Главная | Обратная связь

Когда в том мире воск

 

В мире условностей и взросления. Белые лица ограничений. Землянистые зубы послаблений. Красные сердца. Разноцветные шары. Желтый цвет. Серые качели. Там где продается свадебное платье. Немного волнения. В мире скрежета и шума. Наполненного ведра водой. Чистой урны. Грязного банка. Замочено всё в спешке. Белая насыпь. Удобно спать. Много смеха. Ещё больше храпа. Халат. Спич благодарного соседа. В мире абсолютного взгляда. Закрытые глаза. Каменная жижа. Карамельная пена. Проколотый ежедневник. Протокол. Рассыпанные книги. Запах. Нежное тиканье часов. Прикосновение.

Забрался в ванную. Понимаешь, что отмываешь только тело. Что отмоет душу? Знание. Исполнение! Натираешь вздутый живот порошком с кофе. Почасовой стрелки. Куришь. Убираешь волосы острой бритвой. Заканчиваешь курить. Опрокидываешь голову назад. Доволен. Чувство отравления. Холодный термос. Пустой трамвай. Теплые листья. Наполненный чемодан. Ломкие пакли. Многоколенный мундштук. Живот пустеет. Рвота. Провисает кожа. Из тела истекает «вчера». Кто ты сегодня? Живой. В ванной. Ванна в арке дома. Лестницы. Одна вверх другая вниз.

Чужие руки. Близкий смех. Радость. Улыбка. Сцеживаешь молоко. Раздражение. Плотный плед. Температура около двадцати двух по Цельсию. Пальцы внутри. Газон. Долгий гимн. Флаги. Медный раструб. Зажим. Ещё немного. Парки открыты. Одно свойство. Важно. Казалось тяжелее. Отказ. Отпустил. Униженный дворник толкает твою ванную в сторону. Уже. Ты смотришь в глаза. Он приговаривает: «Скоро закончиться смена». Простуда. Ты просишь быть честнее. Ты просишь расчесать волосы. Ты просишь заварить кофе. Ты просишь подать полотенце. Свежее бельё. Ты просишь продать!

Голод. Пена. Улица. Примирение. Там где «вверх» - ступень. Вопрос. Восклицание. Заварили чай. Слышишь как расправляются стебли. В том мире, где переливают из стакана в стакан отравленную воду. Пьёшь. Добавляешь два кубика сахара. Кажется горьким. Немного коньяка. Немного табака. Немного корицы. Хорошо. Теперь хорошо. Зачерпываешь «хорошо». Запоминаешь «хорошо». Руки. Там где «вниз» - ступень. Слили остатки. В том мире, где «заканчивается смена».

Парадокс. Мятый пиджак. Щетина. Галстук. Дешёвый отель. Пара туфель. Сора. Улица. Хвосты рыб. Жирный повар. Оскорбление. В том мире, где седая дама. Ответственность. Бесстыдность. Желание. Неизбежность. Окно. Много окон. Ты «окно»! В том мире, где пыль. Соль. Соль. Соль. По вкусу перца. И чуть-чуть крыльев. Летишь. В том мире, где чаще берут. Вкусно.

Вопят. Вокруг. Вошёл. Вольно. Воплощение. Перевоплощение. Передал. Педант. Педаль. Предал. На полпути. На ещё не существующее. На ещё в том мире не открытое. В тебе. В нём. Лёгкая простыня. Форма! Скрыта. Скрыто. Скрыты. Кто подрядиться вымыть щебень? Много транспорта. Нагружено. Закидывают ведра. Довезли. Кофейный столик. Память. Не правда. Красивый образ. Холодный стетоскоп. Разлито. Новое одеяло. Удивление старому. Удар новому. Живот. Грудь. Трахеи. В мире, где родное «засыпай». Голый дворник толкает твою ванную в сторону. Уже. Ты смотришь в глаза. Он приговаривает: «Смена смены». Похоже, что мы похожи. Роба. Масло. Ты. Принимаешь гостей.

Верх. Они. Край. Воздух. Кукла. Нить. Лица. Воск. Рот. Проволока. Пропасть. Раскаяние. Искупление. Жизнь!

 

 

Два лица

 

С засушливым и тоненьким мерцанием в темноте, словно пробуждаясь, выливая себя, полосочка легкого света разбавляла пространство большого вьючного зала заброшенного театра. Совершенно беззвучно. Растекаясь как акварель на бумаге, вдыхая в себя сам лист. Осторожно. Не спеша. Как если бы поддавшейся кистью живописец мягко наносил на «сколотые» края пустоты зала очертания тайны. Тишина ладно складывалась вокруг, мягко ступая к сцене. Она заинтересовалась им…

Лицо. Лицо человека, который в бесчувственном состоянии лежал на сцене. Вокруг только размашистая мазня серой пустоты. Молчаливое мерное седое ожидание. Она наклонилась к нему. Ресницы. Губы. Он спал. Не спокойно. Тревожно. Она ждала его. Ждала нежно.

Прошли года, когда Она заливала собой всю сцену, касаясь лиц. Решительная. Сильная. Она будила всё вокруг. Тогда большой красивый зал был наполнен. Был ярок! Был свеж! И торжественные звуки доносились отовсюду. Бордовые портьеры. Дорогие одежды. Блеск меди. Изящные изгибы. Красивые лица!

Проступила клякса темного пространства. И теперь болезненно затягивалась на том лице. На единственном его лице пустой и тихой сцене. На нем только легкая полосочка света, отделившая его от пыльной слепоты. Её лицо близко.

Она подалась чуть вперёд. Белый воротник. Пульсирующая вена на шее. Сколько нужно причин для того чтобы влюбиться? Сколько нужно слов, для того чтобы услышать? Сколько нужно глаз, чтобы высмотреть?!

Она коснулась его лица, и свет стал ярче. Свет стал свободнее. Уютнее. Воздушнее. Её стало больше. Она устремилась вверх. Не медля не секунды, послушная кисть округлила взволнованную грудь. В ней восторженно звучала музыка! И теперь ей казалось, что всё вокруг силилось смыть тлеющую пустоту молчания. Всё вокруг расцветало! Всё жило! Набегавшая пенящаяся волна приближала празднество. И вот она кружит в вальсе с ним. Она знает все-все его роли. Она насыщенна. Она полна. Она счастлива! Её много! Ей тепло.

 

 

Мнение

 

Левинковский вдруг вспомнил, что недалеко от улицы «Маякова А. И.» есть кабачок. Теплый, завсегдатый. Ему порой нравилось проводить время где-нибудь в теньке за маленьким округлым столиком. Он незамедлительно направился туда.

Виляя осевшей росписью, тротуар, словно огрубевшую бумагу, докуривал тёмный горизонт. В приближении уже улавливалась музыка. Блистающие огни вежливо и заманчиво приглашали войти внутрь и пропустить оду-вторую кружечку свежего пива.

Левинковский открыл дверь. Спустился по широкой деревянной лестнице в подвальное помещение. Приглушённый свет. Шипел саксофон. Присыпали песочком щеточки, чуть касаясь мембраны малого барана. На пути две девицы. Веселье праздной свободы. Глубокие вырезы декольте тому в подтверждении. В чужих руках по кружке пива. Декольте сообщало: «Хочешь знать, от чего я по-настоящему тащусь?! Когда я становлюсь дикой и необузданной, я просто одеваю то, что парней заставляет стонать».

Старик на первой ступени лестницы. Хмельной, направляющийся за бар, ненароком задев плечом вошедшего Левинковского:

- Простите.- Вежливо, с не большим поклоном.

- Ни чего. Всё в порядке.- Не обращая внимания на старика, Левинковский проследовал в зал «для курящих» и быстро выбрал себе местечко. Не скидывая пальто, уселся на один из двух стульев за маленьким столиком в углу. Вокруг было не много, но и немало народу. Буквы. Слова. Предложения. Всё смешивалось в одну мутную громогласную мозайку.

Тихая лампадка в центре столика добавляла теплоты. Милая девушка в клетчатой юбочке представила себя Леной. Поинтересовалась, что угодно заказать. Выкладывая сигареты и зажигалку, ответная короткая фраза ограничилась горячим черным чаем с лимоном. Чай оказался через семь минут. Лимон значительно позже.

Прокатилась тучная спина одного из самых громких голосов. Снова чей-то звонкий смех. Прошла женщина лет тридцати шести, но убедительно всем своим видом внушала, что ей двадцать пять. Кто-то полез целоваться к мужчине лет сорока; он был не против. Поощрил добрым шлепком по «конкретному». Пробегающий парень с цветами, споткнувшись об деревянный выпиленный порог, ругнулся. Где-то в соседнем зале разбилась кружка; последовало негодование и скорбь по разлитому пиву.

Отпив чуточку горячего чая, Левинковский сложил руки на стол и склонил перед ними голову, изучая незамысловатый орнамент на деревянной поверхности стола. Совсем близко от глаз. Так прошло некоторое время. Кто-то спел заводную песенку под гитару. Кто знал слова, подпевали. Раз двадцать скользнула мимо клетчатая юбочка. Ещё чаще чьи-то ботинки, туфли, кроссовки. Вскрыли шампанское за овальным столиком у стены. Там послышались поздравления, пожелания, благодарность. Там вдруг утешения. Там разочарование. От туда кто-то прочь к выходу от поздравляемого. С тем шарф, куртка и перчатки в дверь к выходу. Сразу льстивый голос женщины, утишавший мужчину. Мужчина позволял себя утишать. Тогда он уже за всё заплатил.

Показался вежливый старик. Тот, что встретился у лестницы. Усаживаясь с кружкой вполовину выпитого пива, мотнул Левинковскому головой в знак недавней встречи. Улыбнулся:

- Прошу меня простить. Вижу вы в одиночестве… Так вот я тоже. Не возражаете, если присяду сюда с краюшку?- Робко теснясь у столика Левинковского.

- Конечно… да, разумеется.- Чуть смутившись.

- Благодарю. Знаете, по-моему, чудное местечко. Чтоб вот так… посидеть… подумать?- Оглядывая с одобрением вокруг, старичок мотал головой.- Да-а.

- Да, не плохое.- Левинковский улыбнулся приветливо старичку в ответ.

- А пиво? Какое тут пиво?- Новый знакомый был пьян, но слова находили связь:

- Отменное пиво! Мне как смычок надоест, я сразу же сюда,- Немного посмеялся. Тут же ненадолго задумался.- Моя… уж как пятнадцать лет покинула мир человечий, всё место себе не нахожу. Только потрепанный фракчешка, шкаф, пюпитр, да оркестровая яма… Всё что вижу… эх-х.- Почесав затылок, глотнул из пузатой кружки.- А ваше, простите, как имя будет?

- Аркадий…

- Приятно, я Семён Георгиевич… Роббо.- Снова почесав затылок. Увидев, что его собеседник без пива.- Вы без пива? Как можно? Что же это вы? Милочка!- Окрикнув клетчатую юбку.- Будьте любезны, пивка нам два, пожалуйста.

- Нет-нет, спасибо…- Неловко.

- Негоже, негоже отказывать… пригубить-то оно всегда хорошо, ведь так? Оно как бывает, сначала всё осторожненько да потихонечку… не насорить бы… хех, а потом… Потом можно и в пляс и в грязь в бальном-то пылу. Всё закрутится, завертится,… и благородные чины в пышной зальной реверансы отстукивают. Свежие цветочки,-мечтательно,- дары значит природы на широком серебреном подносцес,… красавицы розовощекие капризничают,… да-а… Гляди только кабы не утянули таких то. А?- С доброй усмешкой.- Но пьянка пьянкой, да пляски плясками… тут жизнь, знаете ли. Да-а, жизнь! Ан как.-Мотая головой.

Он приставил указательный палец к губам и с видом человека открывающий полушепотом секрет придвинулся к Левинковскому.

- Жизнь она не жена.., что ты,- сдвинув брови,- жизнь это иллюстрация замысла,… да,- покачав головой,- оно если, не задастся, то,- развел руками,- тут аккуратнее…. Аккуратнее как-то надо… да-а, а то негоже,… негоже. Оно ж как образ..., понимаете? Я… как порой… возьму «си» третьей октавы, чую в шее что-то щемит, да повело в сторонку-то меня…, а образ-то нет…не вредим образ-то. Видимость из оркестровой треклятой ямы, знаете ли, не позволяет… нет, не позволяет. На смех подымут.

Старик замолчал. Словно смахнул со стола листы нотной бумаги. Он молчал, но при этом пристально смотрел куда-то мимо Левинковского, как будто, что-то там видел только он. Взял в руки салфетку и сложил из неё кораблик, как это делают дети. Отпив немного пива, провел несколько раз вокруг кружки салфеточным корабликом. Ещё несколько манипуляций с бумажной поделкой, после чего накренив кружку, облил кораблик пивом. Тот, обмякнув окончательно, развалился. Остались нелепо сморщенная мокрая салфетка вовсе не похожая на детскую забаву и маленькая лужица пива.

- Ан как… Понимаете, молодой человек. Нет, его нет, а образ-то остался. Жизнь это не жена, она остаётся с тобой до последнего вздоха. Это жена уходит..., а жизнь прикована к тебе. И что с ней делать то? Вот!- Показывая запястья своих рук.

Левинковский, видя его белоснежные съёженные запястья, остановился в дыхании. Слушал почти не связанную и скомканную речь. Часть из потока он понимал, другую часть нет. Но что-то знакомое. Стягивало его всё ближе к вопросу:

- Но разве Вы не должны быть благодарны за счастливые года со своей супругой? И пусть так распорядилась судьба.., но это вовсе не повод для страданий…

- Страданий? Нет, это не страдания, молодой человек, это не страдания…. Это та правда от которой я всегда бежал. Правда которою я сторонился… и боялся. И кто знает, может это одно из глубочайших моих заблуждений. Кто знает….

- Смерть

На сегодняшний день мне все чаще и чаще представляется отчетливый образ старичка лет семидесяти восьми. Представляется осенний парк сего причудливыми молчаливыми формамис. С его тонким созерцаницем что ли. С его умениемс хранить и ждать. Старичок то тот сидит на дощатой скамье в том парке. На нем серый лёгонький, свободно расстегнутый, плащ с сорвавшимся пояскомс, серая шляпа с полямис и бирюзовой ленточкой… Перед собой в руках простая деревянная тросточка… и вроде ни чего особенного-то. Он недвижим. В секунду всё сделалось недвижимым за исключением прохожих и, раззадорившихся, время от времени разносортных листочков. Лицо направлено к небу; знаете, как это бывает, пусть не со всеми в равном, но поверьте, приходит тот моментец - энергичный молодой человечек после разгульного вечерка закрывает глаза… и вот он спит, просыпаясь, обнаруживает трёхдневную щетину; ему уже тридцать. Суета…. Засыпает вновь… и что? Что могло произойти казалось за какое-то, понимаете ли, то самое время, когда… ему уже сорок? Так раз за разом, в последствии оставляя следы на прибрежном бережку великолепного пустынного пляжа, он в размышлениях о прочитанном утром… да… да, пусть даже газетной колонки на тему крохотного повышения к пенсии… - ему шестьдесят пять. И вот, уже с каждым днем, когда закрывать глаза становится всё сложнее… он открывает их; и как оказалось... он всё ещё спит. Да-да спит и вовсе ни разу не пытался проснуться…. Не удосужился приоткрыть. Самую малость…, хоть один глазочек. Вы…, понимаете? ВЫ, ПОНИМАЕТЕ??? Ведь это страшно…. Но тут все в другом свете – ему семьдесят восемь и пред глазами спокойное теплое небо, с его невероятной безмятежностью и легкостью…иногда как голос, слышите…, как голос.

И в последнее время, вы уж извините меня, молодой человек, но мне приходиться свыкаться… не сошёл ли я с ума. А раз нет, то извольте, представить сею картину. Жил себе и жил человек, многое мелькало перед ним, да что там, и за спиной бывало… за той самой спиной, которая в погоне за временем становилась сухой, сутулой и прижимистее в плечах…. И ан какая ирония…, всему своё время - пришло то самое времяце, вот как сейчас, поднять эти старые глазюки к тому самому… к безмятежному. А нет. Не подымаются…. И парк-то тот… чем ближе к нему, тем оскомина в груди, да сердце тяжелее, а ноги-то плетутся. Плетутся окаянные… и отвратить бы от глаз-то…, но пятишься как рак отшельник…. И ни чего поделать-то не можешь. Это что ж, стало быть, не поспел я…. Или не время ещё?

А если и поплыл умом-то, то, поди, узнай, где она грань…. Где грань-то времени, за которым скакал в подпрыжку на молодёхиньких ножках? Что если нет то старичка и вовсе, нет, и парка и скамья вот уж как червями пошла…? Только примелькавшиеся пятна людей вокруг, резьвенько за тем времечком гоняются,… только листья шумят под ноженьками на склоченнах и переченах,… да-а…. тут как-то поаккуртнее надобно... жизнь.... э-эх. И если вы думающий, то думайте, а что впереди то? Что потом? И что сейчас. Как с этим быть?