 |
|
ГЛАВА ВОСЬМИДЕСЯТАЯ
День сменялся ночью, на смену которой снова приходил день, а необычное спокойствие по-прежнему царило в Горменгасте. Хотя в спокойствии пребывал лишь дух, но не тело Обитатели Замка находились в постоянном движении, им приходилось выполнять огромное количество работ, связанных с приведением Замка в порядок.
Вот уже из-под воды стали показываться верхушки деревьев. Когда вода опустилась еще ниже, обнаружилось, что у многих деревьев обломаны все ветви, за исключением самых больших. Над водой вставали все новые и новые части Замка. Было совершено несколько плаваний к Горе Горменгаст, со склонов которой было хорошо видно, что Замок почти полностью приобрел свой прежний вид.
Там, на каменных склонах Горы, недалеко от зазубренной вершины, напоминавшей когти хищной птицы, была похоронена Фуксия. Шесть гребцов доставили ее тело в самой великолепной лодке из всех, созданных Резчиками. Нос этого весьма массивного судна был украшен вырезанной из дерева фигурой. В то время, когда происходили похороны, гробница Семьи Стонов находилась еще глубоко под водой, и было принято решение похоронить дочь Герцога и сестру Герцога с положенными почестями в единственном доступном и не залитом водой месте. Похороны состоялись на следующий день после поединка Тита со Щукволом, Доктор Хламслив не смог присутствовать на них, так как боялся отходить от постели тяжело больного Тита.
Графиня сама выбрала место для могилы которую вырубили прямо в скале. Она долго бродила по опасному склону в поисках места достойного принять останки Фуксии на вечное успокоение.
Отсюда Замок выглядел как громада, за которой прятался целый континент, громада с бесчисленными заливами и заливчиками, выеденная ветрами и дождями, с глубокими расселинами, погруженными в тень. Вокруг основного массива лежало множество островов, самых разнообразных форм и размеров, там и сям виднелись полуострова забредших в воду камней - Замок можно было рассматривать бесконечно. В спокойной воде отражались все, даже самые малозаметные детали.
***
Прошел год после ночного поединка Тита со Щукволом. Тит давно оправился от долгой болезни, вызванной крайним напряжением сил и истощением, позабыты были страхи той ночи, Замок полностью избавился от затопивших его вод. Но в нем было еще очень сыро и грязно. Это было место, совершенно непригодное для жилья. От разлагающихся трупов животных, утонувших в воде и оставшихся лежать на нижних этажах, от разлагающихся вещей исходили миазмы, от которых даже воздух в Замке становился болезнетворным. Этот тяжелый дух особенно сильно ощущался по ночам. Обитатели предпочитали жить во временных строениях, прилепившихся к стенам возведенных на террасах и крышах. Лишь днем помещения Замка наполнялись людьми, неутомимо занимавшимися его очисткой и уборкой.
Постепенно обитатели Замка переходили к жизни на земле вокруг Замка и во дворах первого этажа. Возник целый городок временных строений - лачуг, хижин, хибарок, сооруженных из глины, ветвей, обрывков полотна, из подходящих кусков железа, обвалившихся камней. Эти сооружения, при создании которых было проявлено много изобретательности, лепились друг к другу как соты. Здесь сосредоточилось основное население Горменгаста. Теснота была крайне непривычной и вопиющей, но все были объединены единым желанием - поскорее очистить Замок. Погода была - почти до монотонности - прекрасной. Зима оказалась очень мягкой. Весной иногда шел веселый дождь, урожай, выросший на землях, удобренных илом, был великолепен. Однако Замок по ночам, когда прекращались работы по уборке, стоял пустой.
По мере того, как высыхали бесчисленные помещения Горменгаста, по мере того, как их медленно, но верно вычищали, Тит, несмотря на благодушную, спокойную атмосферу, царившую в Замке, становился все более беспокойным и угрюмым. Давно были забыты болезнь и страхи, и не они разъедали его душу.
Зачем ему все это спокойствие залитых золотом солнца дней? Зачем ему вся эта умиротворенность? Зачем ему вся эта монотонная жизнь Замка, эти вечные камни, эти вечные ритуалы?
Хранитель Ритуала, бывший Поэт, исключительно ревностно относился к своим обязанностям. Его высокий интеллект, который раньше использовался для создания ослепительных, хотя и невразумительных стихотворных конструкций, теперь мог развернуться во всю свою мощь и действовать в сфере Ритуала. Решения его были часто так же непонятны, как и стихи, но тем более ценными они были для Замка. Хранитель был захвачен Поэзией Ритуала, и с его клинообразного лица никогда не сходило задумчивое выражение, словно он постоянно обдумывал глубинные философские проблемы, например, такую как соотносятся Красота Церемонии и Уродство Человека? Но так и должно было быть Хранитель Ритуала являлся, в конце концов, краеугольным камнем жизни Замка.
Проходили месяцы, и Тит пришел к окончательному осознанию того, что ему нужно выбирать: либо он останется символом власти, неким идолом, продолжающим наследственную линию, которая уходит в незапамятное прошлое, либо же превратится в глазах матери и Замка в предателя. Дни Тита были наполнены бессмысленными церемониями, чья значимость и священный характер возрастали в обратной пропорции к их полезности и понятности. После поединка со Щукволом Тит стал пользоваться в Замке особой любовью. Все, чтобы он не делал, получало всеобщее одобрение. Если на пути Тита встречались люди, то даже самые высокопоставленные из них отступали в сторону и почтительно кланялись, имя Тита в нововыстроенных хижинах и лачугах повторялось с почтением и волнением и детьми, и взрослыми, вслед Титу смотрели большими от восторга глазами. И все это Титу было очень приятно - как мед на языке.
Щуквол постепенно приобретал черты почти мифического монстра - а Тит представлялся победителем дракона, но живущим не в мире мифа, в прошлом, а сейчас - живой, настоящий.
Но все это почитание быстро приелось Титу. Мед стал слишком приторным. Никогда ранее Тит не ощущал себя столь одиноким. Матери нечего было сказать своему сыну. Гордость за него, за то, что он совершил, лишила ее слов. Графиня снова стала молчаливой, грузной и грозной фигурой, окруженной белыми кошками, ее плечи как и раньше были усыпаны птицами.
Графиня свершила то, что потребовали от нее грозные обстоятельства. Она успешно руководила спасением людей и вещей от наступающего потопа. И она сделал все, чтобы очистить Замок от Щуквола - ее усилия увенчал ее сын. А теперь она снова могла уйти в себя. Ее мозг опять стал засыпать. Она потеряла к нему всякий интерес, как и к тому, что этот мозг мог бы свершить. В нужный момент проявились ее мощные мыслительные способности - словно из темного чулана вынесли какое-то мощное, хитроумное устройство и оно заработало, и заработало успешно, ее решения были взвешенными и хорошо рассчитанными - так под командой опытного полководца двигается армия. Теперь все остановилось - хитроумное устройство снова снесли в чулан, армию распустили. Беспокойство по поводу таких абстрактных ценностей, как честь и достоинство рода Замка, сменилось заботой о кошках и птицах. Графиня перестала размышлять над происходящим. Она теперь считала, что все, что сказал ей Тит, было лишь порождением его болезненного состояния. Она решила, что Тит просто не понимал значения своих слов. Он жаждал свободы от своего древнего дома, от своего наследия, от своих прав, полученных им при рождении? Какой в этом был смысл? Никакого. И Графиня погрузилась в темноту, освещаемую лишь зелеными глазами ее кошек и ярким оперением ее птиц
Но Титу уже было невыносимо думать о том, что вся его жизнь пройдет в монотонном повторении мертвых обрядов и церемоний. С каждым уходящим днем он становился все более беспокойным. Он ощущал себя посаженным в клетку. Смерть Флэя закалила его. Смерть Фуксии оставила в груди болезненную пустоту. Победа над Щукволом дала ему возможность проверить меру своей храбрости.
Тит невольно считал, что мир, лежащий за горизонтом - мир неизвестный, непонятный, вроде бы нигде не существующий, но тем не менее обступающий Горменгаст со всех сторон - устроен по тому же принципу что и Горменгаст. Но одновременно он осознавал, что тот неведомый мир должен быть устроен иначе, что нигде больше нет ничего подобного его древнему дому. И он стремился именно к тому, что отлично от Горменгаста: к местам, где вздымаются к иным небесам иные горы, через иные леса текут иные реки. О, как он жаждал увидеть все это! Он жаждал проверить себя в ином мире. Ему хотелось путешествовать, но не как Герцогу, а просто как человеку по имени Тит, за душой которого ничего нет, кроме этого имени.
И тогда он будет свободен. Свободен от верности Горменгасту. Свободен от своего дома. Свободен от церемоний, сводящих его с ума своей нелепостью. Свободен быть человеком, а не представителем великого Дома Стонов. Его порыв к свободе был вдохновлен встречей с удивительным летающим созданием. Если бы эта встреча не произошла, вряд ли он решился бы на бунт против Горменгаста. Своим примером это создание показало ему прелесть независимости и свободы, дало ему понять, что людей удерживает вместе лишь страх. Страх остаться одному, страх оказаться отличным от других. Самостоятельность и независимость чудного создания взорвали изнутри его убеждения. С того самого момента, когда он осознал, что это создание не плод его воображения, мысль о нем преследовала его постоянно. Эта мысль не покидала его и сейчас, как и мысль о том, что можно существовать и без Горменгаста.
Однажды вечером поздней весной он отправился к Горе Горменгаст. Взобравшись по ее склонам, он остановился у могилы своей сестры. Но у небольшого холмика камней простоял он совсем недолго. Он думал о том, о чем, наверное, подумал бы каждый: почему человек, столь полный жизни, любви, человек такой тонкой души, должен превратиться в нечто, что разлагается под кучей камней? Но долго размышлять об этом нельзя - иначе одолеют мучительные страхи.
Легкий ветерок вычесывал шевелюру высокой травы, которая покрывала нижнюю часть склонов Горы. Вечер утопал в бледно-коралловых отсветах заката, которые ложились на камни и папоротники.
Прямые светло-каштановые волосы Тита падали ему на глаза. Он убрал их со лба и перевел взгляд на утыканную башнями громаду Горменгаста. Глаза вспыхнули странным светом.
Фуксия покинула Горменгаст. Насовсем. Она уже в совершенно ином мире. Летающее создание мертво, но Оно подсказало ему своим грациозным, свободным полетом, что Горменгаст - это далеко не все, что есть в мире. Разве он не пришел к пониманию того, что мир необъятен? И он был готов отправиться в этот мир.
Тит стоял без движения, выпрямившись, со стиснутыми кулаками. Он поднял руки и приставил кулаки друг к другу, косточка к косточке, словно пытался раздавить между ними то возбуждение, которое стало охватывать его.
В широком довольно бледном лице не было ничего такого, что позволило бы назвать Тита романтически настроенным молодым человеком. В его лице не было, фактически, ничего необычного. Черты лица были далеки от совершенства. Каждая из черт по отдельности казалась слишком большой и лишенной нужных пропорций. Его нижняя губа слегка выступала вперед из-под верхней, и чаще всего рот был слегка приоткрыт, так что виднелись зубы. Лишь его глаза казались необычными - бледные, серо-голубые, с оттенком угрюмой и мрачной фиолетовости. Эти глаза, когда в них светилась нервная энергия, могли даже пугать.
Его тело с подвижными членами было довольно крупным и тяжелым, но тем не менее достаточно гибким и сильным, плечи слегка сутулились, казалось, он постоянно пожимает плечами. Подобно тому, как при грозе собираются тучи, собирались его мысли, все становилось на свои места, ясно обозначался путь, которому он должен следовать. Его пульс, участившийся от мятежных мыслей, болезненно стучал в висках и запястьях.
Тита обвевал нежный ветерок, ласковый, успокаивающий, над Замком зависло облачко, словно благословляющее его башни. Из папоротников выбрался кролик и, усевшись на плоский камень, замер в неподвижности. В оцепенелой тишине слышался треск кузнечиков, дергал за свою струну сверчок.
Умиротворенность всего вокруг находилась в странном противоречии с чувствами, бушевавшими в груди Тита.
Какой смысл дальше откладывать свой акт предательства? От этого не станет легче. Чего он дожидается? В той атмосфере любви и почитания, которая теперь окружала его в Замке, никто не скажет ему. "Все, пришло время покинуть Горменгаст". Ни один камень Горменгаста не поддержит его решение.
Тит спустился с Горы, вышел из леса, охватывающего ее подножие, прошел по заболоченной низине, подошел к Внешним Стенам.
И когда он приблизился к воротам и стены нависли над ним, он бросился бежать.
Он бежал так, словно выполнял чей-то приказ. И в какой-то степени это было именно так, хотя этот приказ пришел из глубин его естества, о которых он так мало знал. Он подчинялся приказу законов еще более древних, чем сам Горменгаст. То были законы плоти и крови. Законы неутоленного желания. Законы, заставляющие искать перемен. Законы молодости. Законы, которые разделяют поколения, законы, которые отторгают дитя от матери, мальчика от отца, юношу от родителей. Законы, которые зовут к неизведанному. Законы, которым подчиняются лишь немногие, которым хватает смелости и решимости. Законы, которые зовут молодых уйти за горизонт, в неведомые дали.
Тит бежал, подстегиваемый верой в то, что его непослушание и есть оправдание существования. Он уже не был неоперившимся птенцом, просто непослушным ребенком, жаждущим новых сладостей. Страсть к сладостям у него уже давно прошла. Он познал уже многое. Он убил человека, он познал страх смерти, от которого дыбом встают волосы, и теперь мир, совершенно отличный, как ему казалось, от Горменгаста, звал его к себе настойчивым шепотом.
Тит бежал потому, что наконец принял окончательное и бесповоротное решение, решение, сложившееся из многих ясных и неясных причин, мотивов, желаний и порывов. Все, совместившись, призвало его к действию.
Вот почему Тит бросился бежать - внешнее действие должно было соответствовать лихорадочному течению мыслей.
Тит знал, что назад пути уже нет - чтобы сохранить себя как личность, он должен был поступить так, как задумал. Он бежал стремительно, дышал быстро и глубоко и скоро оказался среди хижин временного поселения.
Солнце уже коснулось края горизонта. Розово-красный цвет заката стал приобретать фиолетовый опенок, придавая странную красоту всему вокруг. Люди, бродившие меж хижин, почтительно расступались, давая ему дорогу. Дети в лохмотьях, выкрикивая его имя, бежали к своим матерям, чтобы сообщить им, что видели его знаменитый шрам. Тит, неожиданно оказавшийся в мире реальности, остановился. Тяжело дыша, он согнулся, положив руки на колени и наклонив голову. Отдышавшись, он распрямился, отер пот со лба и быстро направился к той части поселения, где за частоколом размещался дом, мало чем отличавший от остальных лачуг, в котором жила Графиня.
Прежде чем пройти сквозь ворота в частоколе, грубо изготовленные из разных подходящих железных прутьев, он остановился и подозвал нескольких молодых людей, оказавшихся поблизости.
- Найдите Хранителя Конюшен, - приказал он тоном, который так напоминал властные распоряжения его матери. - Он должен быть в конюшне у Западных Ворот. Передайте ему мой приказ - пускай оседлает серую кобылу. Он знает, какую. С белым пятном на ноге. Потом пусть приведет ее к Кремниевой Башне. Я скоро приду туда.
Молодые люди, сделав знак, что они поняли приказание, бросились его исполнять и быстро растворились в опускающейся темноте. Луна выкатилась из-за башни со сломанной верхушкой.
Тит подошел к грубо сделанным воротам, собирался уже войти, но потом передумал, развернулся и направился к центру поселка, состоящему из хижин, сооруженных из наскоро сколоченных досок и обломков дерева, которые удалось разыскать в Замке. Но ему не пришлось идти ни к группе хижин, где жили Профессоры, ни к домику, в котором размещался лазарет Доктора Хламслива, высвеченный во всей своей неприглядности луной. Тит увидел, что прямо к нему направляется Глава Школы в сопровождении жены и Доктора Хламслива.
Но они увидели его только тогда, когда он подошел совсем близко. Тит сразу почувствовал, что они захотят поговорить с ним, но он был совсем не расположен ни беседовать с ними, ни даже слушать их. Тит и нормальное поведение в мире, который его еще окружал, уже не совмещалось. Неожиданно, не дав ни Доктору, ни старому Профессору опомниться, Тит схватил их за руки, нервно сжал их выше локтя, отпустил так же резко, несколько неуклюже поклонился Ирме, повернулся на каблуках и пошел прочь. Хламслив, Рощезвон и Ирма в изумлении смотрели ему вслед, пока он не скрылся в сгустившейся вечерней тьме.
Вернувшись к частоколу, Тит уже безо всяких колебаний прошел в ворота и попросил человека, стоявшего у дверей кособокого домика, доложить о нем.
Войдя, Тит увидел, что Графиня сидит за столом, на котором стоит зажженная свеча, и безо всякого определенного выражения на лице смотрит в раскрытую книгу, полную картинок.
- Мама.
Графиня медленно подняла голову.
- Да?
- Я уезжаю.
Графиня молчала.
- До свиданья, - сказал Тит.
Графиня тяжело поднялась на ноги, взяла со стола свечу, подошла к Титу почти вплотную. И, держа свечу у лица Тита, стала всматриваться в его глаза - а потом вдруг, подняв вторую руку, очень нежно провела указательным пальцем по шраму.
- Куда уезжаешь? - спросила наконец Графиня.
- Уезжаю... совсем. Покидаю Горменгаст. Объяснять не могу. Не хочу ничего говорить. Я просто пришел сообщить вам о своем отъезде. Вот и все. До свиданья, мама.
Тит повернулся и быстро пошел к двери. Он страстно жаждал поскорее выйти и умчаться в ночь, не обмолвившись ни с кем больше ни единым словом. Тит понимал, что Графиня не сможет сразу осознать до конца, что значит это страшное признание в измене. Но когда Тит уже был у самой двери, сквозь густое молчание, упиравшееся ему между лопаток, прорвался голос. Графиня говорила не громко и не спеша:
- Убежать от Горменгаста невозможно... В мире ничего, кроме Горменгаста, нет... Так или иначе, Тит Стон, ты вернешься... Все дороги, все тропинки ведут в Горменгаст... Все в мире приходит к Горменгасту...
Тит вышел и плотно закрыл за собой дверь. Луна высвечивала верхушки башен, отражаясь от крыш, свет ее вспыхивал в клешне вершины Горы Горменгаст.
Когда Тит подошел к Кремниевой Башне, оседланная лошадь уже ждала его. Тит вскочил в седло, тряхнул поводьями - и лошадь пошла сквозь чернильные тени, лежащие под стенами.
Через некоторое время Тит выехал из-за прикрытия стен и погрузился в яркое сияние полной луны. Проехав еще довольно долго, Тит вдруг вспомнил, что, если он не обернется сейчас и не посмотрит на Замок, то еще немного - и он не сможет его увидеть, тот скроется за холмами. Тит повернулся - Замок черной громадой, впечатляющей даже издали, карабкался в черную ночь. А впереди перед Титом раскрывались новые земли.
Он отбросил пряди волос, упавшие ему на глаза, и пустил лошадь рысцой, которая быстро, когда он начал ее горячить, перешла в галоп.
Мимо проносились холмы, залитые лунным светом; лицо Тита заливали слезы. Полный ликования, устремив взор в невидимый горизонт, укутанный расплывающимся лунным светом и топотом копыт, мчался в неизведанное Тит, семьдесят седьмой Герцог Дома Стонов.