Здавалка
Главная | Обратная связь

Незнакомая ситуация



Билл Гренди: Чувствуете ли вы неуверенность, если сталкиваетесь с незнакомой областью, например – какой-то узкоспециальной, не имея нужных знаний и опыта?

Брайан Эпштейн: Не очень. Посмотрев свежим взглядом, многое можно понять. В конце концов, я стал менеджером Beatles, не имея никакого опыта.

Служба внутреннего вещания "BBC", март 1964 г.

 

Сид Бернстайн: Брайан никогда не спрашивал, откуда я взял деньги на аренду «Ши-стэдиума»103, а я не рассказывал.

Мне сказал один парень из «Карнеги-холла», что я мог бы распродать билеты на два концерта в день в течение тридцати дней, и спросил, могу ли я снова устроить приезд Beatles. Это означало, что я как промоутер мог бы продать до 200 тыс. мест – мудрость и опыт этого человека я знал. Поэтому, позвонив Брайану, я заговорил не о «Мэдисон-сквер-гарден»104.

– Брайан, выступление на стадионе «Ши-стэдиум» вас интересует?

– Минуточку, сколько там мест? – спросил он.

– 55 тысяч, и мы все распродадим.

– Не хочу, чтобы ребята выступали при пустых местах.

– Брайан, – ответил я, – я дам вам десять долларов за каждое пустое место.

– Заметано, – ответил он. В этом был он весь, элегантный, изысканный, человек слова: никакого контракта.

– Сид, сказал он, – мне хотелось бы для ребят 60 процентов с выручки при гарантии в 100 тысяч долларов.

– Отлично.

– Сидни, – сказал он, – я хочу получить половину суммы, то есть 50 тысяч, до того, как мы договоримся о дате и заключим договор.

Пятидесяти тысяч у меня не было, я сказал, что мои деньги все вложены, и для получения нужной суммы нужно какое-то время. Это было 10 января 1965 г.

– 10 апреля, – сказал он, – я буду в Нью-Йорке. Остановлюсь в «Уолдорф Тауэрс». Вы могли бы позвонить и принести чек. Но объявлять ни о чем нельзя. Никакой рекламы и никаких интервью, пока вы не заплатите мне 50 тысяч.

– Согласен, – ответил я. – А с друзьями об этом говорить можно?

– Это я запретить не могу.

К этому времени я успел сделать в Нью-Йорке презентацию Beatles, Rolling Stones, Dave Clark Five, Animals и еще пяти британских групп, поэтому меня уже знали, особенно – в Гринвич-Виллидж. Во время прогулки с малышом Адамом по Вашингтон-Сквер-парку подбегали дети: «Мистер Бернстайн, а какой будет следующий концерт?» Помня разговор с Брайаном, я отвечал: «Концерт Beatles на стадионе "Ши-стэдиум». Начался ад. Я решил, что следует завести почтовый ящик, и, гуляя с Адамом в следующий раз, я объяснил детям, что можно заказать билет, направив чек или наличные по адресу: PO Box 21, Челси, Нью-Йорк. Через три недели пошел на почту.

– Хочу забрать почту из своего ящика.

– Слушайте, дружище, вы чем занимаетесь? – поинтересовался служащий. – И позвал коллегу. – Слышь, Билл, тут пришел Бернстайн, у которого двадцать первый ящик. Тот, второй, здоровенный детина, сказал: «У вас тут такое творится». И вдвоем они вынесли три большущих мешка, каких я раньше и не видел.

В этом почтовом отделении я обычно оплачивал телефонные счета, поэтому подумал, что ребята перепутали ящики.

– Минуточку, это не мое. – Они вынули наугад несколько посланий.

– 21-й ящик, м-р Бернстайн.

Я не мог этому поверить, а тем временем наступило 10 апреля, когда мы с Брайаном Эпштейном должны были встречаться в «Уолдорф Астория Тауэрс», у меня в кассе было уже 185 тыс. долларов, а я разобрал лишь малую часть заказов.

Придя в номер Брайана, я, вместо 50 тыс., составлявших половину депозита, вручил ему чек на 100 тыс. долларов.

– Сид, сказал он, - вы ошиблись.

– Нет, не ошибся.

– У вас должно быть деньги куры не клюют. Легкая нажива? – Он полагал, что я был на Уолл-стрит и получил выручку от удачной инвестиции.

– Спасибо, Брайан, – ответил я. – Я в прекрасной форме.

Таких концертов раньше никто не устраивал. Никакого представления о стоимости организации выступления у меня не было. Я не знал, сколько захотят получить профсоюзы, электрики, рабочие сцены, охранники, билетеры. В конце концов, когда я подвел итог, бюджет взлетел до уровня 6500 долларов за концерт при ожидаемой прибыли от шоу в 304 тысячи. Вместо гарантии на 100 тысяч долларов или 60 процентов от выручки у парней выходило 180 тысяч за двадцативосьмиминутное, как я прикинул, выступление.

Джеффри Эллис: Момент, когда нам с Брайаном надо было отправляться в Нью-Йорк на предварительные слушания по иску «Селтиб», наступил слишком быстро. Вообще-то полагалось проводить их в конторе адвоката одной из сторон, но адвокаты сторон были настолько возмущены поведением друг друга, что решили устроить слушания в зале суда в Нижнем Манхэттене. В качестве арбитра следовало пригласить отставного судью.

Первым явился Брайан, которого, помнится, два дня допрашивали адвокаты «Селтиб». Хуже всего было то, что ответить на большинство вопросов он не смог. Это были узкоспециальное вопросы касательно лицензий, их срока, оформления, содержания и т.д. А Брайан вообще-то всегда старался держаться в стороне от чисто технической стороны дела. Он был сильно смущен своей неспособностью ответить на большинство вопросов, да и поведение адвокатов его раздражало. «Как, – вопрошали они, – мистер Эпштейн, вы не знали о сделке, которая принесла Beatles, артистам, менеджером которых вы являетесь, миллионы долларов?»

Едва ли не стыдясь, Брайан принужден был признаться, что не знал.

Так продолжалось дня два. В перерывах и по вечерам я говорил ему: «Если не знаете ответа, скажите им, что ответит Джеффри Эллис, когда его вызовут». Так он и сделал. «Об этом может рассказать мистер Эллис. Я не вникал в детали».

Не думаю, что это уменьшило его чувство стыда. Но адвокаты «Селтиб» поняли, что на этом этапе ответов от него не получат. После слушаний он вернулся в Лондон, и, кажется, вместе со мной. А через пару недель я снова полетел в Нью-Йорк – на предварительное слушание с моим участием.

В Лондоне, в перерыве между заседаниями суда, я глубже вник в процесс лицензирования в компании «Селтиб», в то, как он осуществлялся, и о чем вообще речь. Так что, когда пришла моя очередь – к счастью, меня допрашивали только один день, – я мог ответить на многие вопросы. Но, конечно, это не произвело такого впечатления на адвокатов другой стороны, как то, что, что менеджер Beatles Брайан Эпштейн сдался на их милость.

После этого слушания мы удвоили усилия по примирению. В то время и «Селтиб» этого хотела. Но они не успокоились. Они предъявляли все новые счета на смешные суммы. Общая достигла 100 млн. долларов, что, по нынешним временам, равносильно какой-то поднебесной величине – миллиарду, наверное. В заголовках фигурировали цифры совершенно идиотские, абсурдные, не имевшие никакого смысла. Но на самом деле они производили сенсацию. «Beatles засудили на та-а-а-а-акую сумму...» – вот каков был результат исков.

Судебные баталии продолжались полтора года, завершившись в начале 1967-го.

Симон Напье-Белл: Года два или три спустя после начала существования группы Beatles можно было услышать: «О, на Брайана надеяться нечего», или «Брайан бесполезен». Но это говорили люди, чья собственная раскрутка осталась далеко позади. Брайан был блестящим менеджером. Он взял группу, на которую никто больше не обращал внимания, и тем или иным образом, на собственном энтузиазме, раскрутил ее и сделал великой.

Но по завершении работы на первоначальный успех ситуация оказалась совершенно иной. По мере того, как он превращался в коммерческого директора, работающего на высоком уровне и с большими деньгами, становилась видна его слабость.

Джордж Мартин: Меня все больше беспокоило ухудшение качества того, что Брайан мне приносил. Я помнил, как начинали Beatles, помнил Gerry and the Pacemakers, Билли Крамера, Силлу Блэк, Fourmost. Потом начался спад, и каждый следующий шаг был уже хуже. Это все было связано с попыткой Брайана создать империю. По его мнению, все что требовалось, это – найти хорошую песню и подходящего артиста. А потом скорее доставить их в студию, малость отработать проект – и популярнейшая запись готова. В подробности тяжелой работы по обеспечению успеха записи он не углублялся. Он был из тех, кто собирал зернышки и ждал, что те прорастут и превратятся в жемчуг. А если не превращались, не понимал – почему.

Нэт Вейсс: Со временем проектов накопилось так много, что Брайан не мог уделить им то внимание, которое обещал. Между тем, ожидалось, что любой проект, который будет предложен НЕМС, встретит такое же отношение, что и Beatles. В результате образовалась целая череда несостоявшихся замыслов. Но Брайан, подписывая с кем-либо контракт, чувствовал в себе дарование. Он умел великолепно расписать, как будет действовать дальше. Он все хотел держать под контролем. Мы теперь говорим о людях, которым нравится управлять, а Брайан был одержим желанием держать ситуацию под контролем. Все, что было ему неподвластно, он презирал или разражался по этом поводу ругательствами.

Джерри Марсден: Мы в состоянии были конкурировать с Beatles. Меня раздражало, что Брайан столько с ними возится – гораздо больше, чем с нами. Потому, в частности, мы с ним и спорили.

– Брайан, – говорил я, – как это вы потратили на Beatles неделю, а на меня у вас и дня не нашлось?

– Джерри, – отвечал он, – пойми, пожалуйста, что эти четверо парней – величайшие в мире. Это – звезды. А ты – маленькая лампочка.

Тут я его – бац! – изрядно стукнул. Брайан сказал, что уделяет им больше времени, потому что они всегда популярнее нас. Я завидовал, но потом понял, что он прав. Он должен был уделять больше времени Beatles. Меня это раздражало, и на сцене мы были соперниками. Вне ее –большими друзьями. Джон был моим ближайшим другом. Но на сцене мы готовы были их закопать. Жаль, что у нас не было двух Брайанов Эпштейнов. А то бы наша группа сохранялась дольше.

Занимайся Брайан нами больше, мы выпустили бы больше пластинок. Мы прекратили записываться, точнее, прекратили выпускать хиты в 1966 г. Может быть, мы преуспели бы больше, если бы он уделял нам больше времени.

Билли Крамер: Меня всегда немного раздражало то, что разных его артистов приходилось видеть на шоу Juke Box Jury105. Там побывали и Beatles, и Силла Блэк, и Джерри Марсден.

– Почему я не могу туда попасть? – спросил я Брайана.

– Потому что ты не достаточно хорошо разговариваешь, – ответил он. – Твоя дикция и манера разговора ужасны, тебе нужны уроки ораторского искусства.

– Ты знаешь, – сказал я ему тогда, – очень плохо, если меня не принимают таким, какой я есть.

Но никаких уроков красноречия брать не стал и на Juke Box Jury так и не попал.

Лонни Тримбл: Стать по-настоящему близким ему человеком было невозможно, потому что Брайан никого близко к себе не подпускал. Он был одиноким человеком, который нуждался в дружбе, но найти ее так и не смог. Любовников его я знал двоих, одним был актер по имени Майкл – совершенно замечательный, – другим – Диз. Кажется, никто, кроме них, о нем не заботился. Придя после каждой чудесной недели, которую они провели, я заставал дом пустым; любимый упорхнул. Но он дружил с диджеями и прочими, кто узнавал имя победителя хит-парадов раньше его публикации.

Джонни Гастафсон: Насчет особенностей Брайана мне было известно, но на меня он не посягал, не считая одного случая у него дома. Тогда была вечеринка, куда пришли Джон Леннон и еще кто-то из «битлов» с подружками. Я жил тогда в Бэйсуотере и был в совершенно разорен. Все ушли, а я остался. Наверное, надеялся выпить еще. Он, типа, приобнял меня за плечи, по-дружески, и говорит, как бы между делом: «Знаешь, Джон, я правда могу тебе помочь, если…» И было там это вот подчеркнутое «если». И я сказал что-то вроде: «Я знаю, что ты можешь мне помочь, Брайан, но я правда не могу тебе помочь, а теперь мне действительно надо идти». И я ушел. Это был последний раз, когда я его видел.

Уйдя, можно было бы все обдумать и найти какой-то путь обход того, что было для меня проблемой; но я не стал этого делать. Его гомосексуальность в то время означала для меня куда больше, чем сейчас. Она очень сильно на меня влияла. Так что я решил больше не приходить и не звонить. Наверное, зря. Но кто не ошибается?

Лонни Тримбл: Как-то, позвонив ко мне домой, Брайан попросил на работу не идти. Мне показалась странной его готовность платить мне за пребывание дома в рабочее время. И я позвонил его шоферу Альфу Блэкберну: «В чем дело?» Оказалось, ему тоже велено было не являться на работу. Разумеется, мы пропадали от любопытства. Так что мне не терпелось, придя на другой день в полдевятого, узнать, что происходит. Постучался в дверь его спальни: «Мистер Эпсиайн, доброе утро. Полдеватого». И заглянул в другую спальню. Там никого не было.

Я сообразил, что произошло: Диз ушел. Тут мистер Эпштейн явился завтракать. Сел и говорит: «Ты можешь иметь все – и оставаться несчастным.» И заплакал. Плачущим я его никогда до того не видел. И как вы думаете, я поступил? Обнял его за плечи, чего никогда раньше не делал и сказал:

– Вы справитесь.

– У меня важная встреча, – сказал он.

– Значит, либо вы ее отменяете, либо приходите в себя и идете на свою встречу.

Он взял себя в руки. Ушел, а я принялся за уборку.

На фотографии, сделанной на следующее утро, Брайан Эпштейн выглядит во всеоружии. В этот день он принял от Лью Гранда и Бернарда Дельфонта театр «Сэвил»105. Многие считали это поступком выскочки и были очень недовольни. Но Брайан был счастлив обзавестись своим театром.

Марианна Фейтфул: Он купил очень красивый театр «Сэвил». Тогда как раз мы сомневались, как пойдут дела в Вест-Энде. Думаю, как раз поэтому он считал необходимым поработать именно там. Мы должны были там освоиться. И он был совершенно прав: именно так и получалось.

Без всяких претензий осваивались все эти занятия – кино, живопись, скульптура, рок-н-ролл, классическая музыка, фотография, их можно было менять. Никто не обязан был называться именно художником, артистом, музыкантом – и, подобно этому, не обязательно было говорить: «Я – гетеросексуал» или: «Я – гей». Можно было быть всем, чем угодно.

По-моему Брайан Эпштейн понял именно то, что мы представляем собой новую форму. Нам надо было, чтобы эту форму восприняли люди - такие, как Робин Фокс и Роз Шатто. С точки зрения критического и исторического контекста, очень важно представить новую работу в каких-то рамках, соотнести ее с прошлым. Но подлинные люди искусства – а я отношу себя к их числу – в определенном смысле нечто совершенно иное. Я не считаю никого и, в частности, англичан, чем-то исключительным. Я не верю заявлениям вроде: «мне надо то-то и то-то, а остальное меня не интересует». Каждый, по-моему, должен использовать все возможности, если хочет. Секрет в притяжении. Наверное, в мире, где бисексуальность более откровенна – как сейчас – он был бы счастливее.

Но для Брайана Эпштейна, для меня, для всех нас ситуация была прекрасной. По своим взглядам, по всему своему уровню он отличался от таких личностей, как, скажем Энрю Олдэм, который был слишком эгоистичен. Даже как-то неудобно об этом говорить, но настроения в обществе должны были подняться на новый уровень, и у Брайана Эпштейна была прекрасная возможность добиться этого. Как и у Beatles с их продажами.

Тетя Стелла: Нас пригласили на премьеру представления, которое он поставил в театре «Сэвил». Помню, что я его там видела. Он выглядел прекрасно. Энергичный, очень довольный собой. В конце концов, он приобрел собственный театр, и все происходящее его очень увлекало.

Лонни Тримбл: Сидели мы с ним как-то после того, как он уже избавился от Диза. Тогда я впервые попал к нему в спальню еще до того, как он встал с постели.

– Садитесь, – сказал он. Я хочу с вами поговорить. Хочу вам кое о чем рассказать.

– Погодите-ка. Вы в самом деле хотите знать, мое мнение о том, что собираетесь рассказывать?

Он сказал, что хочет, но я еще трижды его об этом спрашивал для полной уверенности. Я решил, наконец, говорить совершенно откровенно.

– Диз в Калифорнии. – сказал я. – Оставте это дело от греха подальше.

– Я собираюсь сделать его звездой, – отвечал Эпштейн. – Ничего он мне не сделает.

Именно во время того спора он признался, что они с Джоном Ленноном были любовниками. Это уже было слишком. О его личной жизни мы никогда прежде не говорили. И я вышел.

И кто, по-вашему, снова оказался в Лондоне неделю или две спустя? Диз – в еще худшем виде, чем раньше.. «Господи, – подумал я, – Эпштейн сходит с ума».

Нэт Вейс: В истории с Дизом Гиллеспи отношения успешно развивались, пока Брайан не понял, с кем имеет дело.

Симон Напье-Белл: О том, что Брайан – гей, в музыкальной индустрии, несомненно, знали все. Может быть, знали и все в стране, поскольку газеты делали очень толстые намеки. Большинство понимало, что его сексуальные особенности вызвали в нем подлинную влюбленность в Beatles – не в конкретных людей, а в группу в целом, в имидж и желание одевать их так изысканно, как, по его мнению, и должны были одеваться такие парни.

Теперь, думаю, это ясно всем, и даже те, кто сам не гей, что в случившемся с ним это сыграло важную роль. Гетеросексуалы часто полагают, что геи склонны себя жалеть, но я в жизни не встречал гомосексуалиста, который хоть на миг хотел бы перестать им быть. Мне не попадался чернокожий, который мечтал бы побелеть. Не знаю еврея, желающего перестать быть евреем Сомневаюсь, что Брайан был исключением из этого правила.

Питер Браун: Брайан был очень скрытным человеком, особенно – в том, что касалось его гомосексуальности, которая не приносила ему счастья. С Beatles он эту тему не обсуждал. С Силлой – тоже. Считал этот вопрос очень личным и не хотел, чтобы его касались публично.

Конечно, в его гомосексуальности было нечто, влияющее на его талант, в чем он не желал признаваться, но это не очень его затрудняло, ибо он считал, что талант касается деловой части его жизни, а игры или гомосексуализм – частной жизни. С чего бы успешный бизнесмен стал рассказывать клиентам о прочих свои интересах или о личных делах?

Beatles, разумеется, знали, что Брайан – гей, но Брайан не признавал, что они это знают. Мы говорим о мрачных временах, но он, похоже, не особенно пускался в объяснения. В конце концов, они пожили в бедных районах Гамбурга и видели все, что там можно было увидеть, так что их ничто не беспокоило.

Разумеется, если бы они в открытую дали понять, что знают, или если бы эта тема открыто обсуждалась, их уважение к Брайану не стало бы меньше. Но он этого не понимал, поскольку то, что он гей, вызывало у него неуверенность в себе.

Что для него, как и для Beatls, было действительно важно, это – место в первой строчке рейтингов. Этим оправдывалось все, что делалось. Шла борьба за то, чтобы песня или диск стали хитом, - и это поглощало все мысли. Брайан умел работать с записями и с фильмами, заниматься поездками и всем прочим, но все сводилось, в основном, к месту в списках и выбору песни.

В полной честности Брайана нет никакого сомнения. Он понимал, что бизнес – дело суровое, но не думаю, чтобы сам он действовал слишком жестко, и конечно, когда приходилось иметь дело с чем-то новым, он шел впереди.

Нэт Вейс: Брайан пустился в область, совершенно незнакомую. Ко времени его приезда в Америку, ни одна группа не смогла бы собрать полный стадион. Ни на одну группу не собралось бы столько зрителей, чтобы заполнить «Мэдисон-Сквер-Гарден». Таких просто не было. Был Элвис, но, по словам Брайана, которые – я уверен – иногда истолковывали неправильно, Beatles должны были превзойти Элвиса образца 1961 г. Новой была идея совместить стадионы и крупные арены. Все это – его заслуга.

Никто не достиг в создании феномена того, чего достиг он, и процесс этот не изучен. В его натуре было нечто, что в этом помогало. Он не получал диплом в Гарварде, прежде чем стать менеджером. Карьера Beatles по сути нуждалась в таком человеке. Они неплохо себя показали и до появления Брайана, но, никогда не вышли бы за пределы Ливерпуля или Англии. Подобно запалу, Брайан вызвал взрыв или, во всяком случае, поспособствовал ему; но не только поспособствовал – а взял под контроль и заставил приносить пользу.

Эффект от взрыва многосторонний, а надо еще и сдерживать его и заставлять работать, как требуется. Именно этим занимался Брайан и добивался успеха, не имея никаких предшествующих примеров, действуя исключительно по наитию.

Сид Бернстайн: Я хотел создать американских Beatles. Была тогда новая молодая группа Young Rascals. В работе с ними мне очень помогло то, что я многому научился у Брайана.

Ко мне обратился управляющий стадионом «Ши Стэдиум» Уильям Тули.

– Сид, у вас есть какое-нибудь сообщение для светового табло?

– Да, мистер Тули. Я хотел бы поместить сообщение - быстрое, секунд на пятнадцать-двадцать, повторяющееся: «ascals идут».

Брайан был откровенно расстроен: «Сид, надо снять это объявление, иначе ребята выступать не будут». Однако за этим сообщением, появившееся перед 55 тысячами зрителей до начала представления последовали звонки из звукозаписывающих компаний всего мира. Даже великий Фил Спектор106 позвонил из Калифорнии. Он услыхал о сообщении про Rascals на табло.

Так магия, которую нес Брайан, круто изменила мою жизнь.

Мне нравилось, что он называл Beatles «мои ребята». Они у него всегда были «ребята». Всегда он беспокоился: «С безопасностью все в порядке? Вы позаботились?» Вопросы безопасности он всегда решал заранее.

До Брайана музыкальный бизнес ограничивался клубами или – самое большее – театрами и мюзик-холлами. Именно в таком масштабе – в залах на 1200-1500 мест, не больше, – Beatles выступали в Англии. Но этих залов не хватало. Брайан расширил масштабы шоу-бизнеса в целом.

Брайан Эпштейн полностью изменил музыкальный бизнес. С импровизированных концертных площадок, подобных Копакабане107, этот бизнес шагнул на стадионы, такие, как «Ши Стэдиум». Простое «да» Брайана стало тем шансом, который позволил музыкальному бизнесу круто измениться. Изменился весь мир развлечений.

Нэт Вейсс: Один промоутер из Канзас-Сити, желавший организовать там концерт Beatles, не зная ничего о возможной прибыли, о потенциальном количестве зрителей и прочем, предложил Брайану 50 тысяч долларов. «Сто пятьдесят тысяч», сказал Брайан, и тот согласился. Сейчас дела так не делаются, но тогда происходило именно так. И каждый тур был успешным. Восхождение Beatles продолжалось.

Симон Напье-Белл: Он рассказывал, что лишь раз во время концерта в Америке решился затесаться в толпу с девчонками. Это было, кажется, на одном стадионе, где народу было тысяч 25-30. Он смешался с толпой девушек и вопил вместе с ними; как он сказал, это было именно то, о чем он мечтал с первой минуты, когда увидел Beatles. Всю жизнь он сдерживался, ходил с иголочки одетым – и вдруг превратился в того, кем хотел стать – орущего фаната.

Что ему нравилось – это то, что он – один из Beatles. Этого он хотел с самого начала. Тут сильно влияла его гомосексуальность и влечение к Леннону, но, думаю, гораздо больше значило то, что, будучи одиноким, он вдруг стал частью группы. Думаю, это значило для гораздо больше, и это то что в итоге привело его к другой группе: людям шоу-бизнеса. Он хотел чувствовать себя одним из них, но именно этого не мог достичь никогда.

Пол Маккартни: Он был очень замкнут и как настоящий менеджер никогда не выходил на первый план. Там он мог оказаться, только если это было нужно. Более частым было его тайное присутствие. Яркое воспоминание: Брайан в своем галстуке в горошек, весь исполненный гордости, огромной гордости за своих мальчиков.

Нэт Вейсс: Думаю, представлять Брайана как мягкого, чувствительного человека неверно. У него была очень сильная воля. Помню, как-то Джон Леннон во время гастролей отказался от интервью, потому что брать его хотели фашисты или что-то в этом роде. Брайан подошел к нему вплотную, взял за галстук и со словами: «Джон, ты слабак» – посмотрел ему прямо в глаза. И что вы думаете, Джон отступил. Брайан держал все под контролем и его мнение уважали. В известном смысле Брайан относился к ним, как к своим детям. Он их понимал. Если кто-нибудь из них жаловался, Брайан говорил: «Я знаю, что он любит меня, а я люблю его». Он любил поговорить об их талантах, сравнивать их и тому подобное. Он прекрасно понимал, что творится у них в душе. Однажды он вкратце рассказал о пребывании Beatles в Кливленде. Джорджа всегда волновало все, что связано с освещением в прессе. Пола – имидж группы, фан-клубы, противодействие контркультуре. Джон и Брайан ладили прекрасно, потому что их взгляды во многом совпадали. Ринго был наименее талантлив, но это никак его не напрягало.

Брайан руководил Beatles полновластно. Создал вокруг них завесу. Никто не мог добраться до Beatles в обход Брайана, державшего под контролем каждую грань их профессиональной карьеры. Без его ведома не проводилась ни одна пресс-конференция, не делалось ни одно заявление, не заключались никакие сделки. Это был театр одного актера.

Пол Маккартни: Брайан был первый человек из мира театра, с которым мы познакомились. Именно такое впечатление он производил. Но – не на публике. Перед публикой на первом плане были мы, но когда после этого отправлялись на вечеринку, Брайан снова оказывался на людях, поскольку теперь это было для него возможно. На публику он не выступал. Хотел сохранить чувство собственного достоинства. Как менеджер, он должен иметь дело с бизнесменами, в глазах которых он не хотел выглядеть чокнутым, поэтому держал себя очень просто. Но потом, на вечеринке, снова слышалось его «Оооо!» Остроумный и интеллигентный, он был изрядным тусовщиком. Все его друзья его, можно сказать, любили.

Нэт Вейсс: Когда Брайан был в ударе, у него оказывалось поразительное чувство юмора, а оказавшись там, где Beatles, он просто блистал. Отлично выглядел, был хорошо одет, чарующе улыбался. Остроумие переполняло его, он мог быт забавен, а если начинал смешить, то смешил безумно. Он был бунтарем, не признававшим никаких святынь. Потом его бросало в другую крайность – и тоже по-настоящему. Он при каждом визите выглядел человеком крайностей.

Крупные ставки

«Думаю, Beatles считали, что MBE (Орден Британской империи) расшифровывается как Mr. Brian Epstein»

Принцесса Маргарет, октябрь 1965 г.

 

Джоанна Питерсен: Помню, как мы познакомились. Мое первое впечатление о нем – очень молод, очень красив и, кажется, очень застенчив. Я тоже стеснялась, так что вряд ли мы друг друга долго разглядывали. Он смотрел в пол, я – тоже, и иногда всзгляды случайно встречались. Интервью было недолгим. Он спросил кое-что о моих занятиях, о музыкальных предпочтениях и о том, занимала ли музыка в моей жизни какое-то место. Кое-что из сказанного я говорить не собиралась, а именно, что моим дядей был Джо Лосс108. Меня это несколько тревожило, поскольку в шестидесятых мне казалось, что это не очень круто – иметь такое родство. Но после смерти Брайана я узнала от Квинни, что он был под большим впечатлением от того факта, что я – племянница Джо Лосса. В числе прочего, это повлияло на мое трудоустройство. Так что я скорее рада, что сказала это.

Был 1965 год, НЕМС вовсю работала на Арджил-стрит. Брайан решил снять для офиса люкс в отеле «Хилл-Хаус» на

Олбимарл-стрит вблизи Грин-парка. Когда я пришла в НЕМС на интервью, впечатлило меня, прежде всего, то, что именно здесь – центр событий 60-х. Это так захватывало! При входе в НЕМС сразу чувствовалось, что попал в гущу событий. Здесь был эпицентр бури. Именно здесь все происходило. Пока я сидела в вестибюле, казалось, пульсируют сами стены. Веяло какой-то силой, энергией, внушающаей благоговение. Рассматривая фотографии участников групп Gerry and the Pacemakers, Beatles, Билли Крамера и Силлы Блэк, я ощущала священный трепет. Не верилось, что я здесь. В самом здании ничего особенно яркого не было, но энергия – она чувствовалась везде. Но, думаю, он тоже чувствовал себя создателем этого гиганта. Там было невероятно оживленно. Он хотел вернуться к истокам своей работы с Beatles. Потому и снял офисное помещение в «Хилл-Хаусе», где я и начала с ним и Венди Хэнсон работать. Была еще секретарша, Джил.

Джеффри Эллис: Первый офис, отведенный мне, был очень маленьким, но Брайан хотел отдалиться от головного офиса, где он чувствовал себя чересчур доступным для визитеров, случайных и всяких. Так что он снял небольшое помещене за полмили оттуда, в Мейфере. Я унаследовал его большой, довольно солидный офис. Работа кипела с утра до ночи. Стопки писем, контракты на проверку – вот моя работа. Нужна было решать проблемы, заниматься сотрудниками. Обычная, рабочая атмосфера офиса.

Джоан Петерсен: Думаю, все были немного разочарованы, когда он оставил контору на улице Агрилл. Его приход всегда был волнующим событием. В самом графике работы ничего не поменялось, но думаю всем не хватало его присутствия, когда он перебрался в Хилл-Хауз.

Джеффри Эллис: В то время он сильно увлекался игрой. Играл по-крупному, несколько раз я ходил вместе с ним в «Крокфордс» или «Клермон», где ему подавали отличный обед, причем бесплатно, в то время он делал в этих клубах крупные ставки. Мы просто объедались деликатесами и вином. Потом я шел с ним в игровой зал, откуда скоро уходил не прощаясь, потому что он хотел играть, а я – спать.

Питер Браун: У нас была маленькая тесная компания, мало контактировавшая с внешним миром и мало интересовавшаяся своим на него влиянием. В конце концов, ежевечерних походов в рок-клубы показалось мало. Мы с Брайаном начали заглядывать и в другие места, и, поскольку Брайан интересовался азартными играми, кончалось все посещением самых элитарных игорных домов.

Самым интересным был тогда «Клермон-Клаб» Джона Эспинэлла на Беркли-сквер – очень изысканное место. Брайана там замечательно принимали. Заведение было эксклюзивным, и в то время там делали довольно крупные ставки. В наше время, в связи с инфляцией, эти цифры звучат не столь впечатляюще, но речь идет о десятках тысяч фунтов и об играх, где доходило до больших сумм.

В то время все это выглядело грандиозно. В «Клермоне» можно было встретить людей вроде Лорда Лукана или Чарльза Черчилля. Обыкновенно мы оставались там допоздна. Нередко я уходил без Брайана, поскольку, в отличие от него, должен был рано вставать. Он сам решал остаться, если не хотел уходить, но засиживались мы там очень поздно. Не могу сказать, что мы завели там много друзей, но среди игроков были товарищеские отношения. Ставки были высоки; это очень захватывало.

Думаю, игроком он был умелым. Было у него несколько крупных проигрышей, но огромных денег он не просадил. Не из тех он был игроков, которые, являясь ежедневно, берут ставку за ставкой. Не знаю, сколько он готов был проиграть, но помню, что как-то ночью проиграл 17 тыс. фунтов – огромную по тем временам сумму. Более всего, казалось, он испытывал смущение. Смущало его, думаю, то, что он выбросил на ветер столько денег. Поэтому мне велено было молчать. То есть такими вещами он не гордился.

Тут присутствовал элемент поиска опасности, но, наверное, инстинкт игрока тоже играл роль. Склонность к игре у него была.

Джеффри Эллис: Думаю, именно любовь Брайана к игре была одним из симптомов его склонности рисковать, проявлявшейся и в личной жизни, и, ранее, в бизнесе. В сущности вся его деятельность в качестве менеджера Beatles с самого начала была игрой. Брайан много денег вложил в них, прежде чем дождался приличной отдачи. Так, что, по-моему, он был игрок.

Летом 1965 г., когда Beatles были награждены Орденом Британской Империи, Брайан все еще жил в Уоддоне, несмотря на свое приобретение на Чепель-стрит, 24. Чтобы сделать новый дом пригодным для жизни, понадобилось шесть месяцев.

Лонни Тримбл: Иные думают, что Beatles много времени проводили у него в «Уоддон-Хаус», но я их там только пару раз видел. Один раз – в утро того дня, когда им давали орден: наскоро завтракая, они прихорашивались перед зеркалом. Еще они приходили по случаю двух мероприятий. Во-первых – на день рождения Силлы Блэк, который я обслуживал – ей исполнился двадцать один год. Во второй раз была вечеринка в саду на крыше – там меня не было. Но Beatles там почти не показывались.

Марианна Фейтфул: Я считаю, что умею разбираться в характере и определять социальное происхождение. Мне ясно было, откуда он.

Черты, сформированные его средой, помогали ему в находить общий язык с самыми разными людьми, в том числе – интеллектуалами, но полагаю, обаяния и интеллигентности у него не убавилось бы независимо от происхождения.

Питер Браун: Брайану нравилось все современное, но вряд ли он рассматривал «Уоддон-Хаус» как постоянное место жительства. Думаю, идея о приличном жилье в Белгравии109 была перспективной. Дом был красивый и солидный. Им занималась компания «Гросвенор Истейтс»110.

Его переезд в Белгравию объяснялся, главным образом, близостью этого района к центру Лондона и меньшей, по сравнению с Мейфером, загруженностью. Наверное, Белгравия поприятнее и свободнее, и, кроме того, Брайан стремился создать собственный стиль. Никогда я не замечал в нем желания кого-либо копировать или стать обычным старомодным британским джентльменом.

Он одевался у Хантсмана – старого портного, работавшего в классическом стиле, и у лучшей фирмы по пошиву рубашек «Тернбалл энд Асер», но сомнительно, чтобы он пытался прикинуться принадлежащим к элите. Мы не находили привлекательными высшие слои, основываясь на том, что сами о них думали. У нас были свои ценности и – не знаю, насколько осознанно, - мы создавали свой собственный круг. Он был замечательным, состоял из людей, с которыми мы ладили, и так у нас формировалось нечто вроде собственной среды.

Отсутствие желания стать частью высшего класса делало нас довольно уникальным явлением. Нам интересно было то, что мы делали, и смешиваться мы ни с кем не хотели. Ну и есть, знаете ли, этакая ливерпульская манера: а пошли они все, они нам не нужны, нам и так хорошо. Если бы кто-то из нас попробовал так себя вести Джона Леннона врезал бы ему от всей души.

Лонни Тримбл: У него повсюду были деньги – столько, что он не мог их все потратить. Он как-то сказал, что может заполучить миллион фунтов наличными. В 1965 г. такая сумма под рукой, без перевода в акции и облигации – это было немало.

Кен Патридж: Оформляя дом Леннона, я иногда проводил там весь день, и как-то Джон говорит: «Ну как вам нравится Эп? Прошлым вечером была вечеринка, а меня не пригласили». Потом я вернулся в Лондон, а вечером позвонил Брайан.

– Как там дела? Джон обо мне говорил?

– По правде говоря, вас он не вспоминал.

– Очень странно. – Казалось, то обстоятельство, что я там был, вызывало у него ревность. Свой дом он приобрел, когда в доме Джона работа была наполовину сделана, и заявил:

– Вы же не можете работать в двух домах одновременно.

– Могу, – ответил я, что и сделал.

Дом на Чепель-стрит был очень неплохой, только лестницу пришлось делать новую. Та, что там была, оказалась совершенно ужасной. Надо было установить отличную новую лестницу, от «Краузерс». Замечательная была винтовая лестница, красивая, но должен сказать, что после заселения Брайана она недолго продержалась.

Что-то там случилось с двумя гостями. Наверное, они подрались на лестнице, как это в вестернах показывают. Кто-то из них провалился в пролет, а в восемь мне позвонила секретарша, Джоанна:

– Вы не могли бы прийти взглянуть на лестницу? Она обвалилась.

– Она не могла так просто обвалиться, – ответил я. – Она сделана отлично.

Однако, придя, я увидел на полу кучу обломков. То есть она действительно обрушилась. Поднявшись наверх, я постучался к Брайану:

– Что случилось?

– Уходите, – ответил он. – Приведите строителей. Лестница сделана плохо.

На самом деле она была сделана хорошо, и к концу дня я понял что там на самом деле случилось.

Питер Браун: Брайан имел не заводил серьезных отношений и ни с кем не встречался более нескольких раз. Просто – двигался дальше, от одной неудовлетворяющей связи к другой.

Если у меня были какие-то отношения, он не проявлял к этому никакой неприязни – в этом, в частности, проявлялась его душевная щедрость. Он был этому всегда рад и никогда не обижался. Если у лучших друзей кто-то заводится, это часто означает, что встречи становятся не такими частыми, как раньше. Но Брайан ничуть не возражал. Он был очень щедр и очень благосклонно относился к тому, чтобы я заводил отношения. Возможно, в глубине души он признавал, что сам этого не хотел бы.

Джоанан Питерсен: Внизу у лестницы сразу же – служебная квартира. Там жили домоправитель и его жена. Дальше прямо – кухня, направо – столовая. Наверху – гостиная, позади нее – кабинет Брайана. В этом обшитом деревянными панелями кабинете помещался его стереопроигрыватель, прочее, что касалось музыки, здесь он, главным образом, и работал. Стереоаппаратура с большими динамиками помещалась за деревянными панелями и включалась, как правило, на большую громкость. Одной из моих обязанностей было следить за тем чтобы обеспечить ремонт аппаратуры после буйной, развязной ночи на Чепель-стрит.

Он слушал все, что угодно – от Four Tops до Beatles, чьи последние синглы он как раз привез из Америки – просто много хорошей музыки. Мы все обожали мотаунское звучание112 – Смоки Робинсон и Miracles.

На третьем этаже – двухкомнатная спальня. Через двойные двери – вход в гардеробную, оттуда в спальню, за ней – ванная. Ванная совершенно необычная. Вся белая, а на одной стене – фотография Эль-Кордобеса. Очень впечатляюще.

На следующем этаже была спальня для гостей, в голубых тонах. Остальную часть самого верхнего этажа занимали две комнаты, соединенные в одну, и там, в уголке, работала я. Днем там был офис, а вечером – комната отдыха. Именно там он держал собрание своих реликвий и подарок от Элвиса. Там полно было Брайановых сокровищ. И туда по вечерам и по выходным шли поиграть. Я прятала под стол пишущую машинку под стол, ведь тогда здесь был уже не офис. Оттуда шла вверх довольно шаткая лесенка. По ней поднимались на крышу, в сад, куда собирались и Beatles, и там мы проводили солнечные дни.

Право же, просто удивительно, как мы со всем управлялись, вдвоем, имея только два телефона, пишущую машинку да шкафчик для документов.

Брайан Баррет: Я сразу взял быка за рога, явился, прошел собеседование. Он был несколько удивлен. Думал, я из агентства. Но работу я получил.

Начал я у него шоферить, водил «Роллс-ройс», «Сильвер-клауд», «Бентли» и еще какую-то расфуфыренную красивенькую машинку с мотором на 1100 кубиков. От нее он избавился и приобрел «Мини-Купер-Редфорд». Этой машиной он был совершенно недоволен и, в конце концов, разбил ее. Хотел избавиться, а это было опасно. Машина была – как ракета. Потом купил подержанный «Фантом-5». Предыдущим владельцем был Джон Блум, и я сказал: «Она плохая, сэр, не надо ее покупать». Но он уже внес задаток.

– Я, – говорит куплю ее, это – «Роллс-ройс».

– Не мое дело, – сказал я, захлопнул дверь – и четверть ее отвалилась. Знакомый китаец ее зашпаклевал, а потом мы от нее избавились.

Имидж – вот чего он жаждал. «Сильвер-клауд» был бордового цвета – такого же, как автомобили Букингемского дворца. Стекла были тонированные, да еще, по случайному совпадению, на номерном знаке у нас стояло EXR. Это, конечно, не ER, но все-таки – EXR100c, иногда на полицию это действовало завораживающе.

В автомобиле у него был маленький проигрыватель. Сантиметров двадцать пять в ширину и восемь-десять в длину. Туда просто вставлялась пластинка и потом вынималась оттуда. Это был предшественник магнитофона. Кроме того, у Брайана был один из самых первых видеомагнитофонов, занимавший два здоровенных шкафа. Помню, как чуть спину не сломал, затаскивая этот кошмар наверх. Поднимать это надо было вдвоем

Лонни Тримбл: Он стал вести себя со мной оскорбительно – и я решил, что пришло время уходить. За две недели до Рождества мы переехали на Чепель-стрит, и с того времени он не упомянул о надбавке. А ведь обещал, что прибавит жалованье сразу после переезда. Рождественский подарок был такой же, как и после первых десяти месяцев работы – недельное жалованье и праздничная премия в двадцать фунтов. Во второй день Рождества – день подарков, когда у меня был выходной, – я сказал ему, что, наверное, работать у него дальше мне не стоит.

– Завтра вы придете? – спросил он.

– Может быть.

Но когда он опять об этом спросил, я сказал, что приду. Оказавшись там я почувствовал, будто попал в самое пекло. Чета Грассини, на которой были уборка и готовка, была разъярена моим решением, потому что им пришлось работать все рождественские праздники.

Перед завтраком в кухню зашла Квинни. Мы поздоровались, после чего я позвонил Брайану по интеркому и сказал, что завтрак готов. Понес к нему в комнату и, так как он не открыл дверь, поставил на коврик. Потом вернулся в кухню и дождался, пока он позавтракает.

Позвав меня после завтрака к себе в кабинет, он сказал:

- Лонни, такого Рождества у меня больше не будет. С твоей прибавкой все улажено, на следующей неделе ты ее получишь вместе с зарплатой.

С тем я и вышел. Неделю или две спустя дошло до того, что он общался со мной посредством записок. На лестнице он проходил мимо меня даже не оборачиваясь, а что мне делать, указывалось в записках «Право же, – думал я, – пора уходить. Постараюсь быть умнее».

Запиской я поинтересовался, можно ли взять отпуск в феврале. Спускаясь по лестнице, он в последний раз поговорил со мной. «Нет, отпуск в феврале вы взять не можете. Пойдете как служащий – в период с мая по сентябрь» И велел мне работать в ближайшую субботу, когда рабочий день у меня не предполагался. Грассини были просто счастливы оттого, что мне так паршиво.

Итак, я работал, зная, что уйду. Брайан Барретт, его новый шофер, уговаривал меня не увольняться.

– Слушай, – говорю, – у меня своя жизнь, которая ни к Брайану Эпштейну ни к Вeatles отношения не имеет.

– Но ты хорошо зарабатываешь.

– И что?

После того, как я подал заявление об уходе, Барретт отвез меня домой. Я написал записочку с просьбой меня уволить, поскольку с меня хватит.

После того, как я пришел домой, трижды звонил телефон. Я не брал трубку, зная, что это – огорченный Брайан Эпштейн. Ответь я – он предложил бы повысить мне зарплату, только бы я вернулся. А я тоже человек, и, может быть, согласился бы. Так что я просто не стал с ним говорить.

Брайан Барретт: Он всегда называл меня только «мистер Барретт». Я его – «мистер Эпштейн» или «сэр». Все нижестоящие постоянно к нему обращались по имени: «Брайан-Брайан-Брайан». Ему это не нравилось, но он мирился, поскольку мол в среде поп-музыкантов так принято. Но про тех, кто так его называл, он мне кое-что рассказывал.

Первая наша запланированная поездка была к его родителям в Ливерпуль. Приехав, стали разгружаться. В то время такая поездка была длительной.

Подошел садовник, который обычно возил Гарри. Он был в комбинезоне и резиновых сапогах, потому что Гарри не купил ему униформу.

Это был типичный ливерпулец.

– Вы из Лондона, приятель? – спросил он.

–Да.

– Вы как раз к столу.

–Замечательно, – ответил я. – Я страшно голоден.

– О, – ответил он, – получите яйцо в мешочке и пару ломтиков хлеба.

Меня это рассмешило. Потом вышел Брайан и говорит:

– Пойдите поешьте. Можете зайти в дом.

– Хорошо, сэр. Я вам понадоблюсь?

– Я вас вызову, – ответил он. Как мне говорили, так и оказалось. В доме нашлись яйцо в мешочке, чашка чая, два ломтика хлеба – и все.

Джеффри Эллис: Он наслаждался славой и признанием, которыми пользовался и в публичной, и в частной жизни. Ему нравилось, что его – того самого мистера Эпштейна, менеджера группы Beatles, – узнают на улице и в ресторанах. Но ему хотелось самому стать звездой. Понимая, что выступать со сцены не способен, он хотел в каком-то смысле стать звездой театрального и шоу-бизнеса.

С этой целью он поставил в «Артс Театр Клабе» (Arts Theatre Club), что в лондонском Вест-Энде пьесу «Отличный день» Алана Платера и стал появляться на телеэкране. Он, разумеется, хотел заявить о себе как о фигуре в шоу-бизнесе, а также – как о бизнесмене.

Марианна Фейтфул: Он умел так со всеми поговорить, чтобы они почувствовали себя участниками его работы, и самое, наверное, лучшее то, что он не баловался кислотой. Это тоже очень важно. То, что он этого не делал – замечательно. Может, немного он и пробовал, но – не на людях.

К вопросам своих общественных обязанностей он очень серьезно относился. Ведь в конце концов, он занимался, в своем роде, общественной деятельностью. Помогал некоторым процессам вызреть. Очень трудно что-либо планировать, когда ты измучен, пьян и обкурился. Не самый удачный момент для обсуждения дальнейших планов. Но пойдешь днем пообедать с Брайаном Эпштейном – и мысли начинают течь в правильном направлении, и все становится посильным.

Мне надо было бы попросить его поучаствовать в осуществлении моих планов. Мне хотелось играть на лондонской сцене, играть в полном смысле этого слова. Работать в духе Вивьен Ли я не была готова, хотя и пыталась, но такая перспектива меня не прельщала.

Я флиртовала с Брайаном. Но я вообще люблю пофлиртовать. Он здорово ухаживал. Не уверена, что он комфортно себя чувствовал, но постиг он это искусство хорошо. Флирт не обязательно должен закончиться в постели, особенно – в творческом сотрудничестве. На самом деле, это даже создало бы неудобства. Это – вроде как запрет на секс перед борьбой или что-то в этом роде. Наличие в отношениях некоего оттенка сексуальности не означает, что, в конце концов, обязательно дойдет до секса. О шестидесятых ошибочно думают, что тогда все то и дело прыгали в койку. Но такого не было. Во-первых, мы были слишком обкурены для такой прыти. А кроме того, бывало, что отношения слишком хороши, чтобы портить их распутством.

Джоанна Питерсен: Как правило, он был великолепен. Часто я думала: почему он держал меня в доме? Наверное, так ему было удобно. Он мне доверял. Наверное, ощущал во мне какую-то изначальную верность. Желание защитить его. Думаю, те, кто были так близки к нему, как Брайан Барретт, очень о нем заботились и хотели, чтобы ничего плохого с ними не случилось. Он должен был уметь нам доверять. У него дома много чего происходило, и он должен был быть уверен, что наружу ничего не просочится. Речь идет о вещах сугубо конфиденциальных.

Предугадать его настроение было невозможно. Можно выделить приблизительно два: либо теплота, очарование, экспансивность и умение быть по-настоящему приятным, либо – холодность, отчужденность, царственность и стремление держать дистанцию. Это усваивалось очень быстро, я присматривалась и понимала: «Ну вот, сегодня настроение такое-то». В течение дня оно могло меняться. Это напоминало качели, но мы приспособились, научились распознавать его состояние и действовать соответственно.

Я ощущала такие вещи интуитивно. Могла войдя в комнату, ощутить, какая там царит атмосфера, что витает в воздухе, и это помогало мне сообразить, как вести себя с Брайаном. Очень быстро удавалось научиться.

Однажды ему понадобился один номер телефона в Южной Франции. Позвонив мне снизу, из бара, он попросил найти этот номер. Я нашла бланк с этим номером, отнесла ему. Записав, он несколько раз попытался дозвониться. Потом опять позвонил мне и заявил, что номер, который я ему дала, неправильный.

Посмотрев, я увидела, что набор цифр, который он от меня получил, это – высота расположения того места над уровнем моря. Услыхав это, он рассвирепел. Швырнул в меня чайником для заварки, который держал. Я так и застыла, вся в чаинках. Наверное, я разрыдалась и выскочила из комнаты. Мы оба были подавлены, но просто такой момент выпал.

Были моменты тяжелые, когда я расстраивалась. Остро реагировала на такие вещи, но потом он оставлял мне такие милые записочки, со словами, вроде: «Чуточку терпения, когда я в наихудшем виде. Я никого не хочу обидеть. Я искренне сожалею». День или два после таких случаев он бывал расстроен. Они бывали не часто. Такое случалось иногда, но в другие дни он был очень обходителен и дружелюбен, и иметь с ним дело было очень приятно. Так он заглаживал свою вину.

Брайан Барретт: Как-то вечером было сборище у Пола, и Джордж там был. Я доставил туда Брайана на том самом «Фантоме-5».

Потом вдруг меня попросили забрать посылку на Арчер-стрит. «О музыка, музыканты!» –подумал я и поехал. Мне дали адрес в районе застройки «Пибоди-траста»118, и я попросил полицейского мне помочь (все-таки чертовски классная штука – «Фантом-5»!). «Мне только на пару минут надо отлучиться, – сказал я, – забрать багаж. Там уже ждут». Ну, забрал, вернулся, забросил в машину. Доехав до Пикадилли Принюхался и понял, что это – травка. «О Боже, подумал я, - а ведь я просил полицейского присмотреть за машиной!»

По возвращении у меня с Брайаном вышел большой скандал.

– Никогда больше меня об этом не просите. У меня трое детей, и я не хочу в тюрьму. Не желаю, чтобы меня за это посадили.

– О нет, – сказал он. – С вами было бы все в порядке.

– Я бы попался, а вы бы все отрицали.

– Ну, я бы нанял вам адвоката.

– Не надо мне даже лучших адвокатов, у меня трое детей. Просто не поступайте так со мной больше.

– Ладно, не буду – согласился он.

Джеффри Эллис: То, что Брайан употребляет наркотики, в последние два года его жизни было, конечно, хорошо известно. Получал он их из разных источников, и здесь, и в Америке. Я это, конечно, знал. Сам я в этом не разбирался, и он меня не просвещал. Никогда я его за этим не заставал. И мне он ничего про это не рассказывал. Задним числом я очень этому рад, поскольку из этого видно, что хотя бы в наших отношениях эта тема не проявлялась.

Нэт Вейсс: Перед гастролями 1966-го был у него парень, которого я знал задолго до него – мальчик по сопровождению из Америки. Перед самой поездкой он стал создавать проблемы, устраивать сцены, шантажировать и прочее. Было страшновато Я попросил у Брайана разрешения решить эту проблему, что и сделал. Я посоветовал Брайану дать парню сколько-то денег – не как выкуп, а просто – за то, что тот с ним был. «Дай ему машину и избавься от него», – сказал я Брайану. А парню: «Можешь взять себе машину, но больше не возвращайся» – и он исчез. Потом я занялся решением личных проблем Брайана.

Проблема была в том, что Брайан не был по натуре хищником. Если требовалась встреча с людьми, с которыми он хотел вступить в отношения, инициативу должны были проявлять они. Никогда и никого он не пытался соблазнить. Чуть ли не стыдился. Он напоминал девушку, подающую знак: «Вообще-то можно, только поухаживай за мной». Что они и делали.

Так что Брайана привлекали люди мужественного типа. Не изнеженные или очень юные. Ему нравились мачо, вроде парней из «Каверн-клаба»: кожаная куртка, сигарета во рту, грубая речь. Брайана тянуло к такому образу, который во многом был противоположен ему. Поэтому, познакомившись с такой сильной личностью, он оказывался не в состоянии сохранять длительные отношения.

Это было что-то вроде комплекса девушки из богатой семьи, всегда подозревающей, что всякому, кто обращает на нее внимание, нужны только ее деньги. Брайана всегда беспокоило подозрение, что он привлекателен только тем, что он – сам Брайан Эпштейн, и вся его красота, остроумие, изящество, только удачное приложение. Я такое не раз наблюдал. Брайану казалось, что с кем-то у него налаживаются отношения, и вдруг: «Ну, а теперь скажите мне, Брайан, что они собой представляют, и где их можно увидеть?» И на этом отношения сразу же заканчивались.

Это было очень печально: будучи изначально оптимистом, он впадал в депрессию и разочарование, видя, что им интересуются не как таковым, а только в силу того, чем он стал. Очень жаль, ведь мы все представляем собой совокупность наших разных проявлений. Но у него было что-то вроде паранойи, и никаких длительных отношений с людьми он в стране не завел.

Брайан Барретт: В присутствии матери он отдыхал, но никогда не было заметно, чтобы он мог полностью расслабиться в обществе отца. Застарелое неодобрение со стороны родителя было заметно, и хотя Брайан достиг успеха, а в словах "мой сын – Брайан Эпштейн" чувствовался отсвет славы, в общем, их отношения нельзя отнести к числу самых счастливых.

В отношениях с братом всегда ощущалась напряженность. Как-то Клайв застиг его врасплох. Открыв ему дверь, я сказал:

– Сейчас наверх нельзя, сэр. Будьте любезны подождать в приемной или в столовой.

– Почему это мне нельзя подняться?

– Потому что мистер Эпштейн купается или принимает кого-то, или еще что, и он предпочитает, чтобы вы не шли наверх.

Что я там говорил, не помню, наверное – что-то наспех выдумал. Через полчаса спустился Брайан. Он не давал брату останавливаться у себя, хотя была комната для гостей, где некоторые оставались. Но не отец и не Клайв. Они, как и Квинни, снимали квартиру на Хилл-стрит.

Джоанна Питерсен: Я очень, очень любила Квинни. Мы отлично ладили, я считала ее очень интересной, элегантной и симпатичной леди. О ней много чего говорили, но я знала Квинни такой, какой она бывала у нас.

В ее присутствии Брайан всегда вел себя аккуратно. Утром они завтракали вместе. Он очень любил мать, а она его просто обожала. Многое в нем напоминало Квинни. Иногда она впадала в меланхолию, или сидела с отсутсвующим видом, но ведь и он тоже. Они были похожи, и можно было различить в нем многие её черты. Она имела обыкновение ходить за покупками днем, тогда же, когда Брайан – на работу. Когда она возвращалась, мы вместе полдничали, болтая.

Она разговаривала о Брайане и всегда расспрашивала меня о семье, о матери. За год до того у меня умер отец, и это ее трогало. Она была человеком очень отзывчивым, да и происхождение у нас с Брайаном было сходное – из довольно традиционных еврейских семей, относившихся к среднему классу, только моя семья – из Северного Лондона, а его – из Ливерпуля. Думаю, это притягивало ко мне Квинни.

Если Брайан узнавал, что его родители собираются приехать, он старался создать для них впечатление более налаженной жизни. В их присутствии он всегда был спокоен и безмятежен.

Наверное он постоянно испытывал внутренний разлад. Носил в себе хаос. Ему приходилось жить двойной жизнью, пряча определенную сторону своей натуры от Клайва и Квинни. А особенно – от Гарри, пока тот был жив. Ему приходилось скрытничать. И все это лежало на нем тяжким бременем.

О гомосексуальности Брайана Квинни никогда не говорила. Думаю, знала об этом но не хотела признавать. Она была из тех мам, которые склонны отрицать все грехи детей. Вряд ли она хотела иметь с этим дело, и о женщинах, которые попадались ей на глаза, говорила, что они очень подходят Брайану. Говорила, что однажды он женится. Ей нравилась одна художница, которая, по ее мнению, подходила Брайану, и она пыталась устроить так, чтобы Брайан пошел с этой художницей в театр.

Похоже, мамины старания Брайана забавляли. Не то чтобы такое было все время. Но довольно часто случалось, а Брайан смотрел на мать несколько озадачено, но и с теплотой. Он относился к этому снисходительно и до какой-то степени подыгрывал. По-моему, они оба понимали, что это – игра.

Маранна Фейтфул: С Брайаном у меня связан совершенно исключительный, счастливый, культурно насыщенный, захватывающий период жизни в Лондоне, когда я была совершенно уверена, что все будет замечательно. Его заслуга в этом очень велика. Пожалуй, во многих отношениях он был далеко не лучшим в мире бизнесменом. Наверное, часто ошибался. Я даже точно это знаю. Но вот уж что меня точно не волновало, так это вопросы лицензирования футболок. Мне это просто не было интересно. Не думаю, что плохо разбираться в таких вещах – это большой недостаток. Но с этим он действительно неважно справлялся, да и без того, при желании можно было указать на бесчисленные слабости Брайана Эпштейна. Но я видела, что его ждет блестящее будущее и не обязательно – именно как менеджера группы Beatles.

Он следовал в русле традиции – традиции английских импресарио. Всех имен не помню, но вспоминается Бинки Бьюмонт и прочие ребята такого типа. Именно в этом Брайан соответствовал стилю Ноэля Коуарда. Он в самом деле соответствовал великой традиции отношений актера и антрепренера, и сильнее всего это проявилось, по-моему, в его театральных ужинах. Долго это не продлилось. Все об этом уже забыли.

Но он не был консерватором. Он предвидел перемены, особенно – когда дело касалось его отношений с Beatles. Он умел владеть ситуацией. Его так много осуждали за неумение торговать футболками, но в группе он был, скорее, источником вдохновения, движущей силой.

Для них он был просто чудом. Он был «взрослым» – в самом неиспорченном смысле этого слова, и хотя бы несколько таких людей были необходимы. Он вписывался в мир взрослых, но и поиграть с нами мог.

Beatles относились к Брайану уважительно и благоговейно. Уверена, что они его поддразнивали, что он поддразнивал их – это я знаю, но за этим, по-моему стояла большая взаимная привязанность.

Он не искал популярности и поэтому не рассказывал журналистке Морин Клив о своих планах относительно театра «Сэвил». Он даже не давал интервью газете «Обсервер», как это делал Питер Холл. У него появлялась догадка, идея – и он очень боялся быть поднятым на смех и разоблаченным. Вспомните Англию того времени, представьте, что значило быть там и тогда геем, иметь власть, богатство и замыслы – и вы поймете, что это была очень огнеопасная смесь.

Билл Гренди: У вас когда-нибудь получалось играть на сцене?

Эпштейн: Когда-то не получалось. Я склонен думать, что могло бы.

Билл Гренди: И после таких попыток вы почувствовали подлинную тягу к театру или наоборот?

Эпштейн: Подлинную тягу.

Гренди: К настоящему театру?

Эпштейн: Да, именно так. Мне очень хотелось ставить пьесы и играть, осмелюсь сказать, в настоящей драме.

Гренди: Какой именно?

Эпштейн: Что-нибудь чеховское, может быть, или в современных драмах.

Гренди: Каких авторов?

Эпштейн: Не знаю. Осборна. Что-нибудь известное.

Интервью Службе внутреннего вещания «BBC», 7 марта 1964 г.

В ударе

«Нэт, во что обойдется отмена гастролей?»

Брайан Эпштейн - Нэту Вейсу, август 1966.

 

Летом 1966 г. Брайан Эпштейн и Beatles предприняли крупнейший гастрольный тур, за все время их существования.

 

Питер Браун: Все стало очень трудным. По Германии мы ездили поездом. Было нелегко, но не ужасно. Много возни с тем чтобы прятаться в купе, затыкая двери мокрыми полотенцами, чтобы не просачивался запах марихуаны.

Пол Маккартни: Как-то мы ехали по Германии поездом; это был королевский поезд, который мы находили презабавным. Очень красивый был этот королевский поезд. Ехать надо было всю ночь, Брайану, конечно, это очень нравилось. Как раз для него. Как только поезд тронулся, мы начали игру в карты и перед сном немного выпили.

Брайан вытащил свой «Данхилл» – очень роскошную для того времени золотую зажигалку. Положил на стол, поскольку играли в покер и сказал: «Ставлю Данхилл» – и играл на вещи – таблетницу, зажигалки. Дело тут было не в деньгах. Дело в жесте. Он как бы говорил: «Я ставлю зажигалку. Я пасую, как видите».

Питер Браун: Потом мы поехали в Японию, где какая-то правая группировка, обещавшая убить Beatles, попыталась устроить покушение на них.

Меры безопасности были такие, что Beatles не могли выбраться из отеля, кроме как на концерт. Вся дорога от отеля до места выступления была перекрыта армией. Ужас какой-то.

Потом сразу Филиппины, где жуткая миссис Маркос119 пригласила нас на обед. После печального опыта с посещением британского посольства в Вашингтоне, когда какая-то девица попыталась отрезать волосы у Ринго и вообще вела себя с ним, как зомби, Брайан взял за правило не принимать такие приглашения. В силу этого правила на официальные мероприятия мы не ходили.

Мы вежливо отклонили приглашение на обед в президентском дворце. Она истолковала это как пощечину всему филиппинскому народу. Была убрана вся охрана.

Серьезный инцидент случился в аэропорту, где нас страшно затолкали, и, пожалуй, наша жизнь оказалась в опасности; Мая Эванса сбили с ног. Мы были очень напуганы, а в довершение всей этой поганой истории, мы сели в самолет и тут взлет запретили. Из этого тридцатишестичасового филиппинского кошмара мы удрали в Индию. Никто из нас не был в Индии раньше. Брайан страшно нервничал и считал себя виноватым в случившемся, поскольку следить за всеми и предвидеть все эти ужасы было его обязанностью.

В Дели Брайан никуда не ходил. Мы все ходили по разным интересным местам, а он оставался дома. Уже в самолете на обратном пути в Лондон обнаружилось, что у него вся кожа в крапивнице. Чувствовал он себя так плохо, что летчик дал радиограмму с просьбой подготовить в аэропорту машину скорой помощи. И Брайана отвезли в больницу прямо из «Хитроу».

Нэт Вейсс: Когда Джон Леннон, в интервью Морин Клив, сказал что Beatles популярнее Христа, его слова подхватил Американский журнал. За две недели до гастролей мне позвонили из Бермингема (штат Алабама) с собщением, что там жгут пластинки группы. За этим последовал звонок из Мемфиса с таким же сообщением. Я не мог понять, в чем дело, пока мне не рассказали, что в этих религиозных штатах заявление Леннона было встречено в штыки, и ди-джеи предполагали, что именно из-за него люди жгут пластинки.

В это время больной Брайан находился Порт-Мейрионе, в Уэльсе. Услыхав вечером обо всех этих событиях, я позвонил туда среди ночи:

– С этим надо что-то делать

– Это так серьезно? – спросил он.

– Думаю – настолько, что тебе надо приехать.

Он прилетел наследующий день; я встретил его в аэропорту.

– Во что обойдется отмена гастролей? – спросил прежде всего.

– Не знаю. Возможно, в миллион долларов.

Он был сильно обеспокоен, как бы с кем-нибудь из группы чего-то не случилось. Два дня Джон с Брайаном перезванивались, сочиняя заявление, в котором говорилось, что Джон никого не хотел оскорбить. Когда оно было готово, Брайан устроил пресс-конференцию, зачитал заявление, и на этом все кончилось. Конечно, во время поездки в Мемфис Брайан позаботился о том, чтобы вблизи Beatles, их артистической уборной, или где-либо еще никто не появлялся. Он очень о них старался их защитить.

Пол Маккартни: В Америке мы имели большой успех. Выступали снова и снова, и чувство новизны стало потихоньку притупляться. Потом появились кое-какие отрицательные отзывы: ведь того, кто наверху всегда пытаются свалить. Потом еще Джон брякнул насчет Иисуса – что мол Beatles превзошли его в популярности. Он-то имел в виду, что, к сожалению, на наши выступления приходят миллионы молодых, а в церкви – нет. Именно в этом смысле и сказал: «Думаю, мы сейчас превзошли Христа». Неуклюжее заявление. Но, конечно, будучи вырвано из контекста и использовано в качестве заголовка, оно наделало шуму, особенно – в южных штатах, и это заставило Джона немало поволноваться.

Брайан посоветовал ему признать свою вину и постараться все объяснить, но Джон был в таком нервном состоянии, в каком я никогда его не видел; будь он в норме, ему было бы безразлично.

Нэт Вейсс: Нам не разрешалось делать что-либо, из-за чего Beatles стали бы нервничать. Почти в каждом городе кого-нибудь приносят за сцену на носилках или в инвалидной коляске, некоторые говорят, что сегодня – их последний день или что-нибудь в этом роде. Брайан относился к этому сочувственно. Такое зрелище кому угодно надорвет сердце, но он считал также, что если перед выходом на сцену Beatles это увидят, это будет их угнетать. Он старалс







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.