 |
|
ИНСТРУКЦИИ 1948,1954 ГОДОВ
Понимая необходимость придания видимости правового оформления порядка принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших преступления, министры здравоохранения, внутренних дел СССР и Генеральный прокурор СССР только спустя три года, 25 марта 1948 года, утверждают соответствующую инструкцию. Составители ее сделали попытку юридического обоснования некоторых организационных и медицинских аспектов помещения и содержания душевнобольных в психиатрических учреждениях, убрав при этом ранее фигурировавший термин “тюремная психиатрическая больница”.
В результате казуистической игры со словами великого и могучего русского языка родились следующие определения мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших преступление. Такие лица могли быть отправлены на принудительное лечение в специальные психиатрические заведения (или специальные отделения общих психиатрических учреждений) в соединении с изоляцией или на принудительное лечение в общие психиатрические и лечебные учреждения.
Такие меры могли применяться в отношении “лиц, совершивших преступление в состоянии хронического заболевания или временного расстройства душевной деятельности и признанных невменяемыми”, “лиц, совершивших преступление в состоянии вменяемости, но до вынесения приговора заболевших хронической душевной болезнью”, “лиц, заболевших психической болезнью во время отбывания наказания в месте лишения свободы”.
Особо подчеркивалось, что принудительному лечению подлежали лица, представлявшие по своему психическому состоянию или по характеру совершенного преступления опасность для общества.
Принудительное лечение отныне назначалось только судебными органами на основании рассмотрения заключения экспертизы в соответствии с инструкцией о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР от 17 февраля 1940 года, а также разрешения вопроса о том, действительно ли те или иные общественно опасные действия совершены невменяемым, и вопроса о степени опасности его для общества.
Срок принудительного лечения судебными органами не устанавливался. Основным критерием при решении вопроса о прекращении принудительного лечения или об изменении его формы являлось “выздоровление или изменение психического состояния больного, устраняющее опасность его для общества или изменяющее степень этой опасности”.
При вынесении определения в связи с выздоровлением заболевших душевной болезнью после совершения преступления, принудительного лечения лиц суд одновременно решал вопрос “или о возобновлении судебного производства, если лицо заболело после передачи дела в суд, но до вынесения приговора или вступления его в законную силу, или о возобновлении исполнения приговора, если болезнь наступила во время его исполнения или после вступления его в законную силу (причем время принудительного лечения засчитывалось в срок наказания), или о направлении дела в прокуратуру, если оно было приостановлено до передачи в суд”.
Этот перл “юридического” и “словесного” искусства не может не вызвать душевного смятения нормального человека от мысли о беспределе в отношении инакомыслящих в СССР. Большевистским блюстителям законности мало было запереть здорового человека в сумасшедший дом, но продержав его там энное количество лет и признав по своему усмотрению выздоровевшим (!!), затем отправить еще и на лесоповал. Такое выдерживали единицы.
Инструкцией определялись также “медицинские мероприятия в отношении лиц, совершивших преступления в состоянии невменяемости и потом заболевших временным расстройством душевной деятельности”. Так, лица, заболевшие временным психическим расстройством в процессе производства по делу и направленные в психиатрическую больницу для лечения, содержались там на положении “испытуемых”; лица, заболевшие временным психическим расстройством после вынесения обвинительного приговора к лишению свободы, направлялись на лечение в психиатрическую больницу и содержались там на положении лиц, находящихся на принудительном лечении. И те и другие после выздоровления подлежали немедленному возврату в места заключения силами МВД.
В общем, складывалась довольно-таки трагикомическая ситуация. Если нормальные люди, попавшие не по своей воле в тюремную психиатрическую больницу, затем после мнимого “выздоровления” вновь возвращенные в лагерь, понимали подобную ситуацию, то каково было истинно душевнобольным, которые не могли взять в толк, за какие-такие прегрешения их направляют в ГУЛАГ: ведь политическое преступление они совершали в невменяемом состоянии?
Отдельные положения рассматриваемой нами инструкции свидетельствуют о чрезвычайно жестком отношении к гражданам, обвиненным в так называемых контрреволюционных и иных особо опасных преступлениях, совершенных ими якобы в состоянии душевного заболевания, а также силовых действий властей, опасных для душевного здоровья больных, влекших за собой долго текущее стрессовое состояние.
Настораживают дефиниции о “лицах, совершивших преступления в состоянии невменяемости, но до вынесения приговора заболевших хронической душевной болезнью”, “лицах, заболевших психической болезнью во время отбывания наказания в месте лишения свободы”, и “о принудительном лечении в специальных психиатрических учреждениях в соединении с изоляцией”.
Почему люди, привлекавшиеся по делам контрреволюционных преступлений, совершившие их в состоянии вменяемости, будучи арестованными, до вынесения приговора или находясь уже в местах лишения свободы, становились психопатами?
Психиатр А. Варди находит этому такое объяснение. Контакт с душевнобольными вызывает подчас у здоровых людей психическое заболевание. Это называется индуцированным реактивным сумасшествием. Здоровые люди, изолированные в психиатрических больницах, подвергнуты реальной опасности заболеть индуцированным психозом. Если же здоровых людей держат в одиночных палатах, то такой режим вызывает реактивные психозы, чаще всего реактивный параноид.
Опасность душевного заболевания людей, водворенных в психиатрические больницы в порядке политических репрессий, особенно увеличивается вследствие принудительного насильственного “лечения” психотропным веществом. Насильственно инъектируемые (или даваемые в таблетках) галоперидол, мелипралин, барбитураты вызывают у здоровых людей стрессовые ситуации, психические заболевания.
У менее крепких людей длительное вынужденное расщепление сознания ведет подчас к психопатическим процессам и даже необратимым генетическим травмам, передающимся по наследству. Это заболевание возникает особенно часто под воздействием обычного в советских буднях постоянного страха арестов, допросов, побоев, пыток, лагерного произвола, голода, болезней, отравляющих и одурманивающих психофармакологических средств, радиоактивных веществ.
Вышеназванный документ — ни с чем не сравнимый пример иезуитского отношения к заключенным, которых в психиатрической больнице не только мучили душевно и физически, но еще и по довольно сомнительным критериям определения улучшения их , психического состояния могли вновь направлять в тюрьмы, в исправительные лагеря, в итоге разрушая их как личности. Такие заключенные обрекались системой на круги ада.
Инструкция от 25 мая 1948 года спустя шесть с небольшим лет (31 июля 1954 года) была заменена инструкцией о порядке применения принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших преступление. На этот раз межведомственный документ был утвержден только министром здравоохранения СССР М. Ковригиной и лишь согласован с министрами юстиции и внутренних дел СССР и Прокуратурой СССР. Появление данного нормативного акта следует, видимо, связывать с некоторыми демократическими подвижками в стране после смерти Сталина и после разоблачения антинародной деятельности ряда ключевых фигур органов госбезопасности.
“Прогрессивная” новизна инструкции образца 1954 года заключалась в том, что принудительное лечение отныне не сопровождалось мерами по изоляции душевнобольных и что определение о назначении принудительного лечения выносилось в судебное заседание с участием прокурора и адвоката (на самом же деле ничего этого не было). Во всем остальном инструкция повторила свою предшественницу от 1948 года, а некоторые ее позиции были даже ужесточены.
Так, впервые дается расшифровка понятия “особо опасные преступления”. К ним были отнесены контрреволюционные преступления, бандитизм, разбойное нападение: убийство, нанесение тяжких телесных повреждений и изнасилование. Таким образом, власти совершенно преднамеренно отнесли политические выступления против существующего государственного строя к ряду тяжких уголовных деяний, что можно рассматривать как ни с чем не сравнимое “достижение” советской карательной юриспруденции. Всем антисоветски настроенным гражданам грозило не только тяжкое по УК наказание наравне с убийцами и грабителями, но еще и моральное унижение быть приравненными к ним. Таким образом, санкционировалось совместное содержание политических диссидентов и наиболее опасных и возбужденных психически больных, что само по себе являлось пыткой и издевательством, исключающим столь необходимый при оказании медицинской помощи гуманизм.
В новой инструкции появляется примечание, суть которого сводится к тому, что в исключительных случаях на принудительное лечение в СПБ могут быть направлены и психически больные, совершившие и другие преступления, если они по своему психическому состоянию представляют особую общественную опасность. Это давало возможность карательным органам расширительного толкования деяний, опасных для общества, в том числе и антисоветской направленности.
Таким образом, к началу 50-х годов постепенно сформировался достаточно четкий механизм политических репрессий с применением психиатрии, основанный на Уголовном кодексе РСФСР и союзных республик и ведомственных нормативных актах, определявших порядок пресечения “контрреволюционной” деятельности, организацию судебно-психиатрической экспертизы, “применение принудительного лечения в отношении психически больных, совершивших особо опасные преступления”, содержание их в специальных тюремных психиатрических больницах МВД СССР (в 1951 году была организована еще одна ТПБ МВД СССР — в Ленинграде).
Пресечение так называемой контрреволюционной деятельности являлось прерогативой органов безопасности. Если следствие приходило к выводу о необходимости помещения арестованного в ТПБ МВД СССР, назначалась судебно-психиатрическая экспертиза подследственного. Ей отводилась решающая роль в определении судьбы подследственного или, по терминологии судебных экспертов-психиатров, “испытуемого”.
Признание испытуемого невменяемым давало “законные” основания органам безопасности, судам, МВД СССР изолировать его от общества, то есть применить меры социальной защиты медицинского характера. Акт СПЭ о невменяемости государственного или иной категории преступника сомнению не подвергался и обжалованию не подлежал.
“ДЕЛО” АЛЕКСАНДРА ГОЙХБАРГА
Отработанная до автоматизма “технология” репрессивной психиатрии наглядно подтверждается документами следственного дела по обвинению бывшего председателя Малого Совнаркома РСФСР Гойхбарга Александра Григорьевича.
А. Г. Гойхбарг был настоящим русским интеллигентом, энциклопедистом, решившим сотрудничать с советской властью. Родился он в 1888 году под Каменец-Подольском, получил прекрасное образование, не гнушался политики и разделял убеждения меньшевиков, что позднее и стало причиной всех его жизненных страданий. Его жизнь — ненаписанный приключенческий роман. После победы большевиков Гойхбарг выл введен в состав советского правительства и вместе с ним в марте 1918 года переехал в Москву. России или большевикам служил искренне. Когда по предложению В. Ленина была назначена комиссия по учету взаимных с капиталистическими странами претензий, Гойхбарг был назначен ее председателем и доказал, что претензии новой России к Западу достигают 50 миллионов царских золотых рублей, что на 13 миллионов превышало предъявленный противниками счет.
Гойхбарг присутствовал на собрании центральных агитаторов и пропагандистов РКП(б) в помещении МК по знаменитому Леонтьевскому переулку, где эсерами была взорвана бомба и погибли многие люди, в том числе и Загорский, в честь которого переименовали на 70 с лишним лет славный город Сергиев Посад.
В 1919 году Гойхбарг был послан Лениным в Западную Сибирь, где, по его словам, “насаждал советскую власть”. В Омске, в 1920 году, был обвинителем на процессе министров адмирала Колчака. Затем его вызвали снова в Москву для налаживания работы в Малом Совнаркоме. В это время он постоянно встречался с В. Лениным; таких встреч за два года совместной работы было более пятисот. Жаль, что Гойхбарг не оставил воспоминаний о неординарной личности вождя пролетариата.
В кабинете Ленина в Кремле на столе рядом с программой РКП(б) лежал экземпляр брошюры “Исполняйте законы Советской республики”, написанной Гойхбаргом по просьбе вождя. Она Ленину так понравилась, что он вручал ее каждому посещавшему его ходоку из провинции.
Гойхбарг был учредителем в 1918 году Социалистической академии общественных наук и состоял в ней наряду со Сталиным и Молотовым. Ему принадлежит авторство первого Гражданского кодекса РСФСР, действовавшего в стране несколько десятков лет.
В 30-е годы, не будучи посвящен высшим руководством страны в тайные экономические и политические связи СССР с Германией, всячески препятствовал, работая в Наркомвнешторге, выплате Германии громадных сумм денег. Его протесты по расчетам с фирмами Вольфа, Форда, германским правительством рассматривались на Политбюро, лицемерно признавались правильными, и простодушный Гойхбарг твердо был уверен в том, что сумел сберечь для советской казны сотни миллионов золотых рублей. В 1943—1945 годах по особым заданиям советского правительства выполнял многие конфиденциальные поручения.
В 1947 году написал 1-й том “Курса международного права”, принятый к изданию по указанию А. Жданова. И тут к нему подобралась беда с Лубянки, 5-е управление МГБ СССР состряпало постановление, в котором указывалось, что, по имеющимся в распоряжении органов материалам, ученый “резко враждебно настроен к существующему в СССР строю”, что “на протяжении многих лет вел и ведет среди окружающих антисоветскую агитацию, клеветнически утверждает, что в стране царит гнет и насилие, что наука в стране в загоне и всякая новая мысль преследуется, допускает злобные высказывания по адресу руководитепей партии и советского правительства”.
В постановлении на арест есть такая примечательная фраза:
“Принимая во внимание, что Гойхбарг с мая 1947 г. состоит на учете у районного психиатра и по заключению врачебной комиссии от 10 января 1948 г. страдает маниакально-депрессивным психозом с параноидной окраской и нуждается в стационарном лечении, руководствуясь ст. 146 и 158 УПК РСФСР, — постановил: Гойхбарга А. Г. подвергнуть аресту и обыску, после чего направить Гойхбарга на судебно-психиатрическую экспертизу в Институт им. Сербского для определения его вменяемости”.
Сие постановление привычно утвердил генерал от госбезопасности, а арест санкционировал другой генерал — от юстиции. Постановление на арест, видимо, у чекистов не было принято показывать жертве, чтобы она не узнала о подробностях причин ареста, а самое главное, что она психически больна.
Одновременно теми же должностными лицами было подписано постановление об избрании меры пресечения Гойхбаргу. Боясь, что интеллигентный и не очень физически крепкий пожилой человек, “находясь на свободе, может скрыться от следствия и суда”, чекист имярек постановил: “Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда Гойхбаргу избрать содержание под стражей, о чем в порядке ст. 146 УПК РСФСР объявить арестованному под расписку в настоящем постановлении”.
В этой казенной бумаге нет ни слова о душевной болезни ученого. И не потому, что МГБ щадило нервы Гойхбарга; это типичное коварство чекистов, их наплевательское отношение к своим жертвам, это нежелание создавать себе дополнительные трудности при допросах арестованного. Ведь даже подписав постановление об избрании меры пресечения, Гойхбарг внизу делает приписку: “Протестую против необоснованного указания в тексте “бывшего меньшевика”, а равно и против подозрения в преступлении, указанном в тексте. От суда никогда укрываться не стану, и никто даже подумать это не может”. Даже строки о том, что он может трусливо сбежать от суда, вызывают у Гойхбарга высокородный гнев. А что бы он испытал, если бы увидел письменные утверждения чекистов о его психической болезни?
Дьявольская машина допросов закрутилась. Как обычно, в поздний январский час с бедного старика стали снимать показания. Форма допроса стандартная: где родился, учился, был ли под судом и т. п. Но вот следователь объявляет ему главное: “Вам предъявлено постановление об избрании меры пресечения, в котором указано, что вы арестованы за проведение антисоветской агитации”.
Гордый и наивный Гойхбарг, полный великого чувства достоинства, считающий все происшедшее с ним диким кошмаром, отвечает: “Прошу министра государственной безопасности, подписавшего ордер на мой арест, довести до сведения вождя народов, что я арестован по указанному обвинению. До тех пор пока я не получу сообщения, что вождю народов это известно и он против этого не возражает, я иного ответа на вопросы следователя давать не буду”.
Вот так истинные коммунисты, служившие беззаветно стране и партии, искренне верили, что о “произволе” МГБ в отношении их ничего не знал мудрый и справедливый Сталин и другие члены Политбюро.
Он не знал также, что запуганные советской репрессивной системой граждане, знавшие Гойхбарга по совместной работе, презрев совесть ради собственного жалкого личного свободного существования, на допросах в МГБ давали угодные чекистам характеристики своего сослуживца. Один из них показал:
“Весной 1947 г. в поступках Гойхбарга стало наблюдаться некоторое ненормальное поведение, — оно выражалось в излишней болтливости, в бессвязной речи, придирчивости к слушателям и невменяемости.
Вопрос: Были ли антисоветские проявления со стороны Г. и в чем они выражались?
Ответ: Он высказывал клеветнические измышления на отдельных руководителей советского правительства (Вышинский и др.), что руководители правительства окружены неквалифицированными специалистами, которые вводят их в заблуждение, а они этого не замечают.
Вопрос: В присутствии каких лиц Г. высказывал антисоветские настроения?
Ответ: Г. высказывался в присутствии ………. Сотрудники затыкали уши от его речей, убегали по своим кабинетам и запирались от него.
Вопрос: Чем вы желаете дополнить свои показания?
Ответ: В октябре—ноябре 1947 г. Г. находился в доме отдыха, возвратясь оттуда, он стал заметно тише, однако и теперь он надоедает своей болтовней”.
А вот “шедевр” психиатрического искусства, выданный по заказу чекистов одним из московских психоневрологических диспансеров 10 января 1948 года за два дня до ареста Г.:
“В 1924 г. Г. перенес какое-то (!) заболевание, по поводу которого находился на санаторном лечении в г. Праге в течение 3-х месяцев (пользовался водолечением).
Настоящее заболевание - с мая 1947 г. В течение месяца повышенное настроение, болтливость, повышенная активность (писание писем разным ответственным лицам, звонки по телефону).
К июлю состояние улучшилось, настроение стало ровнее, поведение стало более упорядоченным. В январе 1948 г. ухудшение физического состояния.
Психическое состояние: сознание ясное, ориентирован на месте и во времени; больным себя не считает, доступен; связно рассказывает о своем прошлом и настоящих переживаниях. По-прежнему параноидальные установки и высказывания в отношении некоторых ответственных работников. Критика снижена.
Заключение: на основании изложенного считаем - больной Г. страдает маниакально-депрессивным психозом с параноидальной окраской (соответственно возрасту) и нуждается в стационарном лечении”.
Дело сделано, и теперь необходимо подтверждение диагноза младших по рангу коллег светилами психиатрии из ЦНИИСП. Экспертизу проводили Бунеев, Лунц, Пастушенко в присутствии следователя 5-го управления МГБ СССР. Экспертиза между прочим была проведена еще и потому, что следователь 6-го отдела 6-го управления КГБ сильно засомневался в психиатрической полноценности Г.
Из акта СПЭ на испытуемого Гойхбарга А. Г.:
“Нервная система: зрачки расширенные, правильной формы. Реакция их на свет сохранена. Сухожильные рефлексы равномерно живые. Отмечается мелкий тремор вытянутых пальцев рук.
Со стороны психики: испытуемый ориентирован в месте и времени правильно. Контактен, многословен. Держится с чувством собственного достоинства, старается показать свою большую значимость. Много говорит о своих заслугах в прошлом. Говорит о себе как о крупном ученом человеке с мировым именем. Испытуемый обладает большим запасом знаний, хорошей памятью. Он не терпит возражений. Душевнобольным себя не считает, свое направление на экспертизу рассматривает как недоразумение.
Вместе с тем испытуемый обнаруживает бредовые идеи отношения и преследования. Он называет ряд конкретных лиц, которые, по его мнению, хотят его уничтожить, ведут против него активную борьбу. На основании изложенного комиссия приходит к заключению, что Г. является психопатической личностью с параноидальным развитием, осложненным артериосклерозом головного мозга.
Изменения личности Г. в настоящее время настолько значительны, что они должны расцениваться как душевное заболевание. Поэтому Г. как душевнобольного в отношении инкриминируемого ему деяния, совершенного им в болезненном состоянии, следует считать невменяемым. По своему психическому состоянию Г. нуждается в направлении на принудительное лечение в психиатрическую больницу”.
На основании акта СПЭ ЦНИИСП следователь МГБ СССР составляет заключение от 31 января 1948 года: “5-м управлением МГБ СССР 15 января 1948 г. за проведение злостной антисоветской агитации и возведение клеветы на руководителей партии и правительства был арестован Гойхбарг А. Г.
Проведенным следствием установлено, что Г. допускал публичные злостные высказывания по адресу руководителей ВКП(б) и советского правительства и проводил антисоветскую агитацию.
Согласно акту СПЭ ин-та им. Сербского от 20 января 1948 г. Г. является психопатической личностью с параноидальным развитием, осложненным артериосклерозом головного мозга. Как душевнобольной в отношении инкриминируемого ему деяния - невменяем. Нуждается в направлении на принудительное лечение в психиатрическую больницу.
На основании вышеизложенного полагал бы: следственное дело по обвинению Г. внести на рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР с предложением как душевнобольного направить на принудительное печение в Казанскую психиатрическую больницу”.
Выписка из протокола № 7 Особого совещания при Министерстве государственной безопасности Союза ССР от 21 февраля 1948 года: “Постановили: Гойхбарга Александра Григорьевича направить на принудительное лечение”. Печать. Подпись начальника секретариата Особого совещания.
Так, за месяц с небольшим резвые чекисты решили судьбу честного, порядочного человека.
Обратите внимание: психиатры-эксперты указали в своем акте, что Г. нуждается в направлении на принудительное лечение просто в психиатрическую больницу, но не определили местом заточения тюремную психиатрическую больницу в Казани. А вот чекисты направили его именно в Казань. В этой связи еще раз хочется вернуться к не совсем ясному вопросу: почему все-таки советская власть иных своих противников заточала в психиатрические больницы строгого содержания, а не расстреливала и не ссылала в лагеря?
Видимо, политические “грехи” Гойхбарга были не настолько велики, чтобы всадить ему в затылок пулю (тем более дело происходило после войны, когда уже схлынула волна тотальных убийств). А отправить его в один из лагерей ГУЛАГа для МГБ было боязно и хлопотно, ибо высокообразованный Г. наверняка не удержался бы от антисоветской пропаганды в месте заключения, политически разлагая товарищей по несчастью и тем самым увеличивая число недоброжелателей, а то и противников советской власти. Таким самое подходящее место - психиатрический дом строгого содержания, где они полностью изолированы от общества, исключая, естественно, общество мучителей-врачей.
Спустя семь с половиной лет, 27 июля 1955 года, Тюремное управление МВД СССР направляет начальнику секретариата Центральной комиссии КГБ при СМ СССР по пересмотру уголовных дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержавшихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении, акт центральной судебно-психиатрической экспертной комиссии ТУ МВД СССР на душевнобольного заключенного Гойхбарга А. Г., согласно которому с него снималось принудительное лечение и он направлялся в психоневрологическую больницу для лечения на общих основаниях.
27 сентября 1955 года прокурор отдела по спецделам Прокуратуры СССР в своем заключении по делу Г. отмечает: “В настоящее время как хронический душевнобольной, не обнаруживающий бреда антисоветского характера, в дальнейшем пребывании на принудительном лечении не нуждается и может быть переведен в психоневрологическую больницу для лечения на общих основаниях. Полагал бы: постановление Особого совещания при министре государственной безопасности СССР от 21 февраля 1948 г. в отношении Г. отменить, от принудительного лечения его освободить и дело прекратить”.
На основании данного заключения Центральная комиссия по пересмотру уголовных дел на лиц ……… от 12 декабря 1955 года постановила: “Постановление Особого совещания при МГБ СССР от 21 февраля 1948 г. в отношении Г. отменить, дело на основании ст. 11 УК РСФСР прекратить, Г. от принудительного лечения освободить”.
На основании именно такой, внешне как бы “законной” технологии организации политических репрессий была искалечена жизнь Гойхбарга А. Г. и тысяч ему подобных: сфальсифицированное обвинение, медицинская экспертиза, дававшая “добро” на вынесение диагноза “невменяем” и направление испытуемого на принудительное лечение в тюремную психиатрическую больницу, пребывание в течение многих лет в здравом уме в жестоких условиях психиатрической больницы специального типа, выход на “волю”, потеря личного имущества и приличного социального положения в обществе и неснятое клеймо “невменяем”.
Нормальные люди до конца своей жизни искренне не могли понять, почему их заключали в ТПБ. Это видно и из заявления А. Г. Гойхбарга на имя Председателя Президиума ВС СССР К. Ворошилова в феврале 1956 года.
Гойхбарг не просит о помиловании, поскольку убежден, что никогда не был осужден: он не просит о снятии с него судимости, поскольку никогда не был судим. Он ходатайствует только о восстановлении по отношению к нему социалистической законности, так же как и гласной реабилитации, о предоставлении надлежащей компенсации и о наказании лиц, виновных в незаконном содержании его под стражей. Именно у Гойхбарга впервые прозвучала мысль о необходимости наказания тех, кто вершил репрессии с помощью психиатрии.
Его также беспокоила мысль о том, что ярлык “сумасшедшего” навсегда приклеится к нему, и он особо обращает внимание К. Ворошилова на то, что восьмилетнее пребывание “в ужасном окружении гнуснейших антисоветских преступников” нисколько не отразилось на его умственных способностях; что голова у него свежая, мысль ясная, память чудесная, желание и возможности работать на пользу советского народа и государства немалые2.