Главная | Обратная связь

Можно было быть понастойчивее 2 страница

Заранее благодарю Вас за рассмотрение моей просьбы и возможный благоприятный ответ.

Искренне ваш

Брайан Эпштейн

Хелен Линдсей: Думаю, поступить в Академию Эпштейн захотел потому, что всегда стремился к тому, что считал наилучшим. У него было огромное чутье на качество. Это сказывалось в том, как он одевался, в манерах и во всем стиле поведения. Вероятно, он решил, что Академия – подходяще для него место. Он был не по годам взрослым и обладал огромным врожденным благородством. Какое-то в нем было стремление к правильности. Хотел красиво одеваться, красиво говорить, и это, по-моему, одна из причин того, что артистом он стать не мог. Актерского темперамента я в нем вообще не ощущала.

Думаю, он действительно увлекся театром, и остужать его пыл его стремлений попасть в Академию не хотелось. Он был так решительно настроен. Хотел немедленно посылать документы. Полагаю, ему вдобавок хотелось сбежать от семейного бизнеса.

В то время Эпштейн работал в принадлежавшем их семье мебельном магазине в Уолтоне²⁰, помогая в недавно открытой небольшой секции грампластинок. Зарабатывал пять с лишним фунтов в неделю. После четвертой попытки сдал на права и водил машину. Он жил вместе с родителями и, во всех смыслах, принимал участие в семейном деле.

 

Янкель Физер: Человек он был очень замкнутый, и никогда не открыл бы мне своих мыслей, ибо близкими друзьями мы не были. Не думаю даже, что его симпатия ко мне была больше, чем моя – к нему, – но я его уважал, потому что на него посмотреть было приятно. Это был милый еврейский парень, и я считал себя обязанным проявить к нему уважение – хотя бы тем, что буду слушать его и общаться с ним по-дружески. Несмотря даже на то, что он сам, не особенно желая видеть меня в своей компании, с трудом сохранял такт. Он хотел стать одним из тех замечательных людей – тех, из театра "Плейхаус" – таких, как Хелен Линдсей и Брайан Бедфорд, ставших звездами крупной величины.

 

Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом,

Иль трупами своих всю брешь завалим!

У. Шекспир. Генрих V²¹

 

Хелен Линдсей: Я пообещала, что мы ему поможем, поработаем с ним. И если он почувствует, что выбранная пьеса ему подходит, то и касательно подачи заявления сможет принять верное решение. Как бы то ни было, настроен он был решительно и ко всему отнесся всерьез.

Гостиная в квартире с видом на Ливерпульский собор, которую я снимала, была большая, солнечная. Если в этой прекрасной комнате отодвинуть мебель, получалась довольно большая площадка. Он обычно приходил по субботам после обеда, часа в три. Сначала хотел платить мне за уроки, но я сказала: «О, Господи, Брайан, это невыносимо! Мы же друзья. Поработаем – тогда посмотрим. Мне это тоже будет полезно».

Затем он сказал нечто новое. Такого я от него никогда раньше не слыхала:

– Вы поняли, что я еврей когда мы впервые встретились, или когда я вошел?

– Нет, – ответила я, – мне это не бросилась в глаза. Теперь, после семи месяцев знакомства, я знаю, что вы еврей, и родителей ваших видела. Ну и что? Это важно? Вас беспокоит, что в вас распознают еврея?

– Ну, понимаете ли, –я бы хотел сыграть Генриха Пятого, а вдруг подумают, что мне не следует давать эту роль из-за моего еврейства?

– На прослушивании, – сказала я, – будут человека три, репетировавших: «Ринемся, друзья, в пролом!». Вам нужно что-то пооригинальнее. И соответствующее внешности. Нужно что-то, подходящее вам по физическим данным и темпераменту. Человеком действия я вас просто не вижу. Не представляю солдатом, а Генрих V был солдат. Думаю, героических ролей вам следует избегать».

Он спросил еще, стоит ли ему играть принца Уэльского. Я ответила так же: «Не нужна вам роль воина. Быть Юлием Цезарем – это не ваше". Потом он пожелал изобразить Марка Антония. Я высказала некоторое беспокойство: «Для этого монолога, сказала я, нужна колоссальная сила. Давайте попробуем над этим поработать над этим».

 

 

О, римляне, сограждане, друзья! Меня своим вниманьем удостойте! Не восхвалять я Цезаря пришел, Но лишь ему последний долг отдать. У. Шекспир. Юлий Цезарь, акт III, сцена II.²² Мы, вероятно, какое-то время работали над монологом Марка Антония, пока не стало совершенно ясно, что Брайана на него не хватит. Пожалуй, самыми притягательными его чертами были некоторая эмоциональность, зрелость не по годам и огромное чувство собственного достоинства. По-моему, "Генриха V" он знал настолько хорошо, что мог бы сыграть в финальной сцене Герцога Бургундского. Этот крупный государственный деятель Франции после битвы и примирения двух королей произносит замечательный монолог. Очень красивый и исполненный дипломатического искусства. И очень спокойный: "Мы собрались. Я умоляю васПоведать, почему не может мирК нам возвратиться и, прогнав разруху, Нас прежним счастием благословить"У.Шекспир. Генрих V. Акт V,сцена II²³ Это было немаловажно, поскольку с самого начала стало предельно ясно: естественно двигаться Брайан не умеет. Движениям не хватало плавности. Они совершенно не согласовывались со словами. Выучив пьесу, он грамотно над ней работал, стараясь достичь плавного ритма. Мы обсудили смысл монолога. Потом он начал читать, сопровождая слова жестами, – и, глядя, как он, раньше прижимавший руки к телу, теперь двигает предплечьями, я подумала: похоже на механического солдатика или манекен. Двигаться у него не получалось. «Сделаем кое-какие расслабляющие упражнения – сказала я – надо побольше подвигаться, коснуться носков, походить, помахать руками». «Брайану все еще трудно дается владение своим телом как "инструментом", в основном – из-за напряженности. Необходима дальнейшая работа по отработке плавности и гибкости» (Из отчета Королевской Академии драматического искусства по итогам семестра, осень 1956 г.). Хелен Линдсей: Мы проделали немало упражнений по отработке движения, но ему все еще было трудно. Так что, в конце концов, я заявила, что в роди Герцога Бургундского ему вообще не надо двигаться. Для прослушивания это – большое преимущество. Он не будет в одиночестве носиться по сцене – а это довольно трудно. В роли Герцога Бургундского, если не можешь двигаться естественно, лучше оставаться неподвижным. Брайан беспокоился, что эта роль – не существенная. «Думаю, – ответила я, что это как раз – очень важная роль. Что может быть лучше в этой пьесе? Вы появляетесь в последней сцене, с одной стороны – Король Англии, с другой – Король Франции, и вы устраиваете мирный договор между ними».Это его очень воодушевило. Но чувствовалось, что он все еще лишен актерского инстинкта Думаю, его представления о том, как надо готовиться к работе актера, были совершенно неправдоподобными. Рекс Макин: Полагаю, он бунтовал против всего, на чем он вырос. Приобщаясь к этому красочному, пышному артистичному миру, Брайан все больше хотел стать его частью. Он был элегантен до утонченности, прекрасно выглядел. Симпатичный, с хорошими манерами. Характера был темпераментного и веселого. Мог быть то очень экспансивным, то немногословным. Со мной он, казалось, всегда вел себя естественно, поскольку его отношение ко мне не менялось. В конечном счете, он всегда стремился на сцену, к сожалению, так и не преуспев в этом. Личностью он был склонной к театральности. Не думаю, что в качестве бизнесмена он добился больших успехов. Практичность в нем была, но вряд ли он мог по-настоящему справляться с той машиной для добывания денег, которую, в конце концов, помог соорудить, и за которую отвечал. За время учебы в Королевской академии театрального искусства Эпштейн сыграл следующие роли:Протеус ( У. Шекспир "Два веронца")Расказчик ( Т. Харди "Династы")Константин ( А. Чехов. "Чайка")Постум (У. Шекспир. "Цимбелин»)Люченцио (У. Шекспир. "Укрощение строптивой")Орландо (У Шекспир. "Как вам это понравится")Сэр Тоби Белч (У. Шекспир. "Двенадцатая ночь") «Для обеспечения широких возможностей раскрытия весьма приятной личности Брайана, жизненно необходимо интенсивно работать над посылом звука²² и движением».Из отчета Королевской академии драматического искусства по итогам семестра. Весна 1957 г. Хелен Линдсей: Его прием в Академию меня очень удивил: ведь, по всем признакам, положение было неважное. Перед самым его прослушиванием, кажется, в субботу после обеда, я тайком пробралась на сцену Ливерпульского театра. Добиться, чтобы он перестал двигаться, как регулировщик, я отчаялась. Однако полагала, что он разобрался с монологом и научился правильно расставлять акценты. Он постиг музыку этого монолога и был преисполнен колоссального, какого-то спокойного достоинства. Несмотря ни на что, думала я, он может выдержать экзамен. «Работа в течение семестра была интересной, разнообразной и результативной. Проглядывают скрытая сила и широта, обещающие в будущем большие успехи. Проявляются при полном самоконтроле и чувстве направления и формы чуткий ум и понимание. Студент по-настоящему перспективный».Из отчета Королевской академии драматического исскусства по итогам семестра. Весна 1957 г. Брайан приступил к занятиям в Королевской академии в сентябре 1956 г. Менее года спустя он оставил учебу. Когда я жил один в Лондоне, мной снова овладело чувство отчаяния и одиночества. Но занятия в театральной школе были плодотворными, а последний отзыв обо мне оказался отличным и многообещающим. Мои сексуальные отклонения под влиянием создаваемой работой сублимации стали ослабевать. Жизнь обрела цель. Появилось чувство серьезной победы. Работа, учеба, жажда знаний (хотя, теперь я понимаю, что обладаю и интеллектом, и смекалкой, общий недостаток знаний вследствие отставания в учебе мне изрядно досаждает), стали для меня важнее несуществующих интимных отношений. Весенний семестр завершился 30 марта. В каникулы я работал в книжном магазине. В субботу 14 апреля я в последний раз отправился на неделю домой, чтобы, к радости семьи, провести с ней Песах. Вечером второго дня Пасхи я вернулся в Лондон. В среду вечером, после работы я пошел в "Артс-театр", и выпив кофе после спектакля, отправился на метро домой, в Свисс-Коттедж ²³. На станции Свисс-Коттедж я сразу побежал в туалет. Выйдя оттуда, увидел, что какой-то парень пристально на меня глядит. Как артист и вообще человек, не лишенный наблюдательности, я научился распознавать гомосексуалистов. Как они узнают друг друга, объяснить трудно, но, думаю, – примерно так же, как мужчина - девушку нестрогого поведения (я не о проститутках говорю). Внешностью и поведением тот молодой человек соответствовал моим представлениям о гомосексуалистах. Под взглядом этого парня (назову его Икс), у меня душа ушла в пятки, вернулись все прежние страхи, о которых я забыл и думать. Я шел галереей, окружающей станцию. Минут пять я старался мыслить трезво, все время сознавая, что Икс смотрит на меня. Увидев, как он идет в туалет, я стал смотреть прямо перед собой, потупив глаза. Некоторое время я не двигался. Через минуту примерно понял, что он оглянулся на меня, вышел и ждет снаружи. Он поваландался на улице. Поваландался и я. Несколько минут спустя, взяв себя в руки и решив, что веду себя очень опасно и глупо, я развернулся и направился к дому. Перейдя дорогу у входа на станцию, на углу Белсайз-роуд, я оглянулся: он за мной не шел. Он спокойно стоял у входа на станцию и, когда я обернулся, смотрел прямо на меня. Еще через 45 секунд кивнул и поднял брови. Я чуть вернулся; в витрине с той стороны улицы неподвижно стояло его отражение. Я знал, что он все время на меня смотрит. Пройдя еще немного по улице, я остановился ярдах в 100²⁴, на углу Харбен-роуд и Белсайз-роуд. Он шел за мной. Подойдя, он снова чуть заметно кивнул. Я не ответил. Перейдя на другую сторону и чуть отступив от проезжей части, он жалобно смотрел на меня. – Привет – сказал я. – Привет. – Что гуляешь так поздно? – спросил я. – Да просто так. А ты? Долго молчали. – Знаешь, куда пойти? – поинтересовался я. – Нет. А ты? – Дальше по улице – пустырь. – Там? – Да. – Покажи Молчание. Перейдя дорогу, мы остановились на углу. "Там?" – спросил он, указывая. Помолчали. – Это слишком опасно, – сказал я. – Мне надо вернуться домой рано. – Хорошо. Покинув его, я поспешил по Харбен-роуд, повернул на Фэйрфакс-роуд, потом снова - на Финчли-роуд. Я был объят страхом и смятением. Пытаясь успокоить нервы, я заглядывал в витрины. Оглянувшись, увидел, что по другой стороне улицы за мной следует Икс вместе с кем-то еще. Я заторопился, позабыв, куда иду. Потом, решив дать им пройти мимо, остановился у аптечной витрины. Несколько минут спустя меня задержали за "настойчивое домогательство". Насколько помню, я был слишком ошарашен, чтобы сказать что-нибудь, но по дороге, когда Икс крепко сжимал мне руку, я, указав на него свободной рукой, спросил его спутника: «Это необходимо?». И он ответил: «Да». В полиции сержант попросил детектива вкратце сформулировать обвинения. «Настойчивое домогательство в отношении различных лиц с аморальными целями», - вот что он ответил. Ну и так далее. Сержант записал, но я толком не расслышал, что именно, да мне бы и не сказал, в чем меня обвиняют, пока я не спрошу. Сержант прочел мне то, что им было записано – «за настойчивы домогательства в отношении нескольких лиц...» и пр. Я поинтересовался, как насчет разного смысла слов «несколько» и «различных». – Сколько их было? – спросил сержант детектива. – Четверо – ответил тот.Наутро в мировом суде Мерилбоуна²⁵ я, по рекомендации детектива, признал свою вину. «Если не признаешь, – сказал он, – суд долго будет рассматривать твое дело». Он всячески подталкивал меня к признанию. Пока что он спросил, есть ли у меня деньги на штраф, поскольку был совершенно уверен, что меня либо приговорят к уплате штрафа, либо выпустят под залог. После того, как я признал себя виновным, он, давая показания, заявил об «упорных домогательствах в отношении семи человек». Не думаю, что я - бесхарактерен до аномалии: то, с какой решительностью я в последние несколько месяцев налаживал свою жизнь, безусловно, свидетельствуют о наличии силы воли. Думаю, моя сила воли была наилучшим средством преодоления гомосексуальности. Я верю, что моя жизнь может наладиться, и я даже могу достичь успеха в обществе. Я был полон решимости пережить весь ужас этого мира. Я искренне сочувствую, ибо всегда искренне сочувствовал всем угнетенным, евреям, цветным, старикам и неудачникам. Зарабатывая деньги, я собирался жертвовать и отдавать накопленное этим людям. Мне не жаль себя. Худшее время в моей жизни и худшие кары миновали. Сейчас общество, ломая мне жизнь, пятнает меня и причиняет глубочайшее горе моей семье и немногим друзьям. То что происходит сейчас, лживые, преступные действия полиции, организовавшей домогательства в отношении меня, а потом задержавшей, приводят в оцепенение, ошеломляют и оставляют с ощущением краха. В случае оставления меня под стражей или приговора к тюремному заключению прошу позвонить моему отцу Гарри Эпштейну в Ливерпуль (North 3221); это номер главной конторы, и в случае его отсутствия там скажут, где он находится или когда вернется. Прошу прощения за неразборчивый почерк. Я не смог достать пишущую машинку, а рука у меня дрожит.Брайан Эпштейн Джеффри Эллис: Мы с Брайаном познакомились в Ливерпуле, пожалуй – в середине пятидесятых. Ему тогда было порядка двадцати пяти. Мне – года на три-четыре больше. Мы познакомились через общих друзей и подружились.О гомосексуальности Брайана мне всегда было известно. Не узнать об этом было невозможно, отчасти – в связи с тем, кто был среди его друзей и приятелей, отчасти – по его собственной личной жизни, которой он ни от кого не таил. Что касается влияния гомосексуальности на его личность и на его жизнь, то, думаю, влияние было сильное, очень глубокое. Пока он жил с родителями, стремился производить впечатление обычного человека. Это не особенно получалось, поскольку он, да, думаю, – и семья, причем – с очень давнего времени, – знали о его гомосексуальности. Живя в Лондоне, а особенно – побывав в Америке и прийдя в восторг от культуры тамошних гомосексуалистов, какой она была в 60-х, – он порой вел себя очень рискованно, и сознавал это. В каком-то смысле он искал опасности. Это дарило ему незабываемые ощущения, но в то же время по временам ставило в неловкое положение. Полагаю, в глубине души он не хотел быть гомосексуалистом, но парадокс в том, что от своей гомосексуальности он, безусловно, получал огромное удовольствие. Письмо в Королевскую академию драматического искусства 397 Квинс-драйв,ЧайлдуоллЛиверпульТел. Чайлдуолл 3106 Уважаемый М-р Ферналд!* С сожалением вынужден сообщить о своем окончательном решении отказаться от карьеры артиста. Надеюсь, Вы поймете, хотя здесь не место для анализа этого решения, что я обдумывал его в течение значительного периода. Чувствую, что в сложившихся обстоятельствах продолжение учебы в Академии было бы со всех точек зрения неправильным.Хочу, чтобы вы знали: время, проведенное в Академии, как мне кажется, дало мне бесценный опыт и возможность глубокого знакомства с великим мастерством. Разумеется, моя признательность театру и готовность ему помочь вряд ли могут исчерпаться.Искренне ВашБрайан Эпштейн Хелен Линдсей: В конце 1956 г. он уехал и поступил в Академию, а я осталась на следующий сезон; мы снова встретились, посетив вместе спектакль с участием Вивьен Ли. Она его потрясла; Вивьен Ли была невероятно красива. Больше я его не видела, поскольку переехала в Лондон. Но меня очень тронуло получение от него в 1964 г. экземпляра "Шумного кабачка" с милым посвящением. К тому времени, знаете ли, уж порядочно времени прошло. Тетя Стелла: Он сказал, что хочет поступить в Академию, на что Гарри и Квинни ответили: «Если сумеешь, успеха тебе». И он сумел. Но, боюсь, пробыл там слишком мало, и это пребывание ему не понравилось. Так что он решил уйти оттуда и вернуться к бизнесу, что и сделал.---------------------------------------------------------------------* В то время – директор Королевской академии драматического искусства 3. Блудный сын Уйдя из Академии, я принял решение заняться семейным бизнесом, в котором существенно и на всю жизнь преуспел. Это было в 1957 г., мне было двадцать три, я был полон решимости потрудиться ради блага семьи и своего собственного. Мой брат Клайв возмечтал о создании фирмы, и отец надеялся значительно расширить дело.Брайан Эпштейн. «Шумный кабачок» Питер Браун: Родителям надо было его чем-то занять. Поэтому, кроме магазина на окраине, в Уолтоне, они открыли – с перспективой расширения – магазинчик в центре Ливерпуля, в связи с которым возродили название НЕМС (NEMS). Дед Брайана, основавший первый магазин, торговал мебелью. В новом продавали, в основном – электротовары – стиральные машины, телевизоры, радиоприемники и – которыми он и был на две трети заполнен. Оставшееся место предоставили Брайану, и он устроил там секцию грампластинок. И дело у него пошло так здорово, с такими результатами, что места требовалось все больше, пока его секция не заняла две трети магазина. Мазин был небольшой, но занимал весь первый этаж и половину верхнего впридачу. Так началось его участие в музыкальной жизни. Первый магазин Эпштейнов, состоявший из двух соединенных между собой помещений, помещался в Уолтоне, вдали от центра Ливерпуля. После того, как два поколения преуспели в деле, Гарри расширил компанию НЕМС, открыв в 1957 г. магазин в деловом районе Ливерпуля, на Шарлотт-стрит. Там отдел грампластинок был больше, чем в Уолтоне, и его работа началась с продажи записей Энн Шелтон – популярной певицы того времени, чей самый известный хит – Lay Down Your Arms – был выпущен легендарным Джо Миком²⁶. Брайана поставили во главе секции грампластинок, дав ему помощника. В Уолтоне, в дни наибольших продаж, НЕМС выручала по семьдесят фунтов в неделю. На Шарлотт-стрит в первое же утро выручка составила двадцать фунтов. Джо Флэннери: Брайан всегда гордился тем, что у него имелся оригинальный экземпляр My Fairy Lady (Моя прекрасная леди). Такую музыку мы любили. Нам нравились театрализованные представления, мюзиклы, музыкальные фильмы. Этой музыкой мы просто наслаждались. Брайан обожал Пегги Ли²⁷ и всегда ее слушал. Другая его любимая певица – Катарина Валенте²⁸ с песней The Breeze and I, кажется, ставшей однодневкой. Он эту песню любил и раз за разом проигрывал. Мы отправились смотреть A Streetcar Named Desire («Трамвай "Желание"») с Вивьен Ли в главной роли – накрепко запомнившуюся мне пьесу. Забронировали места на неделю вперед и ходили на спектакль каждый вечер. В пятницу вечером Брайан не смог пойти по религиозным причинам. Я, конечно, пошел, но никому место рядом с собой не отдал. Вдруг Вивиьен Ли ступила на край сцены, и, наклонившись в мою сторону (я сидел во втором ряду), спросила "А куда сегодня пропал ваш друг?" Джеффри Эллис: Брайан оказался очень представительным, славным парнем, с которым приятно иметь дело, у нас нашлись общие интересы, так что мы отправились обедать вместе. В те времена в Мерсисайде мало где можно было хорошо поесть, поэтому мы поехали за город. На концерте, вероятно, мы оказались вместе случайно. С тех концертов, то есть концертов классической музыки, и началась наша дружба. В связи со своим занятным прошлым Брайан малость отличался от прочих. Его школьные годы не были счастливыми, как и армейские, завершившиеся досрочно, к явному облегчению обеих сторон. В ту пору он еще только старался встать на ноги. Сам я тогда учился в университете, меня ожидала вполне обычная карьера в страховом деле, а он все еще, кажется, не знал, чем заняться. Тогда он не видел перед собой иного будущего, кроме семейного бизнеса. Некоторое время он поучился в Королевской академии драматического искусства в Лондоне, не добившись больших успехов; не могу точно сказать, ушел он к тому времени оттуда или нет, но он тогда явно не слишком энергично боролся с судьбой. Янкель Физер: Кто-то привел его ко мне – посмотреть мои работы. Я жил на Аппер-Парламент-стрит и на первом этаже устроил студию. Тогда я не тратил весь день на рисование. Было только желание стать художником. Учась в Ливерпульской академии²⁹, я раз или два говорил ему об этом, и он пожелал посмотреть на мои работы. В живописи он ничего не понимал, ну так и я ничего не понимал в музыке, хотя и покупал у него пластинки. Постепенно, захаживая в магазин, я познакомился с ним поближе, он выбирал для меня качественные вещи, хороших исполнителей. Не то чтобы я страстно увлекался музыкой, но хорошую - любил. Еще любил танцевать, бывать в клубах, с выбором которых он мог сильно помочь. Обычно дела его шли успешно, потому что пластинки он приобретал хорошие, я их у него покупал, так что все были довольнры. Человеком он был, по-моему, ненадежным. С таким не то чтобы очень нравилось общаться, скорее он был одним из тех, с кем стоит общаться, поскольку был он богат, привлекателен и стремился к успеху. Я даже представить не мог, что он многого достигнет, но, естественно, у него были какие-то идеи, о которых мне не было известно. Гомосексуалистам где бы то ни было приходилось таиться. Многие активные считают, что так называемым «девочкам» приходится тяжелее. У клубов шлялись те, кто сам искал приключений, появлялись всякие матросы, но не всегда именно «девочки» оказывались пассивными, а матросы и искатели приключений – активными. Джо Флэннери: Не хочу сказать, что он был вроде Джекиля и Хайда²⁹, но в те времена ему приходилось сидеть на двух стульях. Быть то славным, хорошо одетым, Брайаном то – кем-то другим. Я уверен, что в нем происходила борьба. И, должно быть, борьба эта для него была тяжелой. Прежде всего, мы не хотели расстраивать близких. Идя в город, мы направлялись в театры, заходили в пабы и другие подобные места. Два интересных молодых человека. Вначале мы прослыли «неприкосновенными», поскольку просто стояли там, ни на кого не обращая внимание. Мы никем не увлеклись, ни на чьи попытки сблизиться не поддавались. Прошло какое-то время – и однажды вечером он оказался другим. Тот Брайан, с которым я ходил в театр или в кино, с которым катался на машине, и тот, что мог угодить в такую неприятность, – это разные люди. Вероятно, перед тем, с кем пришлось встретиться или контактировать, он оказался совершенно беззащитен, и, думаю, некая степень жесткости ему нравилась. Он был этому рад и рискнул. Никогда я не мог бы в точности объяснить, почему Брайану это нравилось. Он был по-своему чувствителен, обаятелен и все такое. Я всячески старался его предостеречь, однако он кинулся очертя голову, и это нас малость отдаляло друг от друга. Я любил его общество, мы славно проводили время, но потом пришлось отгораживаться от него всякий раз, когда он собирался куда-то. Я его не сопровождал, и говорил: «Теперь будь осторожен», - ибо в те времена мы оба понимали, что быть геем означает нарушать закон.Думаю, он слишком рисковал. Я пытался его уговорить, что можно найти любовь, не рискуя жизнью. Однажды в десять он ушел от меня и куда-то направился. Вернулся за четверть часа до полуночи. Уходил он в красивой белой рубашке. Всегда носил рубашки от «Питера Инглэнда» – не знаю, существует ли еще эта фирма. Уходил в белой, вернулся в ярко-красной. Избит он был в тот вечер настолько, что даже не смог вернуться ко мне на своей машине, что уж и вовсе осталось для меня непонятным. В таком виде его оставили. Я его отмыл. Я привел его в порядок. Он остался у меня и утром, в более или менее нормальном виде, ушел домой или еще куда-то. В тот вечер он прилично крови потерял. У этого случая были болезненные последствия. Его обидчик, не удовлетворившись избиением и кражей машины, стал требовать денег за свое молчание. Семья обратилась в ливерпульскую полицию, которая, чтобы поймать шантажиста, устроила так, чтобы Брайан последовал его требованиям. Во время передачи денег шантажиста арестовали и отправили в тюрьму. Питер Браун: Вся эта история с шантажом случилась перед самым нашим знакомством, так что результат я видел. О таких вещах не рассказывают, и некоторое время я ничего не знал, пока он не успокоился настолько, чтобы посвятить меня в эту очень, очень конфузную тайну. Вообще-то, вероятно, в целом для Ливерпуля это действительно было тайной. Но кое-кто обычно такие вещи знал, так что пошли гнусные толки. Он мне все объяснил. Вся эта история была ужасной – не только из-за избиения, но из-за того унижения, которым должно было быть для семьи его пребывание в суде в качестве "мистера Икс". Это его ужасно пугало – помимо страха по поводу предстоявшего рано или поздно выхода шантажиста из тюрьмы. Впервые мы с Брайаном познакомились на праздновании 25-летия моего с Клайвом общего друга. С Клайвом мы были ровесниками, и в компанию еврейских ребят – ливерпульцев – я попал через Алистера Бермана, моего приятеля и сотрудника по универмагу Льюиса, где я обслуживал секцию грампластинок. С Брайаном меня познакомил Дэвид Бергсон – его сверстник. Полагаю, Дэвид почувствовал, что мы поладим, потому и познакомил нас в тот вечер – и не ошибся. Мы сразу же подружились и оставались ближайшими друзьями до самой смерти Брайана.В Ливерпуле была тогда маленькая группа геев, из числа лиц свободных профессий, примерно одного возраста, мы ходили друг к другу в гости, но всей компанией нигде не появлялись. Мы с Брайаном часто сами ходили в рестораны. В Ливерпуле мало куда можно было пойти, и мы часто заезжали далеко за город – в Чешир, Уиррал – и в пригороды Манчестера: там можно было найти эти старомодные сельские ресторанчики при отелях или пабы – небольшие, каких в то время было немало. Во все время нашего знакомства вряд ли кто-нибудь мог сказать, что давно душевно с ним близок. Люди, с которыми он был связан, были не из тех, которые для этого годились. Ни они, ни он не жаждали слишком длительного общения. Возможно, причиной было его самоощущение как глубоко несчастного из-за своей гомосексуальности человека. То, что он гей, доставляло ему неудобство, поэтому успешных гомосексуальных отношений он не мог завязать. Эта неспособность объяснялась тем, что подсознательно он не чувствовал, что образ жизни гея не соответствует его иделам. В те времена такое вовсе не было редкостью. Почти до самой смерти Брайана гомосексуализм в Англии был запрещен, и это тяготело над геями всю жизнь. Мне мало вспоминается относящихся к тем временам случаев удачных гомосексуальных отношений. Очень редко, когда они длились долго. Ливерпуль был городом провинциальным, где взгляды на такие отношения были очень невежественными, они считались неприемлемыми. В таких условиях приходилось посещать определенный бар в центре города, где бывали геи, довольно убогий, но выбора не было. Для Брайана как выходца из приличной семьи посещение такого места было связано с известным риском. Янкель Физер: Не думаю, что он был несчастен. По-моему, он был очень самоуверен, до наглости. Примерно так: «Я – Брайан Эпштейн, я богат, в Ливерпуле мало подобных мне. Я такое знаю, чего не знает никто. Я – из богатой семьи. Я силен. Я способен добиваться своего». Потом он доказал свои способности, но в то время он меня мало заботил, ибо не знал, чего ему надо. Сам о себе я уже все понимал и знал, чего хочу. В 1959 г. компания НЕМС расширилась и открыла по соседству, в Уайтчепеле – главном торговом районе Ливерпуля, – более крупный магазин. Церемонию открытия на этот раз проводил Энтони Ньюли - личность столь популярная, что при его появлении прекратилось уличное движение, как бывает в честь футболистов, завоевавших Кубок. Алистер Тэйлор: В газете «Ливерпуль Эко» появилось примерно такое объявление: «Магазину грампластинок в центре города требуется молодой человек на должность помощника продавца. Обращаться письменно к Брайану Эпштейну, «НЕМС Лимитед», Уайтчепель».
Это было как раз для меня: во-первых, я хотел снова заняться розничной торговлей, а во-вторых, я всю жизнь покупал грамзаписи и считал, что лучше всего будет заняться их продажей. Прекрасное сочетание. Так что я написал Брайану и получил приглашение на интервью, продлившееся часа два. Мы немедленно нашли общий язык. Отлично поладили, а потом ему пришло в голову, что зарплата помощника для меня будет недостаточной. Я, решил он, буду при необходимости помогать за прилавком, но, прежде всего, его забавляла идея обзавестись личным помощником. Я чуть руку ему не оторвал, ухватившись за предоставленный шанс. Уже уходя, я услышал: «Кстати, там, на подоконнике афиши лежат. Можете их расклеить?» Уже тогда я мог бы понять, какая жизнь меня ожидает в ближайшие девять лет. Эти афиши сообщали о корриде. Брайан страстно любил бой быков, на Рождество он подарил мне такую афишу, и я ею дорожу. Для ливерпульца такой интерес к корриде был необычным. Я-то интересовался, но, пожалуй, из всех, кого я знал, только Брайан так сильно этим увлекался и в сезон корриды ходил на все главные представления. По-моему, никогда еще у Гарри с Квинни и Брайана не было таких замечательных отношений. Они были счастливы, поскольку, как они считали, их сын взялся за ум. Парнем он был довольно своенравным. Всегда хотел сделать что-то по-своему - и вот на Хай-стрит он занимался совершенно честным бизнесом, что в высшей степени нравилось Гарри. У нас были холодильники, телевизоры, радиоприемники – и что там теперь еще называется бытовой техникой: то, что многие хотели бы купить, но денег на это не хватало. Дорогие вещи. Мы с Брайаном ими не занимались. Это была сфера его брата Клайва, которого, к сожалению, больше нет с нами. У нас была самая замечательная коллекция джазовых записей. Вероятно, наш магазин первым в Англии собрал все записи из каталога Blue Note³⁰; для Ливерпуля это было нечто! Люди добирались издалека, чтобы купить эти записи,. Приходили купить записи классической музыки студенты, преподаватели, пожилые люди, а зачастую дирижер Королевского филармонического оркестра, на концертах которого Брайан имел обыкновение бывать. Они дружили. Репутация у магазина была прекрасная, а потолок цен был установлен самый оптимальный - в связи с тем, что пластинки, которые Брайан продавал, сплошь были долгоиграющими. Дерек Тэйлор: Все сотрудники отдела розничной продажи НЕМС должны были называть его мистером Брайаном. Они должны были знать свое место. Чрезмерную фамильярность он не любил, и, по-моему, это было общей чертой ливерпульцев, принадлежавших к среднему классу. Питер Браун: Времена тогда были жесткие, если говорить о классовой структуре и тому подобных вещах. Были хозяева магазина, мистер и миссис Эпштейн, и продавцы, называвшие хозяев "мистер Брайан" и "мистер Клайв". Поработав до этого в магазине Lewis's я уже знал, что делать. Это было одной из причин, по которым Брайан вообще предложил мне работать в НЕМС. Он уже превратил свой магазин в такое место, куда направлялись, чтобы достать самую популярную или старую запись или просто из любви к музыке. В Ливерпуле многие интересовались музыкой, поскольку многие из тамошних рабочих были моряками. Они часто путешествовали, особенно – в США. Они были знакомы с ритм-энд-блюзом, рок-н-роллом, кантри и вестерном, были в курсе самых последних музыкальных событий в США. Так что мы старались от них не отставать, а они заставляли нас постоянно узнавать новости. Именно благодаря способностям Брайана, у нас были все новейшие записи, а если какой-нибудь в продаже не оказывалось, мы могли – и это было предметом нашей гордости – достать ее в течение двадцати четырех часов. Алистер Тэйлор: Девиз Брайана был – достать запись, если где-либо в мире она продается. На это могло уйти полгода, год, но если запись существует, Брайан ее найдет. Не помню, чтобы он хоть раз не сумел. Он был прирожденным начальником, и нам никогда не удавалось уйти с работы вовремя. Мы с ним обычно занимались размещением заказов, и когда заказанное пребывало, вкалывали не покладая рук. Могли перетаскать целый фургон пластинок, но было очень весело, а он очень благородно себя вел. Мог сказать: «Ну, пошли обедать!» или: «Пошли выпьем чего-нибудь, потом домой пойдете». У него нюх был в том, что касается поставок. Поразительный талант. Мог продемонстрировать образец и сказать: «В общем так, этого у нас будет 500 штук» – и этого было больше чем достаточно для двух ливерпульских магазинов. При таком заказе, крупные компании звукозаписи – Дека, ЭМИ, Пай –звонили на фабрику: «Значит, так: примите срочный заказ. Заказчик - Брайан Эпштейн». А иной раз он говорил: «Мне надо только две штуки: по одной в каждый магазин». Питер Браун: Пластинки регистрировались не по именам, а по номерам. В той или иной степени мы должны были эти номера помнить. Номера значились на карте. На каждой пластинке была ленточка со скрепкой. Скрепка прицеплена к таблице. При продаже скрепка снималась, так что сразу было видно, чтопродали. Поэтому по таблице можно было узнать, сколько продано пластинок, и принять решение относительно дальнейших закупок. По карте было понятно, когда делался заказ, в каком объеме, дату дополнительного заказа. Это кажется чрезмерно сложным, но на самом деле такая система работала очень хорошо, так что мы быстро превратились в самых преуспевающих в этой части страны торговцев грамзаписями.Алистер Тэйлор: Он не просто выставлял в витрине конверты из-под пластинок. Прохожим на Уайтчепеле это со стороны могло показаться похожим на демонстрацию фильма или спектакля. То было особенное время - приближалось Рождество, – и легкая музыка – бренчание на пианино и все такое – обрела настоящую популярность. И вот Брайан оформил витрину под что-то вроде ночного клуба. Поставил столик, накрытый белой скатертью, на нем – стаканы и бутылку вина, у стола – стулья, – и разложил повсюду конверты от пластинок. Он всегда делал, как ему нравилось. После учебы в Академии во всем, что он делал, чувствовалось нечто театральное. Пол Маккартни: Про НЕМС я знал только, что у них есть магазин грампластинок. Вспоминается, что мы зашли туда поглядеть, полюбоваться на красивые конверты и по случаю купили пластинку. Только много позже я узнал, что НЕМС - это как раз тот магазин, где папаша Брайана – Гарри – продал моему отцу пианино, которое у меня и ныне стоит. Так что, если кто верит в судьбу - вот вам подтверждение. Алистер Тэйлор: Днем в субботу полно народу, потому что обычно приходит молодежь. За прилавками у нас были вертушки для пластинок и ряд кабинок, что вряд ли можно было найти еще где-либо. А Брайан разрешал. Многие никогда ничего не покупали, в том числе и Beatles, впрочем, мы тогда и не знали, кто это. Они там часто бывали. Но все было замечательно. Весело было, и Брайан не возражал. В сущности, ему нравилось. Он, понимаете ли, любил молодежь, но пикантность в том, что, проводя там массу времени, он не любил ни поп-музыку, ни джаз. Джерри Марсден: Заглядывая в магазин Брайана, мы интересовались пластинками из Америки, не британскими, потому что в то время в хит-парадах лидировали Клифф и Адам Фэйтс. Классные ребята, но мы не слушали музыку такого рода.. Нам нужны были американские штучки, вроде Фэтса Домино, Джерри Ли Левиса, Рэйя Чарльза. «Зачем вам эти странные пластинки?» - спросил Брайан. «В Каверн-клабе играем – ответили мы. Вера Браун: Это был просто магазин, но там всегда можно было встретить пару друзей. Такое получилось место встречи. Просторно. С одного конца – прилавок. С левой стороны вдоль стенки – кабинки. Туда можно было войти, надеть наушники и послушать какую-нибудь пластинку, если было такое желание – главным образом, Джерри Ли Льюиса, Фэтса Домино, Литл Ричарда, Элвиса – все, что тогда звучало. Вы, допустим, пришли за какой-то записью, а мы тут вертимся под музыку. Потом являются еще люди – и тут кто-нибудь из нас говорит: «Вы можете купить пластинку, а можете уйти», но мы просто музыку послушать хотели. Магазин счастлив был, если продавалась одна пластинка из десяти. Кто-то, может, и покупал, но не такие как я. Брайана я мало видела. Магазин принадлежал ему, но обычно там была женщина или кто-нибудь из помощников. Он заглядывал иногда, но много времени с посетителями не проводил. Не могу сказать с уверенностью, была ли контора в задней комнате. Должно быть, что да – судя по тому, что Брайан то появлялся, то исчезал. Он был человеком авторитетным, не рядовым, особенным. Очень сильно выделялся. Был при деньгах. Всегда видно было, что он тут главный. Он выглядел настолько уверенным в себе, а мои друзья такими глупыми, право же – они просто там болтались. Мы ходили туда больше для того, чтобы с друзьями повидаться, а не покупать пластинки, и Брайан это знал. Так что он мог бы сказать: «Ладно, слушайте, хватит с вас». Но он был будто старше своих лет. В нем было нечто, внушающее уважение, некая значимость. Алистер Тэйлор: Главное – у него было чутье на модные мелодии. Поп-музыку он не любил, однако, бывало, послушает рекламную запись – и говорит «Это будет первый номер». Как раз перед тем, как мы обнаружили Beatles, году в 1960-м или 1961-м, произошел случай, вспоминая который, мы смеялись почти до самой его смерти. Рэй Чарльз выпустил песню Georgia on My Mind. Я – страшный фанат Рэя Чарльза и джаза, поэтому, услышав песню, сказал, – Слушай, Брайан, давай по паре пластинок в каждый магазин закупим, а то мне одна нужна. – Ну и правильно, это будет для всего мира первый номер, – ответил он.Тогда мы впервые поспорили по поводу записи. – Извини, Брайан, – сказал я, – она мне нравится, но это ведь джаз. Такое не продается. – Спорим на джин с тоником, что она будет на первом месте. Потом у него появилась привычка. В любом нашем споре, если я был уверен в своей правоте, он говорил: «Алистер, ты забыл про Рэя Чарльза». – Ты когда-нибудь передачу такую, Compact, смотришь? – спросил как-то Брайан. Был такой сериал, где рассказывалось о работе журнала. – Я – нет. Лесли [моя жена] смотрит. – Ну так посмотри: я устрою нечто вроде рекламы. Есть такой парень – Джон Лейтон, – поет на рождественских вечеринках. Будет петь песню из сериала. В тот вечер я посмотрел сериал, и песня оттуда показалась мне просто чудовищной. Когда наутро Брайан спросил меня, смотрел ли я передачу, я ответил: «Да, смотрел. Брайан, забудь про эту запись. Одной пластинки в каждом магазине хватит». Кажется, на другой день в магазин явился представитель компании: «Кстати, вот пластинка Джона Лейтона». А Брайан говорит: «О, Алистер ее слышал и считает ужасной, но давайте-ка я ее поставлю. Хочу послушать».Постояв, он сказал: «В общем, так: мы закупим 250-300 копий». «Брайан, – говорю, – ты шутишь». Песня называлась Johnny, Remember Me, и успех был, конечно, оглушительный. Благодаря ему, на всем северо-западе эта пластинка оказалась только в одном магазине – у нас. Янкель Физер: У меня был клуб, выходивший на неосвещенный проезд. Неосвещенным мы оставили его, поскольку не хотели, чтобы все знали, где он находится. Так что полиции понадобилось пять лет на его поиски. Он был там десять лет, и Брайан заглядывал раз в неделю. Ко мне приходили привлекательные мальчики. Много было официантов из отеля "Адельфи", а музыкальные записи я покупал, по большей части, у Брайана – и они были хороши. У меня тут были симпатичные люди, так что он приходил пообщаться. Это не был гей-клуб. Тут всякие люди были. Такой видный парень, как Брайан, пришелся ко двору. Думаю, он уже тогда, еще до Beatles, пользовался известностью. Он всегда мялся у двери и заходил с видом испуганной птицы. Не знаю, ожидал ли он, что на него уставятся, но он мешкал и останавливался, будто ждал, чтобы на него посмотрели. Решив, наконец, к какой стойке направиться, он шел туда и устраивался; всегда он держался в стороне и одет был лучше прочих. Если у него не была назначена встреча с кем-нибудь, он просто наблюдал. Никогда не разговаривал с незнакомцами: только с теми, кого знал. Не думаю, чтобы он способен был сблизиться с кем-нибудь. Вряд ли он стал бы заговаривать с кем-то просто, чтобы пообщаться. Если никакого интереса в общении он не находил, то никому не навязывался и пил в одиночестве. Если кого-нибудь встречал, то оттягивался вместе с ними. Общительностью он не отличался. Сомневаюсь, что он хоть малость интересовался тем, что происходит в мире или чьими-нибудь делами; только – собой и своим ближайшим окружением. Алистер Тэйлор: Он знать ничего не желал, кроме Бетховена, Моцарта и тому подобного. Как-то, помню, пришел на работу и спрашивает: "Алистер, ты когда-нибудь слыхал Телониуса Монка³² и Арта Блэйки с Jazz Messengers³³?» «Немного – говорю. – Это, можно сказать, – самое лучшее сейчас. – Они выступают в филармонии. Хочу взять нам место в ложе. Поехали». Вот так, с моей помощью, он впервые попал на джазовый концерт в Ливерпульской Королевской филармонии – слушать Телониуса Монка и Арта Блейки, а потом – в клуб Empire – на группу Kenny Ball and his Jazzmen³⁴. Он эту музыку не понимал, но ему понравилось. То есть у него не было предубежденности, не был он ни ограниченным, ни нетерпимым. Просто с этой областью он прежде не был знаком, так что я несколько расширил его кругозор. Янкель Физер: Я покупал у него записи Мэри Уэллс³⁵, Shirelles³⁶ с Сэмом Куки³⁷, Сары Воан³⁸, множество американских вещей в стиле "ритм-энд-блюз", распространенных в то время. Я слушал, что вокруг говорят о музыке. Я только хозяйничал в клубе и снабжал его музыкой. Не то чтобы я ужасно ею интересовался, но удовольствие от нее получал и, в конечном счете, с помощью Брайана, собрал хорошую коллекцию. Последнее, что я у него купил, это, насколько я помню, – тот француз, Саша Дистель³⁹. Брайан от него балдел. Во всяком случае – от того, что у имелось в магазине. Лайонел Барт: Он не был хвастлив. До встречи с ним мы говорили по телефону. Говоря коротко, он был человеком увлеченным. Мне позвонил какой-то парень из Ливерпуля, с этаким аристократический выговором. Я, сказал он, из Ливерпуля; работал он в универмаге у своего отца, в секции грампластинок. Знал, что нынче популярно, а тогда это много для меня значило. Это было в дни колоссального успеха моей песни Living Doll в исполнении Клиффа Ричарда³⁹. В его магазине она побила все рекорды продаж. В общем, он сказал, что хотел бы со мной встретиться. Год или два мы переписывались; наконец, я приехал. Он выглядел, как всегда, безукоризненно: костюм, до блеска вычищенная обувь, галстук, запонки, потрясающе корректен, англичанин, по-моему, даже чересчур. Но это не было показным, он всегда так держался. Таким он предъявлял себя миру. Легко краснел. Не признавал комплиментов. Янкель Физер: Я как-то покупал у него пластинки. Видимо, он был одним из тех, кто может заниматься двумя делами одновременно: обслуживая меня, он вполне мог заглянуть мне через плечо – посмотреть, что происходит сзади. В тот день он вроде бы смотрел в окно. «Куда вы смотрите?» – спрашиваю. Он показал на стоящего на углу парня. – Кто это? – Он только что вышел из тюрьмы. – И объяснил, кажется, что тот получил года четыре – за то, что ударил его, Брайана, молочной бутылкой. Парень явился, и Брайан договорился встретиться с ним на углу. – После того, как он вас побил, вы с ним встречаетесь? – Я должен с ним увидеться, потому что он нуждается в помощи, а я хочу ему эту помощь оказать. Таков был Брайан – еще одна грань его натуры".

4. Love Me Do⁴⁰