XCVII. Рыжей нищенке
Белая девушка с рыжей головкой, Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой Всем обнажаешь свою нищету И красоту.
Тело веснушками всюду покрыто, Но для поэта с душою разбитой, Полное всяких недугов, оно Чары полно!
Носишь ты, блеск презирая мишурный, Словно царица из сказки – котурны, Два деревянных своих башмака, Стройно-легка.
Если бы мог на тебе увидать я Вместо лохмотьев – придворного платья Складки, облекшие, словно струи, Ножки твои;
Если бы там, где чулочек дырявый Щеголей праздных сбирает оравы, Золотом ножку украсил и сжал Тонкий кинжал;
Если б, узлам непослушны неровным, Вдруг, обнажившись пред взором греховным. Полные груди блеснули хоть раз Парою глаз;
Если б просить ты заставить умела Всех, кто к тебе прикасается смело, Прочь отгоняя бесстрашно вокруг Шалость их рук;
Много жемчужин, камней драгоценных, Много сонетов Бело совершенных Стали б тебе предлагать без конца Верных сердца;
Штат рифмачей с кипой новых творений Стал бы тесниться у пышных ступеней, Дерзко ловил бы их страстный зрачок Твой башмачок;
Вкруг бы теснились пажи и сеньоры, Много Ронсаров вперяли бы взоры, Жадно ища вдохновения, в твой Пышный покой!
Чары б роскошного ложа таили Больше горячих лобзаний, чем лилий, И не один Валуа в твою власть Мог бы попасть!
Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной, Хлам собирая давно уж негодный, На перекрестках продрогшая вся Робко прося;
На безделушки в четыре сантима Смотришь ты с завистью, шествуя мимо, Но не могу я тебе, о прости! Их поднести!
Что же? Пускай без иных украшений. Без ароматов иных и камений Тощая блещет твоя нагота, О красота![106]
XCVIII. Лебедь
Виктору Гюго
I
Я о тебе одной мечтаю, Андромаха, Бродя задумчиво по новой Карусель, Где скудный ручеек, иссякший в груде праха, Вновь оживил мечту, бесплодную досель.
О, лживый Симоис, как зеркало живое Ты прежде отражал в себе печаль вдовы. Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое, Чем внешность города пересоздать! Увы!..
Я созерцаю вновь кругом ряды бараков, Обломки ветхие распавшихся колонн, В воде зацветших луж ищу я тленья знаков, Смотрю на старый хлам в витринах у окон.
Здесь прежде, помнится, зверинец был построен; Здесь – помню – видел я среди холодной мглы, Когда проснулся Труд и воздух был спокоен, Но пыли целый смерч взвивался от метлы,
Больного лебедя; он вырвался из клетки И, тщетно лапами сухую пыль скребя И по сухим буграм свой пух роняя редкий, Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья.
В пыли давно уже пустого водоема Купая трепет крыл, все сердце истомив Мечтой об озере, он ждал дождя и грома, Возникнув предо мной, как странно-вещий миф.
Как муж Овидия, в небесные просторы Он поднял голову и шею, сколько мог, И в небо слал свои бессильные укоры — Но был небесный свод насмешлив, нем и строг.
II
Париж меняется – но неизменно горе; Фасады новые, помосты и леса, Предместья старые – все полно аллегорий Для духа, что мечтам о прошлом отдался.
Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы; Близ Лувра грезится мне призрак дорогой, Я вижу лебедя: безумный и усталый, Он предан весь мечте, великий и смешной.
Я о тебе тогда мечтаю, Андромаха! Супруга, Гектора предавшая, увы! Склонясь над урною, где нет святого праха, Ты на челе своем хранишь печаль вдовы;
– О негритянке той, чьи ноги тощи, босы: Слабеет вздох в ее чахоточной груди, И гордой Африки ей грезятся кокосы, Но лишь туман встает стеною впереди;
– О всех, кто жар души растратил безвозвратно, Кто захлебнуться рад, глотая слез поток, Кто волчью грудь Тоски готов сосать развратно О всех, кто сир и гол, кто вянет, как цветок!
В лесу изгнания брожу, в тоске упорный, И вас, забытые среди пустынных вод, Вас. павших, пленников, как долгий зов валторны, Воспоминание погибшее зовет.[107]
©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|