 |
|
Чемпионат шестой (1964) 3 страница
Случалось, компания болельщиков вставляла в приоткрытую дверь палку или ногу - и вступала в дискуссии.
Напряженным был быт - уже с утра отработал в зале и ночь отсидел за рукописью. Это был обычно вечер. Сил пойти в театр, кино, встретиться с кем-то, просто отправиться побродить не хватало. Отсиживался в кресле или на диване. Книги не читались, так, полудрема.
...Сколько же вокруг людей, побежденных жизнью! И как я ошибался, считая, что жизнь - это всегда переход от неразумного к разумному! И что значит быть русским? Безропотно умирать? Быть на все согласным?..
Глава 227.
Лу Синь был совершенно лишен рисовки. Он не играл в красивые слова. Он был писателем. Кто ценит его, сразу узнает в строке из письма: "Я похож на корову: сам ем траву, а доят из меня молоко и кровь". Это из природы настоящего литературного труда, впрочем, не только литературного.
А слова Бернарда Шоу: "В литературе так: новичок стремится любой ценой овладеть литературным языком, а кто неопытнее - освободиться от этих пут".
Или фраза, оброненная Анатолем Франсом в беседе с Полем Гзеллем: "Но чистокровные писатели сами сохраняют для себя правила или, лучше сказать, у них нет правил... Поэтому они не могут писать хорошо по общепринятому мнению".
И далеко не шутливое замечание Дюма-сына о Флобере: "Это мастер, который вырубает целый лес, чтобы смастерить один шкаф".
Я стремился заполучить рецепты силы - и вырубал, валил свою силу. Целый лес этой силы...
Я начал уставать от соперничества.
Застыть в одних чувствах, гнать себя одними путями, тускнеть в одинаковостях чувств - я окончательно изживал себя в привязанности к "железу". И действительно, к чему выспренние слова, зачем высокие слова, если чистое, доброе глохнет? Пусть даже под усталостью. Зачем тогда все движение, любое движение, все усилия?..
Глава 228.
Недели перед испытанием в Токио на Олимпийских играх я обратил на восстановление здоровья. Нельзя, опасно быть таким, каким я был на чемпионате Европы. Я не изнурял себя тренировками, тем более прикидками.
От меня потребовали выступить на чемпионате СССР. Я отказался. К чему наслоение усталости? Я и без того захлебываюсь усталостью, каждый день лихорадка ее замешивает наново. До Игр какие-то месяцы. Все тренировки проглядываются. А тут еще лихорадка, не заткнуть ее ничем...
Отказ выступать на чемпионате СССР породил подозрения в трусости и обложил попреками. Все это оказалось пустяком: уже закончив выступать (через три года), точнее, решив прекратить выступать, я услышал коллективный упрек за "спортивную трусость". И даже тренер тогда сник перед общим осуждением. Смолчал тогда, когда потребовали врача на предмет выявления моей годности для выступления на IV Спартакиаде народов СССР (1967), чтобы публично уличить в трусости. И это после всех беспощадных поединков, гордости побед! Награда за всю жизнь... Я слушал, и во мне рушился, догорая, целый мир. Профессионал, терпи, слушай и терпи: тебе же платят. Терпи, даже если льют помои. С мстительным удовольствием дождались своего часа - не чемпион я. Сколько же они ждали этого часа!.. Тоже встряска из незабываемых...
Всяк сверчок знай свой шесток.
Я очень скверно обучался знанию своего места, а уж сверчок из меня и вовсе получался никудышный. Не обучался я искусству трещать назначенные слова. И за это меня залепили ярлыками - с головы до пят залепили, даже дышать было трудно. И стал я пугалом.
Не сверчок - так пугало...
Когда я сбивался с ритма тренировок и лихорадка особенно трепала, я повторял: "Стать выше жалости к себе! Болезнь уступит, не может не уступить! Ты уже все вынес! Теперь только выстоять!"
Как по расписанию, маршировали повышения температуры, ознобы, ледяные потения, невозможность спать больше пяти часов...
Я был очень крепок, но развалил себя сверхтренировками и за это расплачивался. За все надо платить - печальнее истины я не знаю.
Совершенно за все...
Стать выше жалости к себе!
Друг мой, источник жизни и борьбы в тебе!
Разжигай его, твори жизнь вопреки всем доводам и приговорам! Не уступай себя ничьим мнениям - держи огонь жизни в себе ярким и радостным.
Глава 229.
Даже на заре современной тяжелой атлетики нагрузки вели к ускоренному нервному износу. Показательна статья Людвига Чаплинского в журнале "Геркулес" (1913, № 16):
"У громадного большинства выдающихся гиревиков наблюдается повышенная нервность. Да оно и естественно: для работы с тяжестями мало одной "спящей" силы, которая была у Ильи Муромца до начала его героической карьеры. И тем не менее он "сиднем сидел" до тех пор, пока калики перехожие не вдунули в него "искры божией", иными словами, не дали ему той силы воли и нервного подъема, без которых немыслимы подвиги.
Тот, у кого нет "природного дара" или кто не выработал в себе восприимчивой нервной системы, тот не будет выдающимся гиревиком, если даже природа наградила его и хорошим здоровьем, и хорошим костяком. Ошибочно думать, будто гиревой спорт развивает одну грубую силу и в качестве необходимой предпосылки требует наличности только этой силы. Гиревая атлетика более, чем всякий иной вид спорта, основывается на нервной силе и при разумных занятиях укрепляет нервную систему, а при безрассудных ее расстраивает.
Для достижения сколько-нибудь заметных результатов в области тяжелой атлетики требуется огромная сила воли и выдержка. И поэтому занятия тяжелой атлетикой в сильной степени укрепляют волю и приучают к самообладанию и к разумной трате наших природных сил. Вот в чем первичная и главнейшая заслуга тяжелой атлетики, а затем уже, конечно, и в том, что ни один вид спорта не развивает так быстро нашу мускульную силу и нашу фигуру, как та же гиревая атлетика".
Нечего и толковать, сколь серьезна эта нагрузка и сколь значительней будет в ближайшие десятилетия.
Штанга не прощает неоднозначности в мышлении. Если есть раздвоенность - даже ничтожная тень от подобной мысли,- штанга не пойдет, обязательно выбьется из движения. Рекорд подчиняется лишь всевластному желанию, цельности воли и, соответственно, строго однозначным командам мозга. Надо помнить, что любая мысль находит отражение в нашем физическом строе. Отрицательная - не только взводит мышцы-антагонисты, но и угнетает жизненные процессы. И чем уверенней действие, тем меньше сопротивление "рекорда". Если при надлежащей подготовленности "рекорд" не уступает,- значит, ты не свободен от сомнений. Они спрятались в другие мысли, чувства, образы; они спрятались, ты не подозреваешь о них, а они в тебе! Вытрави их! Вытравляй их - и ты познаешь всемогущество! В этом все отличие победителей от побежденных. Только в этом.
И еще: что значит уродливо-большой собственный вес? Разве это главное? Главное - золотые медали!
Я убедился: из всех качеств человека жажда славы - наиболее неразборчивая и всеядная. Важен результат, то бишь победа. И она, эта победа, а стало быть, и слава уже искупают и покрывают все: и способы достижения победы, и самою личность героя. Даже поговорки есть. Скажем, такая, как "победителя не судят"...
Спортсмены с громадным собственным весом лишены возможности нормально тренироваться. Они просто не могут много и тщательно работать. Не выдерживает организм. Приходится выбирать: или огромный собственный вес, или могучие силовые тренировки. Недаром Эндерсон, когда сбрасывал его на 12-25 кг, не был способен даже близко подойти к своим рекордным результатам, более того, мог проиграть более слабым соперникам.
Надо видеть, как люди, силу которых во многом обеспечивает громадность личного веса, заботятся о нем. Тут ради аппетита и лишних килограммов пущено в ход все. И вечером, утром взвешивания: не дай бог потерять граммы этого веса! С такими вещами не шутят. И есть надо много, сколько влезает, и даже когда не влезает, уже некуда, а все равно надо пихать в себя. И еще надо поменьше двигаться и вообще не беспокоиться, и спать - как можно больше лежать и спать. Иначе и победу потеряешь, а с ней и славу с медалями.
Таким образом, культура тренировок приносится в жертву временному успеху и самому понятию того, ради чего возник спорт.
Торжествует низменный смысл.
Глава 230.
Словами старого атлета Яна Спарре, в Подольске мне удалось "сочинить те еще рекорды". К прискорбию, самого Яна Юрьевича уже не было, а он почитал мою силу искренне; звал, умирая, к себе в больницу. Силе отдал жизнь, с силой, которую воплощал я тогда, хотел и проститься...
Вот она, та афиша:
"З сентября 1964 года. Спортзал "Космос". Город Подольск, ул. В. Дубинина.
10-й традиционный чемпионат подольских атлетов, посвященный началу учебного года. Среди участников - абсолютный чемпион мира Юрий Власов. Последнее выступление перед Олимпиадой в Токио.
Судейская коллегия: судьи международной категории В. Симаков, К. Артемьев, П. Немчик, Д. Поляков. Главный судья соревнований - М. Аптекарь. Начало в 13.00".
4 сентября, в пятницу, на первой странице "Советского спорта":
"Феноменальное достижение Юрия Власова: жим - 196, рывок-170,5, толчок-215,5, сумма троеборья- 580".
И три мои фотографии.
На той же странице отчет об установлении рекордов: "Такого еще не бывало..."
"Обстановка торжественная, приподнятая и чуть тревожная, как всегда в преддверии больших событий. Получится ли?
Об этом думал и Юрий Власов... Он начал соревнование в жиме с веса, который всего лишь на 2,5 кг ниже рекорда мира. Мало кто в мире отважится начать с такого веса даже толчок... Власову редко удаются первые подходы. Так было и на сей раз. Атлет вел себя слишком скованно - вмахнул снаряд на грудь- и уронил.
Вот теперь самое главное. В этот решающий момент не "железо" его соперник, а он сам со своими сомнениями, со своей вполне понятной тревогой и надеждой.
Зал провожал его молчанием. Он ушел и почти сразу же вернулся из-за кулис, как будто что-то забыл на помосте и теперь вспомнил. Второй подход был безупречен. И третий - тоже. Штанга весила на 5 кг больше, даже на 6 - как оказалось при взвешивании...
Один рекорд есть, а ему нужно четыре. Вот его фраза:
"Я сегодня очень жаден". Он жадно берется за гриф... Легко и как-то задорно вырывает ее (штангу весом 160 кг.-Ю. В.), идет на 170 кг-второй мировой рекорд. Роняет, ничуть не огорчается, выходит снова, и снаряд наверху, но тянет могучие ручищи вперед, казалось, почти падает... Однако Власов непостижимым жестом эквилибриста уравновешивает штангу, встает на вытяжку... Рекорд Леонида Жаботинского... превышен на 2 кг.
Толчок. 205 кг. Великолепно! Рекордная сумма уже есть - 570 кг. Но Власову мало. Кто-то советует закончить соревнование. "Я так не могу",- говорит он.
210 кг. Есть! На штанге 215 кг... Не штанга подчинилась Власову, а он ее себе подчинил... Мировое достижение Л. Жаботинского превышено сразу на 2,5 кг".
Я утяжелил рекорды во всех трех классических упражнениях: жиме, рывке и толчке. В итоге навесил на мировой рекорд в сумме троеборья 17,5 кг!!
Но в четверг, 3 сентября, я имел возможность дотянуться и до шестисот килограммов, отнесись к выступлению иначе. Следовало прибавить в каждом упражнении еще 5 кг,- эти килограммы были потеряны в жиме, не по моей вине, а уже после мной придержаны и в рывке и в толчке намеренно.
В жиме я попросил установить 195 кг. Судьи ошиблись и установили 193. Я загубил попытку, а их всего по правилам три. Из них первая не удалась, вторую "запороли" судьи...
Мудрость силы - экономность движений с тяжестями.
Выступление запало в память свободой владения силой. Казалось, ей нет конца. В каждом из упражнений я заканчивал выступление рекордом - и всякий раз был далек от натуженностей последних усилий. Везде энергия владения штангой, запас силы. Я выложил четыре здоровенных рекорда и даже не устал. Добротная мускульная работа, слаженность работы. В каждом из упражнений - запас. То был порыв, вдохновение - пусть заранее определенное. Я уже научился складывать силу. И все же нервный и физический подъемы были необыкновенны.
Мой мир! Мой...
Наконец я переступил через все ошибки и слабости и вернул себя! Мы с тренером не сомневались: в Токио наброшу недостающие килограммы и "объезжу шестьсот", во всяком случае, выйду к ним вплотную.
Этот выход силы мы ждали, но она открылась в таком просторе и обилии на выступлении 3 сентября, что мы решили не выбирать ее до дна, приберечь к столкновению с соперниками. Пусть думают, что я уже не смогу ничего прибавить... если, конечно, еще надеются на победу...
Я же рассчитывал в Токио на успех Рима. Уйти из спорта с такой концовкой славно. Тренер тоже рассчитывал на успех Рима, но в надежде удержать меня в большой игре еще на несколько лет. И оба мы придерживали порыв, не довели до предельного выхода силу.
Не учли: подобная форма - редкость, особенно когда атлет на уклоне спортивной жизни. А я уже выступал десять лет. Из них восемь-с рекордами мира и страны. И еще. Рисково добывать рекорды в соревнованиях класса олимпийских. Слишком изнурителен каждый шаг. Так уже в подольском выступлении зашифровалась ошибка для будущего токийского поединка. Мы вели себя крайне непоследовательно. Говорили, что поведем борьбу лишь за олимпийскую медаль, не за результаты, а сами готовились свалить именно рекорды.
Последовательны же мы были лишь в одном: оглушить соперников новыми результатами. Оказаться вне досягаемости.
И конечно, выступление важно было с точки зрения утверждения веры в себя. Год складывался трудно. Результаты задерживались. Надлежало укрепить веру в свои силы.
Из-за небывало объемной работы в жимах изменилась даже стойка. Особенно сказалось влияние работы в станке. Помимо воли произошло перераспределение усилия в классическом жиме из-за чрезвычайного роста грудных мышц.
Как я уже писал, в то время я гонял в жиме на наклонной доске (45 градусов) 230-235 кг по три-четыре раза. Даже по нынешним меркам это более чем внушительный результат. В условно-приблизительном пересчете на жим лежа в горизонтальном положении это тянет на 270-280 кг. Для тех же лет это был просто сокрушительный результат.
Чрезвычайно окрепнувшие грудные мышцы сами приняли на себя основную часть работы. Классическим жимом я уже одолевал веса, как бы находясь в станке для жима на наклонной доске (этот станок, несколько облегченный, и поныне у меня дома; я лишь изменил наклон доски на 25 градусов- меньше работает позвоночник).
4 сентября парижская "Экип", напечатав мой портрет, рассказала о соревнованиях под заголовком: "Власов на пути к 600 кг!"
"Обновлены все рекорды в тяжелом весе. Юрий Власов?.. Поразительный человек. Могущество и воля.
Необыкновенная мускулатура Юрия Власова принесла новые документальные доказательства, в которых не меньше силы его воли. Власов не мастодонт, как подавляющее большинство его предшественников, это превосходный атлет".
"Экип" отмечает поразительный рост результатов с моим появлением в спорте. За какие-то годы почти преодолен путь от пятисот до шестисот килограммов.
Если и было во мне что поразительное, так это упорство. Быть так заезженным "железом" - и продолжать гонку, радоваться находкам. Ведь правильное решение тренировок - это радость... Вся эта моя "поразитель-ность" проросла мозолями, обильно умащена горьким потом...
Все верно: если ты наковальня - терпи, молот - бей...
5 сентября "Советский спорт" возвращается к событиям в Подольске: "580-не предел!"
Мои ответы на некоторые из вопросов:
"- Что вы думаете о будущем тяжелой атлетики и ее рекордах?
- Я уже не раз говорил, что настоящие рекорды впереди, они только начинают "делаться", так как лишь недавно атлеты научились разумно добывать силу. Прежде у тренировок был малый коэффициент полезного действия. Теперь путь к рекордам сократился, так как многие научились не совершать лишнюю работу. Пусть людей не поражает непрерывный рост рекордов. Это есть процесс осмысленного развития физических и духовных сил атлетов. Естественный процесс.
- Что вы испытываете после установления новых рекордов?
- ...Самое главное для спортсмена - это та победа, за которой видишь новые перспективы. Я не испытывал ни свинцовой усталости, ни предельного изнеможения, как иногда бывает. Я почувствовал, что по крайней мере у меня в каждом упражнении есть по 5 кг запаса...
- К чему вы будете стремиться в Токио?
- Думаю только об одном - о выигрыше золотой медали, а не о рекордах, о них - потом.
- Что вы хотите видеть на Олимпиаде?
- Я знаю цену победам и поражениям, хотя еще ни разу не проигрывал... Очень хочется, чтобы не прославлялась грубая сила, сила кулака... Чтобы обстановка вокруг больших рекордов и спортсменов была светлой и чистой. Духом Олимпиады, спорта должна быть добрая мысль и благородная сила..."
4 сентября парижская "Орор" сообщила о рекордах: "Власов у порога 600 кг". А "Франс-суар" на другой день сопроводила сообщение о рекордах типичным для газет заголовком: "За два часа Власов улучшил все рекорды мира!"
И Красовский отозвался в Париже: "Этот умопомрачительный рекорд является третьим этапом карьеры русского богатыря. Первым была Римская олимпиада, где он набрал 537,5 кг. Вторым - первенство СССР 1961 года в Днепропетровске. Там Власов установил рекорд, который поразил весь мир,- 550 кг. В Токио он может совершить новое чудо - быть первым человеком, который перейдет рубеж 600 кг. Это - рекорд, который еще недавно считался только недостижимой мечтой..."
На соревнования в Подольск приехал всего один фоторепортер. После он признался моему товарищу: "За два часа я заработал почти тысячу рублей, а ехать сначала не хотел, из Москвы тащиться в такую даль..."
Глава 231.
И даже в это время меня обязывали выступать на вечерах в различных организациях, собраниях, сборах молодежи... Уклониться было невозможно, хотя все это пережигало силу.
Такие выступления, в общем-то самые обычные, обходятся мне не одной, а несколькими бессонными или полубессонными ночами. В слове я прогораю до самых глубин своего "я".
Как правило, мне не удается словами сказанными выразить главные мысли, у меня это лучше получается на бумаге. Отсюда неполное проникновение мысли, даже непонимание. Лучшие формулировки с гравюрной четкостью рождаются после. И недоумение по поводу своего косноязычия, вязкости зала, в котором вязнут слова - очень важные слова...
Зато потом, в бессонные ночи, эти слова переплавлялись в лучшие главки, куски рассказов и повестей. Разбуженное, вызванное к борьбе сознание приводило к точным, сжатым и убедительным образам и доводам. Бессонницы не скрашивали, а насыщали упоительнейшие часы работы. Если бы тебя при этом хватало на всю ширь жизни...
Великая, исцеляющая сила слова!
Справедливость силы этого слова!
Сколько раз в боли, упадке духа и несчастьях я обращался к тебе - и ты не изменяло.
Я сбивал слова в формулы разума. Они прокладывали путь к сердцу-и стон сердца приглушался...
Великий поклон тебе, слово...
Слово... Горе, обиды переплавлялись не в злобу и мстительность строк, а в мерное, густое звучание воли или жесткость убедительных образов, схождений парадоксов и кажущихся несуразностей...
Слово-вождь...
Сколько раз оно переворачивало меня и делало бесчувственным к невзгодам.
Великий, мудрый поводырь - слово...
Усталость, навязчивость силы... и вся эта жизнь...
Хотелось содрать с себя шкуру - и сжечь ее, а после уйти в этот мир, но уже другим: без этой памяти (она все бережет и копит), не с тем лицом, не с теми словами...
Я звал этот миг. Он должен был наступить. Не вечно же мне быть при штанге и рекордах...
Как и многие люди, я мечтал о странствованиях - не в самолете и не по европейским столицам. Это не прельщало, хотя в молодости будило любопытство.
Суровая реальность вскоре убедила в совершеннейшей детскости подобных мечтаний - не видеть мне чужих земель, не сидеть у новых, незнакомых рек, не впитывать с жадностью чужую жизнь.
И еще я очень любил тишину... тишину природы, когда только шелест трав, несмелый плеск воды, бесшумный полет паутины.
Почему так устроено, почему всегда то, что любишь, достается в ничтожном размере от жизни, просто в удручающей скудности?..
Я когда-то мечтал пройти русскую землю пешком. Спать, где застанет ночь. Вставать с солнцем - и снова идти...
Глава 232.
Зимами на мои тренировки в клубе частенько заглядывал Александр Григорьевич Мазур - великий знаток классической борьбы и сам борец из знаменитых. Еще юношей, суворовцем, в Саратове, я ходил на Мазура и Коткаса - их имена были знакомы всем, и не только потому, что в Саратове проходил чемпионат страны по борьбе, Александра Григорьевича знали и ценили лучшие борцы старой и новой России. Всегда ровный, спокойный и до самых преклонных лет - могучий... Я помню тот вечер в клубе, на тренировке,- крохотный зальчик на один помост. Я недавно установил свои первые всесоюзные рекорды - самые первые - и цвел счастьем. Богдасаров предупредил: "Будет Мазур". И Александр Григорьевич пришел глянуть на меня. Сколько лет помню его, он всегда здоровается в одной манере: "Истинному богатырю земли русской" (он приветствует так всех атлетов). И тогда он тоже протянул широкую мягкую ладонь и забасил глуховато вот эти самые слова. Я задохнулся от счастья. Это говорит тот самый Мазур, в которого я был влюблен!..
А Всеволод Бобров! Имя его было, бесспорно, самым популярным. Великий из великих спортсменов. Ни Мария Исакова, ни Григорий Новак при всей своей необычной всесоюзной знаменитости не могли сравниться с ошеломляющей популярностью Всеволода Боброва во второй половине 40-х годов и во все 50-е.
В годы тренировок я встречался с ним едва ли не каждый день. В 1968 году я ушел из клуба, много лет не встречал Боброва и увиделся с ним только накануне его смерти. Он подошел ко мне и обнял, и мы так стояли довольно долго, удивляя прохожих: он и я, уже немолодые мужчины. Потом он меня расспрашивал: где, что делаю... Думал ли я, что его не станет через две недели... Многое нас связывало, но больше всего - жизни, которые мы прожили в спорте. Это был наш пароль. Он сразу открыл нас друг другу. Поклон тебе, великий Всеволод!
Глава 233.
Александр Григорьевич Мазур и растолковал мне истинный смысл того поединка между Збышко-Цыганевичем и Поддубным в лондонском "Павильон-театре", свидетелем которого 1 декабря 1907 года явился Гаккеншмидт. Об этом есть рассказ в главе о Гаккеншмидте.
- Честной борьбы между Збышко и Поддубным никогда не было,- объяснял Александр Григорьевич.- Оба пользовались исключительной известностью, и оба договорились заработать на этом. Однако быть побежденным никто не хотел - это и учли при заключении соглашения. Бороться вничью, собрать предельное количество публики - вот смысл тех встреч.
Чтобы не быть голословным, Александр Григорьевич принес и показал мне третий номер журнала "К спорту" за 1917 год, разъяснив тонкости схваток.
"Петроград положительно безумствовал (это 1906 год.-Ю. В.), имея к своим услугам два исключительных по составу чемпионата. В одном из них кумиром толпы был король польских борцов Станислав Збышко-Цыганевич, подобно метеору выдвинувшийся на одно из первых мест среди гладиаторов нашего времени. Изумительная сила, кошачья ловкость и знание борьбы уже успели создать Цыганевичу большой успех у публики и позволили называть его главным противником "самому" Поддубному.
А Поддубный в это время вне конкурса выступал в другом саду (не в саду, а в цирке Чинизелли.-Ю. В.). Говорить о том колоссальном успехе, которым пользовался этот чемпионат, излишне. Имя Поддубного каждым произносилось с каким-то особым торжественным выражением, с лихорадочным блеском глаз. Да и как же могло быть иначе? Ведь Поддубный, "наш Поддубный", был в полном смысле грозою всех чемпионов и слава о нем как непобежденном, исключительном борце гремела по всей Европе. А Европа в то время и жила борьбой. Недаром муниципалитет Парижа поднес Поддубному чемпионскую ленту своего имени, которую и теперь рыжеусый казак считает своей высшей наградой...
Так вот, в одном саду Збышко (он боролся в саду "Неметти".- Ю. В.), в другом - Поддубный. И публика, как бешеная, металась от одного к другому, каждый вечер заполняя сады. "Знатоки" с пеною у рта спорили о классе этих двух чемпионов, пытались сравнивать их силы, технику выполнения приемов и т. д. Вокруг "знатоков" собирались огромные кучи "приверженцев" и горячие, слишком даже горячие разговоры туманили их головы и влекли, влекли к борьбе.
Никто не знал друг друга, но все здесь были знакомы. И ежевечерние эти "знакомые", точно по делу, спешили в сады и уже часа за полтора начиналось:
- А вы слышали, как Поддубный в Париже... Еще бы! Ведь Збышко в Кракове... Эге-ге! Да у него один бицепс 52 сантиметра!.. А ноги-то у Поддубного!!! Знаете, сколько его отец на спине от села до деревни носил?
И так без конца.
Понятно поэтому, какое землетрясение произошло в головах у знатоков, приверженцев, любителей, когда в один прекрасный день их как громом поразила сенсационная новость: Поддубный сделал вызов Цыганевичу!
Последний торжественно принял вызов. Предстояла борьба не на жизнь, а на смерть и... публика сходила с ума.
Збышко ставил 500 рублей, если Поддубный его победит, и 200 - если продержится против него в течение часа... Борьба состоялась в саду "Неметти". Так как в первый вечер встреча никакого результата не дала, то схватку решили продолжить на второй день. Но и тут победа не была достигнута... Такой неопределенный результат борьбы еще больше взволновал публику и вызвал бесконечные разговоры..."
Александр Григорьевич уточнил: в конце второй встречи Поддубный отрывает Збышко от ковра и бросает на судейский стол. Стол разламывается на куски.
Через год борцы встретились в Лондоне, куда Поддубного привез Пипер, который назначил пять тысяч франков премии любому борцу, который продержится против Поддубного в течение часа.
Вызов сделал Збышко-Цыганевич. С согласия борцов арбитром был назначен Гаккеншмидт.
На поединке Поддубный обнаружил, что Збышко намазан жиром и сильно скользит. По требованию Поддубного Збышко несколько раз вытирали, но тело стало еще более скользким. Тогда Поддубный и повел борьбу грубо. Судьи, в свою очередь, схватку остановили и засчитали Поддубному поражение.
- Не надо быть специалистом,- говорил Александр Григорьевич,- чтобы разобраться в исходах этих встреч. В Петербурге Поддубный бросает Збышко на стол и считает себя победителем. В Лондоне повторяется уже знакомая история. Тело Збышко источает жир, как когда-то Рауля Буше в Париже. Все здесь сделано так, чтобы увлечь, заморочить голову публике и сорвать куш побольше. Ни в той, ни в другой, ни в какой-либо вообще схватке ни один из борцов не оказывается на лопатках. Но ведь борьбу нужно вести, иначе не сорвать тот самый сказочный куш. И выход найден: сначала Збышко летит на стол, потом, в Лондоне, судьи дисквалифицируют Поддубного за грубость, но лопатки ни одного из борцов не коснулись ковра. Честь всех соблюдена.
Еще одна встреча Поддубного с Збышко закончилась вничью. Борцы встретились в Америке летом 1927 года. Автор первой книги о Поддубном Я. Гринвальд (Русский богатырь Иван Поддубный. М., Физкультура и спорт, 1948) написал об этой встрече: "Нападая в течение двадцати минут на Поддубного, Збышко стал выдыхаться, перешел к обороне, думая только о том, как удержаться на ногах. Когда лица борцов в один из моментов схватки сблизились, Збышко, горячо дыша в ухо Поддубному, шепнул ему: "Не клади меня, Иван Максимович. Это поражение будет моим концом...""
Это целиком выдумка автора, и неудачная. Збышко, прочитав эти слова в книге Гринвальда, возмутился: "Поддубный был большой борец. Я это признаю. Но если бы я сказал эти слова, я повесился бы. Это не соответствует действительности".
- Конечно, оба борца пользовались большим авторитетом и дорожили им,- говорил Александр Григорьевич.- Это и заставило их найти выход из положения, не ущемляя своего достоинства. Ни тот, ни другой не хотели ложиться на лопатки, вот и опять ничья...
Глава 234.
Нет, в этой игре я вел себя фальшиво. Я уже многое изменил в себе ради того, чтобы держаться в первых. И это многое - из действительно хорошего, доброго, естественного.
Да, я решал задачу "шестисот килограммов".
Да, я сводил игру к формулам-это увлекательно, это от смысла.
Но за всем этим скапливалось все больше и больше лжи. Я лгал себе. Я не жалел себя на помосте - в этом видел оправдание, свою честность. А на самом деле я все списывал этим оправданием. И то, что меня искренне раздражала слава ("в ней пустота, безмозглость"),-тоже не являлось оправданием, хотя я верил и в такое оправдание. Я не внушал себе эти оправдания, но стал замечать фальшивость себя и в себе.
А за всеми этими оправданиями - искаженность чувства, искусственность доброты, справедливости, достоинства. И сама жизнь?.. Вся для доказательств своего превосходства. Любой ценой, но быть лучше соперников!