Александр Самойленко Россия Владивосток

Роскошь человеческого общения ино
гда бывает такова, что недолго и разориться!

«Противные ... противные бабские ноги! Фу, как стыдно! Белые, пухлые, колени круглые... Гадость!»
Слезы подступили к глазам, затуманивая отражение в зеркале. Через эту пелену она смотрит на торчащие груди и в ужасе хватает их руками. «Проклятые сиськи! Растут не по дням, а по часам! Пухнут и пухнут! В тринадцать лет такие... Чтоб вы отвалились! И дальше так и будет, так и останется навсегда!..»

Слезы скатываются по нежным загорелым девичьим щекам. Из под короткой мальчишечьей челки большие серые глаза с ненавистью всматриваются в себя.
Но ее руки... Они уже начали свое предательское дело, с недавних пор привычное. Потому что наступил сейчас этот сладкий миг, за которым пришло что-то еще непонятное, но приятное, тело потяжелело, как будто по нему разлилась какая-то чудная жидкость и если вот так, руками, гладить груди и... вниз, животик, и... т а м, и ноги...

Потому что сейчас эти руки не ее, а е г о, и тело это не ее, а е ё... Так она поиграет. Потому что она-то точно знает – женское у нее только тело, а там, где-то внутри, она на самом деле мужчина или сейчас, по крайней мере, мальчишка. И она гладит, гладит это тело... Эти груди – если бы она могла их целовать! И ноги...

Она легла на диван. Так лучше. Ах, как бы она хотела ласкать н а с т о я щ у ю! Как бы она была нежна! Пусть это будет тело... Стелла! Ее лицо, нежный румянец, золотые волосы... «Стеллка, как я люблю тебя! Это ты, ты, это я тебя ласкаю и целую!» – вожделенно горит в мозгу и плоти Ларисы облик любимой одноклассницы и она впивается разгоряченными красными губами в собственную руку и целует ее в засос.

Взгляд ее, почти невидящий сейчас, все-таки выхватывает в углу комнаты гантели и висящий на крючке эспандер. И гнусная действительность отрезвляет ее. Раздвоенное сознание воссоединяется. Лариса в раздражении соскакивает с дивана, хватает со стула и натягивает трусики. Надевает мальчишичьи широкие, чтоб не видно было гадких жирных ляшек, брюки. С сожалением бросает последний взгляд на груди. «Эх, если бы это не мои…» И надевает просторную рубашку.
Смотрится в зеркало. Нет, все равно не мальчишка! Лариса сдергивает эспандер и быстро и зло растягивает его перед грудью раз десять. Потом меняет позицию – растягивает из-за спины. «А-а, что толку! Не растут мускулы, не растут!» – Лариса в раздражении набрасывает эспандер на крючок.
Секунду смотрит на гантели и раздумывает – не подзаняться ли? «Потом», – решает она, бессознательно отвергая гантели, потому что еще свежо в памяти недавнее неприятное, связанное с ними.
Три дня назад мать выбросила эти самые гантели в мусоропровод. И они, бедные, летели-летели с третьего этажа, стукаясь о стенки и гремя на весь подъезд. Но им повезло, они не раскололись – упали на мягкий мусор. Лариса тут же побежала вниз, забрала их, помыла и водрузила на прежнее место.
«Все равно выброшу» – пригрозила мать.
Нет, мать у нее неплохая. Но она не понимает собственную дочь. Еще не так давно она ругала Ларису за то, что вертится все среди пацанов. А сейчас... Сейчас нет дороги ни к пацанам, ни к девчонкам... Одна, сама по себе.
Нет, мать ее не понимает. Или наоборот? Поняла? После того, как она закричала тогда же, три дня назад: «Не хочу быть девчонкой! Не хочу! Я должна быть мальчишкой! ...»

Вот что она прокричала. Вслух. Матери. Не могла больше терпеть. Держать э т о в себе. Потому что стала уже отчетливо осознавать – она не такая, как все девчонки. Она еще не знала достоверно – как все то, что с ней творится, называется, но волны непонятного противного страха иногда вдруг накатывались на нее, приходили как будто из ее будущего, которое совсем не за горами и которое так поразительно отличается от исчезающего наивного чистого детства... И там, в будущем, ей предчувствовалась какая-то жуткая, пока еще не знаемая бесконечная грязь, которой занимаются всю жизнь взрослые, прикрывая красивыми словами. Но ее собственная грязь будет еще хуже и грязнее. Потому что... Потому что потому.

В прихожей тявкает и скребет дверь Фрэндик. Пора вести его на прогулку. К собакам она равнодушна, но завела этого крохотулю пинчера, чтобы встречаться во дворе со Стеллой.
Лариса взяла на поводок Френдика и спустилась во двор. Повезло! Стелла сидит на скамейке, Грей, мраморный дог, бегает рядом. Сердце Ларисы как всегда при взгляде на свою любовь, ухнуло вниз и заколотилось, хотя сегодня уже полдня прозанимались вместе в школе, где Лариса глаз не отводила от любимой. И даже так повезло, что и домой из школы шли вместе.
И вот опять везение. «Ура-ура!!!»
Стелла заметила Ларису и махнула ей слегка рукой, что означало: так и быть, подойди, сядь рядом.
Вообще-то Стелла далеко не в восторге от своей новой подруги. Да какая там подруга! С ней ни о чем нельзя поговорить о женском. Странная дивуля. Одна такая на всю школу. Но все-таки приятно иметь необъяснимую безграничную власть хоть над кем-нибудь. Пусть даже над этой Лариской. Тем более, Лариска все-таки заслужила право на некоторую дружбу.
Полмесяца назад, в самом начале учебного года, к Стеллке в школьном дворе подвалил один хулиган дебильный, тоже восьмиклассник. Прикололся гад, за волосы дернул, руками полез, за грудь ущипнул, скотина с грязными лапами. И рожа такая хулиганистая, страшная, что Стелла оцепенела, как кролик перед удавом. Да этого дебила и пацаны боятся.
И тут откуда ни возьмись вылетает Лариска, да ка-ак шмотанет этого дурака, а он ка-ак отлетит в сторону! А Лариска подскакивает – и ногой ему, и ногой, и еще, и портфелем по башке – тра-ах! Вот смеху-то было! Отпад! А пацан отбежал и все хулиганство с его физиономии свалилось, и таким писклявым-писклявым голоском орет; – Я тебе дура блядская дам! Я тебя поймаю!

Вот смешно! Прикол. Всю дорогу домой они в тот день вместе с Лариской хохотали. С тех пор у них и появилось нечто вроде дружбы. Правда, она и раньше замечала на себе пристальные взгляды этой странноватой дивульки. Объяснить и понять такие взгляды Стелла не могла и потому они ее злили и раздражали. Она даже как-то, еще в прошлом году, хотела сказать ей: «Что ты на меня пялишься?» Но после того слу-чая с дураком-дебилом Стелла, конечно, несколько изменила свое отношение к девчонке. Да и эта непонятная власть над Лариской...
С одной стороны и приятно, ведь она чувствует, что может лишь бровью шевельнуть, и Лариска исполнит что угодно. А с другой стороны это какое-то и не слишком приятное –неостижимое ее влияние. Потому что здесь у нее не только та власть, какая бывает, а Стелла уже давно в таких отношениях разбирается – это когда какая-нибудь девчонка подавляет тебя своей... волей, что ли. Или неизвестно чем, может, взрослостью. Бот подавляет и все, и ты перед ней как бы робеешь. А другая перед тобой робеет. Бывает такое.

Но с Лариской у них как-то... Как будто над головами висит у них невидимое облако и там в нем кипит что-то, и все так напряжено, непросто – когда они вдвоем, как будто с мальчишкой, который в тебя влюблен, а ты в него – нет. Так то – с мальчишкой..

Ой, странная дивуля. И фигура неплохая, оформилась, но чучело чучелом! Юбка мешком, чулки сваливаются. Это в школе. А здесь, во дворе, она ее без брюк ни разу и не видела. Ох, странная дивулька. Зато смелая и сильная. С такой не пропадешь...

Лариса медленно, с дрожащими коленками, плывет в тумане своего счастья к скамейке. И сентябрьское солнце в небе смеется, расцвечивая теплыми пятнышками-зайчиками мрачный стакан двора из девятиэтажек. И лицо Ларисы – внутри, под кожей, – расцветает неописуемым аленьким цветочком. Но снаружи лицо ее, конечно, невозмутимо и мужественно – она не какая-нибудь размазня-девчонка. «Хорошо, пацанов нет. Значит, только вышла», – радуется Лариса. Ух, терпеть их не может, этих пацанов! Сейчас повылазят, с окон из-за занавесок уже подглядывают, небось, на Стеллкины белые аппетитные коленки. Повылазят, облепят скамейку, будут таращить безмозглые глазенки на ее любовь и кинофильмы дебильно пересказывать. Дурачье. Тошнит от них...

– Привет, Грэй, – ломает Лариса голос, делает его твердым, не девчоночьим. Она треплет Грэя по холке, отстегивает поводок у Фрэндика, собаки, уже друзья, бросаются друг к другу обнюхивать, а Лариса присаживается рядом со Стеллой.
Эх, ей бы тоже ткнуться носом в эти коленки или, хотя бы, в плечо!..

– Математику сделала? – опрашивает Стелла. Вообще, ей эта математика до левого заднего копыта, но списать бы можно было – неудобно же в классе все-таки выглядеть дурой, хотя ей и чье-то мнение в классе до того же копыта. Ее любовь в десятом...
– Н-неа, еще. Я сделаю. Я сделаю и... если хочешь, занесу тебе?
– Ну, будь лаской, только заносить не надо, звякнешь по телефону, хорошо? - более повелительно, чем просительно сказала Стелла, еще раз удивляясь про себя способностям этой странной девчонки. Ведь сечет по точным наукам, шутя соображает, без натуги, а какая-то незаметная, не умеет себя подать.

– Пойдем, Лара, погуляем? В овраг. Пусть собачки порезвятся там, – предложила Стелла. Но предложила не ради собак, конечно...
«Она сидела а лето уходит и солнце и прощальная зелень зовут куда-то она еще не знает точно лишь догадывается ей уже х о ч е т с я иногда очень сильно потому что она... у нее... уже менструация бывает она женщина но конечно она видела на видиках как это все делается но в жизни она всего этого боится ей четырнадцать почти и как все у нее перемешано в голове и чувствах мечтается о высокой любви да и не мечтается она любит! кажется Сережку из десятого строит ему глазки и стесняется подойти и он стесняется или пренебрегает а ей еще нужно другого... чтобы кто-нибудь гладил ее... по клитору и грудям на видиках она во время э т о г о сама незаметно гладит себя пацаны во дворе малолетние дураки вечером она иногда позволяет подержаться некоторым лучшим за ее ноги но не высоко а грудь не дает стесняется и вообще.. скоро зима пойдут теплые толстые трусы и рейтузы а сейчас она почти голая свободная тело дышит и ждет чего-то в овраге всегда ей х о ч е т с я сильно и отчетливо как будто именно трава и заброшенный туалет возбуждают и зовут куда-то...»

– К-конечно, п-пойдем, чего тут сидеть, – с трудом верит своему счастью Лариса. Сейчас, сейчас она пойдет рядом со своей любовью, да еще куда – в овраг! Там так уютно и они будут вдвоем! И никто не осмелится их тронуть и даже подойти близко – рядом солидный внушительный Грей...
– Конечно, пусть собаки хорошо выгуляются. А то щас эти повылазят, – сквозь зубы говорит Лариса, кивая на балкон третьего этажа. Там уже как бы невзначай торчит Димуля в соблазнительных шортах и из его балконной двери как бы тоже невзначай летит стереорев какого-то поганенького рочка.

Стелла искоса взглядывает на Димульку и незаметно вздыхает: вчера вечером она допустила его горячую дрожащую руку выше колена. Значительно...
Они идут. Вдвоем. У Ларисы сердце бухает и тело наливается тяжестью волнения, счастья и предчувствия, чего-то...
Стелла двигается через двор напряженно, чувствуя десятки мальчишечьих и мужских глаз на своих не худых стройных сексапильных ногах, слегка обрамленных детским мини-платьем. Совсем недавно она случайно прочитала о нимфомании – гипер-сексуальности у молодых девиц. И ей стало иногда казаться, что она тоже нимфоманка, эдакая «нимфетка», жаждущая эротики и секса. И стоило ей только вспомнить и подумать про собственное нимфоманство, как походка ее вдруг преображалась, ей чудилось, что все мужики таращаться на ее грудь и ноги, и она напрягалась, ноги ее выписывали в такие мгновения необыкновенные па (по народной поговорке: походка – одной пишет, другой зачеркивает...), бедра ядренно вихляли сами собой, грудь торчком-колесом плыла впереди, а еще впереди всего этого напряженного изобилия шла ударная волна: секса-секса-секса – в самом ближайшем потенциале!
И чем более Стелла съёживалась, пытаясь скрыть все свои гиперсексуальные нимфоманские сексапильные бугорки и бугорочки, тем более они выпирали, гоня перед собой ту самую ударную волну, шибающую по вытаращенным глазенкам действительно всех мужичков, даже самых седых и согбенных, у которых уже много лет стрелка на половине шестого...

Весь этот чудный нимфоманский стеллкин сияющий ореол сейчас принадлежит Лариске. Она купается в его сексапильных лучах...

В обще-то овраг совсем и не овраг, а открытый тоннель, некогда пробитый в скалистой горе. По его дну проложены шпалы и рельсы, которые тянутся в сторону моря, где стоят военные корабли.
В овраге-тоннеле образцовый порядок. По обеим сторонам железнодорожного полотна, бурля, пенясь и ароматизируя, стремится все в ту же сторону моря и пляжа в своем первозданном виде каналья. Продукты канализации, то есть. В ее изумрудно-коричневых потоках бережно хранятся самые обыкновенные вещи, предметы, атрибуты, принадлежности, аксессуары: лысые автомобильные покрышки – отечественного и импортного производства, корпуса сгоревших, проржавевших и угнанных автомобилей – преимущественно импортного производства, а также самые разнообразные личные вещи граждан, вышедшие из моды до такой степени, что не пригодились даже многочисленным бомжам, проживающим неподалеку, возле теплых труб теплоцентрали.

Лариса и Стелла с собаками на поводках, прошли по линии скальную мрачную часть тоннеля и вышли на более широкий простор, где, как сказано у поэта: «травка зеленеет, солнышко блестит». Запахи канализации им нисколько не мешали наслаждаться природой. Наоборот, здесь эти запахи возбуждают и усиливают то тайное настроение и желание, которое испытывают обе, но каждая по-своему.

И еще здесь есть мягкая сочная осенняя трава и густая высокая перезревшая полынь, в которой можно сесть и никто тебя не увидит. Они так и сделали. Отпустили собак, те бросились беситься по склону, а сами уселись в полыни.

Пошел отсчет. Бывают такие моменты бытия: в горе ли, в счастьи ли, в любви, в сексе, в смертельно опасной ситуации – секунда дробится на тысячу мгновений, время разжижается, и от того, что произойдет в одном из этих тягучих мигов, что ты сделаешь или чего не сделаешь – зависит всё твое дальнейшее, вся жизнь. Или смерть. А может, лишь этот временной эпизод, но за которым следил о непостижимой высоты КТО-ТО.

Пошел отсчет. Видеоряд. Замедленные кадры – рапидом. Самым крупным планом. Вот Стелла, поднимая сзади платьице –чтоб не помять, садится на трусики, сгибая ноги в коленях. И камеры-глаза Ларисы размытым кадром проезжают по ближайшей, облепленной пыльцой метелке полыни, по желтому полосатому брюшку поздней пчелы или осы, и впитываются т у д а, между двумя чудными нежными, ослепительно белыми, чуть провисшими развалами ног, в эту узкую голубую полоску трусиков, посредине которой такая миленькая заманчивая бороздка. И каждый кучерявый волосок по бокам...
«О-о!» – едва не в слух стонет Лариса, внизу живота ее резко и необычайно сладостно вспыхивает горячее пламя, оно перемещается ниже, ниже, готово вырваться наружу! Колени дрожат, голова кругом, и она без сил опускается у ног Стеллы, не отрывая взгляда от ослепительных сокровищ...

Стелла своей позы не стесняется, чего стесняться, девчонка же рядом, а не мальчишка. «Пусть ноги позагорают», – думает она. Но еще, где-то далеко, она то ли думает, то ли догадывается или просто ей почему-то так кажется, что Лариске будет довольно интересно посмотреть на ее ноги и на... все остальное. И даже больше, чем «интересно». А раз так, то и ей самой тоже «интересно» и даже тоже больше...

Впрочем, все эти ощущения не отчетливы и не понятны, но она все-таки бросает мельком взгляд на Ларису. Та сидит, приопустив голову, глаза скрыты длинными ресницами и не ясно, куда они направлены. Стелла еще не видит в этих глазах напротив пьяного возбужденного и возбуждающего блеска, но какой-то ток, идущий от этой девчонки, она сейчас чувствует. Да и сам овраг, и полынь, и торчащий невдалеке деревянный заброшенный туалет располагают к чему-то...

– Слушай, как у меня ноги? – спрашивает Стелла. Ей действительно нужно знать постороннее мнение. Потому что в общем и целом она как будто и имеет о собственной внешности представление – свое, и по заинтересованным взглядам – чужое. Но иногда, глядя на себя голую в зеркало, начинает сомневаться. Это как с нимфоманством. Стоит только сказать себе: «Я несчастная и ничтожная гиперсексотка, нимфоманка...» И всё. Сразу же и вправду превращаешься в нимфетку.
И в зеркале стоит начать подмечать свои недостатки у того и сего – и моментально превращаешься в уродину. Поэтому чужое мнение, если оно положительное, всегда не помешает. А то, что Лариска отзовется о ее ногах положительно, Стелла не сомневалась. Потому и спросила.

Идет отсчет! Доля секунды – и Лариса уже на законном основании приподнимает голову и смотрит туда, куда ей разрешили. Пытается изобразить сосредоточенный оценивающий вид, но розовое лицо и блестящие желающие глаза выдают ее Стелле и та готова уже опустить ноги, но хочется все же услышать и мнение.

Лариса протянула руку как бы к травинке – совсем рядом с белым нежным эллипсом, но услышав вопрос, опять как бы совершенно индифферентно, раздумав рвать травинку, провела по заветному мягкому эллипсу ладонью – с самого низа. И вибрирующий ток желания из руки Ларисы вошел в тело Стеллы, передался ей и включил иное видение.
Овраг, полынь, туалет – все это вдруг стало сверхотчетливым, контрастным и непостижимо переместилось в ее живот и поехало, поехало вниз и т а м потеплело...
– Ноги у тебя... блеск, – говорит Лариса, слыша себя откуда-то со стороны. Ей нехорошо. Она может вот-вот не сдержаться и броситься целовать эти ноги и...
Она все-таки срывает травинку и начинает водить ею от самых трусиков и по нежным эллипсам, прикасаясь к ним как бы невзначай и пальцами...

– Ой, хи-хи, щекотно, – смеется Стелла. «И очень приятно», – могла бы добавить она, но не добавляет, а просто наслаждается, внизу живота все теплеет и теплеет, а в голове: «матросы солдаты без лиц только фигуры ходят иногда по оврагу девчонки разодетые ее возраста гуляют здесь в конце кочегарка видела девки туда влазили в окно она не такая но сейчас бы не Лариска а солдатик или матросик травинкой или рукой...»

Она чувствует, что вот-вот полоска на трусиках станет мокрой и соскакивает, обозревая косогор.
– Грэй, Грэй! – кричит Стелла. Обе собаки мчатся по склону к хозяйкам.
– Пойдем, отольем? – предлагает Стелла.
– Пойдем, – соглашается Лариса. От напряжения она тоже хочет писать. Но как же она счастлива – в туалет со Стеллкой! ...
Они сбегают с косогора вниз, подходят к туалету.
Туалет шикарный. С двумя отделениями – мужским и женским. О, сколько здесь мгновений чудных бывало у лиц обоих полов, преимущественно, несовершеннолетних! И сколько еще будет... Туалет гражданский, но примерно раз в пятилетку его чистят солдаты. Или матросы. А в промежутках нейтрализация происходит с помощью санитаров природы – больших зеленых туалетных мух.
– Давай пристегнем собак и привяжем, а то рванут куда-нибудь, – говорит Стелла.
Они привязывают поводки к торчащей из земли железяке. Туалет, хотя и беспризорный, но буквы «Ж» и «М» видны четко.
– Слушай, никогда не была в мужском. Зайдем? – утвердительно спрашивает Стелла.
– Зайдем, – соглашается Лариса. Вообще-то, если бы только могла, она рассказала бы Стелле, что в женском туалете ей гораздо интереснее, хотя в мужском она тоже никогда не бывала. Но в женском...
В последнее время Лариса специально искала возможность зайти в общественный женский туалет, даже в платный. И там, при виде женщин, снимающих, надевающих или сидящих... Ох, там... Но сейчас они вместе со Стеллой и Ларисе все равно – где и куда, главное, рядом будет ее любовь!

В туалете полумрак, глаза медленно адаптируются, Стелла вдыхает острый запах испражнений и ей кажется, что в мужском отделении и пахнет как-то необычно, возбуждающе. Она разглядывает разрисованные и исписанные стены. И чего-то здесь только нет! Маты, пахабные фразы и предложения... А вот вполне умело вырезана ножом женская голова, рот открыт и в нем... Ну дают! Пацаны или солдаты?
Когда-то здесь было несколько кабинок, но перегородки, разделяющие их, давно выломаны. Стелла становится над одной из дырок, поднимает платье, сгибает колени и одновременно стягивает трусы. Лариса смотрит во все глаза, медленно расстегивает брюки. Она тоже присаживается, но писать ей уже не хочется, огонь из ее живота просится наружу! Так хорошо, как сейчас, ей еще ни разу не было!
Т а м у нее мокро и она гладит пальцем м е ж д у... И ест глазами профиль Стеллкиной ноги, упиваясь прекраснейшим журчаньем рядом льющейся струи...

А в это самое время, весьма молодой человек по имени... Впрочем, имени его девчонки никогда не узнают и в дальнейших их памятливых эротических грезах, в многократных прокручиваниях пленки незабвенного эпизода – вперед-назад, он будет являться как ОН – пацан лет пятнадцати.
Итак, некий, абстрактный (для девчонок, но, конечно, никак не для себя лично) молодой человек спешил к туалету. Сначала он спешил просто так. Потому что ему очень нравилось побыть в туалете одному, полюбоваться на искусные рисунки, почитать надписи, каких не найдешь в книгах...
От всего этого у него моментально вспухал и вставал член, он вытаскивал его из ширинки, трогал руками, млел с бухающим сердцем и ожидал чуда – что в женское отделение войдут и тогда... Тогда начнутся страннейшие удивительнейшие секунды! Тогда через дырки, особенно через ту, нижнюю, под отогнутой жестью... Там так близко и хорошо видно!

Ему везло в этом туалете всего три раза. Уж эти три раза он каждый вечер крутит, как мультики – перед сном. А потом, бывает, что утром встает, а трусы мокрые, скользкие. А как-то и на простынь попало. Все эти дела он прячет от родителей, застирывает. А утром помнит только, что снились голые женщины и потом было приятное-приятное, после чего легко и пусто. Но что это с ним такое, почему? В обще-то, откуда берутся дети, он приблизительно знает. На уровне тычинок и пестиков. Видика у них дома нет, порнухи никогда настоящей не видел. Да и кино оно всего лишь кино. Нет у него и старших опытных друзей, они остались в другом далеком микрорайоне, в старом доме, откуда он с родителями переехал в новую квартиру.
И вообще, в последнее время он остался один на один с этой сладчайшей тайной по имени ЖЕНЩИНА. И тайна эта в любую минуту может оказаться рядом, в туалете, открыться между чудных, заманчивых, загадочных женских ног...
Ох, ноги! Он приобрел небольшую подзорную трубу и смотрел из окна квартиры на ноги, на мини юбки и под юбки... Какое это, оказывается, счастье, что у девчонок и женщин есть ноги! Если б только можно было их трогать, гладить...

Здесь ему, конечно, повезло три раза. Первый раз он увидел, как зашла толстая тетка, причем, в мужское отделение. И он заскочил туда же. Тетка сидела прямо в коридорчике и писала прямо на пол. И пока он, почти не глядя на тетку, открывал дверь, она нагло успела встать, и он косым взглядом выхватил синие семейные трусы, толстые белые ноги и черный треуголик волос. «Ох и туалет, – сказала тетка. – Хоть ложись да е... А мальчик увидел, что тетя зашла и заглянул, да?» Но он уже был за дверью, с расстегнутой ширинкой. И стоял у него вовсю. А тетка потопталась, покряхтела и ушла.

А второй раз он уж рассмотрел! Почти полностью. Тоже баба старая, лет тридцати, села как раз рядом с дыркой под жестью. И он согнулся и смотрел, как льётся струя, он видел такой интересный коричневый шов – до сих пор снится. Жаль, жесть загремела, баба рассердилась, заорала... Радовалась бы, что есть желающие на нее любоваться.

Вот недавно ему тоже повезло, но как бы наоборот. Он шел по шпалам, а впереди выписывала девчонка, красивенькая-красивенькая, лет двенадцати-тринадцати. Синенькая коротенькая юбчонка, голубенькая кофточка, а ножки – объеденье! Он топал за ней и молил – мысленно, конечно: «Зайди, зайди в туалет! Ну зайди, чего тебе стоит...»
А девчонка шла и иногда полуоглядывалась на него. И подойдя к туалету, юркнула туда. И он тоже моментально оказался в своем мужском отделении. Он решил посмотреть в среднюю дырку, но поскольку в этом туалете его член распухал и вставал автоматически, он сначала расстегнул штаны и вытащил его, а потом уже нагнулся и посмотрел в дырку. И что же он там увидел? Он и не сразу сообразил – что же он там наблюдает?
Нечто голубое-голубое в крапинку, с черной точкой внутри. Глаз! Ее глаз! Она бессовестно подглядывала за ним! А он, дурак, стоит с расстегнутыми штанами и торчащим членом!
– Ты что же это подглядываешь?! – возмущенно говорит он. Вот уж не ожидал от такой аккуратненькой-красивенькой.
– А ты что? – в ответ говорит она, но глаз, бессовестная, не убирает.
– Ну раз так, и смотри тогда, – говорит он и подносит головку к самой дырке. Он бы и сунул в дырку, но она маловата. Ему как-то по-новому интересно и приятно, но и стыдно. Девчонка всё любовалась, он уже хотел попросить, чтоб и она ему показала, но тут послышались шаги, оба отскочили от стенки, девчонка выскользнула и умчалась .

А сейчас он подошел к туалету и увидел привязанных собак. Сердце его учащенно забилось и приятная привычная туалетная истома разлилась но всему телу и член моментально вспух.
Девчонки! Конечно, девчонки! Кто ж тут еще будет привязывать собак?! Те девчонки, которые лазят здесь, якобы собачек выгуливают, а сами липнут к матросикам и стройбатовцам. А такие девчонки... У-ух, они всё могут!.. Только бы успеть!
И он заскочил в мужское отделение. Глаза его после солнца ничего почти во мраке туалета не различали. Зрение у него в последнее время портилось. «Половое созревание», – сказала врачиха и выписала очки.
Но все, что он различил и понял – ошибся! Вон, пацан в брюках стоит, отливает. Как раз на том месте, где самые лучшие дырки. А, черт. Придется изобразить, что тоже надо отлить. Как-нибудь надо струйку выдавить. Он переходит дальше, в конец. Член, зараза, торчит, как лом. И вырос же. То был все маленький-маленький, а за последний год... Такое ощущение иногда, что член скоро больше тела разрастется. Да, попробуй тут выдавить струю, не капает. И эти не уходят...

– Ой, какой симпатичный мальчик с таким симпатичным пенисом, хи-хи-хи... – вдруг слышит он абсолютно девчоночий голос. Он машинально, всем корпусом, оборачивается и... Видит, что мальчишка в брюках, который ближе к нему, вовсе не мальчишка, а просто девчонка с короткой стрижкой! Но дальше!.. Он прошел и не заметил, а сейчас его глаза, адаптировавшиеся к тусклому туалетному освещению, видят нечто совершенно необыкновенное и прекрасное! Дева, нежная белая, с золотыми распущенными волосами, стоит над дыркой с поднятым платьем и опущенными трусами...
– Ну, подойди-подойди, покажи, – говорит (или ему снится?!) дева. И он, как в одном из своих эротических снов, не отрывая взгляда от начала ее ног, медленно подходит к ней, забыв убрать правую руку с члена.
– Да ну его, размечтался, – занудливо говорит та, что в брюках.

Но Стелла... С ней что-то случилось. Она впервые видит вот так близко. Может, другой такой ситуации у нее никогда не будет, как же пропустить, а пацана она встречает в первый и последний раз и никто не узнает... Как ей всегда, особенно в последнее время, хотелось увидеть близко и потрогать...
– У-у, какой большой, ну-ка... – и она сначала слегка прикасается, а потом, осмелев, сжимает в ладони нечто длинное, горячее и упругое. И оно, оказывается, съезжает. Туда-сюда. И ей так приятно, так приятно...
Платье она не опустила, придерживает его одной рукой, а другой – туда-сюда...

И мальчик падает-падает, летит к ее ногам, между ног, сейчас, сейчас он бросится на это платье, на ноги, сейчас что-то с ним случится необыкновенное, белые волшебные ноги так близенько, и животик, сейчас!..
– О-о-о! – стонет он и впервые в жизни видит, как из него, словно из насоса, вылетает белая вязкая струя – на ее белые нежные ноги, и еще струя, и еще, и еще – о-о-о!!!

Она не сразу замечает и понимает, но заметив, отдергивает руку – страшно и стыдно, но интересно и приятно.
– Хи-хи-хи, – что-то на ногах жидкое, опускает платье и поддергивает трусики, и обе выскакивают на улицу.
А он стоит на полусогнутых, держась за стенку, струя еще льётся. Ему легко и прекрасно. Воздушно! Вот, оказывается, как всё делается...

Стелла подарила незнакомому мальчику на три года увлекательное сладострастное, но вредное для молодого неокрепшего растущего организма занятие – онанизм.

... потому что жизнь человеческая – последовательная цепь развращающих и загрязняющих тело и душу эпизодов. Такими нас придумали Создатели. Но где-то, высоко-высоко, на каком-то седьмом небе десятого или двадцать пятого измерения, конечно же, хранится компакт-история, куда возвращается наша пси-энергия – душа, и где можно путешествовать вперед и назад по Времени, прокручивая вновь и вновь миги прошлого бытия. Может быть, только там, в той небесной обители, нам будет дано погрустить о несостоявшейся земной ч и с т о т е...

Девчонки выскакивают, отцепляют собак и бегут по шпалам в сторону бетонного заводика. Там есть чистый ручей. Лариса долго-долго оттирает ноги подруги сначала травой, а потом также долго и тщательно моет своим носовым платочком. Она сжимает эти порозовевшие ноги, как бы случайно трогает за попу...
Там, в туалете, она так ревновала Стеллу к этому онанисту! Но ей все-таки было необыкновенно приятно все это наблюдать: разгоряченное, грешное лицо Стеллки, ее движение руки, ее тело... И еще ей необходимо было видеть сам процесс. Член как таковой ее не очень-то интересовал, хотя она и видела его впервые, но странно – совсем от него не возбуждалась. Смотрела и думала: вот такой должен был вырасти у меня, у меня! Это я должна быть на месте пацана!
– Ты никому не вздумай болтать, – говорит Стелла. Она еще сильно возбуждена, но уже стыдновато. – Это ты виновата, раздраконила меня своей дурацкой травинкой...
– Да я... я если хочешь, сделаю тебе так приятно, что никакой пацан... – отвечает Лариса. Она не может оторваться от порозовевших прекрасных ног.
– Ты?! Ха-ха, травинкой, что ли, ха-ха?
– Н-нет, почему, вот... – Лариса нежно целует плоть, в одном месте, в другом, водит язычком...
– Да... да ну тебя. Пойдем, сядем...
Они садятся в траве так же, как в первый раз. И Лариса гладит, гладит ноги, кругляшки ягодиц, целует и водит языком. Стелла откидывается назад, и Лариса, с молчаливого ее позволения, сначала гладит через трусики, а потом рука ее проникает под ткань и нежно, слегка прикасаясь подушечками пальцев, гладит и скользит по самому загадочному и интимному ...
Они молча бредут домой. Никогда больше они не придут вдвоем в овраг и ничего подобного у них не повторится. Потому что у Стеллы с этого дня начнется новая жизнь. С мальчиками.

Л А Р И СИ К.

Всю жизнь мы идём от одной иллюзии к другой, за старыми обманами приходят новые миражи. (Верблюд).

«Юноши и девушки! Дамы и господа! Если вам не хватает жизненной энергии, или вам необходима психокоррекция, или вы испытываете неуверенность и затруднения в половых вопросах – вас обслужит и вылечит экстрасенс маг, психиатр-гипнотезер. Знайте: ваше счастье – в моих руках, которые я держу на вселенской оси энергии! Обращайтесь по адресу: Липовая, 7-13. Я жду вас. Вы о б я з а т е л ь н о придете ко мне...»

Лариса прочла это странное объявление, приклеенное на серой пыльной стене, слегка усмехнулась, вспомнив отрывочные фрагментики давнего посещения сексопатолога. Мать притащила за руку. Глупо. Если человек к чему расположен, так...
Она хотела отойти в сторону, но... почему-то не смогла. А уже подъезжал трамвай, ее номер, но она не могла отойти. Почему-то. Зачем-то она перечитала объявление еще раз. И еще. Это уже было совсем не объявление! «Ты придешь на Липовую не позднее завтрашнего дня!» – вот что читала она. Текст, буквочки – сами перескакивали на бумаге (или в ее мозгу?!) и выстраивались в новые сочетания. И она различила на листке сначала глаза – черные, бездонные, поглащающие, а потом всё лицо – мужское, лет сорока, и...
А трамвай подходит, а она всё стоит, а трамвай подходит или это уже другой, но ее номер. «Ты придешь на Липовую не позднее завтрашнего дня»

«Ха-ха!» А она стоит и читает. «Ха-ха!» Она оглядывается. Наконец. Как будто из другого пространства. Это какой-то парень рядом тоже прочитал. И сказал: «Ха-ха!» Подходит ее трамвай. Она заходит и забывает тут же про объявление и про то, к а к она его читала...
Дома Лариса разговаривает с матерью, ужинает, смотрит телевизор, читает книгу. Ложится спать. Закрывает глаза, проваливается в небытие. Но потом из небытия восстают сначала г л а з а. Темные и бездонные. Растворяющие. Лицо. То, со стены. Вот он весь. Средний рост, лысеющий, в белом халате.

«Так я жду тебя сегодня в шестнадцать ноль ноль. Не опаздывай! Ты не знаешь, где Липовая? Прожила всю жизнь рядом и не знаешь? Сядешь на автобус номер пять. Проедешь шесть остановок, на седьмой сойдешь. Пройдешь дальше по ходу автобуса, завернешь за хлебный магазин, за углом увидишь Липовую №7. Третий этаж, квартира тринадцать. До встречи!»

И еще ей впервые приснилось, что она – женщина! Да-да, она видела во сне свое нижнее тонкое шелковое белье. Которое никогда не носила. Трусы – их кто-то снимал с нее, ах, во сне все расплывчато – кто? Ее раздевали и она даже испытывала вожделение. Ж е н с к о е! А перед глазами, совсем рядом, она видела большой торчащий мужской член с красной распухшей головкой. И она, о-о! языком... Нет, она не хотела этого, но языком... И потом... Противно, мерзко, тошнит сейчас, но там, во сне, она почему-то не может отказать.

Странный гадостный сон. Она – женщина! Смешно. И эта похотливая женская нега во сне...
А наяву? Мать уже ушла на работу. Спешить некуда. В шестнадцать ноль ноль. Что – в шестнадцать ноль-ноль?! Ну это чушь, чепуха! Мистика! Это просто сон. А объявление?! Нет, просто так всё сошлось случайно.
Мать пыталась когда-то несколько раз сводить ее к гипнотезеру. Ох и глупо. Ну при чем здесь... Она мужчина и всё. Должна была родиться мужчиной. Произошла кошмарная ошибка при рождении…

Нет, она не может больше так жить. Существовать... Почти двадцать – и одна, одна, одна! Всегда одна. Невыносимо одиночество в молодости. Не-вы-но-си-мо! Лучше повеситься. Или отравиться. Надо решать. Решаться на что-то. «Не могу больше так, не могу!»
Лариса соскакивает с дивана. Прыжок – удар ногой в потолок. Р-раз! Сальто, спиной на ковер, выброс двумя ногами в воображаемого противника – р-раз! Переворот через голову – р-раз! Выпад левой, выпад правой рукой – р-раз, р-раз! Серия – десять ударов в секунду, р-раз, р-раз!! И ногами, ногами...

Пять лет занятий в секции женского каратэ и гири со штангой не пропали втуне. Это голое тело так разительно отличается от того давнего, глядя на которое когда-то в зеркало его обладательница проливала слёзы... Ни прежней пухлой груди, ни узких женских плеч и круглых коленок!
Грудь – упругая, но небольшая, широкие мужские плечи и на их фоне – узкие бедра. И везде – мускулы, мускулы! Если смотреть сзади, то вполне можно принять за мужчину. Правда, несколько выдают размеры и нежность ягодиц, а также стройная округлость и соблазнительность все-таки женских ног. Ну да мало ли натуральных мужчин с большой дозой феминизированности все тех же прелестей?

В каратэ Лариса записалась после того, как ее едва ни изнасиловали и ни убили вечером в парке уголовные подонки. Ей тогда повезло, как в кино. Проезжала патрульная милицейская машина, из которой заметили в тускло освещенном мраке парка неладное. Повезло, что в машине оказались честные милиционеры, а не те, что служат преступникам.
Она пошла в секцию каратэ. Господи, как в жизни переплетается чистое и грязное! Она так хотела мстить всей этой мрази! Но... вокруг девчонки! Розарий. Ведь она-то мужчина замаскированный. Зажимы, касания, бой, а потом – душ… Сладчайшая пытка. «Лариса, потри мне спинку.»
Какой бы мужчина выдержал эту пусть сладкую, но пытку?! Она боролась с собой как могла. Но и конце концов... Они мылись после тренировки вдвоем с Леной. Она попросила у Лены – в сущности, они были почти подругами, несколько раз ходили в кино: «У тебя такая роскошная грудь. Разреши поцеловать?.. «Лена вяло поотнекивалась и... разрешила. Она целовала грудь, а потам всё, всю... Это было дважды в душе и четыре раза здесь, в этой вот комнате. Леночка-Леночка, спасибо и за это. Но ты обыкновенная женщина, тебе нужны мужчины. Ты терпела меня, ты даже дважды испытала оргазм, а я... Ты не отвечала взаимностью.

Потом их отношения всплыли, Лена проболталась, на Ларису стали коситься и как-то она услышала брошенное в спину: «Лесбиянка». И она ушла из секции. Да и хватит. Двух-трех мужиков уложит так, что ни одна реанимация не примет...

Завтрак. Туалет. Ванна. Чтоб каждый волосок блестел. «А ведь я готовлюсь! Готовлюсь?! Нет, никуда я не пойду. Чушь. Зачем? Глупости. Липовая семь, квартира тринадцать.
Чушь. «Жизненная , «психокоррекция», «затруднения в половых вопросах»... Я не хочу! Мне не надо. Я – мужчина!»
«Ах, ну какой я мужчина?! Если бы мне настоящий член с... яйцами. А эта мохнатая дырка... Девочка! Смешно».

... валится из рук. Всё валится. Из рук. Валится всё из. Картошку и рис. Одновременно. Лук и тушенку. Потом. Попылесосить. Лук! И тушенку. Полбанки. Экономить. Попылесосить. Черт! Валится всё. Лавруху! И перец. Из рук. Да зачем я пойду. К нему? Скоро мать... Успеть собраться. Черт! Капрон? Надо пораньше. Скоро с работы... Черт! Где тут у нее? Черный капрон. Новый. Черт! Где тут все ее... Пудры-помады?! Черт! Ха! Баба! Де-ву-шка. Ладно. Хоть раз. В жиз... Накрашусь. Ха! Черт! Как они... Дуры. Малюются? Криво, а. Ну и пус... Капрон? Или колгот... Капрон. Или не ходить?

Нет, больше терпеть невозможно. Выносить одиночество. Год за годом, лучшие годы! Зима-весна-лето-осень. И опять всё то же, опять одна. Спорт, компьютерные курсы – часть жизни. Протокольная. А личной – ни грамма! Все вокруг счастливы, держаться за ручки, смеются или грустят, но – вдвоем! И она бы хотела, о, как бы хотела держать руку любимой в своей руке и брести, забыв всё на свете, по какому-нибудь парку, перешагивая через лужи, и вдыхать – вдвоем! какой-нибудь весенний или осенний воздух, смотреть на какие-нибудь высокие перистые или низкие кучевые облака или на солнечную голубизну... И говорить, говорить! О чем угодно – о погоде, музыке, книгах, о наивном быте! Смеяться, хохотать! Или, пусть, плакать, но – вдвоем!
Но одна она. Одна т а к а я. Другой т а к о й она не может встретить. А эти эпизоды с Леночкой ... Пошло и унизительно. Выпрашивать. И никакой духовной близости! Если и дальше так, то она превратится в полное ничтожество!
Одна. И мать отдалилась. Один мужик, второй, вот и третий. С сыном знакомил. Дуу-рак!

К остановке автобуса номер пять идет девушка. У нее очень привлекательные ноги. Длинные, мускулистые, в них бесконечная мощь и тайна. Тем более, черный капрон и юбка коротка. На каблуках, правда, движется неуверенно. Что еще более придает... Чего придает? Ну чего-то такого – странно-суперсексуального. Ведь это Лариса идет – в третий или четвертый раз в жизни в капроне и на каблуках...

«Проедешь шесть остановок, на седьмой сойдешь. Липовая, 7, квартира 13». – Вновь слышит она где-то внутри себя чужой голос. Мистика! Но решает – проверю.
Выходит из автобуса, заворачивает за угол. На соседнем доме в большом белом квадрате крупными синими буквами: ЛИПОВАЯ 7.
Ее тренированное сердце вдруг начинает колотиться. Страшно! Непонятно! Лариса делает несколько специальных успокаивающих вдохов. Расслабляет мышцы. Всё. Ей нечего бояться. Ей нужно подняться на третий этаж в квартиру тринадцать и попытаться выяснить в конце концов: кем ей быть, женщиной или мужчиной. Или – вообще никем...

Толкает дверь квартиры номер тринадцать. Открыто. Входит. А коленки все-таки дрожат. Чуть-чуть. Да еще – в капроне... Крохотная прихожая, пустая. Дальше? Дальше. Дверь со стеклом. Толкнула. Открыто.
– Здрасьте, – он!!!

Черные глаза человека в белом халате, сидящего за столом, пронзают ее мозг, закрепляют в нем два мощных каната и тянут к себе.
– Ближе. Ближе. Еще. Обойди стол. Ближе ко мне. – Одной рукой он пододвигает ей стул, и она опускается вплотную к его ногам, касаясь их своими развитыми спортивными коленями. Вторую руку он тут же заносит ей
назад, к затылку.
– Ты спишь. Ты – во сне. Я – в твоем сне. У тебя сейчас нет своей воли. Я – твой господин. Ты выполнишь всё, что я тебе прикажу. Спать!

Она падает, падает, падает спиной в пропасть. Летит-летит-летит и никак не может долететь. Она – осенний желтый лист. Он сорвался с ветки и качается в воздухе – туда-сюда, и никак... Ее лопатки, наконец, касаются спинки стула. Голова запрокидывается назад, глаза закрыты, она спит, но она совсем не спит и понимает, что попала в дурацкую историю. И знает, что выполнит все-все его приказания.
– Сядь ровно. Открой глазки. Ух, какие у нас симпотные глазки. Ух, а какие у нас стройные мощные ножки... Задери юбку.
Она привстает и поднимает юбку. Садится на трусы.
– Раздвинь ножки.
Она выполняет. Он обхватывает одну ее ногу своими ногами, а руками начинает щупать и обжимать ее ноги, бедра, живот, трет ей между ног...

Если бы она была наяву, она бы ребром с левой или правой врезала бы ему сбоку по шее. Потом, коленом, в морду. Он бы отлетел назад, и тогда бы она правой ступней – ий-яя - в область сердца! Хотя бы в одну треть силы...
Но она во сне и не может проснуться. Хотя и знает, что не во сне. И все-таки, она – во сне и всё, что может – держать двумя руками задранную юбку.
– Тебе приятно. Хорошо. Тепло. Влагалище твое жаждет. Грудь наливается. Ты хочешь целовать мужской член, – бормочет он.
Ей действительно приятно. Между ног теплеет и увлажняется. Она сжимает и разжимает живот, сдвигает и раздвигает ноги... Но если бы она была не во сне, она бы сейчас вот так бы слегка развернулась влево, а локтем правой молниеносно бы врезала в эту рожу.
Да, рожа. Харя поганая. Он же не приказывал любить его рожу. И она не любит. 0-ох, как не любит! Эту длинную носопырку. Эту плешивую тыкву!

Он отворачивает харю и говорит куда-то: – Вася, пойди закрой на задвижку дверь входную и стань на свое место.
Лариса не может видеть – не было приказа туда смотреть, как из одного угла комнаты выходит высокий крупный мужчина и топает – неуверенно, словно слепой, в прихожую. Там он выполняет то, что ему приказали, возвращается в свой угол, поворачивается лицом к стене и застывает. Совсем, как провинившийся мальчишка. Только вот стоит странно – неподвижным застывшим каменным столбом.

Вася действительно провинился. Он не хотел отдать этому хрену десять тысяч долларов. Золотые швейцарские часы с золотым же браслетом отдал безропотно. Но валюту!.. Полтора года во фрахте, по морям и океанам, под чужим флагом. По крохам копил, отказывая себе во всем! Русские моряки – самые нищие в мире, рабы, Россия на коленях и этим пользуются различные «хозяева»...
Эти десять тысяч он только что получил в кассе. И дернул же черт зайти сюда! Но в жизни всё взаимосвязано. Деньги, стремясь угнаться за инфляцией, Василий копил на квартиру: надоело скитаться по морям – ни своего угла, ни семьи. Но женилка-то как раз и не стоит. Простатит. Еще бы: из рейса в рейс, годами. И не всегда на судне есть женщины, а если есть, то мало, и достаются они прежде всего начальству: кэпу, чифу, деду. А Вася всего лишь моторист.
Пришел по объявлению к этому хрену. И вот что вышло. «Достань член. Твердеет! Встает, встает! Стоит как кол! А ты боялся. Будешь трахать всё, что шевелится. Снимай часы. Потянет. Вытаскивай всё из всех карманов!»
Вася и вытащил валюту. «Сколько здесь?» «Десять тысяч». «Они тебе больше не нужны, давай сюда, у тебя их никогда не было. Ты выйдешь отсюда, забудешь меня и этот адрес».

И тут Вася не захотел. Воспротивился. Слишком дорого достаются ему эти зелененькие. Слишком много с ними было связано надежд. Сколько месяцев, лет! болтаясь в штормягах в вонючей клетке-каюте, проклиная свою одинокую холостяцкую жизнь, он лелеял планы на будущее!
– Я не... не... не... – он не мог говорить, голова раскалывалась и кружилась, а этот хрен давил его, давил! Злым нечеловечьим взглядом, двигал руками-щупальцами возле головы.
– Я не... не... не... не отдам, – сказал все-таки Вася. Но этот хрен сам взял пачку и сунул себе и карман пиджака.
– Ну, Васек, нехорошо меня не слушать. У тебя куртка кожанная, мне нравится цвет. Где брал?
– В Южной Корее.
– Снимай. Но ты провинился. Стань в угол и стой. Будешь мне сегодня служить.

Вот так Вася и стоит в углу. А что делать. Одна радость – из расстёгнутой ширинки торчит, как лом, его ненаглядный...
– Ну, рассказывай-рассказывай, с чем пришла? Всё рассказывай подробно.
И Лариса рассказывает свою историю. Иногда прикрывает глаза. Ведь она спит?
А эта харя расстегивает ей блузку, стягивает бюстгальтер, вываливает грудь, сосет соски, рука в трусах.
– Тебе очень приятно. Я – твой любимый мужчина. Тебе не нужны никакие женщины, это твоя придуманная глупость. Ты меня любишь. Ты меня хочешь! Лижи язычком у меня в ушке.
– Она лижет. Он давно уже без халата. И без брюк. Без ничего.
– А теперь – лижи головку! Смотри, какая аппетитная у меня головка. Розовая, тугая, ну, язычком, так, так, а-а, хорошо! Молодец. Открой ротик, вот, правильно. Открой глазки и смотри мне в глаза! Молодец. Язычком нажимай сильнее. О-о, отлично, отлично, а-а... Вася, иди сюда!
Вася подходит.
– Вася, ты хочешь бабу?
– Я хочу бабу.
– У тебя будет вот эта молодая спортсменка. Пока смотри и наслаждайся.
Вася смотрит и наслаждается. С его ненаглядного падает первая капля...
– Встань, Ларисонька, и сними с себя все, кроме чулок. Лариса снимает с себя всё, кроме чулок.
– Ложись спиной на стол. С тобой твоя любимая Стелла. Она целует твои ноги и лижет твою... Ты сейчас кончишь.
И Лариса сжимает в руках плешивую голову: – О-о, Стелла, Стелла!...
– А теперь и мне надо кое-что подарить, де-воч-ка... Тебе не будет больно, спокойно, спокойно, оп! Вот так, вот так, а-а-а...

Лариса терпит. Она все стерпит. Она все понимает. Нет, она совсем не спит. Только не может сопротивляться. От бессилия и унижения по щекам бегут слезы. Уже не девичьи...
– Жалко целку? Чего ее жалеть! Знаю, ты меня опять разлюбила. Полюби Васю. Вася, тебе нравится, когда женщина сосет твой член?

– Мне нравится.
– Ну дай ей. Ей тоже нравится. Ларик, ты любишь сейчас Васю. Люби его, люби его член, ну! Вот так. А я на вас полюбуюсь. Вот, молодцы. Терпи, Вася, не кончай. И я с вами. Вот какая у нас уютная семейка. А теперь, Вася, давай рабоче-крестьянским способом. Поаккуратней только, видишь, дама дефлорацию сейчас прошла. Лучше – в попку. Вася, любишь в попку?
– Люблю в попку.
– Все перешли на пол! Лара, встань на коленки. Вася, возьми на подоконнике сливочное масло и смажъ свой ломик.
Член, член, Вася. Поехали. А я интеллигентным способом...

– Всё, ребята, хватит, да плюнь, Лара, чего ты во рту эту прелесть держишь? Одевайтесь.
– Люби, Ларчонок, мужчин. Они тоже люди. Люби хотя бы иногда. Ты можешь, но не хочешь. Но вообще тебя спасет только операция. Запомни: транс-сек-су- аль-на-я операция. Член пришьют с яйцами. Вот бы тебе такой, как у Васи, да? А вообще, ребята, эра размножения у человечества кончилась. Все вступим в партию онанистов или сдохнем от спида. Что, Васек, член в штаны не влазит? Всё, член твой падает, ну, падает-падает! Застегнулся!
Ларик, сейчас ты выйдешь отсюда, сядешь в автобус номер пять, сойдешь на своей остановке, притопаешь в свою хату, примешь теплую ванну, сменишь трусишки и ляжешь спать. Проснешься утром. Окончательно. Ты не вспомнишь этот дом, не вспомнишь меня, мое лицо. Всё было с тобой во сне. Жизнь – это сон про сон, который сон про не сон... Иди.

– Отпусти! Отпус... – черный проклятый злой глаз! Яма! Черная дыра из космоса... Подлая поганая энергия схватила ее и тянет, затягивает! Отпусти! С поворота бы и пяткой в этот глаз! Но она не может, не может, скованная злом! Наказание за то, что не хочет быть женщиной. Красный фаллос суют ей в рот... Сволочь Черный Глаз! Нет, нет, нет!!! Я мужчина! Черный глаз! Ты убил меня. Вася, куда лезешь?! Гады! Нет! Я не буду! Не хочу смотреть этот сон... Но если не сон... Я умру. Я умру. Я умру.

" ... кладбище. Необъятное. Тетя Вера в гробу. Страшная. Могилы. Могилы. Жутко. Мо-ги-ла. Черный глаз. Мамина под руга лучшая. Тетя Вера умерла. Не хочу» Черный глаз. О-о, скорей бы проснуться.
Кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. Родительский день. Десятки тысяч людей. Наверху и под землей. Под землей больше. Те, что наверху бодрятся – мы еще живы!
Но низко висит над вторым городом тяжелое, гнетущее скрытым камнем на душе, метафизическое настроение, испаряющееся то ли из подсознания живых, то ли из могил мертвых. Люди поминают, прибирают могилки, но массовый гипноз рока, неизбежности и непонятной бессмысленности сковывает и жмет живое к земле.
И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечеловеческий: «У-у-у!! У-у-у!!!»
Несколько минут окружающие пытаются не замечать его, не впускать в себя. В конце концов, так не принято. Если уж слишком грустно, можно и всплакнуть за оградкой, но втихую.
А вой все продолжается. Становится нестерпимей. Тем, кто его слышит, впору бы завыть самим.
В этом «У-у-у», разваливающим традиции и приличия, слышится жуткая сила, стремящаяся вниз ли под землю, или на небеса, к чему-то спесиво-равнодушному и высшему, – с великой жалобой и рыдающей тоской смертного разума на жестокую несправедливость, на убитую любовь, на разрушенную дружбу, на невозможность встречи, на ни-ког-да!!!

«У-у-у!!!» – только инстинктивным звуком, отвергая слова, эту давно застывшую лаву мышления, звуком, как хрупким мостиком, прокидываясъ над бессмысленной пропастью несуществующей для живого вечности, у-у-у, обшаривая в темноте сознания память прошлого, туда, к милому, единственному, неповторимому, в ни-ку-да!!! У-у-у!!!

Лариса подходит к оградке, откуда раздается этот вопль в бесконечность. Поперек могильного холмика лежит мужчина. Рядом валяется пустая бутылка из-под вина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные зубы, по плечам распущены пышные белые волосы, большие глаза смотрят живо...
Лариса взглядывает на дату смерти – пять лет.

... большие глаза смотрят живо. Лариса узнаёт себя! Это она лежит в могиле. Как ей холодно и одиноко там! Везде и всегда – одиноко. А муж наверху плачет, тоскует и не знает, что в могиле его жена – мужчина!
Да нет же, нет, это ему, ему, Лари... да... Лариси-ку... Ну да-да, у меня мужское имя – Ларисик! Как же я раньше не знал...а... не знал-л-л! А разве такие бывают? Ла-ри-сик. Ну, конечно, это обыкновенное м у ж с к о е имя! Всем известное. Это я, муж, наверху, а внизу, в могиле, моя жена. Как же ее зовут? Стелла! Стелла, у-у-у!!! Я наверху и внизу одновременно. Черный подлый глаз!

Ларисик приоткрывает веки. «Черный глаз? Ла-ри-сик? Что я? Где? Фу, какой жуткий сон!»
Настенные часы показывает ровно шесть. Сумрак. Что такое? Утро? Вечер? Мокрые глаза, подушка... Что такое? Сон. Тусклые стены. Запах... кладбища?... Тоска. Почему?
На кровати лежит мать. Спит. Значит утро. Но... почему?! Черный глаз! И... Вася...
Лариса встает с дивана. «Какой Вася? Это же – сон? Но она помнит Васю и его...

«Это... Это – не сон?!?» – она бредет в ванну, стягивает ночную рубашку, рассматривает тело. Синяки. Засосы?! Ощупывает у себя...
Это не сон! Не сон! Черный глаз – гипнотезер! И Вася... Значит... Значит – всё. Не жить. Не могу... Значит всё. Всё, всё. Дверь на задвижку. Всё. Скорее. Бельевая веревка. Воду, воду, обмыться, смыть с себя и...
Она включает воду, отвязывает бельевую веревку со змеевика и торопливо привязывает ее к душевому штырю.
Обильные слезы текут, течет вода, заполняя ванну, трясутся руки – она пытается соорудить петлю. И это ей в конце концов удается. Ложится в ванну, быстро моется, не чувствуя ни воды, ни мыла. Не помня, что вчера вечером она мылась после э т о г о. Она вообще не помнит вчерашнего вечера, что говорила матери. Она только очень хорошо помнит Черный глаз, не лицо, а именно один страшный глаз! И очень хорошо помнит Васю. И некоторые подробности...

Слезы текут, и она уже автоматически-бессознательно проверяет штырь – прочно, прикидывает еще раз длину веревки – пойдет, надевает на шею петлю и глубоко вздохнув, зажмурив глаза, шагает с края ванны...
И в тот миг, когда петля бесповоротно сдавила горло, Лариса успела подумать о матери. Вспомнила, что никак не простилась с ней, не увидела напоследок ее лица. Или, хотя бы, записку...
И тогда ей очень-очень захотелось в е р н у т ь с я. Оказывается, никогда и ничего ей не хотелось в жизни т а к! Потому что уже с перекрытым дыханием она поняла, что..

Секунда долго расслаивалась и стала почти бесконечной. В начальных частях секунды она написала матери длинное прощальное письмо, политое слезами. Но они никогда не были с матерью близки. Потому что она любила мать как сын. А мать относилась к ней как к дочери.
Но теперь уже все равно, вторая часть бесконечной секунды принесла быстрый страх – останавливалось сердце. И тогда она еще успела понять п р е ж н и м разумом, что хотела вернуться, потому что кончалась с к а з к а. Потому что Видимая Вселенная – это сказка в и д и м о й ее части. И она, Лариса, уходила из этой видимой сказки. Но Жизнь – волшебная сказка даже тогда, когда она далеко не сказочна!
Ей захотелось вернуться, это желание мучительно-безнадежно мгновенно взорвалось и приняло размеры всей Вселенной, потому что желание жить и было Разумной Вселенной, в и д и м о й ее части...

Но загадочный мотор жизни – сердце, остановился, и в ПЕРЕХОДЕ, в абсолютной тишине и темноте, в безвоздушном и безмысленном пространстве, Ларису объяло такое же бесконечное – как видимая часть Вселенной, – облегчение. Пошли другие секунды – секунды смерти. Тело, согласно физическим законам данного пространства видимой части Вселенной, переключило реле и зажило иной жизнью. Внутренние органы расслабились, готовясь к самоуничтожению. Как и полагается, очистился мочевой пузырь, и по ноге тела проскользила змейка мочи.

Секунды смерти сложились в минуту и Мозг, еще физически живой, занялся своей последней, но основной работой – подготовкой отделения от тела пси-энергии. Через десять минут эта работа должна быть закончена и пси-энергия пойдет на СКЛАД, в центр Галактики. Там, на СКЛАДЕ, в невидимой части Вселенной, пси-энергия будет жить в другой с к а з к е...

Но Мозг только делает вид, что готовится. На самом деле он прекрасно знает карму хозяйки. Не судьба ей сейчас... Поэтому Мозг, шатаясь на веревке с телом, вступил во взаимодействие с н е ж и в ы м. Он приказал, дюбелям, которыми пристрелян душевой штырь, на микрон сбросить в диаметре. А окружающему их бетону – раскрошиться. Вот так. Еще несколько качков тела и штырь выползает, выползает, бах!

Тело Ларисы сгибается и падает в ванну. А в ванне – вода. Она смягчает удар и тело садится поперек ванны, свесив с нее ноги и лишь слегка ударившись затылком о стену. Сердце стоит и это Мозгу совсем не нравится. Уже две минуты смерти. Через восемь минут умрет и он, Мозг! И хотя он прекрасно знает весь дальнейший сценарий, да и не только этот. Он давно вычислил до наносекунд все варианты предстоящих десятков лет, но... береженного Бог бережет! И он посылает второй с и г н а л: «Вставай скорее, Людмила Андреевна! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!»

Людмила Андреевна никак не может проснуться. Снится ей кошмарный сон! Только она определенно знает, что это совсем не сон! Но зачем Бог или кто-то другой Всемогущий посвящает ее в ЭТО?! Она совсем не хочет! Ей жутко и тяжело видеть т а к о е! И знать. Ее посвящают в СМЕРТЬ. Но это не просто смерть. Нет, это нечто совсем-совсем другое... Нечеловеческое.
Вот она абсолютно наяву идет по больнице. Внешне больница похожа на обыкновенную советскую: серость, убогость, палаты на восемь-десять человек.
Она идет по узкому бетонному коридору и перед ней открываются двери. Ее сопровождает кто-то, но этот кто-то – невидимка, он не говорит, а телепатирует ей. Без слов, как во сне, она понимает, что больные в палатах – смертники, неизлечимы и больны безумно-страшными болезнями, многих из которых еще на Земле нет.
Она видит гниющие страшные открытые язвы, отрезанные руки, ноги, головы, внутренние органы, стекающие по каким-то желобам на каких-то столах кровь и гной. И запах, запах...
Ее провожатый по жутчайшему аду телепатирует что-то совсем уж непонятное. Если перевести на человеческий язык, то, примерно, так: да-да, н а ш и издержки производства – эти в а ш и болезни. Мы экспериментируем. Вы искусственны и слишком мимолетны...
Людмила Андреевна впервые видит смерть в таком не закамуфлированном, ч и с т о м виде.

Крупным планом появляется лицо Веры в гробу. Но вдруг ее лицо подменили на ... лицо Ларисы! Бледное, мертвое... Скорее бы проснуться! Но она видит: кладбище. Необъятное. Несколько сопок и впадин – целый город. И вдруг раздается вой – страшно тоскливый, почти нечеловеческий: «У-у-у!!!»

... поперек могильного холмика лежит мужчина. На скромном черном металлическом памятнике фотография молодой женщины. Приветливая улыбка, влажно блестят ровные белые зубы, по плечам распущены пышные волосы, большие глаза смотрят живо...
Глаза Ларисы!
«Вставай скорее, мама!!! Разоспалась! Дочь умерла, а ты дрыхнешь!..»
Людмила Андреевна вскочила. Сердце бешенно колотится! На Ларискином диване лишь смятая постель! Придерживая рукой левую грудь, пытаясь хоть так унять сердце, бросилась на кухню – пусто! Туалет – пусто! Дернула дверь в ванную – закрыто.
– Лариса?! – деревянным голосом кликнула. Тишина.
– Лариса!?! – тишина.
Дернула ручку изо всех сил, шпингалет отлетел, и она увидела дочь...