 |
|
И тот, кто думает, что живое существо может убить, и тот, кто думает, что живое существо может быть убито, заблуждается, так как истинное «Я» не может убить или быть убитым.
Душа – наш собственный негатив, который в волновом пространстве копирует человеческую сущность в необозримом громадном пространстве. Негатив – душа, способная осуществлять человеческие функции значительно в большем объеме, чем это возможно для человека. Однако негатив в отличие от человека реализуется в негативном спектре. Поэтому человек, налаживая контакты с негативом, то есть со своей душой, не всегда понимает полноту такой связи или вообще теряет ее смысл, такое происходит, например, во сне. Но негативность, как и негативные образы, душевные, могут восприниматься так же, как и позитивные. Все определятся степенью обученности.
Но многие рассмеялись ему в лицо! Упакованные люди с обусловленными душами… «А что мы такое должны почувствовать? Мы чего-то не поняли! В трусах что ли по улице побегать? И что такое в нем проявилось необыкновенное?! Может, у него новый орган вырос в ухе, что он теперь может звонить на мобильник без мобильника? Или в глазу что-то нарастилось, что он может видеть сквозь предметы, или сквозь стену научился проходить?.. Ощущение какого-то света… Чушь собачья! Накупи себе побольше разных торшеров, и будет тебе столько света, что не унесешь… А для этого денежек надо побольше зарабатывать, чтобы торшеры покупать!» И еще сказал им Веник, что главное теперь в его жизни – это уподобиться Творцу! И они рассмеялись еще пуще прежнего! «Уподобиться Творцу! Мыслимое ли дело! Лечиться тебе надо, Венюся! – сказала жена. – Снова ведь будешь бегать в трусах». – «Надо будет – и буду!» – «Ну почему нельзя жить как все нормальные люди?! Лучше бы денег побольше зарабатывал, да поменьше читал свои дурацкие книжки!» – «Зачем же ты со мной живешь, если я ненормальный! Уеду я куда-нибудь! Все равно уеду!» – «Потому что люблю тебя! Ты знаешь, что, робко себя сберегая, невинное тело от ласки храня, тебя никогда не полюбит другая такой беспредельной любовью, как я». – «А любовь – это что такое? И я тоже тебя люблю, как могу. Но тебе этого мало. Ты хочешь, чтобы ты была в моей жизни главной, но такого не будет никогда. У христиан одно понимание любви, у мусульман – другое, у чукчей в тундре… у индейцев на Амазонке… у миллиардеров в Нью-Йорке…» – «Кто любит, тот знает, какая она! И ты раньше знал, а теперь… вроде как забыл или дураком прикидываешься…»
Повесть о простом человеческом счастье
Г.
Есть ли на этом свете простое человеческое счастье?! Утопия… Но почему? «Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу «ты», но всегда только «вы»: «Вы, Афанасий Иванович…», «Вы, Пульхерия Ивановна…», «Это вы продавили стул, Афанасий Иванович?» – «Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна, это я». Они никогда не имели детей, и оттого вся привязанность их сосредоточивалась на них же самих».
Но вот, еще вариант. Это было давно, очень давно, когда развалилась великая империя коммунистов – Союз Советских Социалистических Республик. В стране царил хаос, и коммунисты вмиг оборотились в ненасытных волков и шакалов, хотя, впрочем, они таковыми были всегда. Но раньше они как-то этого стеснялись и прикрывались идеей о всеобщем равенстве и братстве, но теперь на все наплевали – шла дележка собственности.
Ни одно общественное событие, возникшее внезапно и увлекшее меня, не приходит извне: если я мобилизован на войну, это есть моя война, я виновен в ней, и я ее заслуживаю. Я ее заслуживаю, ибо я мог уклониться от нее. Раз я этого не сделал, значит, я ее выбрал, стал ее соучастником.
Многие тогда хотели уехать жить в деревню: к сосенкам, к парному молоку, честному труду на земле. Хотели многие, но…
Школьный потрепанный грузовичок, груженный домашним скарбом, надрывно урча, весело катил между холмов и лесов навстречу большому красному солнцу и бурлящим родникам, прочь от вонючего серого городка-завода, насквозь пропитанного радиацией. Рубашка, промокшая от пота, вмиг высохла от ветерка, врывающегося в окно кабины.
– И че вы в деревню? – спросил шофер. – Сейчас все, наоборот, в город бегут.
– А так… хочется на природе пожить! – ответил Веник
– Ну и вовремя едете, еще успеете картошку посадить.
Вслед им ехидно улыбалась трехкомнатная квартира с изолированными комнатами и теплым клозетом. Но что она была в сравнении с мечтой – одной на четыре сердца: о честной здоровой деревенской жизни и большом яблоневом саде.
Дом им, как сельским учителям, дали новый, но обворованный: печки в нем даже еще не было. Директор школы под шумок, строя его для молодых учителей по государственной программе, построил себе попутно новый коттеджик. Участок в сорок соток – целина, запаса дров – никакого, семенного материала – ноль. Опыт сельскохозяйственный почти отсутствовал. Капитала – минимум. Ему – тридцать два; ей – двадцать восемь; сыночку – семь, дочке – месяц.Решили, что с дочкой дома будет сидеть папа, потому что работы во дворе – мрак: городить заборы, рубить баню и хлев, строить теплицы, парники, летнюю кухню, ледники… Короче, одного леса во все это было вбухано, как было определено впоследствии, кубов сорок, не говоря уже о прочих стройматериалах. А кому ходить на работу, папе или маме, какая разница? Те же уроки, те же деньги! Живность завели всевозможную: кур, поросят, гусей, кроликов. Обращались с ними строго по-научному, как написано в книжках. Был заведен специальный журнал, в котором составлялись рационы на всех поименно: всё по граммам и по весу. Но гуси и кролики передохли. Куры неслись средненько. Но зато поросята перли вовсю! Потому что на науку плюнули и стали кормить их по-народному. Одного поросенка резали осенью и сразу брали ему замену, другого – весной и тоже с заменой. Весеннего пускали на тушенку. Что это за была тушенка! Кусочки чистейшего мяса – один к одному. Во рту таяли! Осеннего – на фарш и сало. Фарша – огромный таз, сала – целая коробка. Фарш делили на шары, замораживали и всю зиму жарили котлеты. Таких котлет не было на всем земном шаре! Дочка один раз, будучи двухлетней, пока мама жарила, съела двенадцать штук! Не верите? А потому что не пробовали! А яблони все росли и росли… Четыре – как и четыре сердца!
Вставали в шесть – дел было много. Но все они были общие: управиться со скотиной, прибраться в доме, всех накормить. Затем мама с сынком уходили в школу, дочка засыпала, папа выходил во двор на стройку. В обед мама прибегала кормить грудью дочку, и все дружно обедали. Потом все опять за работу. Самый обыкновенный разговор между папой и мамой был такой: «Надо бы нам еще там землю перекопать и посеять… Надо бы в бане на крышу опилки с землей натаскать… Надо бы веники заготовить… Надо бы купить новый телик…» Таких «надо» набиралось – бездна, но все это говорилось как-то так, мимоходом, и заканчивалось громким взаимным смехом, когда в полдвенадцатого ночи стирали пеленки в корыте в четыре руки… И любовь… и разговоры… и опять любовь… И потом через год, когда корова уже давала молоко, пахнущее лесными травами… И как один раз так косили на жаре, что чуть не померли от усталости. Ей богу, без всяких шуток! И папа устроился в город в редакцию газеты корреспондентом, получал большие денежки, и приезжал каждый день, и привозил огромную сумку всякой всячины… и бутылочку вина. И стол уже накрыт… И подбегала к нему сияющая дочка и лепетала: «А чево там лежит?» Но потом ее научили, и она уже лепетала по-другому: «А как доехал? А как дошел? А что привез?» И папа медленно раскладывал сумку… И великая радость у всех… Эх! И разговоры о том, что сделано и что еще надо сделать… И игры, танцы, чтение книжек. И купили новый японский телевизор. И американские мультики… И усыпление детей под песни… И тогда только пришла в страну киноэротика… И любовь… разговоры… И опять любовь… А яблони все росли и росли… Четыре – как и четыре сердца!
Были и серьезные трудности: у сына в школе не заладилось. Школа была национальная. И хотя все они были этой самой национальности, язык сынок по неизвестным причинам игнорировал – упрямый рос мальчишка, хотя по другим предметам учился хорошо. Училка – дура набитая – его возненавидела, а за ней и весь класс. И что?! Плюнули на них и перевели его на домашнее обучение – оба ведь учителя! И получил он потом высшее юридическое! На-ко, выкуси! А какие были праздники! Дни рождения, Новый год, Восьмое марта, Двадцать третье февраля. Не иначе как отдельно взятая Галактика в отдельно взятом доме. Загодя, за две недели, составлялись программа и меню. Программа репетировалась будто бы втайне, но все о ней прекрасно знали, потому как по кругу помогали друг другу. Сын обычно декламировал стихотворение, именно декламировал, а не читал: глаза горят, сам как непреступная скала, слова чеканит! Особенно получались у него стихи патриотические – ни дать ни взять вождь! Дочка с двух лет – танец с костюмами, ролями и переодеваниями… и святая вера во все происходящее, пылающее лицо, светящиеся глаза… и полет! Ни дать ни взять Ермолова! Папа обычно что-нибудь на гитаре сбацает, мама подпоет. «А теперь подарки, подарки!» – орал папа. Дети всегда дарили подарки, изготовленные собственными руками и мозгами. Сначала все трое становились в очередь к дочке и дарили… потом все трое в другом порядке к сыну, потом к маме и, наконец, к папе. Длилось это долго с сопроводительными речами, охами, ахами, подскакиваниями и подбрасываниями. Папа к этому времени уже бывал слегка навеселе, кое-что было и в маме, и детишки уже перекусили чего-нибудь вкусненького. Короче, было весело и хорошо. Потом садились за стол и по-настоящему обжирались, до упаду. Но, несмотря на это, танцевальная программа, как правило, не срывалась. Сын танцевал с мамой, держа ее за талию на расстоянии метра, папа кружился с дочкой на руках. Потом папа с мамой, а сын с дочкой. И на улицу, и на санках под гору, так что снежная пыль на всю Вселенную, и подлое толкание друг друга в снег или в сговоре на одного. И потом опять за стол – и обжорство, танцы, аттракционы, игры, мультики… и любовь. А ночью спускался с луны Сон и подкладывал под подушки дополнительные подарки за поведение в течение всего года. Все поступки – и плохие и хорошие – у него были записаны в специальную тетрадку: если было больше плохих, подкладывалась дохлая крыса, больше хороших – что-нибудь вкусненькое и интересное. Сын утром вскакивает и орет на весь дом: «Смотри, у меня не крыса, не крыса!» А за ним дочка: «И у меня не крыса, не крыса!» Да и не могло быть этой крысы, потому как в доме они не водились, а только маленькие мышки, которых исправно ловила кошка Зуля и демонстративно с хрустом съедала у всех на виду. А как можно было не верить в существование Сна?! Ведь когда он приходит, ты никак не можешь не спать, потому что это Сон, и как ты его тогда увидишь? А когда ты не спишь – так его и не может рядом быть, потому что он Сон. О, как хитро! Не то что какой-то там Дед Мороз, в которого не верят уже с трех лет. А яблони все росли и росли… и выросли: четыре – как и четыре сердца!
Но мало они попробовали тех яблочек. Обменяли с бомжами все хозяйство с домом на трехкомнатную квартиру в городе. Потом ее зачем-то продали и уехали жить в Узбекистан, когда все оттуда бежали, сломя голову (но это уже были не иначе как проделки Эго-сатаны и Шизы-шпаны, а с ним сладить, известное дело, нелегко). Такая эта жизнь, как досконально все ни продумывай, как ни пыхти, как ни надрывайся, как ни философствуй – все равно эта зловредно-мерзопакостная парочка тебя, в конце концов, все равно обведет вокруг пальца.
Маленькие философы
Г.
Уже который час паровоз, пыхтя и надрываясь, продирался сквозь Уральский хребет. Вагоны бросало из стороны в сторону, как консервные банки. Многих пассажиров подташнивало. Геник лежал бледно-синий. А Веник весь день высматривал Хозяйку Медной горы среди коричневых скал, проплывающих за окном. «Какая она красивая! – думал он. – Какая у нее черная густая коса! И так хочется прикоснуться к ее атласному чешуйчатому платью, отливающему зеленовато-голубым светом! Заглянуть бы в ее подземные покои…» Но за окном на склонах гор проплывали портреты Ленина, выложенные белыми камнями, и надписи: «Слава труду!», «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи!», «Миру – мир!». А Хозяйки все не было...
Веник загрустил и отвернулся к стенке, тем более за окном начало темнеть. «Второй день паровоз мчится, как стрела… – думал он. – Какая огромная страна – СССР! А Солнце еще в тысячу раз больше. А за ним все звезды и звезды… Баба Миля говорит – там Бог живет! Но если он там, почему же его Юрий Гагарин не видел, когда на ракете вокруг земного шара летал?! А вот Инмар говорит, что он Бог! Пойди разберись с этими богами! Да и разве может быть богом косматый рыжий дед? Какая в нем сила? Вот Ленин – это да! Настоящая силища! И все его помощники – Сталин, Хрущев, Брежнев!.. Люди на Земле хозяева. Они сами строят свою жизнь. – Веник перевернулся на живот, подпер руками голову, уставился в темное окно. – Если есть Бог и он все может, почему все так не по-честному? Мой папка пьет, а бородатый Исак не пьет? И почему тогда люди убивают друг друга? И зачем нам только баба Миля эти крестики дала? Надо их выкинуть! Узнают в школе – опозоришься, и точно в пионеры не примут! А я Ленину клятву дал, что буду строить коммунизм до последней капли крови! И Ленина я люблю! А еще маму люблю! И Геника, и папу, и бабу Милю, и Марию…. И вообще всех людей на Земле люблю, которые за мир и против войны». На глазах у Веника выступили слезы: «И почему люди не живут дружно? Особенно эти проклятые американцы. Все хотят на СССР атомную бомбу сбросить. Просто взяли бы все и стали добрыми! И тогда никто никого бы не боялся!..»
– Геник! Веник! В туалет не хотите? – раздался шепот Нади.
– Нет, – ответил Веник.
– А Геник?
– Он уже дрыхнет!
– Ну ладно, я одна схожу.
На следующий день Веник проснулся от крика.
– Верблюды! Верблюды! – орал Геник. – Смотри! Верблюды!
Веник мгновенно прилип к окну. До самого горизонта расстилалась ровная желто-серая степь. Повсюду торчали низкорослые кустики, пучки сухой травы и колючки. Небо чистое и голубое. На проносившихся мимо телеграфных столбах сидели хищные птицы с крючковатыми носами и гордыми, презрительными взглядами.
– Вон маленький верблюжонок! – продолжал орать Геник. – Он совсем белый! А знаешь, Веник, верблюды могут целый месяц по пустыне без воды идти!
– Знаю, у них в горбах запасная вода.
– Ты что! – рассмеялся Геник. – Их отпускают в степь на целый месяц, они пасутся и набирают целые горбы жира. А потом, когда по пустыне идут, у них этот жир превращается в воду. Из одного грамма жира получается семь грамм воды.
Неожиданно в дверях возник Ильдарка из соседнего купе. Братья вышли в коридор.
– Верблюдов видали? – воскликнул он. – Они одним харчком человека с ног сбить могут!
– Брешешь!
– А давай поспорим! Мне папка рассказывал, когда в отпуск приезжал. Он тут в степи космодром строит, чтобы ракеты запускать. Мы к нему жить едем, – и, перейдя на шепот добавил:
– Только о космодроме вы никому не рассказывайте! Это государственная тайна, могут и в тюрьму посадить.
– Да какая там тайна? – воскликнул Геник. – Скоро в космос будут летать все, кому захочется! Полетел на Луну или на Марс, день там побыл и назад. А на Земле вместо автобусов и поездов будут движущиеся дорожки: встал на нее – и едешь себе, хоть в Америку!
– Да тебя в Америку не пустят, потому что там буржуи живут! – заспорил Ильдарка. – Тебя там быстренько кокнут!
– Ни фига! Не кокнут! Скоро на всей Земле коммунизм будет! И в Америке тоже! И все границы отменят! Живи где хочешь! Спорим?
– А еще при коммунизме специальные таблетки изобретут, – вмешался Веник. – Проглотил – и можешь целый день не есть! И мясо, и колбасу, и конфеты будут прямо в банках выращивать! Взял насыпал разных порошков, смешал – на следующий день целая банка сгущенного молока! Набрал таких порошков – и в поход хоть на Северный полюс.
– Ты че! Там сразу задубеешь! Там льды с десятиэтажный дом!
– Фигня! Взял с собой коробочку с атомами: в ней тебе тепла на целый год хватит! Вон ледокол «Ленин» на такой коробочке целый месяц плавает. И работать не надо будет! – разошелся Веник. – Потому что всё роботы будут делать!
– Если работать не надо будет, – закричал Ильдарка, – кто же тогда самих роботов будет делать?!
– Сами роботы и будут! Надо только первых сделать! И еще при коммунизме все будет на кнопочках. Захотел есть – нажал кнопочку, зыришь – перед тобой на движущейся ленте разные обеды едут… Выбрал один, поел – и посуду убирать не надо. Захотел мороженого… Нажал кнопочку! Все, что захочешь, то и будет! И все бесплатно!