ножки его уже не держат... узнал бы его где угодно... глаза точь-в-точь как у госпожи Графини... Как же так - убежал из Замка!.. Нет... нет... этого нельзя делать... должен вернуть его назад... семьдесят седьмого Герцога... мог когда-то залезть ко мне в карман... такой маленький... так давно...

Идя вдоль реки и изредка посматривая на Тита, который шел параллельно ему по противоположному берегу, Флэй бормотал без умолку. Наконец, проделав, как показалось Титу, очень длинный путь, они подошли к цепочке камней, пересекающих реку. Хотя река в этом месте была совсем не глубокой, было ясно, что Флэю пришлось много потрудиться, чтобы уложить эти валуны поперек ее быстрого течения. И вот уже пять лет они стойко сопротивлялись сильному напору воды. Флэй устроил отменную переправу, и Тит безо всякого труда переправился на другой берег. Несколько мгновений Тит и Флэй стояли, смущенно глядя друг на друга, но потом, внезапно, переживания, испытанные за день, усталость и голод соединившись вместе, оказали свое воздействие. И Тит, у которого подкосились колени, рухнул наземь. Флэй мгновенно его поднял и, осторожно взвалив мальчика себе на плечи, двинулся прочь от реки в лес. Несмотря на свой истощенный вид, Флэй был очень вынослив. Скоро река оказалась далеко позади. Длинные жилистые руки Флэя крепко держали Тита; его длинные худые ноги уверенно и пружинисто шагали по земле. Тишина нарушалась лишь странным пощелкиванием его суставов. Проведя столько лет в изгнании среди деревьев и камней, он научился ценить тишину. Научился он также с большой легкостью двигаться по лесу и без труда отыскивать дорогу, словно родился и вырос в лесу. То, с какой скоростью и уверенностью он шел, показывало, что он прекрасно знает эти места.

Он прошел небольшую долину, полностью заросшую папоротником, доходившим ему до пояса. Потом он вскарабкался по каменистому склону красного песчаника; затем обошел вокруг крутую скалу, вся вертикальная поверхность которой была покрыта прилепившимися к ней гнездышками ласточек; далее он миновал пропасть, пройдя по самому ее краю, в глубине которой скрывалась долина, никогда не освещаемая солнцем. Затем Флэй стал подниматься по склону холма, заросшего ореховыми деревьями; каждый вечер, когда опускалась темнота, совы с отвратительным постоянством отправлялись отсюда в свои кровавые экспедиции.

Тит, придя в себя, настоял на том, чтобы его опустили на землю - даже невероятная выносливость Флэя не помогла бы ему одолеть крутые подъемы с таким грузом на плечах. Когда Флэй, взобравшись на песчаную вершину холма, остановился, чтобы отдышаться, Тит остановился тоже, а потом присел, чтобы передохнуть.

Под ними распростерлась небольшая долина, склоны которой заросли деревьями; лишь на южной стороне вздымались скалы, покрытые мхом и лишайником, яркими пятнами выделявшимися в пучках заходящего солнца.

В дальнем конце этой серо-зеленой стены виднелись три пещеры - две на небольшом расстоянии от песчаного дна долины и одна у самой земли.

По дну долины вился небольшой ручей, втекавший в маленькое озерцо прямо в центре долины; в дальнем конце пруда можно было разглядеть грубо сооруженную дамбу. Много дней ушло на ее сооружение. Когда-то Флэй принес пару бревен - самых больших из тех, которые смог дотащить, - и уложил их поперек ручья, а сверху навалил камней. Тит со своего возвышенного места на гребне холма хорошо видел и полузасыпанные бревна и камни; видно было и то, что по центру этой нехитрой дамбы вода нашла проход и тонкой струйкой вытекала из озера. В тишине мягкого вечера, озаренного закатным солнцем, слышались наполнявшие долину хрустальными звуками плеск и звон этой пробивающейся сквозь камни воды.

Флэй и Тит спустились на дно долины и пошли вдоль ручья по траве, перемежающейся с открытым песком. Подойдя к дамбе, они остановились у края крошечного озера, образовавшегося от остановленной в своем беге воды. Ни единый порыв ветра не будоражил нежно-голубую, ровную как стекло поверхность, в которой до последнего листочка отражались деревья, росшие на склонах. Теперь Тит увидел, что между бревнами были вбиты сваи и промежутки между ними засыпаны землей и камнями, которые образовывали стену, остановившую воду ручья и создавшую озеро.

Флэй и Тит двинулись дальше и через пару минут подошли к пещере, расположенной у самой земли. Вход в нее был весьма узок, не шире обыкновенной двери, но внутри пещера оказалась довольно большой. Во многих местах она поросла папоротником. Свет в пещеру проникал как со стороны входа в нее, так и из естественных отверстий, наподобие дымоходов уходивших вверх сквозь скалу и расположенных прямо над входом. Каждое из десятка отверстий напоминало приоткрытый рот. Когда Тит, следуя за Флэем, зашел в пещеру и остановился посреди ее образовывающего почти правильный круг пола, он подивился тому, сколь светла она была. Это казалось удивительным - ни один луч солнца не мог непосредственно заглянуть сюда. И все же солнечный свет, отражаясь от стенок естественных дымоходов и вливаясь сквозь узкий вход, наполнял пещеру холодным мерцанием. Куполообразный потолок был высок, по стенам располагались полки, образованные выступающим камнем, и ниши. Слева от входа один из каменных выступов образовывал нечто вроде пятиугольного стола с плоским, слегка наклоненным верхом.

Все это Тит увидел сразу, обведя пещеру быстрым взглядом, но он был слишком уставшим и голодным - даже в голове у него мутилось, - чтобы произнести хоть слово. Он лишь кивал головой и слабо улыбался Флэю, который стоял перед мальчиком и, слегка наклонив голову, казалось, ожидал от Тита выражений восторга по поводу места, куда его привели. Через мгновение Тит уже лежал на толстой сухой подстилке из папоротников, закрыв глаза, он, несмотря на мучивший его голод, тут же заснул.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

 

Когда Тит проснулся, на стенах пещеры, озаряемых красным светом костра, прыгали непропорционально огромные тени, отбрасываемые выступами камня; тени удлинялись, потом снова сокращались. Папоротники, свисающие с куполообразного потолка, казались языками пламени, а камни грубого очага, в котором Флэй развел большой костер из веток и еловых шишек, сияли как жидкое золото.

Тит, приподнявшись на локте, увидел силуэт похожего на пугало, почти легендарного Флэя - Тит слышал много историй об этом слуге своего отца, - который стоял на коленях у огня. Его огромная тень пересекала ярко освещенный пол пещеры и ложилась на стену.

Я переживаю самое настоящее приключение, - подумал Тит и повторил эти слова про себя несколько раз, словно они сами по себе имели какое-то особое значение.

Проснувшись, мальчик сразу понял, где он, и мгновенно припомнил все, что с ним произошло за день. Но его воспоминания тут же были прерваны дразнящим запахом жареной птицы. Скорее всего, именно запах и разбудил его. Флзй поворачивал какую-то тушку, насаженную на прут, над огнем. Голод, терзавший Тита, стал непереносим. Мальчик вскочил на ноги; Флэй, посмотрев в его сторону, почтительно сказал:

- Не извольте беспокоиться, ваша светлость, все готово, я сейчас вам подам.

Отделив несколько кусков фазаньего мяса и полив их густой подливкой, он поднес его Титу на самодельной деревянной тарелке. Когда-то старик выдолбил ее из куска дерева. Во второй руке Флэй держал кувшин, наполненный ключевой водой.

Тит снова улегся на постели из папоротника. Опираясь на локоть, он подпер голову кулаком. Он был так голоден, что не мог вымолвить ни слова, и лишь приветственно помахав Флэю рукой, набросился на еду, как зверь.

Флэй вернулся к очагу и занялся своими делами, время от времени отправляя в рот что-то съестное. Затем он сел на выступ скалы около очага и устремил свой взгляд на огонь. Тит был слишком занят едой, чтобы обращать на Флэя внимание, но, вычистив свою деревянную тарелку так, что стали видны волокна дерева, он напился воды из кувшина и взглянул на старого изможденного человека, верного слугу своего исчезнувшего отца. А теперь - изменника.

- Флэй, - позвал Тит.

- Да, ваша светлость?

- Далеко я от Замка?

- Милях в двенадцати, ваша светлость.

- А сейчас уже поздно, совсем поздно? Ночь?

- Да, ваша светлость. Я отведу вас назад, как только рассветет. А сейчас время спать. Закрыть глазки и спать.

- Все это так похоже на сон, Флэй. Эта пещера, ты, огонь. Но это не сон, правда?

- Нет, не сон.

- Мне все очень нравится, только страшно чуть-чуть.

- Ваша светлость, это нехорошо, что вы здесь, у меня, в моей южной пещере.

- А у тебя что - несколько пещер?

- Да. Есть еще две, где я бываю. Подальше к западу.

- Я обязательно хочу их посмотреть. Если мне снова удастся убежать, ты мне их покажешь?

- Это нехорошо, ваша светлость, нехорошо убегать.

- А, мне наплевать. А что у тебя еще есть?

- Хижина.

- А где?

- В Лесу Горменгаст, на берегу реки. Иногда ловлю там лососей.

Тит поднялся и, подойдя к огню, уселся, скрестив ноги. Пламя осветило его детское лицо.

- Знаешь, Флэй, мне действительно немного страшно. Я первый раз в жизни ночую не в Замке. Наверное, меня уже все ищут.

- А... конечно, ищут.

- А ты вот все время один... тебе бывает страшно?

- Нет. Я в ссылке.

- А что значит - в ссылке?

Флэй пошевелился на выступе камня, на котором сидел, и высоко поднял плечи, став похожим на грифа, сложившего крылья. Комок в горле не позволил ему ответить сразу. Он наконец перевел взгляд своих маленьких, запавших глаз с огня на Тита и поднял голову. Брови были нахмурены, но лицо было удивленное, задумчивое. Затем Флэй опустил свое длинное тело на пол, двигаясь так, будто был заводным механизмом; его суставы громко пощелкивали, когда он сгибал и разгибал ноги.

- Что значит в ссылке? - повторил он наконец удивительно тихим и каким-то осипшим голосом. - Это значит - в изгнании. Мне запрещено, ваша светлость, показываться в Замке, мне запрещено выполнять мои обязанности. Это все равно, ваша светлость, как если бы у человека вырвали сердце, вырвали с корнем, с длинным корнем.. Вот, ваша светлость, что значит быть в ссылке. Это значит быть здесь, в этой пещере, когда я нужен совсем в другом месте. Нужен совсем в другом месте, - повторил он с горячностью - Кто бдит теперь?

- Бдит? Как это?

- А откуда я знаю? Теперь я не знаю, кто начеку, - сказал Флэй, словно не услышав встречного вопроса Тита. Накопившееся в нем за много лет молчания пыталось найти выход. - Откуда я знаю, что там происходит? Что творится в Замке? Там все хорошо, ваша светлость? С Замком все в порядке?

- Ну, не знаю, вроде бы.

- Откуда тебе знать, мой мальчик, откуда тебе знать, - пробормотал Флэй - Тебе знать об этом слишком рано.

- Это правда, что тебя изгнала из Замка моя мать?

- Да, правда. Графиня Стон. Это она отправила меня в ссылку. А как она поживает, ваша светлость?

- Ну, не знаю. Я вижусь с ней очень редко.

- А... твоя мать прекрасная, гордая женщина, мой мальчик. Она хорошо понимает, где зло, а где слава. Следуй за ней, мой господин, и с Горменгастом все будет в порядке, и вы исполните священную обязанность, завещанную вам предками. Твой отец, мальчик, честно исполнял свой долг.

- Но я хочу быть свободен, Флэй! Я не хочу исполнять никаких обязанностей!

Флэй резко вскочил. Наклонив голову, он исподлобья смотрел на Тита; его глаза светились из глубины темных глазниц. Руки его дрожали.

- Нехорошую вещь вы сказали, ваша светлость, совсем нехорошую, - сказал Флэй наконец. - Ты, мой мальчик, по крови - Стон, ты пока последний по мужской линии Стонов. И ты не должен подвести Камни Горменгаста. Нет, ваша светлость, пусть все зарастет крапивой и травой, вы не должны подвести Камни Горменгаста.

Тит с большим удивлением смотрел на Флэя, возвышающегося над ним - он никак не ожидал такой вспышки от этого, казалось бы, молчаливого и спокойного человека. Но усталость, притупляя все чувства, одолевала Тита, и глаза его стали сами по себе закрываться.

Флэй шагнул к Титу, и в этот момент в пещеру заскочил заяц. Неожиданно высвеченный светом костра, он вспыхнул золотом. Заяц на мгновение замер; присев на задние лапки и выпрямив спину, зверек внимательно смотрел на Тита, а затем, прыгнув на один из каменных выступов, поросших мхом и папоротником, удобно улегся и снова замер, как изваяние; его уши были аккуратно сложены на спине.

Флэй поднял Тита на руки и отнес на постель из папоротников. Но в мозгу уже засыпавшего мальчика что-то неожиданно вспыхнуло и он тут же сел. Хотя глаза у него были закрыты всего несколько мгновений, ему показалось, что он проспал уже долго.

- Флэй, - прошептал Тит, и по голосу его было ясно, что ему немедленно нужно было о чем-то спросить. - Флэй?

Человек лесов склонился над мальчиком.

- Да, ваша светлость? Я слушаю.

- Мне все это снится?

- Нет, мой мальчик, тебе это не снится.

- А я вот сейчас спал?

- Нет.

- Тогда я действительно видел...

- Видел что? Лежите спокойно, ваша светлость, лежите спокойно.

- Вот то, в дубовом лесу... то летающее создание.

Флэй весь как-то странно напрягся, и некоторое время в пещере царило абсолютное молчание.

- Какое летающее создание? - пробормотал Флэй наконец.

- Нечто летающее, летающее в воздухе... на вид очень хрупкое... но лица я не рассмотрел... но пролетело в воздухе и скрылось среди деревьев. Оно... мне привиделось, или оно было в самом деле? Ты когда-нибудь видел его, Флэй? Что это было, Флэй? Скажи мне, пожалуйста, потому что... потому что мне...

Но даже если бы Флэй что-то ответил, мальчик его уже не услышал - так внезапно погрузился он в глубокий сон. Флэй поднялся на ноги и, пройдя мимо тлеющих углей умирающего в очаге огня, направился к выходу из пещеры. Выйдя наружу, он прислонился к скале. Луны не было, но небо было чисто и россыпь звезд неярко отражалась в пруду. В ночной тишине отдаленным эхом разносилось потявкивание лисицы.