 |
|
Чемпионат шестой (1964) 5 страница
И это не эгоизм. Это невозможность добыть результат без расхода едва ли не всей жизненной энергии. Я чувствовал, как тренировка изымает силы, пожирает будущее, сводит жизнь к одному будущему: быть приживальщиком от спорта. Да, но сначала лупи в барабан славы, доказывай превосходство!
Все, что я предпринял против одной голой власти спорта над своей жизнью, все попытки вести жизнь не только мускулами разрушали, подтачивали силу. Это было невозможно - делать что-то помимо спорта. Ничему другому не оставалось сил.
"Господин мускул"...
Жизнь подсовывала готовую роль - роль спортивного бойца, потом - приживальщика от спортивной славы. Узкий смысл такой жизни не угнетал - оскорблял. И я воевал... против себя. Я все время вел борьбу против власти того, чему отдавался в те годы,- спорта и результатов.
Надсадный, неумолчный грохот в барабан ради доказательств неодолимости твоей силы! Одно и то же! Движение в узком смысле узкозаданного. Заученность роли. Этот грохот вечного доказательства своей непобедимости.
Есть чувства, которые просветляют мир, а есть такие, которые лишь напрягают мускулы.
Я иначе понимал назначение человека, соотношение разума с жизнью. Несмотря на глубокую любовь к физической деятельности и упражнениям, я всегда считал главным развитие интеллектуального и духовного начала. В данном случае гармония физическая есть подчиненная категория по отношению к гармонии умственной и духовной. Назначение человека - совершенствовать и расширять разум, знание. Все остальное должно быть этому подчинено. И спорт - укреплять человека, помогать достигать эту главную цель, а не становиться самодовлеющей величиной.
Глава 242.
Но возраст - это тоже следовало учитывать. Той жизни, к которой я готовился, о которой мечтал, бредил мечтами, тоже нужны молодость чувств и энергии... и просто время. Всему живому, чтобы созреть и дать плоды, нужно время. Без этого времени это живое может остаться всего лишь недоразвитым побегом.
Нельзя сказать, чтобы гонка многих лет не утомила. И все же я любил спорт. Когда я оставался с ним один на один, без страстей соперничества, власти различных обстоятельств, газетных бестактностей, просто наедине с силой, я чувствовал всю меру этого большого чувства, прежнюю чистоту и нетронутость этого чувства. Я льнул этим чувством к славной игре в силу, гордился верными решениями задач силы.
Противоположные чувства, каждое в своей значительности и объективности, сходились во мне.
Так, наверное, всегда. Усложнение жизни. Огненный узел неразрешимых задач. Потом рассечение этого узла ради правоты и однозначности дней. Потом опять огненная завязь новых смыслов...
И все эти чувства я нес в поединок, на токийский помост.
Я был открыт жизни, всем чувствам и оттенкам жизни и в то же время чужд к чувствам и вообще ко всему, что мешает победе...
Мой мир! Мой...
Глава 243.
"...Если желаешь жить мало-мальски человеческой жизнью и желаешь расширять, углублять, возвышать ее и делать все напряженнее и напряженнее,- не говорим во имя общего, а даже своего собственного счастья,- знакомься с книгами, с возможно большим числом их, приобретай знания..." - писал великий знаток книги Н. А. Рубакин (Рубакин Н. А. Среди книг. М" Наука, 1911, т. 1. С. 1, 6, 7, 12).
Даже если книги художественно совершенны, для меня они не существуют, если... Я не могу принимать полуправду, треть правды, всю эту условную правду.
На мой взгляд, настоящее чтение - это суд над собой, его не все выдерживают. Книги такого рода мучительно медленно и остро проходят через меня - и не проходят, а проникают в глубины "я".
Жестко, бессердечно ровно они выводят мне мой истинный портрет, мои истинные чувства, картину времени и общества.
Я откладываю книгу после каких-то нескольких страниц - они заполняют весь объем мыслей и чувств, больше разум и плоть принять не в состоянии. Иногда возможен прием всего нескольких строк в несколько дней.
И снова читаю - не читаю, а приколачиваю себя к доске.
Для меня чтение -это всегда суд над собой...
Книгу может прочесть каждый, но прочтет ли?
Книга открывается не каждому. Прочитать и подняться на уровень заложенных в ней идей и чувств - совсем разные вещи. К чтению следует быть подготовленным. Следует быть подготовленным к этому воспитанием, образованием и культурой.
В отношении Рубакина к книге и слову вообще есть все то, что я испытываю. И прежде всего - любовь к творимости книгой новой действительности, книгой и через книгу. Всю жизнь я живу среди книг, обязан им всем и хочу сказать им слово нежности и благодарности.
Когда мне дают интересную книгу, о которой я прежде не знал, а она оказывается выше меня, я испытываю мощный и светлый прилив чувств.
И впрямь, неужели эта книга - моя?! Неужели она всегда будет раскрыта передо мной?!
"..."История тоже делается людьми, и деятельная личность не может не иметь в ней значения" (Рубакин цитирует Г. В. Плеханова.-Ю. В.). Книжные богатства тоже созданы людьми, существуют для людей, оцениваются людьми. И каждая отдельная книга, и все они вместе взятые, все книжные богатства человечества, вся литература, в самом широком смысле этого слова. Исходя из этого, мы прежде всего должны понять и помнить, что как суббота существует для человека, а не обратно, так и книга тоже существует для человека... Любовь к книге ради книги не должна существовать. Можно любить книгу, лишь поскольку любишь человека - отдельную человеческую личность и человечество, совокупность их. Жалости достойны те любители книг, книголюбы, книгоеды, которые, забывая человека, любят книгу ради ее самой, забывая, что живая сила человеческой мысли и чувства, в ней кристаллизованная, только тогда проявляется как сила, когда вселяется в человека снова...
...Я, личность,- судья всякой книги, и только я могу решить, что ты мне даешь или можешь дать, и в рай или в ад кромешный ты стремишься превращать те условия, в которых я живу в настоящее время. От твоего, книга, ответа, который я сам же себе прочитаю, то на строках, а то и между строк, зависит всецело,- я друг или враг твой. Отсюда следует: критерием всякой книги, пробным камнем ее всегда была, есть и будет личность человеческая..."
Именно так: не стоит забывать, что человек может чувствовать гораздо больше всех десятков, сотен тысяч страниц. Книги нужны не только чтобы учить и образовывать нас или доставлять радость, но и для того, чтобы оттачивать, обнажать в нас то, чем наделила природа и что томится, просится в жизнь. Люди истинны, а не книга. Не ты, книга, а ты, человек, выше и лучше книги; пусть не всегда, но ты несешь в себе способность к преобразованию; ты всегда можешь стать новым смыслом, взлетом новых чувств...
Н. А. Рубакин в 1887 году окончил с золотой медалью физико-математический факультет Петербургского университета. Продолжая дело своей матери - заведование библиотекой, предоставленной в общественное пользование,- он посвящает жизнь книгам. В библиотеке Рубакиных работают Г. В. Плеханов, В. И. Ленин, Н. К. Крупская, Л. Мартов... Это не та библиотека, где .господствуют чиновники, заперты книги, недоверие, волокита с документами, разрешающими доступ к книге, где над всем око власти.
Это чиновничество, вечно знающее, что нужно и не нужно подданным царя, с их идеалом и практикой, иссушающими любое живое дело. Это подлинное равенство всех в рабстве... Вряд ли сыщется характеристика похлеще для чиновничьей бюрократии и в то же время доказательно-убедительнее, чем Герцена из романа "Былое и думы": "...какое-то гражданское духовенство... сосущее кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых. Это грязное подземелье, в котором куются судьбы русского народа".
Разве терпимы для царя и вольная библиотека, и вольные книги, и свободные речи? Разве не дерзость - иметь свое мнение? Разве понятие "патриотизм" не превращено здесь в пугало для свободы и не служит для узаконения бесконтрольной власти казней над любой независимостью и любым независимым?..
Против Рубакина "принимают меры". В 1907 году он эмигрирует в Швейцарию. Он живет долгую, исключительно плодотворную жизнь - 85 лет. Правда, в стороне от бурь, которые потрясают Родину. В 1946 году, после смерти, его библиотека - восемьдесят тысяч томов (отборные тома - сгусток национальной и мировой мысли),-согласно завещанию, была передана из Швейцарии в Государственную библиотеку СССР имени В. И. Ленина (Волей случая я познакомился с сыном Н. А. Рубакина - в ту пору уже глубоким стариком. Сын прожил пеструю, временами буквально каторжную жизнь, о которой оставил воспоминания (Рубакин А. В водовороте событий. М., Изд-во социально-экономической литературы, 1960).
"...Если истина действительно страшная сила, так именно благодаря своему соответствию с фактами жизни и с интересами большинства, то есть трудящихся классов. Сравнительно с книгой, сеющей ложь, книга, сеющая истину, действительно представляет собой страшную силу... Еще многие тысячи лет назад книга в руках лучших представителей человечества сделалась одним из главных орудий их борьбы за истину и справедливость, и именно это орудие придало этим людям страшную силу..."
Что такое страх перед книгой, гонения и запреты книги, как не публичное признание запрещающими своей неправоты, преступности всего дела?..
Я всегда искал книги, которые не только насыщают потребности в знаниях, чувствах, понимании жизни, но наделяют желанием быть сильным. Нет, не силой мускулов. Быть сильным знанием, а самое главное - силой справедливости, неразмываемостью в этой силе.
Знать и выдерживать закон своей жизни.
Глава 244.
Почти в каждой японской газете или журнале появлялись интервью со мной или сведения обо мне. Журнал "Асахи гурафу" напечатал фотографию на всю полосу. Расставив ноги, я разглядываю диски: как лучше собрать нужный вес? Ракурс такой, что я кажусь одним огромным мускулом с маленькой головой. Что ж, намек куда как прозрачен.
Я не прятался от репортеров - это их работа. Я был лишь по возможности сдержан. И потом, все газетные и журнальные строки - это тоже часть борьбы. Разумеется, и личной тоже.
Итак, Токио!
Да, это не сон. Мы в Олимпийской деревне (бывший американский военный городок). Все испытания позади. Позади ради главного...
Из журнала "Майнити гурафу":
"Я посетил великого атлета. Как же поживает этот могучий человек? Он расслабленно лежал. Привстал, отложив томик Бабеля, сказал: "Очень приятно. Рад вам". И протянул руку, такую неожиданно мягкую и ласковую. Загорелое лицо с поблескивающими очками располагало к себе. С его полных губ слетали слова, произносимые тихим, мягким голосом.
"Я впервые в Японии, но занят только тренировками и с Токио еще не знаком".
На подушке лежал томик Маяковского.
Первый претендент на золотую медаль сказал:
"Предсказать победителя никто не может. Однако без желания победить спорта нет... Еще надо справиться и со своим малодушием. Почему я занялся спортом? Я хотел быть сильным, если угодно, и красивым. Любимые писатели? В разные годы разные... Сейчас - Хемингуэй, Горький..."
Мы сфотографировали Власова. Когда мы попросили принять удобную для снимка позу, он без каприза согласился. Кто-то из нас сказал: "Как прост!" Хотя мы не понимали друг друга, мы чувствовали широту этого человека, как бы слегка прикоснувшись к его сердцу".
Накануне главного испытания я владел собой - это и удостоверяет "Майнити гурафу". И верно, какие колебания, в чем, ежели победные килограммы в мышцах? Расчет результатов по соперникам давал все преимущества мне. Жаботинский? Ни в одном из движений не способен иметь преимущество - доказано моими результатами на тренировках и публично- в Подольске. Выступление Жаботинского на чемпионате страны в Киеве по всем статьям оказалось хуже. Его тренировочные килограммы во вспомогательных упражнениях - основных определителях силы- тоже заметно хуже.
Шемански, Губнер?.. Уже только зрители в великой гонке. Они лишь поспевают за высшей силой, но не называют ее.
Мне двадцать девять. Я еще никогда не был столь уверен силой. Я вырубил ее из всей громады неизвестного. Дал ей сознание. Во мне опыт десятилетия тренировок, испытаний на соревнованиях и в рекордах.
Итак, все доказательства в воскресенье... третье воскресенье октября.
10 октября-открытие Олимпийских игр.
11 октября - сшибка для атлетов первой весовой категории - легчайшей.
18 октября в зале "Шибюйя" на кону силы - золотая медаль для нас, самых тяжелых атлетов...
Восемнадцатое октября.
Глава 245.
Мне двадцать девять лет, Шемански - сорок, Жаботинскому - двадцать шесть, Губнеру - двадцать два.
Норб - маэстро "железной игры", азартный игрок в силу. Впервые участвует на чемпионате самых сильных в 1947 году - второе место. А я тогда задирал нос: как же, уже в пятом классе! На Олимпийских играх 1948 года в Лондоне Норб - снова второй. На чемпионате мира 1951 года - первый! На Олимпийских играх 1952 года - золотая медаль! И 1953 год тоже отмечен золотой наградой чемпионата мира. Я в тот год заканчиваю Саратовское суворовское военное училище - все пытаю рукой щеки: когда же бриться! Уже темнеет пушок над верхней губой; можно обойтись, однако я начинаю бриться. И погоны на плечах уже взрослые - с окантовкой курсанта. И от взгляда женщины бросает в жар... Господи, как я их ласкал в своем воображении! Как сумасшедше далеко заводило это воображение! Господи, неужели ни одна не обернется и не ответит взглядом!.. Я задыхался самыми исступленными признаниями и ласками...
Восемнадцатое октября!..
В 1954 году маэстро Шемански - чемпион мира. Затем перерыв на пять лет и третье место на Олимпийских играх 1960 года в Риме. На чемпионате мира 1962 года - второе место, 1963 год - опять серебряная медаль.
И здесь, в Токио, Норб не для того, чтобы подбирать медали: результат в мышцах новый. Но возраст: сила прибывает, однако не в нужном темпе, не поспевает за первой...
А хорош! Еще шире в плечах, мышцы массивнее, грузнее. И возраст-то - лишь в седине по вискам.
Эту мощь, конечно же, подпирала современная фармацевтика.
Уже в 50-х годах в США действовали предприятия Хоффмана по производству протеина, который столь способствует формированию качественной мышечной массы.
Другие предприятия Хоффмана производили витаминные препараты - все это в специальных соединениях с минеральными добавками. Это, слов нет, помогало Шемански набирать мышечный вес и справляться с постоянно возрастающими нагрузками.
Мы же об этом не имели даже представления.
Когда Хоффман подарил мне в 1961 году образчики своей продукции, там была и килограммовая банка витаминизированного протеина. Что с ней делать, я не знал. Не ведали этого и тренеры, как и врачи. Миша Аптекарь предложил себя в подопытные и, "рискуя жизнью", ел порошок несколько недель. С ним ничего не случилось, да и не могло случиться. Банку все же выбросили,- черт знает, для чего она! Мы и без нее - первые...
Восемнадцатое октября!..
Губнер напряжен. Это худо. Надо отпадать от "железа" после тренировок, необходимо отпадать, тем более перед турнирами. Иначе обопрешься на вымученную силу. Жажда победы сжигает этого атлета. Она в его лице, скованности, угрюмости. Окаменело, завороженно он бредет за призраком славы самого сильного атлета мира.
Я видел: Губнеру не подняться в первые. Нет, мышцы увесисты, выразительны, но... глухи. В них нет податливости благодатного материала, они не сочны восприимчивостью, грубы скованностью.
Восемнадцатое октября!..
Несмотря на многие годы знакомства, Норб держится отчужденно. Очевидно, из-за чувства соперничества. Срабатывает закон неприятия соперников, на нем идет вся турнирная рубка...
В Норбе я соперника не видел. Пытался выйти за формальности дружелюбия, но Норб и Губнер старательно выдерживали дистанцию. Что ж, и это не в новинку.
Я не чувствовал угнетенности прошлых лет. Окрыляла радость близкого ухода из спорта, узость которого душила, отравляла. Последний шаг - и сброшена тяжесть.
Неужто это возможно? Здесь, восемнадцатого октября, последний шаг...
Сердце в полном порядке, мышцы, связки - ни одна -не болит. Я чист огромной силой, и даже позвоночник не саднит - гибок, крепок и чуток... Старый хирург рассказывал мне после первой операции (она была в марте 1983 года), как невероятно поглумилась надо мной боль. Его поразила мощь моего позвоночного столба, когда он обнажил его скальпелем. "Ничего подобного я не видел за всю жизнь",- сказал он. В то же время его поразила изношенность позвоночного столба. Такую тотальную изношенность ему тоже пришлось увидеть впервые. "Уму непостижимо! - Он был в растерянности.- Как вы могли жить с таким позвоночником и такой болью?!"
Я смолчал, хотя мог бы сказать ему, что и предположить не мог о существовании на свете подобной боли...
Я был в реанимации и после четырнадцати часов огненной боли наслаждался спадом ее. Какое счастье - без боли!..
Глава 246.
Вспоминаю солнце Рима, потом неприятности с бойкотом, тяготу ожидания и почти с десяток нарывов в правом бедре - от колена до паха пульсирующая боль и жар. Тогда, в Риме, неприятности с бойкотом и всей той нервотрепкой могли и не осложнить выступление - не доложи рано поутру начальству Воробьев о моем нарушении спортивного режима: комнаты-то с общей дверью, услышал, доложил. Я и не сообразил утром, кто и зачем меня будит, а это Куценко, Громов... С того утра и закрутились разные разбирательства. Я должен был до выступления вернуться домой на позор и крушение всей спортивной жизни. Сам кругом виноват, но круто взвели пружину... для мертвого боя. Господи, за юношеский вздор платить искалеченностью жизни...
Но все это прошлое. Ничего подобного быть со мной здесь не может. Всего четыре года прошло, а кажется, прожита огромная жизнь, и юность была где-то далеко, и такая она была беззаботная, светлая, чистая, хоть и в ухабах ошибок, но ведь мы же люди, а не цифровые машины.
Кстати, слово "бойкот" ирландского происхождения. Знаменитый деятель борьбы за независимость Ирландии Парнель произнес 19 сентября 1880 года в Эннисе одну из своих замечательных речей. Тогда он и предложил подвергать осуждению всякого из англичан или сотрудничающих с ними, если кто-либо выгонит фермера-ирландца со своего участка, либо исполнит приказ об этом, либо арендует очищенный таким способом участок. фермеры были забиты и совершенно безответны, их мог попирать кто хотел, и при любом неурожае они вымирали со своими семьями десятками тысяч. Совет Парнеля принес плоды. И по имени первой жертвы общественного осуждения (и презрения) такой способ воздействия на человека стали называть "бойкотом"...
"Какая разница, кто первый толкнул 200 кг?" - прочитал я в одном из отчетов с очередного чемпионата мира.
И в самом деле, чего тут считаться.
Однако, если вступить на этот путь и раскручивать спираль от ничтожных по значению событий до вселенских, то какая, спрашивается, разница, кто первый совершил кругосветное путешествие? Сейчас его совершают в одиночку на утлой яхте - утлой в сравнении с большими парусными кораблями времен первых кругосветных... Или, подчиняясь все той же логике, какая разница в том, кто первый поднялся в воздух на самолете, полетел в космос, вышел в открытое космическое пространство? Ведь были полеты на Луну, а будут - на очень далекие планеты...
Вся эта ползучая логика - от недостатка мужества, чести, порядочности, которыми надо обладать, дабы перейти роковую черту первым. За это ведь всегда плата особая...
Глава 247.
И совсем неожиданная встреча: Сельветти! Единственный из атлетов, заставивший испытать страх поражения могучего из могучих - Эндерсона. Отчаянный боец. Гроза фаворитов чемпионатов мира 50-х годов. Сколько раз любовался им на фотографиях, а теперь не узнаю. Мы почти однолетки, разница в трех годах, а передо мной пожилой человек: опущенные плечи, жидкий живот, в одутловатом лице утомленность...
Сельветти шагает через помосты тренировочного зала и обнимает меня...
"Прошлое даже боги не в силах изменить",- присловье моего тренера. Какое прошлое смяло Сельветти? Что в этом прошлом?
Восемнадцатое октября!..
Предстартовые тренировки должны развязать силу, ничто не должно закиснуть в усталости.
Большая сила досыпает последние часы в мышцах.
Все время слышу силу. Каждый шаг в таких днях от необходимости силы, для силы, с оглядкой на силу.
Я опробовал в стойку 180 кг, затем щегольски беру на грудь в ту же стойку 190 кг. Больше нельзя, хотя мышцы дразнят запасом.
В жиме "четверю" 170 кг из-за головы - один, второй, третий, четвертый подходы... В жиме работу можно вести несколько дольше, даже нужно несколько дольше - тогда набежит полная сила. Жим из-за головы закрепляет силовую точность и чистоту... Знатоки только пялят глаза. Такое никому еще не удавалось... А почтение приятно. К чему лицемерить- приятно... и греет...
Для рывка и толчка - свои упражнения. Ими тоже настраиваются мышцы. Это сложное ощущение разных движений, разной степени напряженности, расслабленности...
Восемнадцатое октября!..
Не примять силу последними тренировками. Теперь я справлюсь с собой, научен...
Провались в беспечность, расслабься. Нет забот - выдуманы.
Пора единения с силой.
Глава 248.
Суббота 10 октября.
И вот черед нашей делегации сделать круг по стадиону. Снова, как и в Риме, перехватываю древко за конец. С первых трибун и, кажется, до самого неба - лица людей. Нет, стадион не взбаламучен по-итальянски - вежливые аплодисменты.
Снова в линию сходятся делегации. Снова, ломая строй, грудятся спортсмены к первым шеренгам: поглазеть на шествие, на великих знатоков побед. Новые имена, почти все новые!
"...Игры в Риме родили своего героя - Юрия Власова,- писал днем позже "Советский спорт".- Вот он впереди нашей колонны. Ее капитан, ее знаменосец... То, то Юрий Власов - самый сильный человек планеты, знают все".
Делегации, в одной линии -лицом к ложе императора Японии. Председатель организационного комитета Олимпиады Дангоро Ясукава приветствует спортсменов.
Голос Кубертена, стертые давностью слова: это радиозапись 1936 года. В буквальном смысле голос ушедших поколений, завещание этих поколений.
Билеты дороги. На трибунах - избранные. Чопорное любопытство, чинность в выражениях чувств. И день - ясный, но не под прямым солнцем, белесоват дымкой. Воспитанно-сдержанный день.
У микрофонов седой плечистый старик с осанкой аристократа - тоже в буквальном смысле седая старина Олимпийских игр - президент МОК Эвери Брэндедж. Я знаком с ним. Меня представили господину президенту в Большом Кремлевском дворце, когда в Москве проходила сессия МОК. Весьма влиятельный господин.
Император Японии Хирохито почти вышептывает единственную фразу: "Восемнадцатые Олимпийские игры открыты". Да, это голос Журавля, как называют в Японии императора. Его будто не коснулись беды. Из глав государств - самый старый, не возрастом - властью, пусть ныне формальной, и единственный из здравствующих руководителей главных государств - участниц второй мировой войны.
До 1945 года культ императора составлял часть государственной религии Японии - синтоизма, одна из догм которой утверждала: император - божественное лицо, его божественность в божественности предков, их достоинства - от физических и духовных свойств богини Солнца - праматери всех Журавлей. Кстати, третья догма государственного синтоизма законодательно закрепляла принципы агрессивных войн Японии (до 1945 года):
"Подвести весь мир под одну крышу", то бишь японскую...
Я невольно думал обо всем этом, когда разглядывал щуплого человека с подбеленными годами усиками, в манекенно-безукоризненном сюртуке. Рядом с ним - наследник. Ростом в отца, но щеки упругие и взгляд не отчужденный, не приелись дни и поклонение... Ложа - близко. Я увидел трибуны еще ближе, когда знаменосцев вызвали на олимпийскую клятву.
Восемь моряков маршируют с полотнищем олимпийского флага. И вот смыкаемся мы, знаменосцы. Наши знамена перед гимнастом Такаси Оно (самым упорным соперником нашего знаменитого гимнаста Бориса Шахлина).
Такаси Оно старается говорить поторжественней: "От имени всех спортсменов я клянусь, что мы будем участвовать в этих Олимпийских играх, уважая и соблюдая все правила, по которым они проводятся, в подлинно спортивном духе, за честь своей страны и во славу спорта". Да, те же слова. Традиция слов. Только сейчас звучат по-японски.
Какой-то глухой шум - и взрыв восторга десятков тысяч людей. В воротах - Иосинори Сакаи, в руке - факел. В девятнадцать лет легко одолеть все ступени к чаше в одном темпе. И уже бесцветно расплывается пламя. Дробь барабанов, молитвенное пение трехсот пятидесяти человек. Игры сбылись!
"Пусть это священное пламя будет маяком для молодежи всего мира, дабы она следовала по пути правды, величия и красоты..."
Вот они - лучшие из спортивных бойцов мира! Тесно от них на поле - и все одержимы страстью к победе. Лучшие дни отданы приближению победы.
Что ж, я не против доказательств силы. И есть от чего оттолкнуться: четыре из регистрируемых мировых рекордов - мои. Все рекорды в таблице -.мои! А уже припасены новые.
За честь своей страны и во славу спорта!
Глава 249.
Для спорта важна огрубелость чувств. Если ты в огрубелых чувствах, ты вынесешь все нагрузки. Этого требует природа занятия.
Эмоциональному человеку чрезвычайно сложно в большом спорте. Он несет двойную, тройную нагрузку. На моих глазах такие атлеты, богато одаренные физически, изнашивались и сходили в два-три раза быстрее, чем остальные.
В искусстве, наоборот, должна быть предельная обостренность чувств, ее надо вызывать. Другое дело, что ты долго на ней не потянешь - это саморазрушение. Но чем острее чувства, чем подвижней, тем ты ближе к цели.
В спорте это невозможно.
Усвоил я в то время и другую "науку": известность - это зависимость, зачастую разлагающая способности и характер человека.
А одно из слов я просто ненавижу: "привыкнет". Безнадежное и очень грустное слово.
Закон своей жизни... Так ли прочтен? Ведь будет поздно, не вернуть спорт, не переиграть дни. Надлежит дать ответ на вопрос: чем оборачивается дело твоей жизни для всех? Не только сейчас, но и в будущем.
Анатоль Франс говорил: каждый выкраивает себе из веры то, что ему на потребу, так сказать, себе по мерке. Из догм тоже выкраивают. И вообще, ложь - нередко в образе правды...
"Целебной ты кому травою станешь?" (Низами).
Станешь ли...
Опыт опытом, а ожидать скучно. От Будапешта через Стокгольм прорубилось в памяти недоверие к сопернику. Теперь я все, кажется, предусмотрел. Не обойти меня ни словом, ни большим рывком, а похвальба... посмотрим. Мне впервые попался такой бесцеремонный соперник.
Я не сомневался в успехе. На все предложения (куда как привлекательные и лестные!) посмотреть Японию отвечал отказом: после соревнований - с удовольствием. Я даже составил расписание, где и когда побывать. А теперь все подчинить предстоящему поединку.
Да, я знаю и могу рассказать, что такое великая гонка. Я принял ее не только своей жизнью, таковы законы борьбы; я измерил ее жизнями других, отчаянием и надрывом других. Мы загоняли друг друга на грозные веса. Мы пробовали себя на крепость и живучесть. Это и есть любовь к силе. И это чувство не убито. Ухожу с ним. Оно не память, оно во мне.
В Токио турнир тяжелоатлетов открывал Олимпийские игры - таков устав. Зато в Мехико, на XIX Олимпиаде, этот турнир завершит Игры. В этой перемене мест кому как повезет - ведь ждать, не выступать до последнего дня Игр - уже усталость.
По порядку весовых категорий доказательства силы для атлетов тяжелого веса приходились на седьмой день Игр - 18 октября. В турнире участвовали атлеты из пятидесяти шести стран. Всего один атлет представлял Монако - Рене Батаглия. Он выступал в полусредней весовой категории - там, где работал прежде Курынов, а теперь будет - Куренцов.
Как и в Риме, я забавлялся чтением газет, точнее - переводами. Невероятно, но факт: немалая часть журналистов судила силу по внешнему виду атлета. Чем внушительнее руки-лопаты, объемистей чрево, пугающе огромен собственный вес атлета, тем охотнее приписывали ему богатырские качества. Но ведь это все равно, что судить о качестве книги по ее толщине. Силу прежде всего характеризует талантливость мышц, то есть их качество, потом нервная организация вообще и уж потом все прочие данные.
"...Только вспомните, с какими нарывами в бедре вы выступали и чем рисковали? - написал мне спустя семнадцать лет после XVII Олимпийских игр в Риме Суханов.- А рисковали жизнью! Мог быть сепсис - и прощай, жизнь, или, наверняка, здоровье и спорт! Судьба в Риме упала вам на орла, а могла и на решку. Это не в смысле победы. Американцев вы разгромили..."
Глава 250.
С первых больших побед в спорте я внушал себе:
"Не старайся казаться большей величиной, чем ты есть на самом деле: это уже потуги и это - жалкость. Жить, не выдумывая себя. Быть таким, каков ты есть..."
На стене в нашем номере календарь - полуметровый лист. Утром, днем, вечером вижу его. Что за этими цифрами-днями?.. Сосед по номеру - Владимир Голованов... Короткой была наша дружба. На Играх встретились, после Игр расстались... и больше не виделись. Здесь, в Токио, Голованову выступать в полутяжелом весе. 17 октября он получит золотую медаль. А 18-го, в день выступления, я не выдержал и написал на календаре: "Этот календарь вытянул из меня душу. Он висел напротив меня с 26 сентября по 18 октября - день моего выступления. Я не знаю, что будет на помосте, но испытал: ждать невероятно тяжело! И это-"соленый" кусок хлеба!"