Главная | Обратная связь

Методологические подходы

Мосты, которые Герцен постоянно наводил между прошлым и современностью, оставляли ему надежду «вывести» или понять собственное положение из «биографии человечества». Вместе с тем он считал недопустимым в политических интересах конъюнктурно использовать исторические факты в ущерб объективности. В 1844 г. во втором письме «О публичных чтениях г-на Грановского» Герцен писал: «История очень легко делается орудием партии. События былые немы и темны, люди настоящего освещают их, как хотят; прошедшее, чтоб получить гласность, переходит через гортань настоящего поколения, а оно часто хочет быть не просто органом чужой речи, а суфлером; оно заставляет прошедшее лжесвидетельствовать в пользу своих интересов. Такое вызывание прошедшего из могилы унизительно».

Подход к истории как «биографии человечества», в которой были некоторые дивные моменты, позволяло ему, эмоциональной и художественной натуре, писать о социальном творчестве, которое обязательно, с его точки зрения, должно опираться на историю, и ни при каких обстоятельствах не имело права быть беспочвенным. Так в концепции социального времени Герцена смыкалось прошлое и будущее.

История — богатство человека. Только он имеет историю. Свою мысль Герцен записал в статье 1866 г. «Порядок торжествует!»: «Человек отличается от животных историей: характер ее, в противоположность животному развитию, состоит в преемственности больше или меньше сознательных усилий для устройства своего быта, в наследственной, родовой усовершимости инстинкта, пониманья, разума при помощи памяти... ясно, что стадная жизнь составляет такое же необходимое условие исторического развития, как и самые лица.

Начало истории — непокорность лица поглощающей его семье, стремление стать на свои ноги и невозможность на них удержаться. Племенным безразличием замыкается животный мир. Мир человеческий в Библии начинается грехопадением и убийством, разрушающим семейную связь, т.е. постановлением своей воли выше заповеди и выше первого условия сожития».

В 1840-е гг. Герцен был склонен судить об истории по аналогии с природой. После 1848 г. эта тенденция проявилась еще отчетливее. Однако при изложении конкретного исторического материала Герцен не писал ни о природных факторах, ни о роли географической среды, если не считать упоминания о колонизации. В 1850—1860-е гг. он отказывается от традиционного «дуализма» истории и природы. Тогда же обозначается натуралистическая тенденция его философии истории.

В литературе можно встретить две точки зрения об эволюции методологических представлений Герцена в 1840-е гг. Ряд авторов, отмечая возрастающую неудовлетворенность Герцена взглядами Гегеля, сближают его воззрения этого времени с представлениями датского философа С. Кьеркегора (1813— 1855), чьи основные произведения выходят в 1840-е гг. Кьеркегор подверг критике основополагающий принцип гегелевской философии о тождестве мышления и бытия, указав на его тавтологичность и противопоставив ему существование (existenz) как то, что как раз и разделяет мышление и бытие. В экзистенциальной диалектике «прыжок» как переход в новое качество, по мнению Кьеркегора, не объясним. Принципиально не согласна со сближением взглядов Герцена и Кьеркегора З.В. Смирнова. В 1840-х гг. Герцен был склонен выдвигать на первый план не особенности развития отдельных народов, а «великое единство развития рода человеческого», что являлось теоретической основой его спора со славянофилами. Но уже тогда у Герцена появляется мысль, к которой он будет постоянно обращаться в дальнейшем. Именно потому, что Россия в своем развитии обладала рядом особенностей по сравнению с Западной Европой и многое из жизни Европы она не переживала, русская мысль могла объективнее, трезвее и правильнее оценить западноевропейское развитие, нежели мысль самого Запада.

Рассматривая глубоко противоречивые принципы исторического развития западного мира, Герцен, обращаясь к его мыслящим представителям, писал: «Собственность — это блюдо чечевичной похлебки, за него вы продали великое будущее, которому ваши отцы широко распахнули ворота в 1789 году. Вы предпочитаете обеспеченное будущее удалившегося от дел рантье — отлично, но не говорите же, что делаете это ради счастья человечества и спасения цивилизации. Вам всегда хочется прикрывать свой упрямый консерватизм революционными атрибутами; это оскорбляет, и вы унижаете другие народы, делая вид, будто все еще стоите во главе движения». В термин «мещанство», который Герцен применял по отношению к Западной Европе, он вкладывал социально-политическое содержание и называл его недугом, которым Россия, к счастью, еще не была заражена. Поскольку Западная Европа была «сбита с дороги мещанством», Герцен считал, что «нам нечего заимствовать у мещанской Европы». Западная Европа сама «снова берет у нас ею привитый деспотизм». В отличие от России Европа не обладает стойким национальным иммунитетом, ядро которого в России, по его мнению, составляла община. После 1848 г. Герцен стал считать общину — основным преимуществом нашей страны перед Европой. С этого времени он делал в отношении Европы пессимистические прогнозы, тогда как на Россию, наоборот, стал смотреть с большим оптимизмом.

Научный и пропагандистский подходы у Герцена особенно тесно взаимосвязаны при рассмотрении проблемы Западная Европа — Россия. Он не отделял латинско-германский мир от социального будущего человечества, не признавал исчерпанной для Запада тему революции. «С удесятеренною силой пробудились социальные вопросы во всей Европе, не исключая, Англии» — такой вывод сделал Герцен.

История России

В свое время Герцена сильно задело утверждение французского историка Ж. Мишле (1798—1874) о России. Мишле заявил, что России «вообще нет». Она лишь «фантасмагория, мираж, империя иллюзий». Герцен дружил и переписывался с Мишле. Они познакомились в июне 1851 г., сочинения знаменитого историка были хорошо известны Герцену со студенческих лет, да и лекции Мишле ему довелось прослушать еще в 1847 г. Французский историк отказал русским людям в нравственных достоинствах, отрицал существование русской литературы и науки. Герцен сразу же отреагировал на «озлобленные», по его определению, слова французского историка «с глубоким прискорбием».

Мнение же самого Герцена о России и ее истории менялось в течение жизни. Эти изменения хорошо прослеживаются по его работам. «Преданная восточному созерцательному мистицизму, азиатская стоячесть овладевала Россией, к чему располагало и самое огромное растяжение ее по земле плоской, безгорной, удаленной от морей, покрытой лесами. В удельной системе (которая, может произведенная феодализмом, совсем не совпадала с ним) не было ни оппозиции общин, ни оппозиции владельцев государю, а был элемент чуждый, особой формы деспотизм, сплавленный из начал византийских, славянских и азиатских. Двувековое иго татар способствовало Россию сплавить в одно целое, но снова не произвело оппозиции. Основывалось самодержавие — и оппозиции все не было... » — такой видел русскую историю Герцен в 1833 г.

В конце 1850-х гг. он писал, что «... в русской жизни бродила бездна сил неустоявшихся: с одной стороны — казачество, расколы, неоседлость крестьян, их бродяжничество, с другой — государственная пластичность, сильно обнаружившаяся в стремлениях раздаться, не теряя единства». Герцен обращал внимание уже на другие факторы отечественного исторического процесса, подчеркивал, что Россия выросла на иных, чем Европа, основаниях. В статье 1866 г. «Порядок торжествует» он их перечислил, особо выделив колонизацию, а также то обстоятельство, что наша страна «окрестилась без католицизма» и процесс формирования государства обошелся без римского права, и, главное, Россия сохраняла как «народную особость свое оригинальное понятие об отношении человека к земле». В концепции Герцена это понятие о земле играло столь важную роль, что автор посчитал нужным дать ему объяснение: «Оно состоит в том, что будто бы всякий работающий на этой земле имеет на нее право как орудие работы». «Это сразу ставит Россию на социальную почву, и притом на чрезвычайно новую». В этом же положении он увидел особенности русской революции: «О земле не поминала ни одна революция, домогавшаяся воли, по крайней мере, после крестьянских войн».

«У нас право на землю — не утопия, а реальность, бытовой факт, существующий в своей естественной непосредственности и который следует возвести в факт вполне осознанный. Все сельское население принимало спокон веку это естественное право свое, не рассуждая о нем. Его только не знали в высших слоях, образованных на западный лад.

Сельская община при тех обстоятельствах, при которых она развивалась, ценой воли продала землю общиннику. Личность, имеющая право на землю, сама становилась крепка земле, крепка общине. Вся задача наша теперь состоит в том, чтоб развить полную свободу лица, не утрачивая общинного владения и самой общины». Так Герцен старался разглядеть в истории пути русского социализма. Его видение отечественной истории, несомненно, питали, идеалистические представления мыслителя. Художественная сторона натуры Герцена, склонного к образному видению, порой в ущерб конкретным обстоятельствам, оказывала влияние на его историческую концепцию.

Социализм

С начала 1830-х гг. социализм становится ведущей темой творчества Герцена. Всю последующую жизнь он искал пути его возможного осуществления. По наблюдению Н. М. Пирумовой, продолжая развивать свои идеи по поводу организации человеческого общества, Герцен утверждал, что форма и основа современных государств не отвечает более рациональным требованиям, «сформулированным наукой и сознанием деятельного и развитого меньшинства...». Разум должен либо отступить и признаться с чисто христианским смирением, что его идеал — «не от мира сего», либо решиться разбить эти формы и более не заботиться о судьбе «вечных основ». И одновременно А. И. Герцен писал: «Большое счастье, что наше право на землю так поздно приходит к сознанию. Оно прежде не выдержало бы одностороннего напора западных воззрений, теперь они сами являются в раздумье, с сомнением в груди. Социализм дал нам огромное подспорье». Он выделил прусского чиновника и экономиста А. Гакстгаузена, путешествовавшего по России в 1843 г., назвал его «первым пионером», пошедшим на открытие нашей страны, и поведавшим западному миру о русской общине накануне европейских революций 1848-1849 гг.

«Главным камнем» на дороге русского исторического развития, по Герцену, лежало «чудовищное крепостное право». Он писал: «Наше императорство и наше барство — без корней, и знают это». «Народ любит царя как представителя защиты, справедливости (факт общий всем неразвитым народам) и не любит императора. Царь для него идеал, император — антихрист. Императорская власть держится войском и бюрократией, т. е. машинами».

«Мы предвидим улыбку многих при слове русский социализм. Чему люди не смеялись прежде пониманья?... Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владенья и управления, — и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука». В историческом становлении русского социализма Герцен особо выделял петрашевцев и Н. Г. Чернышевского.

М.О. Гершензон, оценивая систему социалистических представлений Герцена, отмечал: «Герцен считал Россию призванной сыграть роль зачинщика и вождя в социальном перевороте; порукой в этом была ему необремененность русской психики, ее варварская свежесть — и глубоко коренящееся в русском народе сознание его права на землю, этот как бы врожденный социализм».

Петр I

Герцен обращался к характеристике роли Петра I в русской истории и в годы своей юности, и уже умудренный жизненным опытом. Статья 1833 г., посвященная «другу моему Диомиду» (Н.П. Огареву), была озаглавлена «Двадцать осьмое января». В этот день умер Петр I, всколыхнувший «мертвую тишину духа народного». До Петра «движений» в русской истории Герцен не видел.

Выделив под влиянием немецких идеалистов категорию «народного духа», Герцен писал, что «просвещение не западало в него, непрерывные войны не развивали его. И Россия, отставшая от Европы несколькими веками, продвигалась тихо, почти незаметно». Все это происходило, по мнению Герцена, потому что в стране не было «ни центра движения, ни ускоряющего толчка». То и другое создал Петр — «коронованный революционер»: «...Явился Петр! Стал в оппозицию с народом, выразил собою Европу, задал себе задачу перенести европеизм в Россию и на разрешение ее посвятил жизнь».

Появление Петра объяснялось как необходимое, но не вынужденное. В статье «Русские немцы и немецкие русские» 1859 г. Герцен писал: «Каким путем эта стихийная жизнь, равнодушная к развитию своих собственных сил и даже к сознанию их, должна была выйти к совершенствованию и измениться — это зависело от разных обстоятельств, но необходимость выхода вовсе не была случайностью». Мысль о роли необходимости в историческом процессе в концепции Герцена не претерпела изменений начиная с 1840-х гг. Он ее воспринимал из литературы: «...необходимость являлась какой-то сокровенной мыслью эпохи» — и одновременно признавал правомерность такой постановки в концепции Грановского.

Герцена интересовал не столько вопрос о правомерности внедрения Петром в Россию «европеизма» (этот вопрос для него совершенно ясен), сколько анализ и оценка того, что внесли петровские преобразования в жизнь страны и их последствия. В Петре I Герцен увидел революцию, т. е. явление, которое всегда исключительно, а следовательно, и односторонне. Революционностью Александр Иванович объяснял жестокости Петра. С Петра начинается «новый акт трагедии, его характер — открытое расторжение народа на две части: одну немую, другую постороннюю народу, бесхарактерную». Для Герцена период русской истории, начавшийся с Петра, стал периодом нового деспотизма. С тех пор вошла в ткань русской действительности «бездна зла»: «аристократия, инквизиционный процесс, военный деспотизм, разделение сословий, произвольные нововведения, составляющие иллогизмы».

Герцен отчетливо видел особенности Петра: «Ежели мы и примем необходимость Петра в России... то тем не менее обширна его самобытность», «...силою своего гения, — вопреки народу, он выдвинул отсталую часть Европы, и она, быстро развиваясь, устремилась за старшими братьями». Петра он сравнил с кометой, которая исчезла, «не совершив кругооборота», впрочем, сыграв отведенную ему роль «революционного фермента».

В 1857 г. в статье «Революция в России» Герцен обращал внимание на необходимость преодоления тяжелых для русской истории последствий деятельности Петра: «...соединить две России, между которыми прошла петровская бритва». И все же, даже в 1858 г., Герцен не пересмотрел коренной оценки в деятельности Петра, признав, что он был прав «в стремлении выйти из неловких, тяжелых, государственных форм Московского царства». «С того дня, как Петр увидел, что для России одно спасение — перестать быть русской, с того дня, как он решился двинуть нас во всемирную историю, необходимость Петербурга и ненужность Москвы определилась» — таково было качественное изменение, привнесенное в положение страны Петром.