 |
|
Купание в Аральском море
Г.
На третий день пути наступила настоящая жара. Взрослые ходили полураздетые, дети постоянно просили пить. Вода в поезде кончилась, и ничего не оставалось, как покупать ее у скуластых мальчуганов с раскосыми глазами, которые громко крича: «Вада! Кому вада?», бегали вдоль состава на каждом полустанке. По вагонам караваном тащились кривоногие казашки, предлагая пассажирам копченую рыбу, шерстяные носки и варежки из верблюжьей шерсти. Проводник громко объявил: «Следующая остановка – Аральская! Стоянка поезда – два часа. Желающие могут искупаться». А за окнами, переливаясь тысячами бликов, уже заблестело море. На берегу лежали деревянные лодки, перевернутые вверх дном. Несколько новых алюминиевых было пришвартовано к плавучему железному пирсу. На врытых в песок старых телеграфных столбах помещалась цистерна, снятая с автомобиля, на которой было написано: «Топливо». Над ней возвышался плакат: «Слава КППС!» Тут же в песке голые коричневые карапузы играли причудливыми костяшками. Вдоль дороги тянулись низкие глинобитные домики, окруженные изгородями из сухих веток и камыша. Чуть дальше поднимался новый поселок из белого кирпича. Подняв облако пыли, промчался мотоцикл. Сидевший в нем молодой казах, быстро-быстро пошлепав открытой ладошкой по тыльной стороне сжатого кулака, громко заржал: «Хе-хе-хе!». Поезд остановился, из него вывалилась огромная толпа и двинулась к морю. Веник, на ходу скинув одежду, прыгнул в море одним из первых. Как бешенный, закружился на месте. Прибежал запыхавшийся Геник.
– Че встал? – закричал Веник. – Давай ныряй. Вода теплая! Закачаешься!
Геник медленно зашел по пояс. Походил туда-сюда, раз окунулся с головой и вылез изводы синюшный, весь дрожа. А берег, еще недавно совершенно пустынный, превратился в оживленный пляж. Местные мальчишки в обмен на конфеты вмиг организовали прокат огромных надутых автомобильных камер. Большинство пассажиров, искупавшись, тут же принялись за еду. Надя тоже прихватила копченую рыбу – косточки насквозь видно! Особенно налегал Веник. Жир так и тек по губам и подбородку. И вдруг откуда-то сверху, как колокольчик:
– Ассалям малейкум! Кумыса хотите?
Веник поднял голову. Перед ним стояла девочка-пери в серебряной тюбетейке с розовым пером, белом кисейном платье и безрукавке, шитой золотом. На ногах – красные сапожки. Черные брови взметнулись вверх! В ушах – золотые узорчатые серьги, на груди – множество причудливых бус. В руках девочка-пери держала кувшин.
– Кумыса хотите? – повторила она. – Очень вкусно!
Веникино сердце остановилось. Лицо запылало огнем! Он резко вскочил и бросился в море.
– Ты куда? – прокричала ему вслед Надя.
– Я песок смыть!
А девочка уже наливала кумыс в пиалушку.
– Из чего он? – настороженно спросила Надя.
– Из верблюжьего молока. Попробуйте.
– Сколько стоит?
– Нисколько! Меня ота послал. Сказал: иди, угости людей. Наше стойбище там… – девочка указала рукой на белеющие в степи юрты. – Я – дочь чабана. Мы все лето в степи отары водили. Скоро ота снова уйдет в степь, а я тут в интернате останусь. Ну, я пошла. Кумыса еще много – надо других людей угостить.
Прибежал Веник, плюхнулся на живот.
– Опять улегся! – возмутилась Надя. – Ты же песок смывать бегал?
– А я это…
– Ну-ка, давайте быстренько около берега обмойтесь и назад! Мне еще ваши трусы сполоснуть нужно. А то люди вон уже собираются!
Паровоз дал длинный гудок – всех как ветром сдуло! На песке остались обрывки газет, кожура от колбасы и апельсинов, рыбьи скелеты, фантики от конфет. Вмиг набежали огромные лохматые псы с обрезанными ушами и хвостами и стали дожирать остатки брошенной еды. Мальчишки наперегонки бросились подбирать пустые бутылки. «Я уехал, – думал Веник, глядя на удаляющее море. – А девочка-пери осталась… Может быть, я не увижу ее больше никогда в жизни! У нее волосы черные, у меня рыжие, у нее глаза коричневые, а у меня зеленые… Мы там, на Урале, все больше картошкой питались, а они все рыбу едят. А в Африке негры вообще змей с лягушками живьем глотают. Какие разные на Земле люди! Хорошо было бы подружиться с девочкой-пери. И сбежать с ней! Скакать на коне по степи, пасти овец, охотиться, купаться в море, ловить рыбу… Быть свободным, как ветер!..»
Ништякская тут жизнь!
Г.
– Никогда не прощу! Поганец! Сволочь! Паразит! – донеслось до Веника. – Через Ташкент ведь тоже ехал, все видел! Это ужасное землетрясение! И ничего в письме не написал, даже словечком не обмолвился! Понял, если напишет, то мы сюда ни ногой! А может, в Солнечном и не трясет? Ну, поганец! Ну, паразит!
Веник глянул вниз. Мама сидела, как статуя, с широко открытыми глазами. Пассажиры с охами и ахами прилипли к окнам. Город был похож на гигантский муравейник, развороченный какой-то неведомой силой. Тротуары, сады, газоны – все пронизывали глубокие трещины. Повсюду виднелись огромные кучи из битого кирпича, водопроводных труб, деревянных балок и остатков мебели. Вдоль дороги валялись скрюченные рельсы. Но везде, куда ни глянь, копошились люди, урчали бульдозеры и экскаваторы. В облаках пыли носились самосвалы, скрипели подъемные краны, кое-где уже поднимались первые новые многоэтажки.
– Смотри, Геник! – кричал Веник. – Какие у солдат ржачные шляпы, как у Незнайки, только без кисточки! А на Урале солдаты в пилотках ходят.
– Это специально, чтобы голову от солнца защищать!
– Смотри, Геник, какая огромная трещина! Сможешь через нее перепрыгнуть? А я смогу, если с разбега. А как их теперь заваливать будут? Где столько земли взять?
– Сгребут в них бульдозером все разрушенные дома, – уверенно ответил Геник. – И чисто станет. И трещин не будет.
Надя стояла ни жива ни мертва! На глазах слезы.
– Господи! Несчастье-то какое! – шептала она. – За что? Земля и та под ногами трясется!
Рядом стоял Андрей, сосед по купе, и глухо твердил:
– Ничего! Еще лучше будет, чем раньше! Со всей страны народ съезжается! С ребятами познакомился в соседнем вагоне – они всей бригадой едут. Мы, говорят, тут свою многоэтажку построим – белорусскую! Да что там многоэтажку! Целый микрорайон. И жить в нем останемся! Ничего!
Подъехали к вокзалу: он будто надвое расколот ударом гигантского топора. И среди моря развалин – чудом уцелевшая клумба из красных роз. Поезд дернулся и остановился. Набежала куча маленьких оборванных узбечат и с криком: «Хлеб дай! Колбаса дай! Деньги дай!» – набросилась на выходящих пассажиров. Веник с Геником стали рваться наружу.
– Нечего там делать! – осадила их Надя. – Что глаза на чужое горе пялить!
В Солнечный приехали затемно. Горячий воздух мгновенно обволок Вениаминовых, едва они вышли из вагона. Маленький вокзал – весь в лепных узорах. Перед ним – клумба из желтых роз и хаус, такой специальный водоем, из которого неслись переливчатые лягушечьи трели. На деревянных скамейках под раскидистыми деревьями сидели бородатые старики в халатах. Рядом молодые узбеки в белых рубашках и тюбетейках. Веню увидели сразу. Он тоже. Подбежал, обнял, расцеловал Надю. Подкинул вверх по очереди Веника с Геником. Подошел какой-то мужчина, стал рядом.
– Познакомьтесь – Микола Таран! – сказал Веня. – В одной бригаде пашем. Ну, что двинулись. Автобуса в такое время не дождешься. Да тут недалеко, – он кивком головы указал в сторону светящегося оазиса огней. – Там новый соцгород строят. Здесь старое поселение, говорят, люди здесь еще тысячу лет назад жили!
Сразу за вокзалом потянулись заборы – дувалы, глинобитные дома, к которым вели освещенные одиночными электрическими лампочками широкие дорожки под навесами, обвитыми виноградом.
– Вень, а мы сейчас куда? – спросила Надя.
– К Миколе. У них переночуем, – ответил он, закуривая на ходу. – В нашу квартиру что сейчас идти? Там порядок наводить надо.
– А ты насчет моей работы узнавал?
– Узнавал. Возьмут тебя маляром на РМЗ.
Вышли в открытую степь. Подул сухой ветер вперемешку с песком. Из темноты выскочило что-то большое, колючее и налетело на Веника с Геником. Оба, истошно заорав, отскочили в сторону. Надя тоже громко вскрикнула. Веня с Миколой расхохотались.
– Это же перекати-поле – колючки, местные вездеходы, – пояснил Веня. – Они тут везде носятся.
Через полчаса вся процессия уткнулась в огромную мраморную глыбу, стоящую у дороги. «Здесь волей партии и руками народа будет построен социалистический город Солнечный», – прочитал Геник отлитую на ней бронзовую надпись. «Будет построен город Солнечный!» – повторил вслух Веник. А кругом – куда ни глянь – в лучах прожекторов раскинулась стройка! Здесь только вырыт котлован, а там уже торчит залитый фундамент. Тут построен первый этаж, а там – уже два, три… Тротуары тянулись, обрывались и начинались снова. Вдоль железобетонных арыков – молодые деревца. Штабелями лежали строительные плиты, горы белого кирпича, скрипели подъемные краны. Вперемешку с матом раздавались команды: «Майна!», «Вира!». Местами попадались ухоженные скверики, в которых на скамейках сидели кодляки патлатых пацанов, дымящих сигаретами. У одних орали переносные транзисторы, другие сами орали под гитары. И среди всего этого безмолвными, черными квадратами возвышались строящиеся здания, окруженные деревянными заборами с колючей проволокой и вышками по углам. Их прожектора не освещали, только одиноко светили окошки в будках у ворот и слышался иногда хриплый лай матерых псов.
– Папка, а что там за забором? – спросил Веник.
– Сейчас никого, а днем там зыки работают.
– Какие зыки?
– Заключенные, значит, преступники. Их на работу днем сюда привозят. А сидят они в зоне за городом. Вон там они Дворец спорта строят, а там – Дом Советов.
Преодолели гуськом дощатый мостик, обогнули еще один черный бастион и уперлись прямо в новый четырехэтажный дом. Вдоль его верхних этажей тянулись открытые палубы-галереи, отчего он был похож на огромный светящийся пароход.
– Нам на четвертый! Поднимайтесь! – пробасил дядя Микола.
– Наша квартира в таком же доме, – произнес Веня. – Только на первом этаже.
Тетя Оксана, жена дяди Миколы, встретила Вениаминовых приветливо. Стол уже был накрыт. Быстренько по очереди искупались в ванне. У дяди Миколы оказалось двое детишек: Любка и Остапко – такие же погодки, как Веник с Геником. Детей усадили на кухне отдельно. Каждому навалили по горе вишневых вареников со сметаной, налили по большой кружке персикового компота. Поставили большое плоское блюдо с огромными ломтями арбуза. От него шел такой запах! Веник не мог поверить, что вот сейчас он – Веник Вениаминов – будет есть этот самый арбуз! Вареники уплетали молча. Когда дошли до арбуза, Остапко пробурчал:
– Ништятско тут жить!
А розовый сок так и тек по щекам и подбородку! Капал на стол, на трусы.
– Мы уже почти год здесь живем. Сначала в кишлаке у бабаев жили в одной комнате, сюда недавно переехали. Я этих арбузов, – Остапко провел рукой по горлу, – уже вот так обхавался! Мамой клянусь!
– А вы, мальчики, сколько суток сюда ехали? – вежливо спросила Любка.
– Пять!
– А в Москве были?
– Были. И на метро катались, и около мавзолея стояли, и в Аральском море купались… – скороговоркой выпалил Веник, принимаясь за новый кусок.
– Все точно, как и у нас было, когда мы сюда ехали.
Геник уже перестал есть и сидел с раздутым пузом, тяжело дыша.
– Нахавался что ли? – удивленно воскликнул Остапко. – Смотри еще сколько! Это только кажется, что нахавался. Мамой клянусь! Походишь туда-сюда, проссышься – и как ни бывало. Хоть снова целый арбуз хавай! Мамой клянусь!
– Нет! Я больше не могу! – выдавил Геник. – Или сейчас пузо лопнет, или меня вырвет!
– Точно-точно! – сказал Веник – Ты его не заставляй. Его точно вырвать может. А снег тут зимой бывает? Я без хоккея жить не могу!
– Какой тут, в натуре, снег! – воскликнул Остапко. – Выпадет пару раз и растает.
– А папка говорил, что здесь Дворец спорта с искусственным льдом строят.
– Может, и строят – только обещанного три года ждут. Мамой клянусь.
– А купаться где? – не унимался Веник. – Тут летом без реки сдохнешь от жары.
– Насчет купания не боись! Тут в каждом дворе маленькие бассейны строят, но это только для пердышни, там глубина – по колено. А пацаны все купаться на трубу ходят.
– На какую трубу?
– За городом большой арык протекает. На нем труба есть – огромная железобетонная – внутри ее кататься можно. Кайф! Хреново только, что там на дохлого ишака или собаку нарваться можно. Эти бабаи, как кто у них подохнет, так в арык и бросают. Темные люди!
– А как тут спать ночью? – вмешался в разговор Геник. – Змеи в дом пролезут и ужалят? Или узбеки ночью уши отрежут?
– Не боись! Какие змеи? В городе их давно пацаны всех замочили. Сусликов, тушканчиков, ящериц – до хрена. Особенно когда на стройке лазаешь. Мамой клянусь!
– А уши не режут?
– Какие на фиг уши! – Остапко вскинул вверх обе руки. – Кто тебе такую лажу напорол? На письке они что-то там своим бабаятам отрезают, а в соцгород они соваться бояться, особенно пацаны. Потому что русские тут их всех подряд мочат! Это же чурки! Батя, когда напьется, все время их топорами называет!
– Не слушайте вы его, мальчики, – назидательно произнесла Любка. – Нельзя так про узбеков говорить! Это не по-пионерски! Все люди в СССР равны! И среди узбеков много честных и хороших ребят. Я вот с одной девочкой сижу за партой, она отличница, хоть и узбечка. Никто не хотел с ней садиться, а я взяла и села!
– Заглохни! – заорал Остапко. – Пионерка гнилая! Мочить этих бабаев надо! Мамой клянусь! Они тоже наших пацанов мочат, когда в Старом городе выцепят! Тебя бы пару раз протрясли, пионерка долбаная, такой бы гнилой базар не вела! В натуре!
– Сам ты долбаный! – огрызнулась Любка. – С таким дураком и разговаривать нечего! Вы, мальчики, его не слушайте. Он же шпанюга, он же из дому уже два раза убегал! Пойду-ка я лучше книжку почитаю.
– Рули! Рули! – бросил ей вслед Остапко, смачно харкнув на пол между передних зубов, и тут же предложил: – А у нас на балконе черепаха живет – хотите позырить? Сначала ей полную свободу дали, так она полквартиры обхезала. Маманя разоралась, так мы ее в посылочный ящик посадили.
Пошли смотреть черепаху. Остапко вытащил ее из ящика, и она заскребла когтистыми лапами о каменные плитки лоджии.
– Ух, ты! – разом воскликнули братья.
Геник постучал костяшками пальцев по панцирю.
– У нее такой панцирь, – воскликнул Остапко, – хоть под танк клади – ни хрена ей не будет!
– Нет! – возразил Геник. – Его можно и молотком пробить. Он у нее только для того, чтобы хищники не могли съесть.
– Все равно! – не сдавался Остапко. – Знаешь, какой он ништякский?! Мы ее с четвертого этажа бросали – хоть бы хрен. Мамой клянусь!
Солнечное изобилие
Г.
Утром Вениаминовы отправились на новую квартиру. Опять шли по пыльным тропинкам вдоль высоких деревянных заборов с колючей проволокой, огибали котлованы, перескакивали через траншеи, пробирались между штабелями железобетонных плит, гор кирпичей и строительного мусора. Затаив дыхание, переступили через порог… Пол страшно загажен. Посредине большой комнаты – деревянный ящик из-под бутылок, покрытый выцветшей газетой. На нем – мутные стаканы, тарелка с сухарями и шкурками от колбасы, рядом – консервная банка, полная окурков. Вдоль стены – армия разнокалиберных бутылок. Прошли на кухню: там газовая плита вся в копоти и жире, на ней – другая консервная банка с окурками и обгорелыми спичками. В туалете – смятое ведро с засохшим цементом, доверху заполненное обрывками газет. В ванне – куча серого вонючего белья. Веня угрюмо молчал, а Надя беспрестанно восклицала:
– Наконец-то и у нас своя отдельная квартира!
Она видела кругом совсем другое: стены в зале побелены в нежный желтый цвет, и по ним бронзовой пудрой накатаны роскошные розы, а в спальне – по голубому серебром затейливые узоры из квадратиков и треугольников. В ванной и туалете на стенах переливчатый голубой кафель! Окна и двери покрашены толстым слоем краски цвета слоновой кости! И все сделано на совесть. И она, выпроводив Веника с Геником на улицу, рьяно принялась за уборку.
Едва братья вышли на крыльцо, рядом шлепнулся увесистый зеленый харчок. Оба разом вскинул головы. Из-за перил второго этажа выглядывала мальчишечья голова в солдатской шляпе.
– Ты харкнул? – с вызовом крикнул Веник.
– Нет! Я не харкал! – ответил пацан. – Это Юстас с третьего этажа. Он тут на всех харкает. Только что его башка торчала. Он сейчас там, на палубе, заныкался. Давайте сюда! Выловим его! Пенделей надаем!
Геник замялся. Веник рванулся вперед. В пролете второго этажа его уже ждал, подпрыгивая на месте, пацан в шляпе. Они мигом взлетели на третий этаж. Юстас стоял около открытой двери своей квартиры и корчил рожи. Они рванулись к нему, но дверь захлопнулась перед их носами.
– Ладно, далеко не убежит. В другой раз отловим! – сплюнув, сказал пацан и протянул Венику руку. – Петька! А тебя как зовут?
– Веник, мы только вчера приехали.
– А мы уже полгода живем.
– А где ты такую шляпу взял?
– У солдат выменял за тройной одеколон. Хочешь, пойдем договоримся, и у тебя будет такая же?
– А далеко?
– На второй этаж только спустимся, – улыбнулся Петька. – Вон солдат на вышке стоит.
Он указал рукой в сторону высокого деревянного забора с колючей проволокой, окружавшего строящееся во дворе здание.
– Эй, солдат! – заорал Петька, когда они спустились на второй этаж. – У тебя шляпа лишняя есть?
– Найдем, – ответил солдат. – А зачем тебе? У тебя же есть!
– Это для моего друга Веника.
– А где Веник сам?
– Здесь я!
– Шляпу хочешь?
– Хочу!
– Вечером сестру приведи, тогда шляпу получишь!
– У меня нет сестры! У меня только брат Геник. Может, его позвать? Он там внизу стоит.
– Нет, Геника не надо! Тогда тройной одеколон тащи или три пачки чая.
– Ладно, завтра принесу.
– Завтра меня не будет. Послезавтра приноси в это же время.
– Пойдем ко мне, – предложил Петька. – Мы в тринадцатой квартире живем. Я тебе свои корабли покажу. У меня их целый флот.
– Сейчас не могу, – ответил Веник. – Надо дома отпроситься.
Петька немного помолчал, потом произнес:
– С солдатами меняться – это фигня! У них, кроме шляп, ремней и простреленных гильз, ничего нет. Вот с зыками – это да! За три пачки чая можно выменять браслет или ножик с кнопочкой, или цепочку с крестиком.
– А как с ними меняться? – спросил Веник. – Они же там за колючей проволокой.
– Это надо с часовыми на вышке договариваться. Им два тройных одеколона притащишь, тогда они с зыками разрешают перекидываться. Чай в мешочек складываешь и швыряешь в зону – оттуда тебе ножичек или браслет. Ништяк!
– Веник! Спускайся, папка зовет! – закричал снизу Геник. – Пойдем в магазин пустые бутылки сдавать, он один не дотащит.
– Пока, – сказал Петька, протягивая руку.
– Пока!
Бутылок набралось два больших ящика. Один потащил Веня, другой Веник с Геником. Магазин помещался на первом этаже в такой же квартире, только в другом доме. Пока продавщица осматривала сложенные в ящики вениаминовские бутылки, Веник подошел к стеклянным витринам. А там!.. Колбаса – тонкая и толстая, с белыми кружочками на срезе и без них. Рядом – шмотки сала: чисто белые, розовые с мясными прожилками, обсыпанные красным перцем. Тут же горки нарубленного мяса, жирного и нежирного. Толстые куриные и гусиные тушки с задранными лапами. За ними – пирамидки разноцветных сырков и большие круги желтого сыра с большими фиолетовыми печатями. Далее – армия бутылок с молоком, кефиром, ряженкой. Масло шоколадное и крестьянское – большими кубами, украшенными цветочками, вырезанными из этого же масла. Вазы с конфетами, зефиром, пастилой, мармеладом. И тут же кусочки светло-коричневого вещества, блестящего кристалликами. Под ним аккуратный ценник: «Халва подсолнечная. Цена – 1 руб. 27 коп.». Рядом стоял Геник и тоже буравил глазами витрину. Сзади незаметно подошел Веня.
– Ну что, братцы-кролики! Выбирайте, что хотите! На червонец бутылок сдали!
– Папа, а вот эта халва… – нерешительно проговорил Веник, – она что – съедобная? Давай возьмем! Сладкая, наверное. Вон как блестит!
– А вот мы сейчас и спросим про нее.
– Во рту тает! – ответила продавщица. – Свежая, только привезли.
– Ну, давайте для моих мужиков килограмм. И еще по шоколадке им, колбасы, хлеба, чай, сахар, молока, бутылку портвейна.
– Папа, а откуда здесь всего столько? – спросил Веник, когда они вышли из магазина.
– Московское снабжение! – значительно ответил Веня. – Это понимать надо.
Вернулись домой. А у Нади уборка в самом разгаре. Сгрузили все.
– А сейчас на маленький базарчик за фруктами! – воскликнул Веня. – А в воскресенье поедем на большой базар в Старый город. Там и мечеть их мусульманскую посмотрите.
Базарчиком оказалась утрамбованная площадка с деревянными навесами. Места всем продавцам не хватало и многие сидели на кирпичах и деревянных ящиках, а то и прямо на земле. Среди продавцов было много таких же пацанов-узбечат, как Геник с Веником. А кругом – куда ни глянь – океан фруктов и овощей! И все горками-горками, будто волнами. Тут яблоки – большие и маленькие, круглые и продолговатые, желтые, красные, зеленые! А дальше груши – форм и цветов всевозможных! А это что такое? Похоже на яблоки, но какие-то мохнатые и цвета нежные – светло-желтые и светло-розовые. Оказывается, они персиками называются. И тут тоже они, только поменьше и лысые. Вишни, сливы – какой только нет! А винограда-то, винограда! И зеленый продолговатый – косточки насквозь видно! Это – дамский пальчик. А этот – такой мелкий, может, это и не виноград совсем? Оказывается, виноград. И название ему – кишмиш. А этот, пузатый, надулся, сейчас лопнет! Называется «бычий глаз». А картошки, капусты, помидоров, огурцов видимо-невидимо. Да что на них смотреть! Продавцы со всех сторон орут:
– Э-э-э! Попробуй. Самый лучший виноград на всем базаре! Бери! Попробуй! За пробу деньги не беру! Э-э-э-э! Зачем килограмм?! Бери два! Все равно снова ко мне придешь!
Не прошли Вениаминовы и половины базарчика, а сумки уже пудовые! А впереди еще виднеются горы чего-то желто-зеленого. А, так ведь это арбузы с дынями! И они, оказывается, все разные. Арбузы – и в полосочку, и светленькие, и совсем темные, и без всяких полосочек. А дыни – какие тоже в полосочку, а какие в клеточку, какие желтые, а какие светло-коричневые. И тут со всех сторон кричат:
– Подходи! Бери! Дыни андижанские. Сахар! Мед! Во рту тает! Любую – нарез даю!
Веник с Геником пробуют дыню… Ту, что в клеточку… Языком придавишь… и тает, жевать не надо! А Веня-то, Веня совсем разошелся! И арбуз – самый большой, и дыню – самую большую! И поползли Вениаминовы домой груженые, как ишаки, то и дело останавливаясь и меняя руки.
А Надя, оставшись одна, развернулась вовсю. Зеленый линолеум на полу заблестел. Ослепительно белыми стали ванна, унитаз и газовая плита на кухне. Она кружилась по комнатам, напевая, – все страхи и переживания исчезли. «Может, и к лучшему оно, что приехали? – думала она. – Какую квартиру дали! Век бы такой на Урале не получили! Вот контейнер придет, мебель расставим, шторы повесим, кое-что прикупим… Не пил бы еще Венька...»
Как Веник ушел в побег…
Г.
А вот Веник не пил, но его все равно приняли за шизофреника, и никто не верил ему. А если бы пил, так, может, и поверили?! И тогда он бежал от всех в столицу. Он принял на себя власть Творца, и ничего более не отделяло его от Него. Он как бы заранее принял решение исполнять все его заповеди-желания, чего бы ему этого ни стоило, вплоть до самопожертвования.
«Я оком стал смотреть болезненно-отверстым, как от бельма врачом избавленный слепец. «Я вижу некий свет!» – сказал я наконец. «Иди ж, – он продолжал, – держись сего ты света, пусть будет он тебе единственная мета, пока ты тесных врат спасенья не достиг, ступай!» – И я бежать пустился в тот же миг. Он начал жить в другом измерении, он проявил в себе частичку Творца и теперь не боялся ничего на свете, кроме Него.
И вот сидит Веник на вышке постовой – со всем миром един: огромный океан огней столичного сталелитейного завода под ним. И дальше что-то бесконечное за ним, он сам – океан и как будто слегка пьян. Желание порождает картину мира, проецируя на себя свойства внешнего света. Окружающий человека мир есть оттиск его свойств.Бьют во все стороны от вышки прожектора, упираются лучи света в высокие каменные трубы и огромные черные прокопченные цеха. Завод простирается до самого горизонта, до самых человеческих мозгов – понятное дело, девяносто девять цехов! Дороги, светофоры, переходы, случаются заторы – короче, неизвестно, какой город больше, по ту ли, эту ли сторону забора? А цех сталелитейный – конкретный, это же ад кромешный, беспросветный! А их тут, сталелитейных, не меньше дюжины, огромными печами и вагонами запружены. Жизнь существует там, люди умирают там, а здесь – то, что мы принимает за жизнь, – и есть посмертное существование, ад! Мы спорим: существует ли загробная жизнь? Так вот: существует! Это наша жизнь здесь! Сталевары, как клопики малюсенькие, но все храбрые – не трусики. Ну, да ладно, мужики, надо – так и под штыки! Вот на кране под потолком – баба… Она-то как работает в тучах дыма, огня и пара?! Туда-сюда, туда-сюда таскает с раскаленным металлом огромные сорокатонные ковши, а как прольет на сталеварские башки или на одну – охранникову Веникину?.. И все кругом движется, скрежещет, горит – и ведь кто-то все это творит?! Но фигня все это! Потому что этого ничего на самом деле нет – это материальной энергии концерт. И весь этот гигантский завод есть просто заторможенный свет желаниями всех создававших его людей, от большинства которых не осталось уже и костей. Вот стоит гигантская труба, и не останется от нее ни фига в одно мгновение, если вдруг все, кто желал ее создания и сейчас желает стояния, в одно мгновение пожелают ее исчезновения. Она бы – фук! И рассветилась… Степень ее износа и есть степень смерти желавших ее создания. Да и завод, который видит Веник, только он и есть такой, потому что он и создан для того, чтобы он, Веник, исполнил свое очередное желание – наслаждение на пути Творца постижения. Все наши вопросы – это следствие раскрытия в нас Творца, это единственное, что неясно в нас и нашем наполнении. Но возвышение заключается не в том, чтобы за счет других возвышаться эгоистически, наполняя себя, а в том, чтобы именно индивидуалист, особый, непохожий на других, культивирующий свое «Я», пришел к уподоблению Творцу. Сначала для себя, а потом через свойство единственности – я ощущаю Творца и уподобляюсь ему. А там, за заводским забором, и там, за городом, и там, за горизонтом, есть что-то другое – непостижимое, светлое, пронизывающее, вечное. Ощутить явление… необходимо внутренне находиться в нем, заранее создав предпосылки, будто ты уже там. И ощущает Веник, что он здесь, на вышке, и в любой точке Вселенной как бы одновременно.
И сидит он уже так на разных заводских вышках почти год и балдеет себе. И млеет… И свет разумеет… Закроет глаза, как откроет, а откроет, как закроет. И не годится этому в подметки то, что от еды, секса и водки, потому как никаких последствий от такого наслаждения: ни запоров-поносов, ни разбора полетов, ни похмелья! Сидит и ждет, когда же, наконец, к нему Творец придет и даст ему в управление тот самый кусочек Вселенной, с которым когда-то не справился он. И разведется с женой тогда, и рванет, свободный, как ветер, туда…
Но опять посетила его или, точнее, навела на него наваждение зловредно-мерзопаскостная чета Эго-Сатана и Шиза-Шпана: «Хорошо-то оно хорошо, – пропели они. – Но какой во всем этом смысл? И зачем вообще дана человеку мысль? Ужели только для того, чтобы на вышке сидеть, балдеть и млеть? И ждать какой-то подачки, встав на карачки?» – «Но я…» – «Поздняк метаться, дружок! Иди на улицу, да поймай там махсомову курицу!»
Рассуждение Веника о том, прошел
он махсом или не прошел
«И вот иду я по столице морозным вечером с сосулькой вместо носа, терзаемый вопросом: прошел я все ж таки махсом или не прошел? Махсом, по каббале, – это барьер между высшим и низшим, перескочить который, если пожелает так, чтобы в костях, может любой – и богатый и нищий. В двух мирах, духовном и материальном, я реально могу ощущения измерять, сравнивать, определять: только так – на переходе между наполнением и опустошением, при том, когда миллион возможностей для исполнения желаний кругом, – можно что-то постигать и получать ответ, что исправлено, а что нет? Или я по-прежнему в нашем мире одном и того… тронулся умом? В учениках я у Творца по управлению Вселенной или трутнем на заводе-убийце, глупец надменный? Балдею на небесной перине или на вонючем диване в чужой квартире? И все ж таки если на поиски истины, то надо в леса, в пустыню удалиться, а ты вот рванул в столицу! Но может, тебя ведет?.. Тут, как водится, шнурок на ботинке развязался, нагнулся я и с документиком расстался: выскользнуло незаметно из грудного карманника удостоверение личности частного охранника. В магазине за карманник хвать – а там… По сердцу пальнуло снарядом, пот – водопадом! Паника!!! Конец света – моя песенка спета! Из магазина выскочил, все обыскал… Точно потерял! И тут в мозгу щелчок – шнурок! К тому месту бегом! На штурм! Напролом! Тяжело дышалось, копчику порядочно досталось. Но напрасной оказалась беготня: не нашлося, не нашлося ни фига! Делать нечего, вернулся, под душем сполоснулся, на диван пластанулся. Расстроился вконец!»
И тут эта зловредно-мерзопакосная чета Шиза и Сатана как заорет: «Ага! Да ведь такая какашка – эта потерянная бумажка! Разве так бы себя вел тот, кто прошел махсом?! И такое ничтожество, такое говно! Решило, что духовно оно!»
И такая тоска Веника взяла, как в детстве, когда снится, что герой, а проснешься – сверху дырой. Ха-ха-ха! Обманули дурака, а на пятый кулак вышел сам дурак!