Главная | Обратная связь

Глава 9. Об амодааьности смысла 5 страница

То, что человеку представляется свободным желанием, свобод­ным поступком есть проявление действия факторов, которые сам человек не осознает, но которые выступают причинными осно­ваниями мыслей, переживаний, представлений, волевой актив-

Глава 4. Проблемы психологии сознания как теоретические аномалии

 

ности и т. д. Свободная воля (которая, исходя из определения, не имеет причины вне себя) оказывается детерминированной. Пси­хология должна описывать и объяснять каузальные связи в орга­низации психического опыта. На основании того, что психичес­кая деятельность — свободная активность, одной из важнейших задач теоретической психологии является определение характе­ра причинности свободы.

Но можно рассуждать и иначе. Свобода себя не гарантирует. Будучи свободным, человек, вопреки этому, не свободен избавиться от всего нежелательного и быть причиной желаемых событий по собственной воле. Желания иметь красивую мысль в своем созна­нии, испытать катарсис, полюбить другого человека, написать сти­хи, имеющие хоть какие-либо художественные достоинства и т. д., являются, конечно же, желаниями свободного человека. Но надо заметить: свободно само желание, в то время, когда его исполне­ние, в некотором смысле, не зависит от свободной воли человека. Ведь от того, что я себе скажу: «Я желаю в данный момент испы­тать сильное чувство к другому человеку», — не зависит соверше­ние события. События нашей психобиографии являются дискрет­ными точками на жизненном пути. Мы свободны в движении к этим точкам, но не в момент нахождения в них. События инсайта, творческого экстаза, любви, ненависти, безрассудных и героичес­ких поступков могут случиться, а могут и нет, независимо от того, свободно ли наше желание относительно них.

Что же делать психологии со свободой?

Кроме описанных примеров можно было бы выделить и дру­гие формы аномалий сознания, например: эффект контрастных иллюзий при действии установки, парадокс негативных эмоций (феномен получения удовольствия от негативных переживаний), амбивалентность чувств, этические парадоксы, парадокс «мно­жественности — единственности» «Я» (парадокс единомножия «Я»), логические аномалии, парадоксы вербального общения (проблема осмысления значений и означивания смыслов), фе­номен дежа вю, психотерапевтические аномалии (например, «па­радоксальная интенция» В. Франкла) и т. д.

Глава 5

ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ ЕДИНИЦЫ

АНАЛИЗА ПСИХИЧЕСКОГО В КОНТЕКСТЕ

ИСТОРИИ ПСИХОЛОГИИ

Историю развития психологии вполне оправданно представ­лять себе как непрерывный процесс поиска первичных единиц анализа психического. Любая психологическая система взглядов, претендуя на роль научной теории, в явном или латентном виде включает в себя в качестве базового постулата положение о нере­дуцируемой, элементарной психической реальности. Такая реаль­ность выступает не просто как предмет психологического анали­за, а именно как единица такого анализа. Следует подчеркнуть, что независимо от того, каким содержанием наполняют предмет­ную область психологии, в «потоке сознания» исследователей всегда можно уловить стремление к обнаружению первичных, неразложимых путем дальнейшего анализа, своего рода атомар­ных психических составляющих. Как справедливо указывают Н. Д. Гордеева и В. П. Зинченко, «осознанное выделение едини­цы анализа — признак методологической зрелости того или ино­го направления в науке, начало систематического построения теории» (Гордеева Н.Д., Зинченко В. П., 1982. С. 5). Несмотря на то, что далеко не всегда происходит осознание методологической значимости выбора единицы анализа, проблема определения исходных, неразложимых психических образований так или иначе возникала в каждом направлении психологической науки. Соответственно, от того, как решалась эта проблема, зависели не только контуры той или иной теории, но, во многом, этим опре­делялся и сам предмет психологии. Развитие научной психоло­гической мысли порой в течение десятилетий было обусловлено тем, что принималось в качестве основополагающего системо­образующего психического образования. Можно даже утверж­дать, что разрешающая способность научной теории задается по-

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

ниманием природы «первоначала» психического. Представления о природе внутреннего мира человека, степени его когнитивной сложности и о познавательных ресурсах сознания производны от того, что мы закладываем в основу анализа феномена человечес­кой психики. В связи с этим, методологическим следствием обо­снованного выбора того или иного психического образования в качестве целостной единицы анализа является объяснение всего многообразия форм психической активности человека исходя из базового аксиоматического положения, фиксирующего выбор той или иной психической реальности в статусе элементарной нераз­ложимой единичной целостности. Еще С. Л. Рубинштейн указы­вал: «для того чтобы понять многообразные психические явле­ния в их существенных внутренних взаимосвязях, нужно прежде всего найти ту "клеточку" или "ячейку", в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии в их единстве» (Рубин­штейн С. Л., 1946. С. 173). Методологическое значение пробле­мы определения единицы анализа трудно переоценить. И дума-ется что от того как будет поставлена и решена эта важнейшая для психологии проблема, зависит дальнейшее развитие научно-психологической мысли в XXI веке.

В разное время на роль доминанты психического претендова­ли: «ощущения», «образы», «акты сознания», «реакция», «реф­лекс», «фигуро-фоновые отношения», «ассоциация», «стимул — реакция», «установка», «действие» или «живое движение», «схе­ма», «переживание», «значащее переживание» и т. д. Каждая пси­хологическая школа стремилась найти свою уникальную «клеточ­ку» психического. Интересен и тот факт, что противоречия между различными теоретическими системами наиболее ярко обнару­живаются именно при обсуждении характера единицы анализа (Гордеева Н.Д., Зинченко В. П., 1982. С. 5). Несмотря на много­численные варианты решения, проблема выделения единицы анализа психики и по сей день является исключительно важной. Невозможность решить эту важнейшую методологическую зада­чу в течение двадцатого столетия никоим образом не делает бес­смысленным процесс дальнейшего поиска. Сами по себе попыт­ки найти приемлемые решения проблемы при любом исходе способствуют приращению научного знания, стимулируют ход идеогенеза. Развитие представлений относительно единицы ана­лиза обогащает науку новыми экспериментальными и теорети­ческими данными, помогая лучше понять многообразие прояв-

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

лений психики. Здесь достаточно вспомнить, что, вопреки наро­чито ограниченному пониманию единицы анализа, в рамках гештальт-подхода было открыто множество закономерностей в области психологии зрительного восприятия. Пониманию дея­тельной природы психического способствовали разработки пред­ставителей американского функционализма. Бихевиоризм пока­зал характер обусловленности поведения человека физическим и социальным окружением. А психоанализ расширил наши знания о психике, предложив описание природы и механизмов бессоз­нательных процессов.

Все известные в психологии теории претендовали на понима­ние существа человеческой психики в ее характерных, определяю­щих именно как человеческую, чертах; хотя выбранные единицы анализа далеко не всегда давали возможность экстраполировать полученные экспериментальные результаты, выявленные законо­мерности, обнаруженные факты наблюдения и т. д., на всю фено­менологию психического. Но, несмотря на то что выбирались еди­ницы анализа, не отражающие характер всего психического целого, в силу чего нарушался важный методологический принцип, кото­рый можно назвать принципом «разрешающей способности еди­ницы анализа», достижения различных направлений психологии, имевших порой радикально отличные парадигмы, нельзя ставить под сомнение.

Произвольность выбора исследовательских установок неиз­бежна для научного познания, так как научная деятельность не является обезличенной, это всегда деятельность, реализуемая субъектом познания, то есть живым участником научного твор­чества. Поэтому построение любой теории есть осуществление собственных индивидуальных представлений, убеждений, веро-ваний ученого; а сама теория определяется первоначальным, исходным выбором оснований анализа изучаемого феномена. В силу этого ни одна психологическая концепция, сколь универсальна бы она ни была, не может быть безгрешной. Другое дело, насколько удачно делается выбор.

Вторым важным обстоятельством, дающим право быть уверен­ным в том, что научная психология застрахована от длительной стагнации, является, наверное, ясное для всех понимание того, что теоретическая модель всегда огрубляет репрезентируемую реальность. За рамками теории всегда остается что-то, что не может быть формализовано в рамках одной теории, имеющей

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического 63

свой понятийный аппарат. По меткому выражению Аллахвердо-ва, психология как самостоятельная наука находится в состоя­нии перманентного кризиса (Аллахвердов В. М., 1993. С. 104). Го­ворить о том, что психология переживает перманентный кризис, стало своего рода чуть ли не проявлением интеллектуального вку­са. Вот, например, пишет В. М. Розин: «...Психологическая наука и отчасти практика переживают перманентный кризис... Необ­ходимы усилия для переориентации психологической мысли, а это., предполагает критическое отношение к истории и сегод­няшним тенденциям развития предмета психологии» (Розин В. М., 1994. С. 3). Надо признать, что научная психология в нынешнем ее состоянии представляет собой «многоквартирный дом с очень шатким фундаментом» (Агафонов А. Ю., 1999. С. 108). До сих пор не утихают споры относительно того, чем, собственно, является психология: искусством, самостийной сферой знания или же на­укой. А если наукой, то какой: естественной или гуманитарной?

B. М. Аллахвердов убежден, что психология может и должна стро­
иться по образцу великих естественных наук, а Розин настаивает
на обратном, полагая, что «замысел построить психологию по
образцу естественной науки не удался» (Розин В. М., 1994. С. 53)
и психологию следует считать гуманитарной дисциплиной. По
сей день актуально звучат слова Л. С. Выготского, сказанные бо­
лее семидесяти лет назад: «Построение единой психологии на
почве старых психологических допущений невозможно. Самый
фундамент психологии должен быть перестроен» (Выгот­
ский Л. С., 1960. С. 481). Но вопреки тому, что по указанным выше
причинам психология никогда не сможет выйти из кризисного
состояния, научные поиски не обесцениваются, а, скорее, напро­
тив, стимулируются требованием согласования огромного мас­
сива эмпирических данных и интеграции различных теоретичес­
ких подходов. Колоссальный объем экспериментального
материала, множество локальных теоретических подходов дела­
ет нецелесообразным дальнейшую дифференциацию психологи­
ческого знания. «Дефицит теоретического единства становится
все очевиднее...» — отмечает Л. М.Веккер (Веккер Л.М., 1998.

C. 16). В настоящее время, как никогда отчетливо, обнаружива­
ется необходимость разработки общепсихологической теории,
способной объединить имеющиеся фрагменты знания в единую
картину психической жизни человека. Парадоксальность нынеш­
него положения в современной психологии состоит в том, что,

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

с одной стороны, все больше и больше осознается важность по­строения синтетической теории, способной нести в себе такой объяснительный потенциал, который позволил бы концептуаль­но соединить положения различных теорий, с другой стороны, создание такой теории не может быть освобождено от субъекти­визма, от авторских пристрастий ее создателя. Показательно, что даже в отдельных областях психологии царит идеологическая ра­зобщенность. Так, например, А. В. Либин, выражая сожаление относительно рассогласованности позиций, которые в настоящее время определяют состояние дифференциальной психологии, заметил: «...все большее значение приобретает на современном этапе концентрация усилий исследовательской мысли на пути концептуальной интеграции сложившихся к настоящему време­ни подходов» (Либин А. В., 1999. С. 19). Хотя это для большинства ученых является очевидным, «несокрушимая сила субъективных авторских предпочтений» не позволяет сколь-либо существенно продвинуться на пути возможной интеграции.

Как уже было сказано, важнейшие положения теории выво­димы из базовых представлений (в некотором смысле априорных) о единице анализа психического. Любая психологическая теория, моделируя психическую реальность, не может быть абстрагиро­вана от анализа того базового элемента теоретической конструк­ции, который является в составе самой теории формализацией знания о фундаментальном, базальном, определяющем специфи­ку психического, начале. Логика теоретического построения, реконструирующая логику психической деятельности, отталки­ваясь от определения единицы анализа психического, с необхо­димостью должна разворачиваться в направлении понимания ма­териала, структуры и функций психического, независимо от того, что признается за единицу анализа. Из истории психологии хо­рошо известно, что за единицу анализа принимались или элемен­ты психического опыта, и тогда анализ психической деятельно­сти (а чаще всего речь шла о сознательном опыте) рассматривался в своем содержательном аспекте, или же в качестве определяю­щей феноменологию психического выступала структура, способ организации психических элементов. В этом случае описание и анализ проводился с позиций организации психического содер­жания, то есть акцентировался формальный аспект. Или же при­рода психического выводилась из имманентно присущей психи­ке активности, и тогда продукты психической деятельности

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

расценивались как эффекты реализованных функций. В последнем случае критериальным атрибутом человеческой психики считалась акция, акт, или, в широком смысле слова, действие, вне реализа­ции которого психическая жизнь невозможна. При этом психи­ческая организация описывалась со своей функциональной сто­роны. За всю историю психологии единица анализа не выступала в содержательно-структурно-функциональном триединстве. То есть единица анализа никогда не рассматривалась одновременно и как материал, из которого строится психический процесс, и как элементарная психическая форма, и как элементарная функция И, надо отметить, что это не свидетельство однобокости подходов, а, в первую очередь, проявление тех методологических ограниче­ний, которые делают принципиально невозможным видеть за еди­ницей анализа материал, структуру и функцию одновременно.

Исторические корни проблемы определения единицы анали­за психики, несомненно, следует искать в недрах структурной школы психологии. И не только потому, что работы В. Вундта способствовали оформлению психологии в самостоятельную на­учную дисциплину, но, в первую очередь, по причине понима­ния представителями интроспекционизма специфики предмета психологии и, в связи с этим, методов экспериментального ис­следования. Согласно Вундту, предметом психологической науки, которую он не вполне адекватно собственным идеологическим воззрениям назвал «физиологической психологией», должен стать «непосредственный опыт». То есть начальным пунктом научного психологического анализа является элементарный состав созна­ния. Поскольку представители структурализма отождествляли психику с сознанием, элементы сознания провозглашались ис­ходной единицей анализа психического. Единственным пригод­ным для этих целей методом изучения был признан интроспек­тивный анализ. Несмотря на то что в экспериментах, проводимых в Институте экспериментальной психологии в Лейпциге, исполь­зовались процедуры, заимствованные из экспериментальной практики физиологии, Вундт, а в дальнейшем и Титченер, счита­ли, что кроме самонаблюдения никакой другой метод не может быть использован в психологии, так как «непосредственный опыт» открыт только носителю сознания и только в том случае, если он не зависит от мнения самого испытуемого во время инт­роспективного эксперимента. В противном случае, если испыту­емый сообщает о своем переживании или восприятии или же

3 А. Агафонов

66

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

выносит суждение о содержании сознания, то речь может идти только об опосредованном опыте, то есть о том знании, которое является следствием накопления полученной в ходе жизни ин­формации. Но не такое знание, по мнению пионера эксперимен­тальной психологии, должно стать предметом изучения. Из чего на самом деле состоит сознание? — вот ключевой вопрос, на ко­торый должна ответить психология. На основании такого подхо­да к определению базовой задачи психологической науки, Вундт определил три важнейших исследовательских цели:

1) описание основных элементарных составляющих сознания,

2) определение характера связей между элементами сознания
(установление способа организации элементов в структуре непос­
редственного опыта),

3) установление принципов, согласно которым определяется
этот способ организации или, иначе говоря, раскрытие механиз­
мов, обеспечивающих соединение элементов.

То, что «внутренняя перцепция» не позволяет обнаружить ато­марный состав сознания, стало понятным уже во времена суще­ствования вундтовской лаборатории экспериментальной психо­логии. Протоколы интроспективных экспериментов были полны противоречий, с трудом могли быть согласованы между собой, что, в свою очередь, делало невозможным стандартизацию резуль­татов. Маловероятно, что Вундт именно на основе эксперимен­тальных исследований пришел к заключению о том, что ощуще­ния и чувства являются исходным материалом сознания. Скорее всего, такой вывод явился результатом его отвлеченных рассуж­дений, а в интроспективных отчетах он пытался найти подтверж­дение своей позиции. Видя за ощущениями и чувствами простей­шие компоненты сознания, первичные образующие опыта, Вундт полагал, что ощущения и чувства не просто присутствуют в поле сознания в каждый момент времени, но и являются взаимоотне­сенными. Так, каждому ощущению соответствует определенное чувство. В подходе Вундта к анализу состава сознания явственно обнажилось противоречие, которое не могло быть разрешено в силу базовых посылок интроспекционизма. Суть этого противо­речия состояла в том, что, с одной стороны, психология была призвана выявить элементы сознания в рафинированном виде, с другой стороны, сами эти элементы в «непосредственном опы­те» не существуют изолированно, обособленно друг от друга. Бла­годаря «творческому синтезу», элементы сознания организова-

.Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

ны в сложное целое, имеющее свое качество. «Характеристики любого сложного психического явления не сводятся к сумме ха­рактеристик, его составляющих» (Вундт В., 1896). Таким обра­зом, непосредственный опыт сознания не может быть описан на языке свойств ощущений (интенсивность, длительность, модаль­ность) и чувств («удовольствие-неудовольствие», «напряжение-расслабление», «возбуждение—успокоение»), так как наличное содержание сознания представляет собой синтез, интеграцию этих элементов, а не их механическое сочетание. В концепции Вундта механизмом организации опыта служит воля — ничем не детерминированная способность человека, отвечающая за уста­новление взаимосвязей между элементами. Посредством «твор­ческого синтеза» воля соединяет элементы в сложно структури­рованную целостность, которая атрибутируется иначе, чем элементы этого целого. Хотя испытуемому в эксперименте имен­но эта целостность содержания сознания и открывалась, он дол­жен был сообщать исключительно о свойствах самих элементов, которые иначе как в составе целого не даны.

Рассматривая в качестве основной задачи психологии изуче­ние атомарного состава сознания с помощью расчленения в ходе интроспективного анализа непосредственного опыта, Вундт не считал возможным изучение таких форм психической деятель­ности, как память, мышление, воля, будучи уверенным, что изу­чать эти процессы с помощью самонаблюдения не представляет­ся возможным.

Разочарование в потенциальных возможностях структуралист­ского направления и, прежде всего, недоверие к интроспективно­му методу обусловили значительное падение интереса к теории Вундта. Среди немногих сторонников взглядов Вундта можно вы­делить Э. Титченера, который остался убежденным приверженцем идей структурализма и, можно сказать, довел интроспективную психологию до своего логического завершения, которое впослед­ствии оценивалось как логический тупик структурализма.

Титченер, вполне в духе вундтовской традиции, предметом психологии считает «непосредственный опыт». Но, в отличие от своего предшественника, Титченер дифференцировал понятия «сознание» и «разум», считая, что «сознание» — есть сумма тех переживаний, которые актуализированы в текущий момент вре­мени, а «разум» — это сумма переживаний, накопленных с тече­нием времени. Титченер, пожалуй, был еще более категоричен,

Часть I. Методология научно-психологического исследования сознания

чем Вундт, относительно значения и целей психологии. Он был убежден в том, что психология это «чистая наука», и психолога не должны волновать вопросы прикладного характера, как то: воспитание, обучение, психологическая помощь, оптимизация общественных отношений. Психология должна единственно изу­чать сознательные процессы в их содержательном аспекте и уста­навливать законы, согласно которым происходит объединение составляющих сознания в единое целое. Тремя основными эле­ментами структуры сознания Титченер считал ощущения, образы и эмоциональные состояния', никаких других элементов в созна­нии нет. В ответ на предложение Вюрцбургской школы считать мысль самостоятельным психическим образованием, не редуци­руемым к трем перечисленным элементам, Титченер пытается обосновать свою, так называемую «контекстную теорию значе­ния». Согласно этой теории, само значение возникает как мно­жество ощущений. Последние, в свою очередь, явлены в созна­нии в момент взаимодействия с реальными объектами. Иллюзию того, что в сознании имеется значение, как нечто внесенсорное, Титченер объяснял тем, что испытуемые в процессе эксперимен­та совершали «ошибку стимула», которая заключалась в том, что в самоотчете смешивались два различных содержания опыта, а именно: содержание процесса восприятия объекта и влияние самого объекта. «Ошибка стимула» имеет место тогда, когда со­знание испытуемого поглощено воздействующим объектом, по­этому от испытуемых требовалось описывать свои переживания на языке осознанного восприятия, а не на языке предметных зна­чений. Если при восприятии цветка испытуемый сообщает о фор­ме, цвете, запахе, а не о том, какой предмет он видит, значит, он свидетельствует об истинном содержании актуального сознания. Тем самым значение как продукт мышления иначе как в сенсор­ном контексте не возникает. Следовательно, само значение вы­водимо из первичных элементов сенсорного опыта. Случаи (ко­торые, надо думать, были весьма многочисленны), когда при решении интеллектуальных задач испытуемые не способны были обнаружить сенсорный контекст, Титченер склонен был объяс­нять недостаточным уровнем развития у испытуемых способнос­ти к интроспекции. Поэтому придавал большое значение совер­шенствованию интроспективного эксперимента, считая, что только тренированные испытуемые могут быть источником дос­товерного знания о событиях, происходящих в сознании. «На-

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

блюдение, — указывал Титченер, — подразумевает наличие двух моментов: внимание к явлению и регистрацию явления. Внима­ние необходимо поддерживать на максимально возможном уровне концентрации; регистрация должна быть фотографиче­ски точной. Такое наблюдение представляет собой тяжелую и уто­мительную работу, а интроспекция, в целом, оказывается труд­нее и утомительней наблюдения внешних событий» (Цит. по: ШулъцД. П., Шульц С. Э., 2002. С. 134). Испытуемые, по мнению Титченера, должны обладать хорошим физическим здоровьем, быть лишенными житейских забот, с тем чтобы ничто не могло от­влекать их от утомительного занятия интроспективным анализом (Цит. по: ШулъцД.П., Шульц С.Э., 2002. С. 134). Надо заметить, что еще критики Вундта полагали, что длительный эксперимент с самонаблюдением вызывает у его участников психические нару­шения (Цит. по: ШулъцД. П., Шульц С. Э., 2002. С. 95).

Идеи структурной школы психологии после Титченера не по­лучили своего развития. Даже сами классики интроспекционизма во многом отмежевались от своих прежних взглядов. Известно, что Вундт в последние годы жизни занялся культурно-исторической психологией, написав десятитомный труд «Психология народов», и больше не возвращался к экспериментальному исследованию сознания. А Титченер даже начал подвергать сомнению сам тер­мин «структурная психология», называя в 20-е годы свою систему взглядов «экзистенциальной психологией». Феноменологический анализ Титченер предпочел интроспективному методу — святая святых структурного подхода. Тем самым попытка разбиения со­знания на элементы оказалась безуспешной даже с позиций самих представителей структурализма. Да и сама проблематика структу­рализма, исходя из логики развития науки, расценивалась как «вче­рашний день» психологии.

Очевидные недостатки теоретической системы структурализ­ма никоим образом не умаляют достоинств этой школы психо­логии. Думается, что одним из важнейших методологических воп­росов, поставленных апологетами структурализма, был вопрос о ^арактере материала психического. Важно не то, как решался этот вопрос, а сам факт его постановки и стремление эксперименталь­ным методом изучить состав психики. Хотя обычно считается, что представители структурализма не внесли сколь-либо весомый вклад в развитие научных знаний («...ни одно из положений вун-дтовской программы не выдержало испытаний временем» (Яро-

Часть 1. Методология научно-психологического исследования сознания

шевскш М. Г., 1985. С. 225). С. Холл о В. Вундте: «...эксперимен­тальная психология покинула его», «...компилятор, не сделавший никакого существенного вклада, кроме, может быть, доктрины о перцепции» (Ярошевский М. Г., 1996. С. 194). Однако по сей день проблема определения исходного материала психического явля­ется теоретически значимой. Без понимания природы состава психического создание единой теории познавательных процес­сов и определение структурно-функциональной организации психики едва ли возможно. В этой связи Вундт и его последова­тели не только стояли у истоков экспериментального направле­ния психологии, но и очертили круг важнейших проблем, кото­рые должны были быть решены в будущем.

Общие теоретические основания структурализма не позволя­ли раскрыть процессуальный, действенный характер психичес­кого. Как происходит психическое отражение? Каким образом индивидуум посредством своего сознания адаптируется в усло­виях средовых изменений? Как он регулирует свою жизнедеятель­ность? Наконец, каковы детерминанты психической активнос­ти? Понятно, что на эти вопросы в рамках структурного подхода не могли быть получены удовлетворительные ответы. Более того, подобные вопросы в русле структурализма вообще не могли быть серьезно поставлены.

Если для представителей структурной школы психологии глав­ным предметом исследования являлся материал, из которого со­стоит сознание, то для американского функционализма, представ­ленного именами У.Джемса, Д.Дьюи, Д.Р.Энджелла, ГА. Кэрра, и европейского функционализма, в лице прежде всего К. Штумп-фа, основной категорией, через призму которой описывался фе­номен сознания, стало понятие «З^кция сознаншРк Исходя из этого, главной исследовательской задачей функционализма явля­лось изучение психических актов, понимаемых как функции при­способления сознания к динамической среде. Согласно Джемсу, обнаружить субстрат сознания невозможно, какой бы метод для этого ни использовался. Интроспекция, которую Вундт и Титче-нер считали единственным приемлемым методом изучения ато­марного состава сознания, менее всего может быть использована для анализа элементарных составляющих «непосредственного опы­та». Даже если бы самонаблюдение, каким бы «систематическим» (Э. Титченер) оно ни было, давало возможность вычленить нераз­ложимые элементы сознания, мы бы все равно не смогли доказать

Глава 5. Проблема определения единицы анализа психического

 

независимость существования «кирпичиков» сознания от самой процедуры интроспективного анализа, то есть, в конечном итоге, отакта сознания, нацеленного на обнаружение этого пресловуто­го исходного материала. ]Оцной из заслуг функциональной психо­логии можно признать убедительное доказательствб того, 'что со-держшшёПсознания необособимо от актов сознания, вследствие "рёаТШзадйи которых это содержание явлено в сознании. Не сам очевидный факт наличия у сознания содержания отрицался фун­кционалистами, а подвергалась справедливой критике возмож­ность нахождения материала сознания в своем онтологическом качестве, без учета зависимости характера психического содержа­ния от реализуемых функций, делающих возможным такое нахож­дение. То обстоятельство, что в некоторых случаях испытуемому удается достичь позитивного результата самонаблюдения, Джемс объяснял действием механизма внимания: «Ни у кого не может быть элементарных ощущений самих по себе. С самого рождения наше сознание битком набито множеством разнообразных объек­тов и связей, а то, что мы называем простыми ощущениями, есть результат разборчивости внимания, которая часто достигает вы­сочайшего уровня» (James, 1890. Vol. I. P. 224). Помимо этого, в рус­ле функционального подхода было показано, что интроспекция, проводимая в лабораторных условиях, есть всегда ретроспекция, так как человек, испытав некоторый опыт, должен был проанали­зировать свои ощущения и сообщить о них экспериментатору спу­стя какое-то определенное время (Боринг Э. Г., анализируя опыт использования интроспективного метода в психологии, пришел к выводу о том, что интроспекции, в качестве способа непосредствен­ного наблюдения, попросту не существует. Нет интроспекции, «ко­торая не лжет». «Наблюдение — это процесс, требующий некоторо­го времени и подверженный ошибкам в своем течении» (Боринг Э. Г., 1999. С. 56)). Джемс полагал, что таким образом невозможно за­фиксировать неизменные психические элементы, уже хотя бы по­тому, что в сознании нет никакого константного содержания. Со­знание — это непрерывное течение, «поток», в котором ни одно ощущение, ни одна мысль не повторяются дважды. Препариро­вать этот «поток сознания» интроспективным способом — то же самое, что резать струю воды ножницами. Выбор функции как еди-^шцы анализа сознания был продиктован стремлением понять адаптационные способности сознания, что структурной школой психологии вообще не включалось в проблемное поле исследова-