 |
|
Можно было быть понастойчивее 1 страница
Стелла Кантер: Мой отец Айзек родился в литовской деревне Ходан. В Англию он приехал лет восемнадцати-девятнадцати. В Ливерпуле познакомился с моей матерью, жившей с родителями в Манчестере. Мама, думаю, была местной уроженкой, а вот родители ее – откуда-то из-за границы. Из Польши, вероятно. Поженившись, мама с папой переехали в Ливерпуль. Детей у них было шестеро. Я родилась поздно, с предыдущим ребенком – сестрой – у меня одиннадцать лет разницы. Гарри был третьим по старшинству, лет на шестнадцать старше меня. Была еще одна сестра, старше его, другой брат и еще две сестры между ним и мной. Так что мое появление на свет многих шокировало.
Отец торговал мебелью. Владел мебельным магазином и очень много работал. Невероятно рано вставал и трудился все отпущенное ему время: наверное, тогда нельзя было прожить иначе, а ведь ему надо было прокормить шестерых детей. Работа была очень тяжелой.
Со временем он купил другой магазин, музыкальный, рядом с мебельным, который назвал NEMS. Название этого магазина означало North End Music Stores (музыкальный магазин северной окраины). Два магазина соединили переходом. Потом купили еще один магазин, а потом – еще два, получившие то же название.
Рекс Макин: Отец Брайана начал с мебельной торговли. К музыкальным инструментам эти товары, конечно, отношения не имели, но, думаю, проскрипеть одну-две ноты могли.
Гарри родился в Англии. Семья, как и многие другие, жила на Энфилд-роуд, где неподалеку были футбольные площадки, так что и работал он недалеко – в Уолтоне или на Каунти-Роуд, что в северной части города. Думаю, человека, недавно приехавшего и стремящегося преуспеть в бизнесе, этот магазин мог бы очень вдохновить.
Тетя Стелла: Квинни приехала из Шеффилда. Ей было восемнадцать, и с Гарри она, возможно, познакомилась в выходной день в Борнмуте10, хотя точно сказать не могу. Может быть – на танцах. Знаю наверняка, что он от нее был без ума; она хорошенькая была, и они любили друг друга. Обручились, а потом и поженились.
Это произошло в 1933 г., когда Квинни было восемнадцать. А Гарри, должно быть, – лет двадцать восемь или двадцать семь: мне брат вспоминается двадцатисемилетним. Для меня он всегда был таким.
Рекс Макин: Путь наверх шел от центра Сити. Начинали с обиталища мелких клерков в Сефтон-Парке, потом перебирались в Колдерстоун, Чайлдуолл и Мосли-Хилл11.
Переезд Гарри и Квинни на Квинс-Драйв, определенно был признаком успеха. Они поселились в доме номер 197. Позже я поселился по соседству – в 199-м. Тот отрезок Квинс-драйв, где мы жили, можно назвать ливерпульской Бишопс-авеню12. Знатные там жили люди, и дома были более высокого класса, чем обычные для того времени. С конца двадцатых жизненные стандарты повышались, и по архитектуре можно это проследить. Мы жили в лучшей части, можно сказать даже – роскошной.
Движение здесь не всегда было двусторонним. Сорок лет назад, когда я здесь поселился, была только одна полоса. Лесные – или похожие на них – деревья стояли в два ряда. Все изменилось, когда деревья срубили и сделали две полосы..
Тетя Стелла: Они сами для себя строили дом. Жили на Квинс-драйв. Там у них был особняк, очень красивый, с пятью спальнями, множеством гостиных и прочего. И с чудесным садом.
Мне дом казался красивым, им, думаю, – тоже. Сейчас Квинс-драйв застроена, но в те времена она такой не была. Когда они там поселились, по соседству вообще было мало народу. Простор! Кажется, их дом был последним по той улице. Сейчас там на углу – большой паб – а поблизости – еще дома, магазины, – но тогда ничего этого не было.
Дядя Меир: Отдыхать Гарри и Квинни ездили на континент, что было большой редкостью. Сам я до армии не видал ни Южной Франции, ни Средиземноморья, собственно говоря. Мы тогда такого себе позволить не могли, а они вот, видно, могли, потому что Гарри тогда участвовал в отцовском бизнесе вместе с Лесли, старшим братом. Дела в Ливерпуле у них шли неплохо, так что они могли отдыхать в Южной Франции, не то что мы, простые смертные.
Рекс Макин: Их хорошо знали, очень уважали, и в жизни местной общины они активно участвовали. Гарри прилежно посещал синагогу на Гринбэнк-драйв. Был в числе основателей дома престарелых и его казначеем.
Тетя Стелла: - Брайан родился год спустя после свадьбы Гарри и Квинни, аккурат в Йом-кипур (Судный день) – самый чтимый день еврейского календаря. Было 19 сентября. По моему, – 1933 года. Два года спустя на свет появился Клайв, и семья зажила очень счастливо. В то время семья выглядела процветающей – будто из сказки. Дальнейшее, к сожалению, было куда печальнее.
Джо Флэннери: Отец Брайана торговал мебелью в розницу. Мебель для его бизнеса изготовлял мой отец, в связи с чем они, разумеется, были знакомы. Ну, стало быть, на фоне их совместного бизнеса, подружились и двое их мальчишек, то есть – мы.
Меня водили к Брайану на Энфилд-роуд. У него, конечно, была гувернантка – в отличие от меня. Игрушки у него были прекрасные. У меня – только деревянные, которые отец делал из производственных отходов.
У Брайана была модель – точная копия, думаю, – кареты родителей нашей нынешней королевы, в которой они ездили на коронацию. Она была жестяная, и я в нее просто влюбился. Длиной она была всего семи-восьми дюймов длиной (15-20 см. - Прим. перев.), зато с шестеркой белых лошадей; хорошенькая была копия коронационной кареты, и очень мне нравилась.
Дети ведь любят брать себе игрушки насовсем или на время – занимать, как мы говорили. "Займешь мне это?" Ответ был резко отрицательным. Между нами возникла некая напряженность, и мать Брайана, видимо, ее почувствовала.
– В чем дело? –
– Хочу одолжить карету у Брайана.
– Дай Джозефу поиграть, он ее не испортит".
Но получилось только хуже, причем сразу же: Брайан прикончил карету, раздавив ее ногой.
Тетя Стелла: Думаю, мальчиком он был довольно нетипичным. И он, и Клайв были весьма смышлеными. Очень вежливыми. Дома, может, проказничали малость, но в гостях у моих родителей или еще у кого, вели себя прекрасно. «Чудесные малыши!» – думаю, так о них говорили. Всегда были очень милые.
Помню один разговор. Брайан лежал в кровати, а я за ним присматривала. Было ему тогда лет семь или восемь.
– Тетечка, – спросил он, – как поживает миссис такая-то?
Как маленький старичок. Это меня очень рассмешило.
Места учебы Брайана Эпштейна
Детский сад (г. Престатин, Сев. Уэльс)
Колледж "Бичхерст"(Ливерпуль)
Колледж "Саутпорт"(Ливерпуль)
Начальная школа "Кракстон"(Ливерпуль)
Колледж "Ливерпуль"(Ливерпуль)
Школа «Уиллсли» (Ливерпуль)
Еврейская школа "Биконсфилд"(Сассекс)
Школа "Клэйсмор" (Сомерсет)
Колледж "Рекин" (Шропшир)
Из-за того, что во время войны приходилось эвакуироваться в разные места Уэльса и Северной Англии, образование мое оказалось ужасно рваным.
Вернувшись с семьей в 1944 г. в наш ливерпульский дом, я поступил в пятое по счету заведение – колледж "Ливерпуль". Планировалось. что там я и завершу обучение, включая старшие классы. Примерно через год меня выгнали за лень, невнимательность и неумение сосредоточиться во время урока.
В доказательство был предъявлен план театрального спектакля, который я набрасывал на уроке математики. Ответ директора на мольбы плачущей в отчаянии матери оставить меня еще на семестр был: «Нам некуда девать вашего проблемного ребенка, мэм». То, что существенную роль играл антисемитизм, было известно.
За себя я в тот момент не беспокоился, это точно, но, отчаяние родителей , несомненно, почувствовал.
Много позднее, во время сеансов психоанализа, я обнаружил, что в памяти у меня именно с этой школой, моим исключением оттуда связаны влечение к лицам своего пола, тоска по другу, очень близкому платонически и эмоционально.
Брайан Эпштейн, "Воспоминания"
Дядя Меир: Во время обряда бар-мицвы в синагоге на Гринбэнк-драйв он, как оказалось, знал свою роль и очень умело ее исполнил. Конечно, он хорошо знал иврит и еврейские обряды.
Потом, когда был прием гостей, я увидел в нем изящество и культуру, необычные для мальчика его возраста, а также – немалуюм самоуверенность. Далеко пойдет, подумалось мне тогда – вот так даже. То есть еще в день бар-мицвы я почувствовал, что мальчик в чем-то отличится.
Он выглядел не таким, как другие, да и в самом деле отличался , то есть, у него было нечто вроде собственного стиля, чего в такие юные годы обычно не бывает. Не скажу точно, в чем это выражалось, но говорил он, безусловно, красиво. Очень был обаятелен.
Потом меня отправили в еврейскую начальную школу (Jewish Preparatory School) в Южной Англии. Там мне удалось пожить нормально, и я был счастлив, хотя по учебе считался отстающим. Всегдашние плохие отметки, пребывание в числе самых отстающих, скверные отзывы и прочее привело меня к тому, что сам себя я стал считать неудачником, тупицей и неполноценным.
Сдать экзамены для зачисления в одну из лучших частных школ я не мог, так что, в конце концов, поступил во второразрядную, на юго-западе. Выбор оказался чрезвычайно удачным, там имели место прогрессивные нововведения (среди которых - бОльшая свобода), что меня очень устраивало.
Конечно, первый семестр моей учебы оказался подпорченным: еврейство и нерасположенность к спорту давали мальчишкам достаточно оснований для травли. Но при этом источником наслаждения стал выявившийся у меня серьезный интерес к живописи. Я был окрылен. К моему занятию относились как к очень многообещающему. К моей радости, некоторые работы были куплены работниками школы.
Во втором семестре я стал учиться лучше. Думаю, причиной тому была появившаяся у меня уверенность в себе. Я стал даже участвовать в играх и радоваться поздравлениям друзей с успехами в прыжках или футболе. К третьему семестру меня зауважали и друзья, и учителя. В первый и в последний раз меня не заставляли стыдиться самого себя. Я начал самостоятельно мыслить. Вероятно, за всю жизнь только в ту первую половину третьего семестра я был доволен.
Брайан Эпштейн
Рекс Макин: Еврейская община Ливерпуля существует очень давно. Это – старейшая община за пределами Лондона, с богатейшими традициями. Ливерпуль – город космополитичный, не отличавшийся особым антисемитизмом. Отношения между католиками и протестантами у нас трудные, но не настолько, чтобы кого-то волновало, католиков или протестантов поддерживает данный еврей.
Дерек Тэйлор: Общественное устройство в Ливерпуле было наглядным и всем известным. От людей поколения моего отца, чье детство пришлось на эпоху Виктории или Эдуарда, можно было услыхать что-нибудь, вроде "еврейчик". Антисемитизм тут всегда был, но не то чтобы очень сильный.
Евреев в Ливерпуле было множество, в разных слоях населения, они отлично устроились, знимаясь торговлей и шоу-бизнесом. Город всегда был космополитичным, никакого особенного расизма тут не было. Очень многих ценили именно за их непохожесть. Китайцев, например – за привнесение новых красок в жизнь города. Много было китайских ресторанов, курилен опиума и прочей экзотики.
Тогда еще был большой порт, уже порядком захиревший, но все еще принимавший и отправлявший немало лайнеров.
Рекс Макин: Отношение Брайана к своему еврейству было двойственным. Свое среднее имя – Сэмюэл – он, скорее всего, не выносил, хотя нынче библейские имена – в моде. Ничто, касающееся еврейства, ему не было близко. Думаю, что – из-за антисемитизма в школе и возможно в других местах. Это породило у него что-то вроде комплекса неполноценности.
Он поступил во второразрядную частную школу, где, думаю, имел место антисемитизм, в то время, к сожалению, распространенный.
Во втором семестре позвонили родители, которым, подозреваю, не нравились ни школа, ни мое увлечение искусством. Они сообщили, что сумели договориться о зачислении меня в колледж "Рекин" - очень современную, чистую частную школу, расположенную севернее, ближе к дому. В своем дневнике того времни я нашел запись касательно предстоявшего перехода в новую, девятую по счету, школу: "Я это делаю только, для того, чтобы доставить удовольствие родителям".Уже тогда мне ясно было, насколько неправилен этот выбор. Мне жаль, что это так некрасиво звучит. Но ни за эту, ни за прочие эксперименты с моим воспитанием я не сужу и не виню родителей. Намерения у них были наилучшие, делали они то, что делали, из любви и самоотверженности, а ошибались не со зла. По тому, что получилось, – моей нынешней личности - мало хорошего можно сказать о моем воспитании, но кто может утверждать наверняка, что моя неспособность вписаться в общество не была врожденной?
С моей замечательной новой школой все оказалось так, как и должно было оказаться. Без поощрения я стал проводить за мольбертом меньше времени. Игры были обязательной частью времяпрепровождения. Порой мне это нравилось, и я достигал немалых успехов. Не нравилось то, что на всю эту ерунду приходится тратить время, нужное мне для рисования, театра и музыки. Неотъемлемой частью моей жизни стали одиночество и отсутствие друзей (что совсем не одно и то же). Помню, как я в смятении думал о том, что приходится идти к чаю в одиночку, в то время как мимо по парам и по четверо, со смехом и шутками шли прочие мальчики. Потом, в тех нечастых случаях, когда рядом был еще кто-нибудь, я рассказывал ему выдуманные истории о своей популярности.
На исходе первых трех недель шестого семестра я в длинном письме сообщил отцу, что решил стать актером и желаю обучаться в Лондоне. Еще я написал, что надеюсь на понимание с его стороны, и что мне очень жаль его разочаровывать отказом от работы в семейном бизнесе. Явившись неделю спустя, он заявил, что это невозможно, и что отказ от участия в бизнесе и от верного куска хлеба – глупость. В ярости я отетил, что по окончании семестра оставляю школу. Ибо если я учусь только для того, чтобы заниматься бизнесом, то не вижу смысла в продолжении моих школьных мук. Родители спорили, просили остаться, но я был непреклонен и по окончании семестра ушел.
Брайан Эпштейн
Джо Флэннери: Не будучи единоверцами, мы с Брайаном, хотя и общались по делу, но больше никак не контактировали – ни в школе, ни где-либо еще. Немало времени прошло после нашей первой встречи и той истории с каретой, и тем, как Брайан пошел в частную школу и все такое. Долгое время мы не встречались, но потом я открыл магазин на той же улице, что и магазин Эпштейнов, только дальше. До них было с полмили, и, сделавшись солидным молодым человеком, хозяином магазина, я решил полюбопытствовать и заглянуть к Эпштейнам. "Помнишь Брайана?" – спросил мистер Эпштейн. «Конечно». – Я не забыл отроческих лет.
Незадолго до того я был официантом-стажером во французском ресторане при гостинице «Адельфи». Хотел уехать к морю, подобно родне с материнской стороны, а для этого нужен был какой-то опыт работы в ресторане. И как-то в пятницу вечером повезло снова встретить Брайана, который пришел с мамой, папой и братом Клайвом пообедать. Мне позволили подавать им булочки.
Подавать блюда не разрешали, поскольку я еще только учился. Но Брайан сказал: «Пожалуйста, не стой тут, возле стола, и не говори со мной, маме это не нравится» . Я был слишком молод или наивен, чтобы возражать. Сейчас я бы наверное, сказал себе: прислуга не должна разговаривать с господами, потому что так заведено. Они для меня были высшим светом, хотелось их видеть и стать одним из них. Он не думал, что его слова могут меня обидеть. Так что я ответил просто: «Простите, больше не буду».
Тетя Стелла: Семья ожидала, что Брайан, подобно Гарри, займется бизнесом, но это случилось не сразу, потому что Брайан не был заинтересован. Ему хотелось стать дизайнером одежды. Я узнала об этом позже. Думаю, Гарри и Квинни были обескуражены. Такого они вообще не планировали.
Оставив школу, я отправился прямиком в магазин отца, начал изучать разные стороны розничной торговли мебелью. Всерьез заинтересовался оформлением интерьера и выставок. Работал я хорошо, придумывая кое-что новое. И, может быть, освоился бы полностью, несмотря на все, что со мной к тому времени произошло, и не узнал бы ничего о своей латентной гомосексуальности, если бы не призыв в армию.
В ноябре 1952 г. я был призван в Олдершоте на службу тылового обеспечения и в первые же несколько недель познакомился со всякими парнями, понемногу раскрывшими передо мной загадочный мир лондонских гомосексуалистов. Позднее, во время службы в Риджентс-Парке, я стороной обходил бары и клубы с дурной репутацией, о которых слышал. Но я стал отдавать себе отчет в том, что куда бы я не пошел, гомосексуалисты повсюду,.
В свободные вечера я ходил на концерты, смотрел серьезные спектакли и фильмы, посещал курсы мебельного бизнеса и начал много читать. Хотя почти всегда я был один, но за все время армейской службы никакой связи с кем-либо у меня не случилось. Никто мне ничего не объяснял, и я не знал к кому обратиться. (Собственно, мне и о сексе никто не рассказывал). Я был сбит с толку, и нервная система моя расшаталась.
Все, что касалось армии, мне было ненавистно, я мучился в безжалостных лапах Королевской медслужбы. Помню, как-то вечером, после выходных, возвращаясь из Ливерпуля ночным поездом, я не мог усидеть в купе и всю ночь вышагивал по вагонам. Тем временем у меня пропали кое-какие ценные вещи.
Брайан Эпштейн
Эпштейна призвали в Королевские ВВС, но отправили в тыловые части. Как-то вечером он на большой машине вернулся в казарму в Риджентс-Парке. На нем был деловой костюм в полоску, котелок, в руке - зонтик. Часовые и начальник караула почтительно поприветствовали его, но дежурный офицер задержал, обвинив в том, что тот выдает себя за офицера. Ему приказали оставаться в казарме, после чего показали по отдельности четырем психиатрам. Потом демобилизовали. Выданные Брайану документы великодушно характеризуют его как «человека, добросовестно и трудолюбиво относящегося к службе, безупречно аккуратного и без вредных привычек, на которого всегда можно положиться№.
Что у меня не в порядке, мне не объяснили, прочесть заключение медицинской комиссии по поводу моей демобилизации не позволили.
Брайан Эпштейн
Рекс Макин: СБрайаном я познакомился после его демобилизации, прекрасно, разумеется, зная, кто он такой. Семьи наши были знакомы, и какое-то время мы с ним виделись в городе. Он имел обыкновение появляться внезапно, как в театре, из-за колонны отеля "Адельфи", когда мы с моей будущей женой проходили мимо. Встречались мы также в театре и на концертах. Он спрашивал моего совета касательно своей неудачной карьеры, обсуждали мы и еще кое-какие его проблемы.
Говорили о том, что его волновало. Многое приводило его в восторг, а другое – в уныние. Очень пессимистично относился к самому себе. Долго, очень долго он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке и мечтал о том, чтобы порвать с взрастившей его средой.
В марте 1954 г. я вернулся в бизнес. Именно после армии я узнал о местах встречи и прочей гомосексуальной «жизни». Моя собственная жизнь, тем временем, превратилась в череду душевных расстройств, отвратительных и несчасливых событий, глубоко печаливших моих близких. Я оказался отчаянно одинок. Невозможно стало сосредоточиться на работе, отношения с семьей разладились. Пробовал я обращаться к психоаналитику, но был настолько стеснен в средствах, что перед каждым посещением (раза два или три в неделю) приходилось просить у отца три гинеи на оплату. Долго так продолжаться не могло.
Брайан Эпштейн
Рекс Макин: Он, конечно, был человеком необычным, не соответствующим общепринятым нормам. Казалось, он пытается бежать от самого себя, возвыситься на собой. Внезапно увлекшись, он воспарял в своих фантазиях, но не отличался постоянством. Словом, он был похож на бабочку, – очень красивую, подвижную, нигде не засиживающуюся подолгу.
Я имел обыкновение остужать его восторги, но не заметно было, чтобы это его сильно трогало или вызывало обратный эффект. Думаю, необходимость противостоять мне укрепляла его характер. Твердость и упрямство в нем были.
Последняя воля и завещание нижеподписавшегося Брайана Сэмюэля Эпштейна
1. Я желаю, чтобы все мое самое ценное личное имуществ, находящееся в этом ящике, было передано в распоряжение моего отца и брата, дабы они распорядились оным, как сочтут нужным.
2. Я желаю, чтобы все мои вещи и все имущество было передано моей семье и ближайшим родственникам, за исключением одежды, которая должна быть выслана немедленно и непосредственно государству Израиль; чтобы основная часть моего художественного реквизита, включая грампластинки, журналы, театральные программы и т.д. была передана моему дорогому другу Брендану Гэрри, за исключением тех немногих предметов, которые пожелает оставить себе моя семья.
3. Желаю, чтобы "Кадиш" в память обо мне не читался, и чтобы траур длился не более семи дней.
4.Желаю, чтобы мать, отец и брат знали о моей вечной любви к ним.
Личная подпись
Брайан Эпштейн
21 февраля
Волшебный мир
Среда, из которой я происхожу – средний или чуть более высокий класс с давно сложившимися устоями – ну, знаете, магазин, торговля в розницу. Основу заложил мой дедушка: он, по большей части, торговал мебелью. Лет в шестнадцать я бросил школу, замыслив стать дизайнером одежды, а также – артистом, но родным это сильно не понравилось, так что я позвозлил им зятянуть меня в бизнес. Больше всего, наверное, мне хотелось просто уйти из школы, которую я не больно-то любил.
Это был колледж Рекин в Шропшире13, государственная школа с не самым высоким статусом. Занявшись семейным бизнесом. я шесть месяцев учился в другой компании по торговле мебелью, потом вернулся в наш магазин и занялся рекламно-выставочной стороной дела. Фактически специально для меня открыли магазин – чтобы дать мне возможность заняться тем, что мне казалось очень интересным – интерьером. Однако, к двадцати одному году мне все еще хотелось на сцену.
Из интервью Брайана Эпштейна для службы внутреннего вещания BBC14 (BBC Home Service), 7 марта 1964 г.
Джо Флэннери: В юности мы не раз обсуждали наши личные проблемы. Говорили о том, насколько непохожи чувства, которые мы испытываем к сверстникам. В первую очередь вы замечаете, что о девушках речь заходит не так уж часто, зато обсуждаются исполнители главных ролей в фильмах и спектаклях и тому подобное. Оказывается, больше привлекают именно они.
Хочется быть предельно искренними – и при этом не причинить боль родителям, особенно – матерям, ибо они привносят свет в нашу жизнь. Получается, они растили вас, чтобы теперь, в магазине вашего друга на Кикдейл-роуд, за разговорами с ним о своих чувствах вы узнали, кто вы есть.
Ситуация оказывалась для того времени тяжелая. Вы – гомосексуалист, а слышать о себе такое не сладко, ибо вы не осознаете, что вы – гей. Это как если спросить у молодого парня, не гей ли он – наверное, возмутится, станет отрицать.
Кое-кого, мы слышали, отвезли в такое местечко – Рейнхилл, милях в десяти от Ливерпуля. Там был дурдом, психушка, и попасть туда мне совсем не хотелось. И вовсе не хотелось, чтобы Брайан туда попал.
Хелен Линдсей: Мы познакомились с Брайаном, кажется, в конце сентября 1955 г. Наверное, я тогда играла в американской комедии, поскольку, помнится, у меня была смешная эпизодическая роль. Я очень удивилась, обнаружив как-то вечером в гримерке милую записочку, в которой молодой человек, восхищаясь моей игрой, приглашал меня сходить выпить чего-нибудь. Малость заинтригованная, поскольку обычно таких немедленных приглашений поклонники не делают, я отправилась в «Грин-Рум»15, где он меня ждал.
Хорошенький, безукоризненно одетый, в дорогом костюме, вежливый, немного, пожалуй, старомодный, то есть совсем не похожий на брызжущих восторгом фанатов. Так что мысль, что меня потащат, изнасилуют и прочее, не возникла. Ладно, промочим горло, подумала я , и мы отправились в «Бассет-Бар» – самое популярное в то время заведение. Симпатичный был бар, прямо у служебного входа в театр. Брайан хотел побольше узнать о моих спектаклях предыдущего сезона – тех, которые он, конечно посмотрел, прежде чем попросить о встрече запиской.
Янкель Физер: По соседству с входом в театр «Ливерпуль Плейхаус» был паб. Назывался он «Олд Ройал» (Old Royal), и хозяйничала там миссис Тэйлор. С одной стороны его помещался бар, куда и заходили геи. С другой собирались женоподобные парни. Все они были пассивными гомиками, а другие, коротко отстриженные – активными. С удивлением я все это узнал от кого-то. Дальше помещалось местечко под названием "Волшебные часы" (Magic Clock). Фасадом оно было обращено к театру «Ройал Курт». В "Волшебных часах" была более истерическая атмосфера, чем где-либо еще. Думаю, там было полно амбициозной публики. Если «Олд Ройал» заполняли ребята из рабочих, знающие свое место и довольствующиеся малым, то люди вроде Брайана Эпштейна и его окружения, предпочитали "Волшебные часы". Это было, понимаете ли, место рангом повыше, более продвинутое, и посетители там лучше одевались и красивее говорили. Клиентура тамошняя была поблагороднее.
Вблизи Сент-Джордж-Холла16 был чудный бар. Назывался «Олд Виктория». Там был отель, и одновременно – бар куда часто захаживали, главным образом, проститутки, гомосексуалисты, и те, кто их услугами регулярно пользовался, знал, зачем они там бывают. Как это выходит, не знаю, думаю, зависит от хозяев. До разборчивости ли, когда надо заработать на жизнь? Речь о том, что до войны был кризис. Найти заработок было тяжело. Таких государственных субсидий, как сейчас, тогда не было, так что, думаю, любому клиенту были рады, будь он кем угодно, хоть гомосексуалистом.
Хелен Линдсей: Он хотел поговорить о спектаклях прошлого сезона, которые он все сплошь хорошо знал, особенно – о «Двенадцатой ночи» и «Личном секретаре» Т.С. Элиота. «О, – подумала я, – это – не простой поклонник. Не какой-то обезумевший фанат; не спрашивает, как я запоминаю стихи, не присматривается к внешности». Так что, когда он спросил: «Может, встретимся еще?» – я согласилась посидеть с ним за чашкой чая или еще чем. Мы пошли, он поинтересовался, какую роль я сейчас репетирую для следующей пьесы – это были «Плуг и звезды» Шона О'Кейси. Очень интересным показалось ему то, что нам приходится вырабатывать у себя ирландское произношение. Ведь в то время Ливерпульский театр был компанией-резидентом, и со всеми актерами заключался годичный контракт. Тогда не было принято для каждой новой пьесы набирать новых актеров. Нас было всего человек двенадцать-тринадцать, так что ему нетрудно было следить за нашей работой. Обычно каждые три недели мы меняли репертуар, я шла попить с Брайаном чайку, а он расспрашивал о графике репетиций и о том, как мы входим в роль.
Как-то перед Рождеством мы играли «Отелло», и его это очень занимало. Постановка была, что называется, неважная, и Брайан поинтересовался, какой, на мой взгляд, она должна быть, как ее можно было бы улучшить. Хотел во всем подробно разобраться.
В нем чувствовалась некая тоска. Он стремился попасть в высший круг, каким его себе представлял. Мебельный бизнес ему осточертел, и нас он считал счастливцами из волшебного мира, к которому он хотел принадлежать.
К концу 90-х годов эти места превратились в пустырь, но в 50-х в центре Ливерпуля полно было баров, пивных и всяких мест, пригодных для встреч. Любимым местом труппы и заезжих звезд, вроде Джона Гилгуда и Майкла Редгрейва, был "Баснетт-бар", помещавшийся за углом вблизи "Ливерпуль-Плейхауса".
"Плейхаус" был центром культурной жизни города. В это время он принял новую группу молодых актеров, в том числе – Хелен Линдсей и Брайана Бедфорда. У Бедфорда манера игры была такая же, как у Альберта Финни17, с которым его часто сравнивали: рабочие манеры, северное произношение и прямота.
Хелен Линдсей: Мы уже довольно долго были знакомы, и все это время он был страстно увлечен игрой Брайана Бедфорда в «Кольце вокруг Луны»18, и вот вдруг однажды он, смущенно улыбаясь своей очаровательной улыбкой, попросил нас о помощи. Так случилось, что он стал подумывать о профессии актера, и хотел бы попасть на прослушивание в Королевскую академию драматического искусства19. Брайан Бедфорд сказал, что, видимо, не может заняться его подготовкой, ибо не его это дело. Наверное, он сказал еще: !Что ж, могла бы ты этим заняться. У тебя должно получиться: ты же любишь командовать».
Письмо в Королевскую академию драматического искусства
31 августа.
Уважаемый сэр,
В начале этого года я обращался к Вам с просьбой прислать мне проспект и заявление о приеме, которыми в настоящее время располагаю.
По семейным обстоятельствам ранее я не имел возможности обучаться сценическому искусству. Лишь недавно семья дала согласие на такое обучение.