Главная | Обратная связь

Глава шестая. ДЯДЯ. ЛЕНИ

Однажды к концу дня, когда К. был очень занят отправкойпочты, к нему в кабинет, оттеснив двух курьеров, принесшихбумаги, проник его дядюшка Альберт, небогатый землевладелец.Увидев дядю, К. испугался меньше, чем пугался раньше, при одноймысли о его приезде. Приезд дяди был неизбежен - об этом К.знал еще месяц назад. Уже тогда он мысленно видел, как, слегкасутулясь, с мятой шляпой-панамой под левой рукой, дядя спешит кнему и, уже издали протягивая правую руку, торопливо ибесцеремонно сует ее для рукопожатия через стол, опрокидываявсе, что стоит на пути. Дядя вечно спешил: он был одержимнавязчивой мыслью, будто за свое однодневное пребывание встолице ему нужно не только успеть сделать все, что он себенаметил, но, кроме того, не упустить ни одного интересногоразговора, дела или развлечения, какие ему предоставит случай.И К., многим обязанный своему бывшему опекуну, должен былпомогать ему, чем только можно, и в довершение ко всемупригласить к себе переночевать. "Призрак из провинции" - такназывал его К. про себя. Поздоровавшись на ходу - сесть в кресло, как предложил К.,ему было некогда, - дядя попросил К. остаться с ним наедине. - Это необходимо,- сказал он, с трудом переводя дух. - Длямоего спокойствия это необходимо. К. тотчас выслал курьеров из комнаты с указанием никого кнему не впускать. - Что я слышал, Йозеф? - воскликнул дядя, как только ониостались вдвоем, и, сев на стол, не глядя, подмял под себякакие-то бумаги, чтобы сидеть было помягче. К. промолчал, он знал, что будет дальше, но, внезапнооторванный от срочной работы, он вдруг поддался ощущениюприятной усталости и уставился в окно на противоположнуюсторону улицы: со своего места он видел только маленькийтреугольный просвет - кусок глухой стены между двумя витринами. - И ты еще смотришь в окно! - крикнул дядя, воздевая руки.- Ради всего святого, Йозеф, ответь мне! Неужели это правда,неужели это действительно так? - Милый дядя, - сказал К., с трудом выходя из оцепенения.-Понятия не имею, чего ты от меня хочешь - Йозеф, - сказал дядя с укоризной, - насколько я знаю, тывсегда говорил правду. Неужели твои последние слова дурнойзнак? - Теперь я догадываюсь, о чем ты, - покорно сказал К. -Видимо, ты слыхал о моем процессе. - Вот именно, - сказал дядя, медленно кивая головой, - яслыхал о твоем процессе. - От кого же? - спросил К. - Мне об этом написала Эрна, - сказал дядя. - Тебя онадавно не видела, ты, к сожалению, мало ею интересуешься, и,однако, она все узнала. Сегодня я получил от нее письмо и,разумеется, немедленно приехал. Это единственная причина, нопричина весьма основательная. Могу прочитать то место, котороекасается тебя? Он вытащил письмо из бумажника. Вот оно: "Йозефая давно не видела, на прошлой неделе заходила в банк, но Йозефбыл так занят, что меня к нему не впустили. Прождала почти час,но потом пришлось уйти домой - у меня был урок музыки. Мнеочень хотелось с ним поговорить, может быть, в другой разудастся. Ко дню рождения он прислал мне огромную коробкушоколадных конфет, вот какой он милый и внимательный. Тогда язабыла вам об этом написать и вспомнила только сейчас, когда выспросили про него. К сожалению, в нашем пансионе шоколадисчезает немедленно; не успеешь обрадоваться, что тебе подарилистолько шоколаду, как его уже нет. Кстати, мне необходиморассказать вам про Йозефа еще одну вещь. Как я уже писала, меняк нему в банк не пропустили потому, что он был занят с каким-тогосподином. Сначала я терпеливо ждала, а потом спросилакурьера, надолго ли его задержат. Курьер ответил, что, должнобыть, надолго, потому что разговор, очевидно, идет о процессе,который затеян против господина старшего прокуриста. Яспросила, что это еще за процесс, не ошибся ли он, а он сказал- нет, не ошибся, затеян процесс, и процесс очень серьезный, нобольше он ничего не знает. Сам он с удовольствием помог быгосподину прокуристу, потому что господин прокурист хороший,справедливый человек, но как за это взяться - он не знает,можно только пожелать, чтобы за него заступились людивлиятельные. Наверно, так оно и будет и все кончится хорошо, нопока, судя по настроению господина прокуриста, дела вовсе нетак хороши. Конечно, я не придала этому разговору никакогозначения, постаралась успокоить этого глупого курьера,запретила ему рассказывать другим и вообще считаю его словапросто болтовней. И все-таки было бы хорошо, если бы ты, милыйпапа, в следующий приезд вник в это дело, тебе легко будетузнать подробности, а если понадобится, то ты сможешь вмешатьсячерез твоих влиятельных знакомых. Если же это не понадобится -а так оно, видимо, и есть, - то по крайней мере твоей любящейдочери раньше представится возможность обнять тебя, чему онабудет очень рада". Хорошая девочка! - сказал дядя, окончивчтение, и смахнул слезинку с глаз. К. утвердительно кивнул: в последнее время из-за всех этихисторий он совсем забыл про Эрну, даже про ее день рождениязабыл: про шоколад она выдумала, только чтобы оправдать егоперед дядей и тетей. Это было очень трогательно. Он про себярешил регулярно посылать ей билеты в театр, но, даже если этогобыло и мало, он все равно никак не был расположен посещатьпансион и разговаривать с маленькой, восемнадцатилетнейгимназисткой. - Ну, что же ты мне скажешь? - спросил дядя. После чтенияписьма он перестал суетиться и волноваться и как будто собралсяперечитать его еще раз. - Да, дядя, - сказал К., - это правда. - Правда? - воскликнул дядя. - То есть как это правда?Какой процесс? Уж не уголовный ли? - Да, уголовный, - сказал К. - И ты спокойно сидишь тут, когда тебе грозит уголовныйпроцесс! - еще громче закричал дядя. - Чем я спокойнее, тем исход будет лучше, - сказал К.устало. - Да ты не бойся! - Нет, ты меня не успокаивай! - кричал дядя. - Йозеф,милый Йозеф, подумай же о себе, о твоих родных, о нашем добромимени! Ты всегда был нашей гордостью, ты не должен стать нашимпозором! Нет, твое отношение мне не нравится, - и, наклонивголову набок, он искоса посмотрел на К. - Так себя не ведет нив чем не повинный человек в здравом уме. Скорее скажи мне, вчем дело, тогда я сумею тебе помочь. Тут, конечно, замешаныбанковские операции? - Нет, - сказал К. и встал. - И вообще, милый дядя, тыслишком громко говоришь; курьер, наверно, подслушивает задверью. Мне это неприятно. Лучше выйдем отсюда. Постараюсь,если смогу, ответить на все твои вопросы. Я отлично понимаю,что несу ответственность перед семьей. - Правильно! - вскричал дядя. - Очень правильно. Ну,скорее, Йозеф, пойдем скорее! - Но мне надо еще отдать кое-какие распоряжения, - сказалК. и тут же вызвал по телефону своего заместителя, которыйчерез несколько минут вошел в кабинет. Дядя взволнованно показал ему жестом, что его вызывал К.,а не он, хотя это и без того было ясно. Стоя у письменногостола, К. тихим голосом, указывая на различные бумаги, объяснилмолодому человеку, что надо сегодня сделать в его отсутствие, итот выслушал его холодно, но внимательно. Дядя все время мешал,таращил глаза, кусал губы, и хотя он явно не слушал, но одноего присутствие было помехой. Потом он стал расхаживать покомнате, останавливался то перед окном, то перед картиной,причем у него то и дело вырывались разные восклицания: "Нет,мне это совершенно непонятно!" - или: "Скажите на милость, чтоже теперь будет?" Молодой человек делал вид, что ничего незамечает, спокойно выслушал до конца все поручения К., кое-чтозаписал и вышел, поклонившись К. и дяде, но в эту минуту дядястоял к нему спиной, смотрел в окошко и, раскинув руки,судорожно мял гардины. Не успела дверь закрыться, как дядя закричал: - Наконец-то он ушел, этот паяц! Теперь и мы можем уйти.Наконец-то! К сожалению, никакими силами нельзя было заставить дядюпрекратить вопросы насчет процесса, пока они шли по вестибюлю,где стояли чиновники и курьеры и где как раз проходилзаместитель директора банка. - Так вот, Йозеф, - говорил дядя, отвечая легким поклономна приветствия окружающих, - скажи мне откровенно, что это запроцесс? К. ответил несколькими ничего не значащими фразами, дажепустил смешок и только на лестнице объяснил дяде, что не хотелговорить откровенно при этих людях. - Правильно, - сказал дядя. - А теперь рассказывай! Наклонив голову и торопливо попыхивая сигарой, он сталслушать. - Прежде всего, дядя, - сказал К., - этот процесс не изтех, какие разбирают в обычном суде. - Это плохо! - сказал дядя. - Почему? - спросил К. и посмотрел на дядю. - Я тебе говорю - это плохо! - повторил дядя. Они стояли упарадной лестницы выходившей на улицу, и так как швейцар явноприслушивался, то К. потянул дядю вниз, и они смешались соживленной толпой. Дядя взял К. под руку, прекратил настойчивыерасспросы о процессе, и они молча пошли по тротуару. - Но как же это случилось? - спросил наконец дядя и таквнезапно остановился, что люди, шедшие за ним, испуганношарахнулись. - Такие вещи сразу не делаются, они готовятсяисподволь. Должны же были появиться какие-то признаки, намеки,почему ты мне ничего не писал? Ты же знаешь, что для тебя яготов на все, я до сих пор в каком-то смысле считаю себя твоимопекуном и до сих пор гордился этим. Конечно, я и сейчас тебепомогу, только теперь, когда процесс уже на ходу, это оченьтрудно. Во всяком случае, тебе лучше всего сейчас же взятьнебольшой отпуск и поехать к нам в деревню. Теперь я замечаю,как ты исхудал. В деревне ты окрепнешь, и это полезно, ведьтебе, безусловно, предстоят всякие трудности. А кроме того, тынекоторым образом уйдешь от суда. Здесь они располагают всякимимерами принуждения, которые они автоматически могут применить ик тебе; а в деревню они должны сначала послать уполномоченныхили пытаться подействовать на тебя письмами, телеграммами,телефонными звонками. Это, конечно, ослабляет напряжение, ихотя ты не будешь вполне свободен, но все же сможешьпередохнуть. - Но мне могут запретить выезд, - сказал К., - поддаваясьдядиному ходу мыслей. - Не думаю, чтобы они на это пошли, - задумчиво сказалдядя. - Даже если ты уедешь, они все же не теряют власти надтобой. - А я-то думал, - сказал К. и подхватил дядю под руку,чтобы он не останавливался, - я-то думал, что ты всему этомупридаешь еще меньше значения, чем я, а смотри, как близко ксердцу ты все это принял. - Йозеф! - закричал дядя, пытаясь вырвать у него руку иостановиться, но К. его не отпустил. - Ты стал совсем другим, втебе всегда было столько здравого смысла, неужели именно сейчасон тебе изменил? Хочешь проиграть процесс? Да ты понимаешь, чтоэто значит? Это значит, что тебя просто вычеркнут из жизни. Ивсех родных ты потянешь за собой или, во всяком случае, унизишьдо предела. Возьми себя в руки, Йозеф! Твое равнодушие сводитменя с ума! Посмотришь на тебя и сразу поверишь пословице: "Ктопроцесс допускает, тот его проигрывает". - Милый дядя, - сказал К., - волноваться бессмысленно итебе, да и мне, если бы я волновался. Волнениями процесс невыиграешь, поверь хоть немного моему практическому опыту,прислушайся, как я всегда прислушивался к тебе и прислушиваюсьсейчас, хоть и с некоторым удивлением. Ты говоришь, что всянаша семья тоже будет втянута в процесс - правда, лично я этогоникак не пойму, впрочем, это несущественно, - но, если это так,я охотно буду тебе повиноваться во всем. Однако отъезд вдеревню я считаю нецелесообразным даже с твоей точки зрения,потому что это будет похоже на бегство, на признание своейвины. Кроме того, хотя меня здесь и больше преследуют, однакоотсюда я могу лучше руководить своим делом. - Правильно, - сказал дядя таким тоном, словно они наконецпоняли друг друга. - Я предложил это только потому, что мнепоказалось, будто ты своим равнодушием все испортишь, еслиостанешься тут. И я считаю более правильным вместо тебяпоработать в твою пользу. Но раз ты решил сам в полную силувзяться за дело, то, разумеется, это куда лучше. - Значит, сговорились, - сказал К. - А есть ли у тебяпредложения, какие шаги мне надо предпринять в дальнейшем? - Раньше нужно хорошенько все обдумать, - сказал дядя. -Не забывай, что я уже лет двадцать почти безвыездно живу вдеревне, ну и, конечно, чутье на такие дела со временемпритупляется. К тому же теряешь нужные связи с людьми, которые,наверно, лучше в этом разбираются. В деревне ото всехотрываешься, понимаешь. Но в сущности самому это заметно толькопри таких обстоятельствах, как сейчас. И вообще все это дляменя было несколько неожиданно, хотя, как ни странно, послеписьма Эрны я уже что-то подозревал, а сегодня увидел тебя исразу все понял. Но это не важно, главное сейчас - не терятьвремени. С этими словами он привстал на цыпочки и замахал руками,подзывая такси; крикнув адрес шоферу, он потянул за собой К. вмашину. - Едем к адвокату Гульду, - сказал он, - он мой школьныйтоварищ. Тебе, конечно, знакома эта фамилия? Нет?! Оченьстранно. Ведь он славится как защитник и адвокат бедняков. А япитаю особое доверие к нему как к человеку. - Я согласен со всем, что ты предпримешь, - сказал К.,хотя суетливость и настойчивость дяди вызывали в нем некоторуюнеловкость. Было не очень приятно ехать в качестве обвиняемогок адвокату для бедняков. - Я и не знал, - сказал он, что потаким делам тоже можно привлекать адвокатов. - Ну как же, - сказал дядя, - это само собой понятно.Почему бы и нет? А теперь расскажи мне все, что было до сихпор, мне надо знать все подробности твоего дела. К. тут же стал рассказывать, ничего не умалчивая, и этаполная откровенность была единственным протестом, который онпозволил себе против дядиного утверждения, что его процессбольшой позор. Имя фройляйн Бюрстнер он упомянул только одинраз, и то вскользь, но это не нарушило откровенности рассказа:ведь фройляйн Бюрстнер действительно никакого отношения кпроцессу не имела. Рассказывая, К. смотрел в окошко такси изаметил, что они как раз проезжают мимо предместья, гденаходятся канцелярии суда. Он обратил на это внимание дяди, нотот не нашел ничего особенного в таком стечении обстоятельств.Такси остановилось у мрачного дома. Дядя тотчас позвонил впервую же дверь нижнего этажа и, пока они ждали ответа, оскалилв улыбке свои крупные зубы и прошептал: - Восемь часов вечера - довольно необычное время дляпосещения адвоката. Но Гульд на нас не рассердится. В дверном окошечке показались два больших темных глаза,взглянули на посетителей и снова исчезли, но дверь так и неотворилась. Дядя и К. дали друг другу понять, что оба виделиэти глаза. - Видно, новая горничная, боится чужих, - сказал дядя ипостучал еще раз. Снова появились глаза, сейчас они могли показатьсягрустными, но, может быть, это был только обман зрения,вызванный газовым светом - над их головами горел газовый рожок,он шипел очень громко, но света давал мало. - Откройте! - крикнул дядя и застучал кулаком в дверь. Мыдрузья господина адвоката! - Господин адвокат болен, - пробормотал кто-то сзади. В дверях, в глубине небольшого подъезда, стоял господин вшлафроке, он и произнес эти слова чрезвычайно тихим голосом. Дядя, уже обозленный долгим ожиданием, резко обернулся кнему и воскликнул: - Болен? Вы говорите, он болен? - И угрожающе надвинулсяна господина, будто тот и был сама болезнь. - Вам уже открыли, - сказал господин, указывая на дверьадвоката, и, подобрав полы шлафрока, исчез. Дверь действительнобыла открыта, и молоденькая девушка в длинном белом фартуке -К. узнал ее темные, чуть выпуклые глаза - стояла в прихожей сосвечой в руке. - В другой раз открывайте поживее! - сказал дядя вместоприветствия девушке, слегка присевшей в ответ. - Пойдем, Йозеф,- обратился он к К., который медленно протискивался мимодевушки. - Господин адвокат болен, - сказала девушка, но дядя, неостанавливаясь, побежал к следующей двери. К. залюбовалсядевушкой, когда она повернулась, чтобы запереть входную дверь -у нее было круглое, как у куклы, личико; округлыми были нетолько бледные щеки и подбородок, круглились даже виски и краялба. - Йозеф! - крикнул дядя и, обернувшись к девушке, спросил:- Опять с сердцем плохо? - Как видно, да, - сказала девушка; она уже успела пройтисо свечой вперед и открыть дверь комнаты. В дальнем углу, куда еще не проникал свет от свечки, сподушек поднялась голова с длинной бородкой. - Лени, кто это пришел? - спросил адвокат. Ослепленныйсветом, он не мог рассмотреть гостей. - Это Альберт, твой старый друг, - сказал дядя. - Ах, Альберт, - повторил адвокат и опустился на подушки,как будто перед этими гостями не нужно было притворяться. - Неужели тебе так плохо, - спросил дядя, присаживаясь накрай постели. - Мне просто не верится. Наверно, у тебя обычныйтвой сердечный приступ, он скоро пройдет, как проходил раньше. - Возможно, - сказал адвокат тихим голосом. - Но так худомне еще никогда не было. Дышать трудно, совсем не сплю, деньото дня слабею. - Вот как, - сказал дядя и крепко прижал широкой ладоньюсвою шляпу к колену. - Неважные новости! А уход за тобойхороший? Здесь так уныло, так темно. Правда, я у тебя давно небывал, но раньше мне все казалось веселее. Да и эта твоябарышня не очень-то приветлива. А может, она притворяется? Девушка все еще стояла со свечой у двери; насколько можнобыло судить по ее мимолетным взглядам, она обращала большевнимания на К., чем на дядю, даже когда тот заговорил о ней. К.облокотился на спинку стула, пододвинув его поближе к девушке. - Для такого больного человека, как я, важнее всего покой,- сказал адвокат. - Мне тут совсем не уныло. - и, помолчав,добавил: - А Лени хорошо за мной ухаживает. Она молодец. Дядю эти слова не убедили, он был явно настроен противсиделки, и хотя он ничего не возразил больному, но суровоследил глазами за девушкой, когда она подошла к кровати,поставила свечу на ночной столик, наклонилась к больному и,поправляя подушки, что-то ему зашептала. Забыв, что надо щадитьбольного, дядя встал со стула и начал расхаживать за спинойсиделки с таким видом, что К. не удивился бы, если бы онсхватил ее за юбку и оттащил от кровати. К. смотрел на всеспокойно, болезнь адвоката даже пришлась кстати: иначе он самникак не мог бы остановить дядюшкино рвение, с каким тот взялсяза его дело, а сейчас дядя отвлекся и особого рвения непроявлял, и это было К. очень на руку. Но тут дядя, может желая обидеть сиделку, сказал: - Барышня, попрошу вас оставить нас одних хоть ненадолго,мне нужно обсудить с моим другом кое-какие личные дела. Сиделка, наклонившись над больным, как раз поправлялапростыни у стенки и, обернувшись, словно в противовес дяде,который сначала заикался от злости, а потом вдруг выпалил туфразу, сказала очень спокойно: - Вы же видите, как болен господин адвокат. Он не можетсейчас обсуждать личные дела. Вероятно, она повторила слова дяди только по инерции, нодаже беспристрастный человек мог бы принять это за насмешку, ауж дядя взвился как ужаленный. - Ах ты проклятая! - пробормотал он голосом, сдавленным отвозмущения, так что почти нельзя было разобрать слова. К. испугался, хотя и ожидал такой вспышки, и бросился кдяде, готовый закрыть ему рот обеими руками. К счастью,больной, приподнявшись на кровати, выглянул из-за спиныдевушки; дядя сделал мрачное лицо, словно проглотил какую-тогадость, но уже спокойнее сказал: - Вы, знаете, мы еще не окончательно выжили из ума; еслибы то, чего я требую, было невозможно, я бы не требовал.Пожалуйста, уходите! Сиделка стояла у постели, выпрямившись и повернув голову кдяде, а сама, как показалось К., поглаживала руку адвоката. - При Лени ты можешь говорить все, - сказал адвокат, и вего голосе явно прозвучала настойчивая просьба. - Дело не меня касается, - сказал дядя, - тайна не моя. -И он резко отвернулся, словно входить ни в какиепрепирательства не желает, однако дает им время на размышление. - А чья же? - спросил адвокат слабеющим голосом иопустился на подушки. - Моего племянника, - сказал дядя. - Я его привел сюда. -И он представил К.: - Это Йозеф К., прокурист. - А-а! - сказал больной уже гораздо оживленнее и протянулруку. - Простите, я вас не заметил. - Выйди, Лени, - сказал онсиделке. Та не стала возражать, и адвокат пожал ей руку, словнопрощаясь надолго. - Значит, так, - сказал он дяде, когда тот,успокоенный, подошел поближе. - Значит, ты не навеститьбольного пришел, а по делу. Казалось, что до сих пор адвоката угнетала мысль о том,что его пришли навещать как больного, потому что он вдругсовсем ожил, приподнялся и сел, опираясь на локоть, что само посебе было утомительно, и все время теребил бороду, глубокозапуская в нее пальцы. - Стоило только этой ведьме уйти, и вид у тебя сразу сталгораздо лучше, - сказал дядя. - Тут он остановился и, шепнув: -Пари держу, что она подслушивает! - подскочил к двери. Но задверью никого не оказалось, и дядя вернулся не то чтобыразубежденный, потому что ее отсутствие показалось ему ещебольшей низостью, а скорее озлобленный. - Ты в ней ошибаешься, - сказал адвокат, но защищатьсиделку не стал; может быть, он хотел этим показать, что она взащите не нуждается, и уже гораздо более сочувственнопродолжал: - Что же касается дела твоего уважаемого племянника,то я почел бы себя счастливым, если бы у меня хватало сил наэту чрезвычайно трудную работу; но я очень боюсь, что сил уменя не хватит, однако попробую сделать все, что смогу; а еслине справлюсь, можно будет привлечь еще кого-нибудь. Откровенноговоря, это дело меня слишком сильно заинтересовало, чтобы ярешился отказаться от всякого участия в нем. И если сердце уменя не выдержит, то трудно найти более достойную причину егоостановки. К. не понимал, казалось, ни слова из этой речи, онпосмотрел на дядю, ища объяснения, но тот со свечой в рукесидел на ночном столике, с которого уже скатился пузырек слекарством, кивал головой, соглашаясь с каждым словом адвоката,и нет-нет да поглядывал на К., приглашая и его выразить своесогласие. Может быть, дядя уже раньше рассказал адвокату опроцессе? Но это было невозможно, весь ход событий говорилпротив этого. - Не понимаю... - начал наконец К. - Нет, это я, по-видимому, вас не понял, - удивленно ирастерянно перебил его адвокат. - Может быть, я поторопился? Очем же вы хотели со мной посоветоваться? Я решил, что речь идето вашем процессе? - Разумеется, - сказал дядя и обернулся к К. - Чего ты непонимаешь? - спросил К. - Да откуда же вы знаете обо мне и о моем процессе? - Ах, вот оно что! - с улыбкой сказал адвокат. - На то я иадвокат, я бываю в судейских кругах, там говорят о разныхпроцессах, и невольно запоминаешь самые выдающиеся, особенноесли они касаются племянника твоего друга. Ничего удивительногов этом нет. - Чего тебе надо? - опять спросил дядя у К. - Ты как-тонеспокоен. - Вы бываете в этих судейских кругах? - спросил К. - Да, - сказал адвокат. - Ты задаешь ребяческие вопросы, - сказал дядя. - А с кем же мне еще встречаться, как не с людьми моейпрофессии? - добавил адвокат. Это звучало так убедительно, чтоК. ничего не ответил. - Но ведь вы работаете во Дворце Правосудия, а не в техканцеляриях на чердаке? - хотелось ему спросить, но заставитьсебя произнести эту фразу он не мог. - Сами понимаете, - продолжал адвокат таким тоном, словномимоходом объяснял что-то само собой разумеющееся, самипонимаете, что из этих знакомств я извлекаю большую пользу длясвоей клиентуры, и притом во многих отношениях, хотя говоритьоб этом не очень-то полагается. Конечно, сейчас болезньнесколько мешает мне, но добрые друзья из суда навещают меня иблагодаря им я многое узнаю. И узнаю я, пожалуй, больше, чемте, кто цельными днями просиживает в суде. Вот и сейчас,например, у меня дорогой гость. И он показал на темный уголкомнаты. - Где же он? - спросил К. грубовато, настолько он былудивлен. Он неуверенно оглянулся; слабый свет свечи далеко недостигал противоположной стены. Но там действительно что-тозашевелилось. Тут дядя поднял свечу, и они увидели небольшойстолик и сидящего за ним пожилого господина. Должно быть, онтам сидел не дыша и потому так долго оставался незамеченным.Теперь он неторопливо поднялся, явно недовольный тем, что нанего обратили внимание. Он зашевелил руками, похожими накороткие крылья, как будто отмахивался от всяких знакомств иприветствий, никак не желая мешать посетителям, и настоятельнопросил оставить его в темном углу и забыть о его присутствии.Однако никто не пошел ему в этом навстречу. - Вы застали нас врасплох, - объяснил адвокат гостям иободрительно кивнул пожилому господину, приглашая его подойтипоближе; тот подошел медленно, неуверенно, озираясь вокруг, новсе же с каким-то достоинством. - Господин директорканцелярии... Ах, простите, я вас не представил: это мой другАльберт К., это его племянник К., прокурист банка, а этогосподин директор канцелярии... Как я уже говорил, господиндиректор был настолько любезен, что посетил меня. Толькопосвященный может понять всю ценность такого визита, толькотот, кто знает, как завален работой господин директор. Ивсе-таки он пришел, мы с ним мирно беседовали, насколькопозволяла моя немощь. Мы, правда, не запрещали Лени впускатьпосетителей, потому что мы никого не ждали, но мы хотели побытьнаедине, а тут вдруг ты застучал кулаком в двери, Альберт, итогда господин директор отодвинулся вместе с креслом и столикомв дальний угол, и вот теперь неожиданно выяснилось, что нам,если, конечно, возникнет такая потребность, по всейвероятности, можно будет обсудить совместно некоторые дела, адля этого надо всем сесть поближе. Господин директорканцелярии! - попросил он, с подобострастной улыбкой наклоняяголову и указывая на широкое кресло у кровати. - К сожалению, я могу задержаться только на несколькоминут, - любезно сказал директор канцелярии, удобноразвалившись в кресле и глядя на часы. - Дела меня зовут.Однако я не хочу упустить возможность познакомиться с другоммоего друга. Он слегка поклонился дяде, который, видно, был оченьдоволен новым знакомством. Но так как подобострастие было не вего характере, он встретил слова директора канцеляриисмущенным, но очень громким смехом. Впечатление не из приятных.К. спокойно наблюдал за происходящим, потому что на него никтоне обращал внимания: директор канцелярии, очевидно по привычке,раз уж его назвали, овладел разговором, адвокат, явнопритворившийся больным, по-видимому из желания отвадить новыхгостей, теперь внимательно слушал, приставив ладонь к уху, адядя в качестве светоносца - свечка качалась у него на коленке,и адвокат беспокойно поглядывал в его сторону - уже пересталстесняться и откровенно восхищался не только речью директораканцелярии, но и плавными, волнообразными жестами рук,сопровождавшими его слова. К. стоял, опершись о спинку кровати,и директор, быть может умышленно, ни разу к нему не обратился;как видно, старшие смотрели на него только как на слушателя.Впрочем, и сам К. почти не понимал, о чем идет речь, а думал осиделке и о том, как невежлив был с ней дядя, или о том, невидел ли он директора канцелярии где-то раньше, может быть,даже на собрании в день первого допроса. Может быть, он иошибался, но все же директор канцелярии удивительно походил научастников собрания - тех стариков с жидкими бородами, которыестояли в первых рядах. Вдруг все встрепенулись - из прихожей послышался звонразбитой посуды. - Посмотрю, что там случилось, - сказал К. и не торопясьпошел к двери, словно хотел дать остальным возможностьзадержать его. Но как только он вышел в прихожую и попыталсясориентироваться в темноте, на его пальцы, державшие ручкудвери, легла маленькая рука, куда меньше, чем его рука, и тихопритворила дверь. Это была сиделка, ждавшая тут же. - Ничего не случилось, - шепнула она, - я нарочно бросилатарелку об стену, чтобы вызвать вас сюда. К. растерялся и сказал: - Я тоже о вас думал. - Тем лучше, - сказала сиделка. - Пойдем! Они сделали несколько шагов и очутились перед дверью сматовым стеклом. Сиделка распахнула ее перед К. - Ну, входите же! - сказала она. Это явно был рабочий кабинет адвоката. Насколько можнобыло разглядеть в лунном свете, освещавшем только небольшойквадрат пола у трех окон, вся комната была заставлена тяжелойстаромодной мебелью. - Сюда, - сказала сиделка, указывая на темный ларь срезной деревянной спинкой. Прежде чем сесть, К. огляделся: комната была высокая,большая; наверно, бедняки из клиентуры адвоката чувствовалисебя в ней затерянными. К. представил себе, как они мелкимишажками семенят к огромному письменному столу. Но он тут жепозабыл обо всем, кроме сиделки, - та оказалась настолькоблизко от него, что почти прижимала его к боковой ручке ларя. - А я думала, что вы сами выйдете, - сказала она, и мне непридется вас вызывать. Удивительное дело. Сначала вы, толькоуспели войти, уже глаз с меня не сводили, а потом заставляетесебя ждать. Зовите меня просто Лени, - торопливо инепосредственно добавила она, словно не желая терять ни минутына объяснения. - Охотно, - сказал К. - Но знаете, Лени, все это ничуть неудивительно и вполне объяснимо. Во-первых, мне надо быловыслушать болтовню этих стариков, нельзя же было уйти ни с тогони с сего, а во-вторых, я человек несмелый, скорее застенчивый,да и вы с виду вовсе не из тех, кого можно завоевать одниммахом. - Не в том дело, - сказала Лени и, положив руку на спинкуларя, посмотрела на К. - Просто я вам не понравилась, да исейчас не нравлюсь. - Нравитесь - не то слово, - сказал К. уклончиво. - О-о! - с улыбкой сказала Лени. Этим восклицанием в ответ на слова К. она словноутверждала за собой какое-то превосходство. Поэтому К.промолчал. Привыкнув к темноте, он уже различал некоторыедетали обстановки. Особенно бросилась в глаза большая картина,висевшая справа от двери, и он подался вперед, чтобы лучшее еерассмотреть. На картине был изображен человек в судейскоймантии, он сидел на высоком, как трон, кресле; там и сям нарезьбе выступала позолота. Но самым необычным было то, что позасудьи не выражала ни покоя, ни достоинства, напротив, левойрукой он схватился за подлокотник у самой спинки кресла, аправую вытянул вперед, вцепившись пальцами в поручень, будто вследующую секунду он с силой, может быть даже с гневом, вскочитс места, чтобы сказать решительные слова, а возможно, иобъявить приговор. Обвиняемый, очевидно, стоял внизу налестнице - на картине были видны только верхние ступени,покрытые желтым ковром. - Может быть, это и есть мой судья, - сказал К., указываяпальцем на картину. - Да я его знаю, - сказала Лени, - он сюда часто приходит.Эту картину с него писали в молодости, но он и тогда был ничутьне похож, ведь он совсем крошечного роста. А на картине онвелел изобразить себя таким вот высоченным - и все оттщеславия. Впрочем, все они тут такие. Я ведь тоже тщеславная иужасно недовольна, что я вам не нравлюсь. В ответ на эти слова К. только обнял Лени и притянул ксебе, а она молча положила голову ему на плечо. А про картинуон спросил: - А в каком же он чине? - Он следователь, - сказала Лени и, взяв К. за руку,обнимавшую ее, стала перебирать его пальцы. - Всего только следователь, - разочарованно сказал К. - Авысшие чины прячутся. Но ведь он же сидит на троне! - Это все выдумки, - сказала Лени и прильнула щекой к рукеК. - На самом деле он сидит в кухонном кресле, на котороенакинута старая попона. Неужели вы постоянно думаете о своемпроцессе? - медленно добавила она. - Нет, вовсе нет, - сказал К., - наоборот, я, наверно,слишком мало о нем думаю. - Ваша ошибка не в том, - сказала Лени. - Я слыхала, чтовы чересчур упрямы. - Кто это вам сказал? - спросил К., он чувствовал, как онаприжимается к его груди, видел ее пышные, темные, скрученныетугим узлом волосы. - Я слишком много выдам, если скажу кто, - сказала Лени. -Пожалуйста, не спрашивайте меня, лучше исправьте свою ошибку,не будьте таким упрямым, все равно сопротивляться этому судубесполезно, надо сознаться во всем. При первой же возможностисознайтесь. Только тогда есть надежда ускользнуть, толькотогда. Впрочем, и это невозможно без посторонней помощи, но тутвам беспокоиться нечего, я сама вам помогу. - Однако вы много знаете об этом суде и обо всех плутнях,которые там нужны, - сказал К., но тут она прижалась к нему таккрепко, что пришлось посадить ее к себе на колени. - Вот и чудесно! - сказала она и, угнездившись поудобнее,одернула юбку и поправила блузку. Потом обхватила его шеюруками, откинулась назад и долго смотрела на него. - А если я не сознаюсь, вы мне не можете помочь? -испытующе спросил К. Однако, я вербую себе помощниц, - подумал он удивленно:сначала фройляйн Бюрстнер, потом жена служителя суда, а теперьэта маленькая сиделка, - непонятно, почему ее ко мне так тянет?Ишь как расселась у меня на коленях, будто только тут ей иместо! - Нет, сказала Лени и медленно покачала головой, тогда явам помочь не смогу. Но ведь вы и не хотите от меня никакойпомощи, она вам не нужна, вы упрямец, вас не переубедишь. А увас есть возлюбленная? - спросила она, помолчав. - Нет, - сказал К. - Неправда! - сказала она. - Впрочем, есть, - сказал К. - Подумайте только, я чуть отнее не отрекся, а сам всегда ношу ее фотографию при себе. Она стала его просить, он вынул фотографию Эльзы, идевушка, свернувшись у него на коленях, стала разглядыватькарточку. Это была моментальная любительская фотография, гдеЭльзу сняли во время танца - она любила танцевать в своемресторанчике. Еще летели складки юбки на повороте, а онауперлась руками в крепкие бока и, откинув голову, со смехомсмотрела куда-то в сторону: на фотографии не было видно, комуона так улыбалась. - Слишком сильно зашнурована, - сказала Лени и показала томесто, которое, по ее мнению, было слишком перетянуто. Мне онане нравится, она груба и неуклюжа. Правда, может быть, с вамиона кроткая и нежная; судя по этой карточке, и это возможно.Такие крупные, высокие девушки иногда оказываются оченькроткими и ласковыми. Но может ли она пожертвовать собой радивас? - Нет, - сказал К., - она и не кроткая, и не ласковая, исобой ради меня не пожертвует. Правда, до сих пор я от нееничего такого и не требовал. По совести сказать, я и фотографиюэту никогда не рассматривал так внимательно, как вы. - Выходит, что для вас она совсем ничего не значит, -сказала Лени, и вовсе она не ваша возлюбленная. - Но это так, - сказал К., - я от своих слов не отпираюсь. - Ну, пусть она сейчас ваша возлюбленная, - сказала Лени,-но вы даже скучать по ней не будете, если потеряете ее иливозьмете взамен другую. - Конечно, - улыбнулся К., - и это возможно, но у нееперед вами огромное преимущество: она ничего не знает о моемпроцессе, а если бы и знала - не думала бы о нем. И она никогдане стала бы уговаривать меня сдаться, пойти на уступки. - Ну, это еще не преимущество, - сказала Лени, - и еслидругих преимуществ у нее нет, я надежды не теряю. А есть у неекакие-нибудь физические недостатки? - Физические недостатки? - переспросил К. - Да, - сказала Лени. - У меня, например, есть небольшойфизический недостаток, вот посмотрите. Она растопырила средний и безымянный пальцы правой руки -кожица между ними заросла почти до верхнего сустава коротенькихпальцев. В полутьме К. не сразу заметил, что она хочетпоказать, и, взяв его руку, она дала ему ощупать свои пальцы. - Какая игра природы! - сказал К. и, оглядев всю руку,добавил: - Какая миленькая лапка! Лени с некоторой гордостью смотрела на К. - он вновь ивновь в удивлении разводил и сводил оба ее пальца, потом беглопоцеловал их и отпустил. - О-о! - крикнула она. - Вы меня поцеловали! Приоткрыв рот, она поспешно встала коленками на егоколени. Он совсем растерялся, она очутилась так близко, что онпочувствовал ее запах, горький и терпкий, как перец. Онаприжала к себе его голову, наклонилась над ней и стала целоватьи кусать его шею, даже волосы на затылке. - Вы меня берете взамен той! - воскликнула она междупоцелуями. - Вот видите, вы берете меня взамен! Тут ее колено соскользнуло, и, вскрикнув, она чуть неупала на ковер. К. обхватил ее, пытаясь удержать, но онапотянула его за собой. - Теперь ты мой! - сказала она. - Вот тебе ключ от дома, приходи, когда захочешь, были еепоследние слова, и поцелуй на лету коснулся его спины, когда онуходил. Выйдя за ворота дома, он попал под мелкий дождик, хотелшагнуть на мостовую, чтобы увидеть Лени хотя бы в окне, но тутиз автомобиля, стоявшего у ворот, - К. по рассеянности его незаметил, - выскочил дядя, схватил его за плечи и притиснул кворотам, словно хотел пригвоздить на месте.! - Ах, мальчик, мальчик! - крикнул он. - Что ты натворил!Дело уже было на мази, а теперь ты страшно навредил себе.Забрался куда-то с этой маленькой грязной тварью - ведь онанаверняка любовница адвоката! - проторчал там бог знает скольковремени и даже никакого предлога не придумал, ничего не утаил,так открыто, при всех побежал к ней, да там и остался. А мысидим все трое - твой дядя, который для тебя же старается,адвокат, которого надо перетянуть на твою сторону, а главное,сам директор канцелярии, большой человек, ведь на этой стадиитвое дело целиком в его руках. Хотим обсудить, как тебе помочь,я должен осторожно обработать адвоката, он - директораканцелярии, неужели ты не понимаешь, что у тебя были всеоснования как-то прийти мне на помощь? А вместо этого тыудираешь. Тут уж ничего нельзя скрыть; хорошо, что они людивежливые, воспитанные, ни слова не сказали, но в конце концовим тоже стало невмоготу. Говорить они об этом не стали,пришлось сидеть и молчать. Вот мы и сидим и молчим, ждем, когдаже ты явишься. Но все напрасно. Наконец директор канцеляриивстает - он и так уж просидел много дольше, чем собирался, -прощается со мной и явно жалеет меня, хотя ничем помочь неможет, ждет с самой невероятной любезностью еще немного удверей и только потом уходит. Разумеется, я был счастлив, когдаон ушел, мне уже и дышать было нечем. А на больного адвокатавсе это так подействовало, что он, добрый человек, ни словасказать не мог, когда я с ним прощался. И, наверно, ты большевсех виноват в том, что он совсем погибает, ты ускоряешь смертьчеловека, от которого сам зависишь. А меня, своего дядю, тыбросил тут под дождем - пощупай, я весь промок - столько часовждать и мучиться от беспокойства!