Главная | Обратная связь

Глава первая. КОЧЕГАР

Франц Кафка. Америка

----------------------------------------------------------- Перевод В. Белоножко OCR: Дмитрий Власенко Оригинал расположен на сайте www.openweb.ru/kafka Spellcheck: Дмитрий Боровик-----------------------------------------------------------

Глава первая. КОЧЕГАР

Когда шестнадцатилетний Карл Россман, отправленный опечаленнымиродителями в Америку из-за того, что некая служанка соблазнила юношу иродила от него ребенка, медленно вплывал на корабле в нью-йоркскую гавань,статуя Свободы, которую он завидел еще издали, внезапно предстала перед нимкак бы залитая ярким солнцем. Ее рука с мечом была по-прежнему поднята,фигуру ее овевал вольный ветер. - Какая высокая! - сказал он себе, меж тем как все более густой потокносильщиков, тянувшийся мимо, мало-помалу, хотя он вовсе не думал покавыходить, вынес его к самому борту. Молодой человек, с которым Карл немного познакомился во время плавания,сказал ему мимоходом: - Ну, вы все еще не решаетесь сойти? - Я готов, - сказал Карл, улыбнувшись ему, и с вызовом, так как былсильным парнем, вскинул на плечо свой чемодан. Но, взглянув на своегознакомого, который, помахивая тростью, уже смешался с толпой другихпассажиров, он растерялся, вспомнив, что забыл в каюте свой зонт. Онпопросил знакомого, пожалуй, не слишком осчастливленного этим, оказать емулюбезность и присмотреть за его чемоданом, огляделся, чтобы сориентироватьсяпри возвращении, и поспешил прочь. Внизу, к своему сожалению, Карлобнаружил, что проход, который очень сократил бы его путь, впервые оказалсязакрыт, что, по-видимому, было связано с полной высадкой пассажиров, и былвынужден разыскивать трапы, снова и снова следовавшие друг за другом,проходить то и дело заворачивающими коридорами, мимо пустых кают с одинокимиписьменными столами, - до тех пор, пока на самом деле, так как проходил этимпутем раз или два и всегда в большой компании, окончательно и бесповоротноне заблудился. В растерянности, не видя кругом ни души, а только слыша надсобою беспрерывно текущий тысяченогий людской поток и улавливая далекийотзвук уже остановленных машин, он, не раздумывая, принялся стучать в первуюпопавшуюся маленькую дверь, у которой остановился в своих блужданиях. - Да открыто же, - крикнули изнутри, и Карл со вздохом облегчениятолкнул дверь. - Чего ради вы стучите как сумасшедший? - спросил огромногороста мужчина, едва взглянув на Карла. Откуда-то сверху через иллюминатор вжалкую каюту падал мутный, давным-давно рассеявшийся в недрах корабля свет;койка, шкаф, стул и мужчина теснились друг подле друга, как в камерехранения. - Я заблудился, - сказал Карл. - Во время плавания я как-то не обратилвнимания, что корабль ужасно большой. - Да, вы правы, - произнес мужчина с оттенком гордости, продолжаязаниматься замком небольшого сундучка, раз за разом закрывая его обеимируками и прислушиваясь к щелканью язычка. - Входите же! - воскликнул мужчина. - Не стоять же вам в коридоре! - Я не мешаю? - спросил Карл. - А чему тут можно помешать?! - Вы немец? - Карл решил на всякий случай подстраховаться, так какмного слышал об опасностях, грозивших эмигрантам в Америке, особенно отирландцев. - Да немец, немец, - сказал мужчина. Карл все еще медлил. Тут мужчина внезапно схватил дверную ручку и,быстро закрыв дверь, вдвинул Карла к себе в каюту. - Я не терплю, когда за мной подсматривают из коридора, - продолжал он,снова занявшись своим сундучком, - потому что каждый идет мимо и заглядываетсюда, такое не всякий выдержит. - Но коридор совершенно пуст, - сказал Карл, неловко прижатый к коечнойстойке. - Это сейчас, - сказал мужчина. "Именно о "сейчас" и идет речь, -подумал Карл. - С этим человеком нелегко столковаться". - Ложитесь-ка на койку, там места побольше, - сказал мужчина. Карлкое-как забрался туда, громко посмеявшись над первой неудачной попыткой. Но,едва оказавшись на койке, он воскликнул: - Боже милостивый, я же совсем забыл о своем чемодане! - Где же он? - На верхней палубе, его стережет мой знакомый. Как бишь его зовут? - Ион вытащил из потайного кармашка, который мать пришила ему для поездки кподкладке пиджака, визитную карточку. - Буттербаум. Франц Буттербаум. - Чемодан вам очень нужен? - Естественно. - Тогда почему вы отдали его чужому человеку? - Я оставил внизу зонтик и побежал за ним, но не хотел тащиться счемоданом. А потом я в конце концов еще и заблудился. - Вы один? Без сопровождающих? - Да, один. "Наверное, мне нужно держаться этого человека, - мелькнуло в голове уКарла. - Лучшего товарища мне сейчас не найти". - Так. Теперь вы еще и чемодан потеряли. Не говоря уж о зонтике. И мужчина уселся на стул, как будто теперь дело Карла приобрело длянего некоторый интерес. - Но я полагаю, чемодан еще не потерян. - Блажен, кто верует, - сказал мужчина и энергично взбил свою темную,короткую, густую шевелюру. - Что ни порт, то на корабле новые обычаи. ВГамбурге ваш Буттербаум, возможно, и стерег бы чемодан; здесь же, вероятнеевсего, обоих и след простыл. - Но тем не менее я должен сейчас посмотреть, - произнес Карл,прикидывая, как бы отсюда выбраться. - Лучше останьтесь, - сказал мужчина и прямо-таки грубо толкнул егоназад, на койку. - Почему это? - сердито спросил Карл. - Потому что это не имеет смысла, - сказал мужчина. - Через минуту ятоже пойду, вот и отправимся вместе. Чемодан или украден - тогда ничем непоможешь, или тот человек оставил его, и мы скорее его отыщем, когда судносовсем опустеет. То же и с вашим зонтиком. - Вы хорошо ориентируетесь на корабле? - спросил Карл недоверчиво, иему почудилась скрытая загвоздка, что он добрался до Нью-Йорка. Но Карлаогорчало, что вещи в чемодане почти еще не были в употреблении, хотя ему,например, давно следовало бы сменить рубашку. Но на том он экономил, ясноедело; именно теперь, когда в начале жизненного пути необходимо предстатьаккуратно одетым, ему придется ходить в грязной сорочке. В остальном пропажачемодана была не слишком огорчительна, потому что костюм на нем был дажелучше того, что в чемодане; собственно говоря, тот костюм был на крайнийслучай, перед отъездом мать тщательно его заштопала. Тут же он припомнил,что в чемодане был еще кусок веронской салями, подарок матери, от которогоон съел совсем чуть-чуть, так как в течение всего рейса у него совершенно небыло аппетита и он довольствовался супом, выдаваемым на твиндеке. Но сейчасэта колбаса пришлась бы очень кстати, чтобы уважить кочегара. Ведь такихлюдей легко расположить к себе, подарив какой-нибудь пустяк; это Карл зналот своего отца, каковой, раздавая сигары мелким чиновникам, с которымисталкивался по делу, неизменно привлекал их на свою сторону. Теперь у Карладля подарка оставались только деньги, а их, коль скоро чемодан потерян, онпока что трогать не хотел. Его мысли опять вернулись к чемодану; теперь онсовершенно не понимал, почему во время рейса так старательно оберегалчемодан, что это бдение порою стоило ему сна, если сейчас с такой легкостьюпозволил себе его лишиться. Ему вспомнились пять ночей, в течение которых онбеспрерывно подозревал в посягательстве на свое сокровище маленькогословака, расположившегося слева от него, через две койки. Этот словак толькои ждал, когда Карл, вконец ослабев, задремлет, чтобы быстренько перетянуть ксебе чемодан длинной тростью, с которой он днем все время играл илиупражнялся. При свете дня словак выглядел вполне безобидно, но едванаступала ночь, он время от времени поднимался со своего места, озабоченнопосматривая на чемодан Карла. Это Карл видел совершенно явственно, так каккто-нибудь то и дело с беспокойством эмигранта зажигал свет, хотякорабельными порядками это строго запрещалось, и пытался разобраться вбестолковых проспектах эмиграционных агентств. Если свет зажигалипоблизости, Карл мог немного вздремнуть, если же свет был далеко или вообщене горел, приходилось смотреть в оба. Эти усилия порядком его издергали, апри теперешних обстоятельствах оказались, по-видимому, вообщебессмысленными. Ох уж этот Буттербаум, ну попадись он Карлу! В это мгновение в ничем до сих пор не нарушаемый покой каюты откуда-тоиз коридора, издалека, вторглись негромкие частые звуки - как от детскихножек; вот они приблизились, стали слышнее и превратились в звук неспешныхмужских шагов. Из-за тесноты коридора люди шли, видимо, вереницей, ислышался лязг, будто бряцало оружие. Карл, избавленный от забот о чемодане исловаке, едва не погрузился на койке в сон, насторожился и подтолкнулкочегара, чтобы предостеречь и его, так как голова процессии, похоже,достигла двери их каюты. - Это судовой оркестр, - сказал кочегар, - они отыграли наверху, атеперь идут укладываться. Все в порядке, нам тоже пора. Пойдемте! Он схватил Карла за руку, снял напоследок еще иконку Богоматери,висевшую в изголовье, сунул ее в нагрудный карман, взял свой сундучок ивместе с Карлом торопливо вышел из каюты. - Пойду сейчас в канцелярию и выскажу господам все, что я думаю.Пассажиров там больше нет, так что любезничать не обязательно. - Кочегарповторял это на разные лады и на ходу попытался пришибить ногой перебегавшуюкоридор крысу, но его пинок только отбросил ее ближе к норе, куда она июркнула. Кочегар вообще был медлителен в движениях из-за своих хотя идлинных, но излишне массивных ног. Они шли через камбузный отсек, где несколько девушек в грязных, будтонарочно, фартуках мыли в больших чанах посуду. Кочегар подозвал некую Лину,обнял ее за талию и повел за собой, а она меж тем кокетливо прижималась кего плечу. - Сейчас нам выплатят деньги, пойдешь с нами? - спросил он. - С чего это я должна утруждать себя, лучше сюда принеси деньги, -ответила она, проскользнула у него под мышкой и убежала. - Где ты подцепилтакого хорошенького мальчика? - успела она еще крикнуть, но ответа ждать нестала. Девушки, прервавшие свою работу, засмеялись. А они отправились дальше и подошли к двери с небольшим козырькомнаверху, который поддерживали маленькие позолоченные кариатиды. На кораблеэто выглядело просто расточительством. Карл отметил про себя, что во времярейса ни разу не попадал в эту часть корабля, вероятно предоставленнуюпассажирам первого и второго класса; теперь же, перед генеральной уборкой,все обычно запертые двери были распахнуты. Они в самом деле повстречали уженескольких мужчин, несших на плече швабры и поздоровавшихся с кочегаром.Карл удивился этой рабочей суете, которую редко замечал на своей жилойпалубе. Вдоль коридоров тянулись кабели электропроводки, и все времяслышались удары сигнального колокола. Кочегар почтительно постучал в дверь и, когда послышалось: "Войдите!" -жестом показал Карлу: входи, мол, не бойся. Тот вошел, но остался стоять удвери. За тремя иллюминаторами канцелярии он увидел морские волны, и привиде их радость подступила к его сердцу, словно он пять долгих дней подрядне всматривался в океанские просторы. Огромные корабли шли пересекающимсякурсом, покачиваясь соответственно своим размерам. Если прищурить глаза,казалось, что корабли пошатывает от непомерной тяжести. На мачтах они несливымпелы, длинные и узкие, расправлявшиеся на полном ходу, однако жевременами бестолково трепетавшие. Порой доносились пушечные выстрелы,вероятно, салют с военных кораблей; стволы пушек одного не слишком далекопроходившего корабля, сияя блеском стали, словно нежились послеблагополучного плавания по бурному океану. От двери можно было такженаблюдать, как вдали, проскальзывая между огромными кораблями, в гаваньвходило множество лодок и суденышек. А за всем этим высился Нью-Йорк, глядяна Карла тысячеоконными громадами небоскребов. Да, в этом помещении стоилопобывать. За круглым столом сидели трое: один - судовой офицер в синей морскойформе, два других - чиновники портового ведомства в черных американскихмундирах. На столе лежали сложенные стопкой различные документы, которыеофицер сначала с пером в руке бегло просматривал, а затем передавалчиновникам, которые то читали их, то делали выписки, то укладывали в своипортфели; порою же один из них, чуть ли не беспрерывно поскрипывавшийзубами, что-то диктовал для протокола своему коллеге. У окна, за письменным столом, спиной к двери, сидел невысокий человек,занимавшийся огромными фолиантами, которые были расставлены перед ним надобротной полке. Возле него стоял открытый и пустой - по крайней мере напервый взгляд - сейф. Второй иллюминатор не был загорожен и предоставлял прекраснуювозможность обзора гавани. Зато неподалеку от третьего стояли, вполголосабеседуя, двое мужчин. Один из них, прислонившийся к стене, тоже был rморской форме и поигрывал эфесом шпаги. Второй глядел в иллюминатор, ипорой, когда он шевелился, можно было увидеть ордена на груди егособеседника. Он был в штатском, с тонкой бамбуковой тросточкой, которая,поскольку он держал руки на бедрах, тоже торчала как шпага. У Карла было маловато времени, чтобы все толком разглядеть, потому чтоочень скоро к ним подошел стюард и спросил кочегара, что ему здесь нужно,глядя на него при этом так, будто ему тут не место, кочегар так же тихоответил, что хотел бы поговорить со старшим кассиром. Стюард в свою очередьжестом отклонил эту просьбу, но все же, обойдя подальше круглый стол, нацыпочках приблизился с низким поклоном к человеку с фолиантами. Тот - этобыло ясно видно - прямо-таки оцепенел от слов стюарда, но в конце концовповернулся к тому, кто желал с ним поговорить, и протестующе замахал руками,отказывая и кочегару, и - надежности ради - стюарду. После этого стюардвернулся к кочегару и сказал ему чуть ли не доверительно: - Немедленно освободите помещение! Услышав сей ответ, кочегар обратил свой взгляд на Карла, словно тот былего сердцем, коему он безмолвно жаловался на свое горе. Без долгихразмышлений Карл сорвался с места, быстро пересек каюту, так что даже слегказадел кресло офицера; стюард семенил рядом, пригнувшись и растопырив руки,будто отгоняя назойливого паразита, но Карл первым достиг стола старшегокассира и ухватился за его край, на случай, если стюард попытается оттащитьего. Естественно, все вокруг тотчас оживились. Морской офицер у столавскочил; представители портового ведомства наблюдали за происходящимспокойно, но внимательно; те двое, что беседовали у иллюминатора, сталирядом; стюард, полагая, что не след ему высовываться там, где уже иначальство проявляет интерес, отступил назад. Кочегар у двери напряженноожидал минуты, когда понадобится его помощь. И наконец, старший кассир резкоповернулся направо в своем кресле. Карл сунул руку в потайной карман, без опаски обнаружив его перед этимилюдьми, вытащил свой заграничный паспорт и положил его открытым на стол, темсамым как бы представившись. Старшему кассиру паспорт показался совершенноизлишней вещью, он щелчком отбросил его в сторону, после чего Карл, решив,что с формальной стороной дела покончено, снова его спрятал. - Я позволю себе сказать, - начал он, - что, по моему мнению, сгосподином кочегаром поступили несправедливо. Есть здесь некий Шубал,который его подсиживает. Господин кочегар благополучно служил на многихкораблях, которые он может вам перечислить, он прилежен, усердно исполняетсвою работу, и в самом деле непонятно, почему именно на этом корабле, гдеслужба не столь уж и трудна, не в пример паруснику, он оказался не ко двору.Стало быть, только клевета препятствует ему в продвижении по службе и лишаетодобрения, которое в иной ситуации он бы непременно снискал. Я изложил лишьсуть дела, свои конкретные жалобы он выскажет сам. Карл обращался с речью ко всему обществу, да фактически все его ислушали; и ведь среди всех них куда вероятнее мог сыскаться человексправедливый, и не обязательно это будет старший кассир. Вдобавок Карлсхитрил и умолчал, что знаком с кочегаром совсем недавно. Впрочем, онвысказался бы еще красноречивее, если бы его не смутило багровое лицочеловека с тросточкой, которое он увидел со своего теперешнего места. - Все это верно, от первого до последнего слова, - сказал кочегар,прежде чем кто-либо успел задать ему вопрос и даже взглянуть на него. Этапоспешность кочегара обернулась бы большой ошибкой, если бы господин ворденах - не иначе как капитан, догадался Карл - не принял решение выслушатькочегара. Он повелительно взмахнул рукой и громко произнес: "Подойдитесюда!" Голос у него был железный, в пору молотом ковать. Теперь все зависелоот кочегара, ибо что до справедливости его жалоб, то в ней Карл несомневался. К счастью, тут выяснилось, что кочегар недаром много бродил по свету.Не суетясь, с достоинством вытащил он из своего сундучка связку бумаг изаписную книжку, будто так и надо, подошел к капитану, полностью игнорируястаршего кассира, и разложил на подоконнике свои доказательства. Старшемукассиру не оставалось ничего, кроме как тоже перебраться поближе. Этот человек - известный склочник, - объяснил он, - и больше отираетсяв канцелярии, чем в машинном отделении. Шубала, этого выдержанного человека,он довел до полного отчаяния. Послушайте! - обратился он к кочегару. - Вашаназойливость в самом деле дошла до предела. Сколько раз вас уже выставлялииз бухгалтерии, как вы того и заслуживали своими совершенно и исключительнонеобоснованными претензиями! Сколько раз вы оттуда прибегали ко мне! Сколькораз вам объясняли по-хорошему, что Шубал - ваш непосредственный начальник, скоторым вы, его подчиненный, обязаны ладить! А теперь вы являетесь еще исюда бесстыдно надоедать господину капитану, мало того, у вас хватилонаглости привести с собой подголоска - этого юнца, который заученно твердитваши пошлые обвинения, а его я вообще вижу на судне в первый раз! Карла так и подмывало выскочить вперед, однако он сдержался. Но тутвмешался капитан: - Давайте все же выслушаем этого человека. Мне тоже кажется, что Шубалс некоторых пор берет на себя слишком много, но этим я ничего не хочусказать в ваше оправдание. Последнее относилось к кочегару; вполне естественно, что капитан не могсразу за него вступиться, но, похоже, все шло как надо. Кочегар приступил кобъяснениям и, превозмогая себя, с самого начала титуловал Шубала"господином". А Карл всей душой радовался, стоя у покинутого старшимкассиром письменного стола и от удовольствия покачивая почтовые весы. - Господин Шубал несправедлив! Господин Шубал покровительствуетиностранцам! Господин Шубал выгнал меня из машинного отделения и заставилчистить гальюны, что конечно же не является обязанностью кочегара! Под сомнение была поставлена даже деловитость господина Шубала: она,мол, скорее мнимая, чем наличествующая фактически. На этом месте Карлпристально посмотрел на капитана, доверительно, словно был его коллегой:дескать, не обессудьте, такая уж у кочегара неловкая манера выражаться. Какбы там ни было, ничего конкретного в этой долгой речи не прозвучало, и, хотякапитан все еще смотрел прямо перед собой, твердо решив на сей раз выслушатькочегара до конца, остальные уже выказывали признаки нетерпения, и вскореголос кочегара перестал быть центром общего внимания, что вызывало известныеопасения. Сначала человек в штатском пустил в ход бамбуковую тросточку,постукивая ею - хоть и чуть слышно - по полу. Другие посматривали посторонам; чиновники из портового ведомства, очевидно торопившиеся, сновавзялись за документы и начали, пока еще рассеянно, их просматривать; офицеропять придвинул свой стул поближе, а старший кассир, полагая, что победа заним, вздохнул с подчеркнутой насмешкой; Всеобщая рассеянность не затронула,пожалуй; лишь стюарда, который в какой-то мере изведал страдания маленькогочеловека под пятою сильных мира сего и серьезно кивал Карлу, будто желаяэтим что-то объяснить. Меж тем порт за окном жил своей жизнью, низкая баржа с горой бочек,искусно уложенных так, чтобы они не раскатывались, прошла мимо, на минутупогрузив помещение в полумрак; катерки, которые Карл, будь у него время, могбы сейчас как следует разглядеть, стрелой летели вперед, подчиняясьуверенным рукам рулевых. Странные плавающие предметы неожиданно выныривалитут и там из беспокойной воды и снова скрывались в пучине от изумленныхвзоров; резвые гребцы-матросы вели вперед шлюпки океанских пароходов,набитые пассажирами - стиснутые со всех сторон, они сидели робкие и полныеожидания, хотя кое-кто не упускал случая повертеть головой, разглядываяизменчивый вид. Бесконечное движение, беспокойство неугомонной стихиипередавались маленьким человечкам и плодам их труда! И все призывало к быстроте, к ясности, к совершенно четкому исполнениюобязанностей, а чем был занят кочегар? Он весь вспотел от своей речи идавным-давно не мог дрожащими руками удерживать на подоконнике свои бумаги;со всех сторон света собирались к нему жалобы на Шубала, каждой из которых,по его мнению, вполне хватало, чтобы уничтожить этого Шубала, но капитану онсумел предъявить лишь печальную неразбериху. Господин с бамбуковойтросточкой давно уже легонько насвистывал, глядя на потолок; портовыечиновники взяли офицера за столом в осаду и всем своим видом показывали, чтоосвобождать его не намерены; старшего кассира удерживало от вмешательстваявно только спокойствие капитана; стюард, стоя по стойке "смирно", с минутына минуту ожидал распоряжения капитана относительно кочегара. Тут уж Карл не мог оставаться пассивным. Он медленно направился ккочегару, стараясь на ходу сообразить, как бы поискуснее взяться за дело.Пора было вмешаться, ведь еще немного - и они с кочегаром могут быстреньковылететь из канцелярии. Капитан, конечно, человек добрый, к тому же именносейчас, как казалось Карлу, у него есть особые основания выступить в ролисправедливого начальника, но нельзя же заговаривать его до полусмерти, акочегар именно это и делал, пусть и от безграничного возмущения. Итак, Карлобратился к кочегару: - Вы должны рассказывать проще, яснее, господин капитан не в силахуразуметь ваш сбивчивый рассказ. Разве он знает всех машинистов и рассыльныхпо фамилиям, а тем более по именам, чтобы сразу, едва вы произнесетекакое-либо имя, догадаться, о ком идет речь? Изложите ваши жалобы попорядку; во-первых, назовите самую главную, а затем, по нисходящей, -остальные; может быть, тогда будет вовсе незачем большинство из них дажеупоминать. Мне-то вы очень четко все представили! "Если в Америке можно похищать чемоданы, то и солгать иногда тоже негрех", - подумал он в свое оправдание. Хоть бы это помогло! Не слишком ли поздно? Правда, услышав знакомыйголос, кочегар тотчас умолк, но глаза его, полные слез от оскорбленногомужского самолюбия, ужасных воспоминаний и теперешнего крайне бедственногоположения, уже толком не узнавали Карла. Да и как ему было именно сейчас -Карл без слов понял умолкшего кочегара, - как ему было именно сейчас вдругизменить свою манеру выражаться, ведь он полагал, что все уже сказал, невозбудив ни малейшего сочувствия, с другой стороны, будто вовсе ничего ещене сказал, но уже не может ожидать, что господа выслушают его до конца! И втакой-то вот момент вмешивается Карл, его единственный союзник, хочет датьему добрый совет, а вместо этого показывает, что все, все пропало! "Мне бы вмешаться раньше, вместо того чтобы глазеть в окно", - сказалсебе Карл, опустив голову под взглядом кочегара и в отчаянии хлопнувладонями по бедрам. Но кочегар истолковал это превратно, по-видимому, онзаподозрил в поведении Карла некий тайный упрек себе и, намереваясьразубедить его, в довершение всего заспорил с Карлом. И это когда господа закруглым столом давно уже сердились на нелепый шум, мешающий их важнойработе, когда старший кассир, вконец озадаченный терпеливостью капитана,готов был вот-вот взорваться, когда стюард, снова полностью на сторонехозяев, буквально испепелял кочегара взглядом и, наконец, когда господин сбамбуковой тросточкой, на которого время от времени дружески поглядывал дажекапитан, совершенно охладел к кочегару, более того - проникся к немуотвращением и, вытащив записную книжечку, явно размышлял о своих делах,переводя взгляд с записной книжечки на Карла и обратно. - Я же знаю, - сказал Карл, стараясь отразить обратившееся теперьпротив него словоизвержение кочегара, но при всем том дружески ему улыбаясь,- вы правы, правы, я в этом нисколько не сомневаюсь. - Из страха переддракою он бы охотно схватил размахивающие руки кочегара, а еще лучше отвелбы его в угол и шепнул несколько успокоительных слов, чтоб никто больше ихне слыхал. Но кочегар закусил удила. Теперь уже Карл пытался найтикакое-никакое утешение в мысли, что, на худой конец, кочегар покорит всехсемерых присутствующих здесь мужчин силою своего отчаяния. Кстати, написьменном столе, если взглянуть повнимательнее, имелся пульт со множествомэлектрических кнопок; хлопни по нему рукой - и весь корабль с егокоридорами, полными враждебных людей, будет поднят на ноги. Тут к Карлу подошел тот самый индифферентный господин с бамбуковойтросточкой и не слишком громко, но отчетливо, перекрыв выкрики кочегара,спросил: - Как же вас, собственно, зовут? В этот миг в дверь постучали, будто только и ждали там этого вопроса.Стюард взглянул на капитана, тот кивнул. Стюард подошел к двери и открыл ее.На пороге стоял мужчина средней комплекции, в старом сюртуке, по виду неочень-то подходящий для работы с машинами, и все-таки это был - Шубал. Еслибы Карл не понял этого по лицам присутствующих, на которых отразилосьизвестное удовлетворение - в том числе и на лице капитана, - он непременнодогадался бы об этом по ужасу кочегара, так стиснувшего кулаки обвисших рук,будто это действие для него - самое важное и он готов пожертвовать ради неговсей своей жизнью. В сжатые кулаки устремились все его силы, даже те, чтопомогали ему держаться на ногах. "Итак, вот он, враг, свободный и свежий в парадном ноем костюме, сконторской книгой под мышкой - вероятно, это были платежные ведомости ихарактеристики кочегара, - смотрит в глаза всем по очереди, не срывая, чтопытается установить настроение каждого. Семеро были уже на его стороне, ведьесли раньше у капитана и были кое-какие претензии к нему, объективные илихотя бы притворные, то после мучений, которые он принял от кочегара, Шубал,по всей вероятности, казался ему безупречным работником. С такими, каккочегар, мягко обращаться нельзя, и упрекнуть Шубала можно лишь в том, чтодаже за столь долгий срок он не сумел сломить строптивость кочегара, которыйпосмел явиться нынче к капитану. Вот теперь, вероятно, можно предположить, что очная ставка кочегара иШубала произведет на этих людей именно то воздействие, какое она должнаоказывать на высокое собрание, ибо, хотя Шубал и умел хорошо притворяться,он вряд ли сможет удержаться в своей роли до конца. Коротенькой вспышки егозлобы хватит, чтобы присутствующие ее заметили, уж об этом Карл позаботится.Он уже кое-что знал о проницательности, слабостях, капризах каждого, и сэтой точки зрения проведенное здесь время не пропало зря. Только бы кочегаростался на высоте, но он казался совершенно небоеспособным. Если бы Шубала кнему подвели, он бы, верно, смог разбить кулаками его ненавистный череп.Однако же сделать самому несколько шагов к этому человеку кочегар был не всилах. Отчего столь предусмотрительный Карл не предусмотрел, что Шубалдолжен в конце концов прийти, если не по собственной инициативе, то по зовукапитана? Отчего по дороге сюда он не обсудил с кочегаром точный пландействий, - на деле-то они просто вошли в эту дверь до ужасанеподготовленные. Способен ли кочегар вообще говорить, отвечать "да" и"нет", как положено на перекрестном допросе, каковой, кстати, предстоял лишьв самом благоприятном случае? Вон стоит - ноги расставил, колени дрожат,голова чуть приподнята, и воздух клокочет в открытой глотке, будто в грудибольше нет легких, чтобы справиться с дыханием. Сам Карл, однако, чувствовал себя столь сильным и рассудительным, какимдома, пожалуй, никогда не бывал. Видели бы его родители, как он на чужбине,перед важными особами, отстаивает добро и, хотя пока не добился победы,приготовился сражаться до конца! Изменили бы они свое мнение о нем? Посадилибы рядом с собой за стол? Похвалили бы? В кои-то веки заглянули бы в еголюбящие глаза? Праздные вопросы и совсем не время их задавать! - Я пришел, полагая, что кочегар обвиняет меня в каких-то неблаговидныхпоступках; Девушка с камбуза сказала мне, что видела, как он направилсясюда. Господин капитан и вы все, господа, я готов документально опровергнутьлюбое обвинение, а в случае необходимости и показаниями объективных инезаинтересованных свидетелей, которые ждут за дверью. - Так говорил Шубал.Во всяком случае, это была внятная человеческая речь, и по изменившемусявыражению на лицах слушателей можно было подумать, будто впервые за долгоевремя они вновь слышат членораздельные звуки. Правда, они не заметили, что иэта прекрасная речь страдала шероховатостями. Почему первыми словами, чтопришли ему на ум, были - "неблаговидные поступки"? Может быть, обвинения инужно было начинать с этого, а не с национальных предрассудков Шубала?Девушка с камбуза видела кочегара на пути в канцелярию, и Шубал тут же всепонял? Не подтолкнуло ли его к пониманию чувство вины? И он тотчас привел ссобой свидетелей, назвав их, в довершение всего, "объективными" и"незаинтересованными"? Плутовство, и только! А присутствующие это терпят даеще считают такое поведение достойным? Зачем ему понадобилось, чтобы междуразговором с девушкой и его прибытием сюда прошло так много времени? Неиначе как затем, чтобы кочегар вконец утомил господ и рассудок их омрачился,а рассудка-то Шубал и опасался в первую очередь. Он ведь явно долго стоял задверью и постучал лишь в тот миг, когда, услыхав праздный вопрос тогогосподина, укрепился в мысли, что с кочегаром все кончено. Все было ясно, ведь и Шубал представил дело именно так, хоть и противволи, но господам надо было показать это иначе, более наглядно. Онинуждались во встряске. Поэтому быстрее, Карл, лови момент, пока не явилисьсвидетели и не заполнили канцелярию! А капитан как раз в это время сделал знак Шубалу, и тот - поскольку егодело вроде бы ненадолго отложили ~ сразу же отошел в сторону и тихонькозаговорил с присоединившимся к нему стюардом; при этом они многозначительножестикулировали и поминутно искоса поглядывали на Карла и на кочегара.Казалось, что Шубал репетировал новую речь. - Вы, господин Якоб, кажется, хотели о чем-то спросить молодогочеловека? - в наступившей тишине обратился капитан к господину с бамбуковойтросточкой. - Верно, - ответил тот, легким поклоном поблагодарив за внимание. И ещераз спросил у Карла: - Как вас, собственно говоря, зовут? Карл, полагавший, что в интересах главного дела поскорее покончить свмешательством настойчивого вопрошателя, ответил коротко, не предъявив, какобычно, паспорт, который пришлось бы доставать из потайного кармана: - Карл Россман. - Однако, - сказал тот, кого назвали господином Якобом, и сперва былоотпрянул, улыбнувшись несколько недоверчиво. Капитан, старший кассир, судовой офицер и даже стюард, услышав имяКарла, тоже явственно выказали чрезвычайное удивление. Только портовыечиновники и Шубал отнеслись к этому равнодушно. - Однако, - повторил господин Якоб и не совсем уверенно шагнул к Карлу,- в таком случае я - твой дядя Якоб, а ты - мой дорогой племянник. Я же всевремя это предчувствовал! - сказал он капитану, прежде чем обнять ирасцеловать Карла, который принял случившееся без единого слова. - Как ваше имя? - спросил Карл, когда ощутил, что его выпустили изобъятий, спросил хоть и весьма учтиво, но совершенно равнодушно, пытаясьмысленно предугадать, какими последствиями это новое событие чревато длякочегара. На первый взгляд Шубалу от всего этого никакой пользы непредвиделось. - Поймите же, молодой человек, какой вы счастливец! - воскликнулкапитан, уловив в вопросе Карла оскорбление достоинства господина Якоба,каковой отошел к окну, очевидно стараясь не показать обществу своеговзволнованного лица, которое он к тому же утирал носовым платком. - Это -сенатор господин Эдвард Якоб, и он - ваш дядя. Отныне вас ждет блестящеебудущее, вы такого, наверное, никак не ожидали. Попытайтесь уяснить себеэто, насколько возможно, и возьмите себя в руки! - В Америке у меня, конечно, есть дядюшка Якоб, - сказал Карл,обращаясь к капитану, - но, если я правильно понимаю, Якоб - всего лишьфамилия господина сенатора. - Верно, - сказал капитан, ожидая продолжения. - Так вот, мой дядя Якоб, брат моей матери, зовется Якобом по имени,тогда как фамилия, естественно, звучит одинаково с фамилией моей матери,урожденной Бендельмайер. - Господа! - вскричал сенатор, бодро вернувшись из своего укрытия уокна и имея в виду слова Карла. Все, за исключением портовых чиновников, громко рассмеялись - одни какбы растроганно, другие с непроницаемым видом. "То, что я сказал, вообще-то не слишком забавно", - подумал Карл. - Господа, - повторил сенатор, - вопреки моему и своему желанию, выстали участниками маленькой семейной сцены, и потому я не могу не дать вамобъяснений, ибо, как я полагаю, только господин капитан, - тут они обаотвесили друг другу легкий поклон, - осведомлен полностью. "Сейчас мне нужно действительно следить за каждым словом", - подумалКарл и, бросив взгляд в сторону, с радостью заметил, что кочегар мало-помалуначал возвращаться к жизни. - Все долгие годы моего пребывания в Америке - слово "пребывание",конечно, не очень-то годится для американского гражданина, которым я являюсьдо мозга костей, - так вот, все эти долгие годы я живу в полном отрыве отмоих европейских родственников; причины этого, во-первых, сюда не относятся,а во-вторых, рассказ о них чересчур для меня мучителен. Я даже побаиваюсьтого мгновения, когда мне, возможно, придется раскрыть их моему любимомуплемяннику, причем, увы, не избежать откровенных слов о его родителях и ихблизких. "Вне всякого сомнения, это - мой дядя; наверное, он просто сменилфамилию", - сказал себе Карл и стал слушать дальше. - В настоящее время родители - назовем вещи своими именами - попростувыпихнули из дому моего дорогого племянника, как выбрасывают за дверь кошку,когда она досаждает. Я вовсе не хочу оправдывать то, что натворил мойплемянник и за что понес такое наказание, но проступок его из тех, в самомимени которых уже содержится достаточное извинение. "Звучит неплохо, - подумал Карл, - но мне бы не хотелось, чтобы онрассказывал все. Впрочем, он и не может ничего знать. Откуда бы?" - Итак, - дядя выставил перед собой бамбуковую тросточку и, немногосклонившись, оперся на нее, благодаря чему в самом деле сумел устранитьненужную торжественность, которая иначе неминуемо завладела бы ситуацией, -итак, его соблазнила служанка, некая Иоганна Бруммер, тридцатипятилетняяособа. Говоря "соблазнила", я вовсе не хочу обидеть моего племянника, ноочень трудно найти другое слово, столь же подходящее. Карл, уже довольно близко подошедший к дяде, обернулся, чтобы прочестьна лицах присутствующих, какое впечатление произвел дядин рассказ. Никто несмеялся, все слушали серьезно и терпеливо. Да в конце концов над племянникомсенатора и не смеются при первом же удобном случае. Скорее уж можно было бысказать, что кочегар слегка улыбнулся Карлу, а это, во-первых, было новымпризнаком жизни и потому отрадно и, во-вторых, простительно, потому что вкаюте Карл окружал тайною сей факт, который теперь стал публичнымдостоянием. - И вот эта Бруммер, - продолжал дядя, - родила от моего племянникаребенка, крепенького мальчугана, получившего при крещении имя Якоб,несомненно, в честь моей скромной особы, которая, хотя и была упомянута моимплемянником вскользь, видимо, произвела на девушку большое впечатление. Ксчастью, скажу я. Ведь родители, чтобы не платить содержание и избежатьвообще любого другого скандала, могущего затронуть и их, - подчеркиваю, я незнаю ни тамошних законов, ни иных обстоятельств его родителей, - ну так вот,во избежание выплаты содержания и скандала они отправили своего сына, моегодорогого племянника, в Америку, безответственно снабдив его весьма скуднымисредствами, и в результате, если бы не чудеса, которые только в Америке ещеи случаются, юноша, предоставленный самому себе, вероятно, тотчас же пропалбы где-нибудь в переулках нью-йоркского порта - но, к счастью, та служанканаписала мне письмо, которое после долгих странствий третьего дня попало вмои руки, и вместе с подробным рассказом о случившемся и описанием внешностимоего племянника благоразумно сообщила также и название судна. Если бы я,господа, замыслил развлечь вас, я, пожалуй, мог бы зачитать вам отдельные,выдержки из ее письма. - Он достал из кармана два огромных, исписанныхубористым почерком листа почтовой бумаги и помахал ими. - Оно, безусловно,произвело бы впечатление, так как написано с несколько простодушной, однакоже неизменно доброжелательной хитринкой и с большой любовью к отцу ребенка.Но я не хочу ни развлекать вас более, чем это необходимо для моегообъяснения, ни тем паче оскорблять еще, быть может, сохранившиеся чувствамоего племянника, который, если пожелает, может прочесть письмо в назиданиесебе в тишине своей уже поджидающей его комнаты. Но Карл не питал никаких чувств к той девушке. В перипетиях все дальшеотступавшего прошлого она сидела возле кухонного стола, опершись на крышкулоктем. Она смотрела на него, когда он заходил в кухню взять стакан воды дляотца или выполнить какое-то поручение матери. Иногда Иоганна в неловкой позесбоку от буфета писала письмо, черпая вдохновение на лице у Карла. Иногдаона прикрывала глаза рукой и тогда ничего кругом не слышала. Временами онастановилась на колени в своей тесной каморке рядом с кухней и молилась переддеревянным распятием; Карл тогда робко посматривал на нее, проходя мимо, вщель приоткрытой двери. Иногда она сновала по кухне и отскакивала назад,хохоча как ведьма, когда Карл попадался ей на пути. А то закрывала кухоннуюдверь, когда Карл входил, и держалась за ручку до тех пор, пока он не просилвыпустить его. Иногда она доставала вещи, которые ему вовсе не были нужны, имолча совала в руки. Но однажды она сказала: "Карл" и, вздыхая игримасничая, повела его, ошеломленного неожиданным обращением, в своюкомнатку и заперла дверь изнутри. Она обняла его, едва не задушив, ипопросила раздеть ее, на самом же деле сама раздела его и уложила в своюпостель, будто отныне хотела владеть им одна, ласкать его и ухаживать за нимдо скончания века. "Карл! О, мой Карл!" - вскрикивала она, пожирая глазамисвоего пленника, тогда как он ничегошеньки не видел и чувствовал себянеуютно в теплых перинах, которые она, похоже, нагромоздила специально длянего. Затем она улеглась рядом и принялась выпытывать у него какие-то тайны,но рассказывать ему было нечего, и она, не то в шутку, не то всерьез,рассердилась, стала тормошить его, послушала, как бьется его сердце,прижалась грудью к его уху, предлагая послушать свое, но Карл наотрезотказался, прижималась голым животом к его телу, щупала рукой внизу такмерзко и стыдно, что Карл выпростал голову и шею из подушек; затем онараз-другой толкнула его животом - так, будто стала частью его самого, и,вероятно, поэтому он почувствовал себя до ужаса беспомощным. Наконец последолгого прощания он в слезах вернулся в свою постель. Вот все, чтопроизошло, и однако же дядя сумел сделать из этого целую историю. Значит,кухарка не только помнила о нем, но и сообщила дяде о его приезде. Это онахорошо придумала, и когда-нибудь, наверное, он еще отблагодарит ее. - А сейчас, - воскликнул сенатор, - скажи мне откровенно, признаешь тыменя своим дядей или нет. - Ты - мой дядя, - сказал Карл и поцеловал ему руку, а тот в своюочередь поцеловал его в лоб. - Я очень рад, что встретил тебя, но тызаблуждаешься, полагая, что родители всегда отзываются о тебе плохо. Неговоря уж о том, что в твоей речи были и еще кое-какие погрешности, я имею ввиду, в действительности дело обстояло не совсем так. Да ты и не можешьпо-настоящему верно судить отсюда обо всех обстоятельствах, а кроме того, ядумаю, невелика беда, если даже присутствующие не вполне точно информированыо предмете, который вряд ли представляет для них большой интерес. - Отлично сказано, - произнес сенатор, подведя Карла к явносочувствующему капитану, и спросил: - Ну не замечательный ли у меняплемянник? - Я счастлив, - сказал капитан с поклоном, свидетельствующим о военнойвыучке, - я счастлив, господин сенатор, познакомиться с вашим племянником.Для моего корабля особая честь - послужить местом подобной встречи. Правда,путешествие четвертым классом было, наверное, весьма утомительным, ну даведь никогда не знаешь, кого везешь. Мы, конечно, делаем все возможное,чтобы максимально облегчить путешествие пассажиров четвертого класса,гораздо больше, например, чем американские компании, но превратить такойрейс в сплошное удовольствие нам пока, увы, не удалось. - Мне это не повредило, - сказал Карл. - Ему это не повредило! - громко смеясь, повторил сенатор. - Боюсь только, мой чемодан потерян... - И тут Карл вспомнил все, чтопроизошло и что еще оставалось сделать, осмотрелся: присутствующие,онемевшие от удивления и пиетета, замерли на своих местах, устремив на неговзгляды. Только на лицах портовых чиновников - если вообще удавалосьзаглянуть под маску сурового самодовольства - читалось сожаление: дескать,надо же нам было прийти сюда так не ко времени! - и карманные часы, которыеони выложили перед собой на стол, были, по-видимому, для них важнее всеготого, что происходило и еще могло произойти в канцелярии. Первым после капитана, как ни странно, выразил свою радость кочегар. - Сердечно вас поздравляю, - сказал он и пожал Карлу руку, вложив в этопожатие и нечто вроде благодарности. Когда он хотел было обратиться саналогичной речью к сенатору, тот отпрянул назад, дав кочегару понять, чтоон преступает границы дозволенного; кочегар тотчас отказался от своегонамерения. Остальные, однако, сообразили теперь, что надо делать, и вокруг Карла исенатора началось столпотворение. Так и вышло, что Карл получил поздравлениедаже от Шубала и принял его с благодарностью. Последними среди вновьвоцарившегося спокойствия подошли портовые чиновники и произнесли два словапо-английски, что произвело забавное впечатление. Сенатор был решительно настроен вкусить радость полной мерой и потомустремился запечатлеть в своей памяти и в памяти всех присутствующих дажемалосущественные обстоятельства, к чему все отнеслись не только терпеливо,но и с интересом. Он сообщил, что на всякий случай занес особые приметыКарла, упомянутые в письме кухарки, в свою записную книжку. И вот во времянесносных разглагольствований кочегара, он, чтобы отвлечься, вытащилзаписную книжку и забавы ради попытался сопоставить внешность Карла сослужанкиным описанием, конечно же далеким от детективной точности. - Вот так находят племянников! - произнес он в заключение таким тоном,будто надеялся еще раз услышать поздравления. - Что же теперь будет с кочегаром? - спросил Карл, пропустив мимо ушейпоследнюю тираду дяди. Он полагал, что в новом своем положении можетвысказывать все, что думает. - Кочегар получит то, что заслуживает, - сказал сенатор, - и чтогосподин капитан считает нужным. Я полагаю, мы сыты кочегаром по горло; вэтом, без всякого сомнения, со мной согласится любой из присутствующих - Не в этом дело, речь ведь идет о справедливости, - возразил Карл. Онстоял между дядей и капитаном и, по-видимому, в силу этого вообразил, чторешение находится в его руках. Тем не менее кочегар, похоже, ни на что уже не надеялся. Он запихнулпальцы за брючный ремень, из-под которого от порывистых движений выбиласьузорчатая рубашка. Его это ничуть не волновало; он выплакал все свои беды -пускай напоследок полюбуются его лохмотьями, а там и за дверь выставят. Онприкинул, что стюард и Шубал, как самые низкие по званию средиприсутствующих, окажут ему эту последнюю любезность. Тогда Шубал успокоитсяи не будет больше приходить в отчаяние, как говорил старший кассир. Капитансможет набрать команду сплошь из румын, всюду будут говорить по-румынски, и,быть может, все действительно наладится. Кочегары не станут большепустословить в бухгалтерии; в благосклонной памяти останется только егонынешняя болтовня, ибо она, как только что заявил господин сенатор,послужила косвенной причиной его встречи с племянником. Кстати, этотплемянник сегодня не раз пытался быть ему полезным и потому более чемдостаточно отблагодарил его за нечаянную услугу - знакомство сдядей-сенатором; кочегару и в голову не приходило требовать от Карлачего-либо еще. Впрочем, он бы тоже хотел быть племянником сенатора, докапитана он покуда не дорос, но в конце концов из уст капитана он и услышитсердитое слово. В соответствии со своим намерением кочегар старался несмотреть на Карла, но, к сожалению, в этой враждебной комнате не оставалосьиной отрады для его глаз. - Не пойми ситуации превратно, - сказал Карлу сенатор, - речь, конечно,о справедливости, но одновременно и о дисциплине. То и другое, особеннопоследнее, находится здесь в ведении господина капитана. - Так и есть, - пробормотал кочегар. Те, кто обратил на это внимание ирасслышал его слова, удивленно улыбнулись. - Однако мы уже и так помешали господину капитану в его делах, которыху него по прибытии в Нью-Йорк, безусловно, накопилось очень много, и намдавно пора покинуть судно, а не то, чего доброго, эта пустячная перебранкадвух машинистов превратится по нашей милости в большой скандал. Впрочем,милый племянник, твои побуждения я вполне понимаю, но именно это дает мнеправо поскорее увести тебя отсюда. - Я тотчас же прикажу спустить для вас шлюпку, - сказал капитан, кудивлению Карла ни словом не возразив на заявление дяди, которое,несомненно, могло быть воспринято как самоуничижительное. Старший кассир со всех ног бросился к столу и по телефону передалбоцману приказ капитана. "Время не ждет, - подумал Карл, - но я не могу ничего сделать, непричинив всем обиды. Не могу же я теперь оставить дядю, когда он с такимтрудом наконец нашел меня. Правда, капитан учтив, но это и все. Надисциплине его вежливость кончается, и дядя, безусловно, высказал егосокровенные мысли. С Шубалом я говорить не хочу и даже жалею, что подал емуруку. А все остальные здесь - просто шваль". С такими мыслями он медленно подошел к кочегару, вытащил его правуюруку из-под ремня и легонько пожал. - Почему ты ничего не говоришь? - спросил он. - Почему все это терпишь? Кочегар только наморщил лоб, будто подбирая нужные слова. И все смотрелна Карла и его руку. - С тобой поступали несправедливо, как ни с кем другим на корабле, яэто точно знаю. - И Карл пошевелил пальцем руку кочегара, а тот огляделсявокруг сияющим взором, будто на него снизошло блаженство, которого никто несмеет у него отнять. - Ты должен бороться за себя, соглашаться или отрицать, иначе эти людитак и не узнают правды. Ты должен обещать мне, что послушаешься моегосовета, ибо у меня есть серьезные причины опасаться, что я больше уже несмогу помогать тебе. - И тут Карл заплакал, целуя ладонь кочегара; он взялэту шершавую, бессильную сейчас руку и прижал ее к щеке, как сокровище, скоторым приходится расставаться. Но тут рядом вырос дядя-сенатор и потащилего прочь - легонько, но настойчиво. - Этот кочегар словно околдовал тебя, - сказал он и проникновенновзглянул на капитана поверх головы Карла. - Ты чувствовал себя одиноким,когда встретил его, и теперь ты ему благодарен, что весьма похвально. Но,хотя бы ради меня, не заходи слишком далеко и осознай свое нынешнееположение. За дверью раздался шум, послышались крики, казалось даже, кого-то грубошвырнули на дверь. Вошел порядком ошеломленный матрос в женском фартуке. - Там полно народу! - выкрикнул он, резко двинув локтем, словно все ещенаходился в толпе. Потом наконец опомнился и хотел стать во фрунт, нозаметил фартук, сорвал его и бросил на пол с криком: - Какая мерзость! Ониповязали мне женский фартук! - после чего щелкнул каблуками и отдал честькапитану. Кто-то было засмеялся, но капитан строго сказал: - Не вижу причин для веселья. Так кто же там за дверью? - Мои свидетели, - выступив вперед, сказал Шубал. - Я покорнейше прошупрощения за их неуместные шутки. После рейса народ иногда как с цеписрывается. - Сейчас же зовите их сюда! - приказал капитан и тут же, обернувшись ксенатору, добавил любезно, но нетерпеливо: - Теперь, уважаемый господинсенатор, будьте добры последовать вместе с племянником за этим матросом, онпроводит вас к шлюпке. Мне ли говорить вам, какое удовольствие и какая честьдля меня, господин сенатор, лично познакомиться с вами. Искренне надеюсьиметь в скором времени возможность возобновить нашу прерванную беседу оположении в американском флоте, которая, быть может, вновь будет прерванастоль же приятным образом, как нынче. - Пока мне достаточно и одного этого племянника, - улыбаясь, сказалдядя. - А сейчас примите мою глубокую благодарность за вашу любезность и -будьте здоровы! Впрочем, не исключено, что мы, - он ласково обнял Карла, -коли отправимся в Европу, сможем вполне насладиться вашим обществом. - Я был бы сердечно рад, - сказал капитан. Они крепко пожали друг другуруки; Карл же успел только молча и мимоходом подать руку капитану, потомучто того уже осаждали человек пятнадцать, которые под водительством Шубаланесколько смущенно, но все же очень шумно заполнили помещение. Матроспопросил у сенатора разрешения идти первым и проложил дорогу для него иКарла в толпе кланяющихся людей. Казалось, что эти в целом добродушные людиотносились к стычке между Шубалом и кочегаром как к развлечению, и дажеприсутствие капитана не было им помехой. Среди них Карл заметил и Лину,девушку с камбуза, которая, весело ему подмигнув, повязала брошенныйматросом фартук, ведь он принадлежал именно ей. Следуя за матросом, они покинули канцелярию и свернули в маленькийкоридор, закончившийся через несколько шагов дверцей, от которой короткийтрап вел вниз, к приготовленной для них шлюпке. Матросы в шлюпке, куда тутже одним прыжком соскочил их вожатый, поднялись и отдали честь. Едва сенаторпредупредил Карла, что спускаться надо осторожно, как вдруг тот еще наверхней ступеньке заплакал навзрыд. Сенатор правой рукой обнял племянника,крепко прижал его к себе, а другой рукою гладил по голове. Так они испустились вниз - медленно, ступенька за ступенькой - и, прижавшись друг кдругу, сошли в шлюпку, где сенатор выбрал для Карла хорошее местечконапротив себя. По знаку сенатора матросы оттолкнулись от борта и тотчаспринялись усиленно грести. Не успели они отплыть на несколько метров, какКарл обнаружил, что они находятся с того борта, на который выходят окнаканцелярии. Все три окна были заняты свидетелями Шубала, они дружелюбнокланялись и махали руками; дядя даже кивнул благосклонно, а один матросумудрился, не прерывая ритмичной гребли, послать воздушный поцелуй. Похоже,кочегара уже не было. Карл внимательно смотрел в глаза дяди, с которым почтисоприкасался коленями, и у него зародилось сомнение, сможет ли этот человеккогда-нибудь заменить ему кочегара. А дядя отвел взгляд и смотрел на волны,бившиеся о борта шлюпки.

Глава вторая. ДЯДЯ

В доме дяди Карл быстро привык к своему новому положению. Да и дядя шелему навстречу в любой мелочи, и Карлу ни разу не представилось случаяполучить тот печальный опыт, который на первых порах так отравляет многимжизнь на чужбине. Комната Карла располагалась на шестом этаже здания, пять нижних этажейкоторого плюс трехэтажное подземелье занимало дядино предприятие. Свет,заливавший его комнату через два окна и балконную дверь, снова и сноваизумлял Карла, когда по утрам он выходил из своей маленькой спальни. Где быему пришлось обитать, ступи он на землю этой страны ничтожным беднымиммигрантом? Да, по всей вероятности, - дядя, хорошо знакомый с законами обиммиграции, был в этом уверен почти на сто процентов, - Карла вообще невпустили бы в Соединенные Штаты, а отправили бы домой, не заботясь о том,что родины у него больше нет. Ведь на сочувствие здесь рассчитывать нечего,и все, что Карл читал по этому поводу об Америке, вполне соответствовалоистине; пожалуй, только счастливцам выпадает здесь наслаждаться счастьем вокружении столь же беспечных собратьев. Узкий балкон протянулся во всю длину комнаты. Но то, что в родномгороде Карла оказалось бы, вероятно, самым высоким наблюдательным пунктом,здесь давало возможность обозревать одну только улицу - прямая, зажатаямежду двумя рядами точно срезанных по линейке зданий, она как бы убегалавдаль, где из густой дымки выступала громада кафедрального собора. Утром,вечером и в часы ночных сновидений на этой улице не прекращалось оживленноедвижение, представавшее сверху в виде клокочущей мешанины сплюснутыхчеловеческих фигурок и крыш всевозможных экипажей, над которой висела еще ибезумная, многообразная мешанина грохота, пыли и вони, и все это было залитои пронизано резким светом, который шел буквально отовсюду, рассеивался ивозвращался снова, - одурелому глазу он казался настолько материальным,будто над улицей каждую секунду вновь и вновь изо всех сил раскалывалинакрывающее ее стекло. Предусмотрительный, каким был он во всем, дядя посоветовал Карлу поканичего не затевать. Присматриваться, изучать - пожалуйста, но не увлекаться.Ведь первые дни европейца в Америке - как новое рождение, и хотя кое-кто -Карлу полезно это знать, чтобы не пугаться без нужды, - обживается здесьбыстрее, чем если бы перешел из мира потустороннего в мир человеческий,необходимо все же учитывать, что первое суждение всегда неосновательно, и нестоит допускать, чтобы оно было помехой всем последующим суждениям, которымижелательно руководствоваться в своей здешней жизни. Дядя сам знавалиммигрантов, которые, например, вместо того чтобы придерживаться этих добрыхправил, целыми днями простаивали на балконе и таращились вниз на улицу, какбараны на новые ворота. Поневоле собьешься с толку! Такое праздноеуединение, когда любуются на преисполненный трудов день Нью-Йорка,позволительно туристам, и - вероятно, хотя и небезоговорочно - им можно егорекомендовать; для того же, кто останется здесь, это - погибель, в данномслучае слово вполне уместное, даже если это и преувеличение. И в самом деле,досада кривила лицо дяди, если, навещая племянника - а он делал это раз вдень, причем в разное время, - он заставал Карла на балконе. Юноша вскорезаметил это и потому, по мере возможности, отказывался от удовольствияпостоять там. К тому же это была не единственная его радость. В комнате у него стоялпревосходный американский письменный стол - именно о таком долгие годымечтал его отец и пытался на различных аукционах купить что-либо подобное подоступной цене, но при его скромных доходах это ему так и не удалось. Самособой, стол этот был не сравним с теми якобы американскими столами, которыепопадаются на европейских аукционах. В верхней его части была чуть не сотняящичков всевозможного размера, и сам президент Соединенных Штатов нашел бытут надлежащее место для каждого официального документа; кроме того, сбокуимелся регулятор, и при необходимости и желании поворотом рукоятки возможныбыли различные перестановки и переустройства отделений. Тонкие боковыестенки медленно опускались, образуя донышко или крышку нового отсека; скаждым поворотом рукоятки вид бюро совершенно изменялся, медленно илиневообразимо скоро - смотря как двигаешь рукоятку. Это было новейшееизобретение, но оно весьма живо напомнило Карлу вертеп, который на родинепоказывали удивленным детям во время рождественских базаров, и теплозакутанный Карл тоже частенько стоял перед ним, наблюдая, как стариквертепщик вращает рукоятку игрушки и на крохотной сцене появляются триволхва, загорается звезда и скромно течет жизнь в священном хлеву. И всегдаему казалось, что мать, стоявшая позади, не слишком внимательно наблюдает заэтими событиями; он тянул ее к себе и громкими возгласами привлекал еевнимание ко всяким малоприметным деталям, например к зайчишке, который втраве на переднем плане то вставал на задние лапки, то снова пускалсянаутек; в конце концов мать зажимала ему рот и впадала в прежнююрассеянность. Конечно, стол был сделан не ради таких воспоминаний, но вистории его изобретения, вероятно, присутствовало что-то смутно похожее навоспоминания Карла. Дяде в отличие от Карла этот стол ничуть не нравился, онпросто хотел купить племяннику порядочный письменный стол, а все они былитеперь снабжены таким новшеством; мало того, хитрую эту штуковину можно былобез больших затрат приспособить и к столу устаревшей конструкции. Так илииначе дядя не преминул посоветовать Карлу пользоваться регулятором как можнореже; дабы усилить действенность совета, дядя заявил, что механизм крайнечувствителен, легко ломается, а починка его стоит дорого. Нетрудно былодогадаться, что подобные замечания - всего лишь уловки, хотя, с другойстороны, следовало отметить, что регулятор очень легко было заблокировать,чего дядя, однако, не сделал. В первые дни дядя и Карл, разумеется, частенько беседовали; Карл, вчастности, рассказал, что дома немножко, но с охотою играл на фортепьяно,правда, на этом поприще он сделал только первые шаги, с помощью матери. Карлвполне сознавал, что такой рассказ - одновременно и просьба о фортепьяно, ноон уже достаточно осмотрелся, чтобы понять: экономничать дяде совершеннонезачем. Все же эта его просьба была выполнена не сразу, лишь дней черезвосемь дядя чуть ли не против воли признался, что фортепьяно привезли и Карлможет, если угодно, пронаблюдать за его доставкой наверх. Занятие это былохотя и нетрудным, но при всем том ненамного легче самой работы, так как вдоме был специальный грузовой лифт, спокойно вмещавший целый мебельныйфургон, - в этом-то лифте и подняли инструмент в комнату Карла. Сам Карлмог, конечно, поехать в этом лифте вместе с инструментом и грузчиками, но,поскольку рядом был действующий пассажирский лифт, Карл поднялся на нем, спомощью особого рычага держась все время на уровне соседнего лифта и черезстеклянную перегородку пристально рассматривая прекрасный инструмент,ставший теперь его собственностью. Когда фортепьяно уже стояло в комнате иКарл взял первые ноты, он так по-глупому обрадовался, что, бросив игру,вскочил, отошел на несколько шагов и, подбоченившись, решил простополюбоваться подарком. Акустика в комнате тоже была превосходная испособствовала тому, чтобы первоначальное ощущение, будто его поселили вжелезном доме, совершенно исчезло. Ведь в самом деле дом казался железнымтолько снаружи, в комнате ничего такого совершенно не замечалось, и никто несумел бы обнаружить в ее убранстве ни единой мелочи, которая, хоть как-тонарушала бы идеальный уют. На первых порах Карл многого ожидал от своей игрына фортепьяно и даже осмеливался перед сном подумывать насчет того, как быему через эту музыку непосредственно повлиять на американскую жизнь.Действительно, странное возникало ощущение, когда он у распахнутых,выходящих на шумную улицу окон играл старую солдатскую песню своей родины -солдаты поют ее вечерами, устроившись в казарме на подоконниках и глядя наугрюмый плац, - но стоило ему бросить взгляд на улицу, и он видел: она всета же - малая частица исполинского круговорота, который невозможноостановить ни на секунду, если не знаешь тех сил, что приводят его вдвижение. Дядя терпел игру на фортепьяно, ничего против не говорил, темболее что Карл, опять-таки в угоду дяде, лишь изредка позволял себепомузицировать; однако же дядя принес ему ноты американских маршей и,конечно, национального гимна тоже, но одним только удовольствием от музыки,пожалуй, не объяснить, почему как-то раз он безо всякого намека на шуткуспросил Карла, не хочет ли он научиться играть также на скрипке иливалторне. Естественно, изучение английского языка было самой первой и самойважной задачей Карла. Молодой преподаватель коммерческого колледжа приходилв семь утра, когда Карл уже сидел с тетрадями за письменным столом илирасхаживал взад-вперед по комнате, заучивая что-либо наизусть. Карлпрекрасно понимал, что английским нужно овладеть как можно скорее, вдобавокэто самый удобный случай порадовать дядю своими быстрыми успехами. Идействительно, если поначалу общение с дядей на языке его новой родинысводилось к приветственным и прощальным фразам, то в скором времени всебольшая часть бесед шла на английском, отчего, естественно, между ниминачали устанавливаться доверительные отношения. Первое американскоестихотворение, описание пожара, которое Карл однажды вечером продекламировалдяде, доставило тому глубокое удовлетворение. Они оба стояли тогда у окна вкомнате Карла; дядя, поглядывая на меркнущий небосвод, медленно отбивалхлопками ритм стиха, а Карл стоял подле него и с застывшим взглядом одолевалтрудные строфы. Чем свободнее Карл владел английским, тем настойчивее дядя выказывалжелание свести его со своими знакомыми и только на всякий случайраспорядился, чтобы при таких встречах рядом с Карлом пока находился и егопреподаватель. Самый первый, кому однажды утром представили Карла, былстройный, невероятно гибкий юноша, - дядя ввел его в комнату, рассыпаясь влюбезностях. Он был, по-видимому, из тех многих, с точки зренияродителей-миллионеров, неудавшихся сынков, жизнь которых протекала такимобразом, что человек обыкновенный не мог без душевной боли проследить хотябы один, выбранный наугад день такого юнца. А тот, словно зная об этом илидогадываясь и как бы стараясь по мере сил этому противостоять, так и лучитсясчастьем, губы и глаза его сияют неистребимой улыбкой, обращенной к самомусебе, собеседнику и всему миру. С этим юношей, господином Маком, по настоятельной рекомендации дяди,Карл договорился вместе ездить верхом в половине шестого утра - в манежешколы верховой езды либо в парке. Правда, Карл сначала колебался, давать лисогласие: все-таки он никогда еще не садился на коня и хотел сперва немногоподучиться, но дядя и Мак так горячо убеждали его, что верховая езда -сплошное удовольствие и здоровый вид спорта, а вовсе не искусство, что вконце концов он дал согласие. Правда, теперь он был вынужден вставать вполовине пятого и частенько весьма об этом сожалел, так как, по-видимому,из-за постоянного напряжения внимания, которое требовалось от него изо дня вдень, его прямо-таки одолевала сонливость, но от этой напасти он мигомизбавлялся в ванной комнате. Над ванной во всю ее длину и ширинурасполагалась сетка душа - разве на родине у его школьных товарищей, дажесамых богатых, было что-либо подобное в единоличном их распоряжении?! - вэтой-то ванне, где можно было свободно раскинуть руки, Карл и устраивалсяспозаранку, а сверху на него лились потоки теплой, горячей, снова теплой и,наконец, ледяной воды, лились по желанию - на всю поверхность ванны илитолько на ее часть. Будто еще наслаждаясь сном, лежал он в воде и сособенным удовольствием ловил смеженными веками последние редкие капли,которые затем стекали по лицу. В школе верховой езды, куда Карла доставлял большущий дядин автомобиль,его уже ожидал преподаватель английского языка, тогда как Мак всегдапоявлялся позже. Впрочем, он-то как раз и мог спокойно опаздывать, ибонастоящая, полноценная верховая езда начиналась только с его прибытием. Едваон ступал на порог - и полусонные лошади вмиг оживали, и удары бича звучалигромче, и галерея, опоясывавшая манеж, наполнялась людьми - зрителями,конюхами, учениками и Бог весть кем еще. Время до появления Мака Карлиспользовал для того, чтобы хоть немного потренироваться в простейшихприемах верховой езды. Был тут один верзила, который, не поднимая рук,вскакивал на самую высокую лошадь, он и тренировал Карла, каждый день минутпо пятнадцать. Успехи Карла были не слишком значительны, зато он попутноусваивал множество английских жалобных воплей, которые в процессетренировок, задыхаясь, адресовал своему преподавателю, невыспавшемуся,подпирающему дверной косяк. Но почти все неприятности верховой ездыпрекращались с появлением Мака. Долговязого отсылали, и вскоре во все ещесумрачном манеже был слышен только стук копыт, а видна была только поднятаярука Мака, подающая команду Карлу. Полчаса этого удовольствия проходили каксон. Мак торопливо прощался с Карлом, иногда потрепав его по щеке, если былособенно доволен его успехами, и исчезал, не дожидаясь Карла. Затем Карл спреподавателем усаживались в автомобиль и ехали на свой урок английскогобольшей частью окольной дорогой, так как поездка в толчее магистрали,вообще-то ведущей от школы верховой езды прямо к дому дяди, занимала слишкоммного времени. Впрочем, вскоре преподаватель перестал сопровождать молодогочеловека, ибо Карл, упрекавший себя в том, что заставляет его томиться безпользы в школе верховой езды - тем более что указания Мака по-английски былисовсем несложны, - упросил дядю освободить преподавателя от этойобязанности. Поразмыслив немного, дядя согласился. Прошло довольно много времени, прежде чем дядя позволил Карлу, хотя быбегло, ознакомиться с его фирмой, а ведь тот частенько просил об этом. Фирмаявлялась своего рода комиссионно-экспедиционной конторой, какие, насколькомог судить Карл, в Европе, пожалуй, не встречались вовсе. Фирма занималаськомиссионной деятельностью, но посредничала не между производителями ипотребителями или торговцами, а между крупными предприятиями, снабжая ихразличным сырьем и полуфабрикатами. Поэтому, занимаясь крупномасштабнымизакупками, хранением, перевозками и сбытом, фирма должна была постоянно ивесьма скрупулезно поддерживать телефонную и телеграфную связь с клиентами.Телеграфный зал был не меньше, а гораздо больше телеграфа в родном городеКарла, через который его однажды провел школьный приятель. В зале длятелефонных переговоров, куда ни посмотри, открывались и закрывались дверикабин, и трезвон стоял оглушительный. Дядя отворил ближайшую дверь - там вярком электрическом свете за столиком сидел служащий, не обративший никакоговнимания на скрип петель, голову его стягивала металлическая дужканаушников. Правая рука лежала на столике, словно была неимоверно тяжелой, итолько пальцы, державшие карандаш, двигались нечеловечески быстро иритмично. Говоря в микрофон, он был очень лаконичен, и часто было дажезаметн