CXXII. Две сестрицы
Разврат и Смерть, – трудясь, вы на лобзанья щедры; Пусть ваши рубища труд вечный истерзал, Но ваши пышные и девственные недры Деторождения позор не разверзал.
Отверженник поэт, что, обреченный аду, Давно сменил очаг и ложе на вертеп, В вас обретет покой и горькую усладу: От угрызения спасут вертеп и склеп.
Альков и черный гроб, как два родные брата, В душе, что страшными восторгами богата, Богохуления несчетные родят;
Когда ж мой склеп Разврат замкнет рукой тлетворной, Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд, Твой кипарис, о Смерть, вдруг встанет тенью черной![131]
CXXIII. Фонтан крови
Струится кровь моя порою, как в фонтане, Полна созвучьями ритмических рыданий, Она медлительно течет, журча, пока Повсюду ищет ран тревожная рука.
Струясь вдоль города, как в замкнутой поляне, Средь улиц островов обозначая грани, Поит всех жаждущих кровавая река И обагряет мир, безбрежно широка.
Я заклинал вино – своей струёй обманной Душе грозящий страх хоть на день усыпить; Но слух утончился, взор обострился странно:
Я умолял Любовь забвение пролить; И вот, как ложем игл, истерзан дух любовью, Сестер безжалостных поя своею кровью.[132]
CXXIV. Аллегория
То – образ женщины с осанкой величавой, Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой, С чьей плоти каменной бесчувственно скользят И когти похоти и всех вертепов яд. Она стоит, глумясь над Смертью и Развратом, А им, желанием все сокрушать объятым, Перед незыблемой, надменной Красотой Дано смирить порыв неудержимый свой. Султанша томностью, походкою – богиня; Лишь Магометов рай – одна ее святыня; Раскрыв объятья всем, она к себе зовет Весь человеческий, неисчислимый род. Ты знаешь, мудрая, чудовищная дева, Что и бесплодное твое желанно чрево, Что плоть прекрасная есть высочайший дар, Что всепрощение – награда дивных чар; Чистилище и Ад ты презрела упорно; Когда же час пробьет исчезнуть в ночи черной, Как вновь рожденная, спокойна и горда, Ты узришь Смерти лик без гнева, без стыда.[133]
CXXV. Беатриче
В пустыне выжженной, сухой и раскаленной Природе жалобы слагал я исступленный, Точа в душе своей отравленный кинжал, Как вдруг при свете дня мне сердце ужас сжал Большое облако, предвестье страшной бури, Спускалось на меня из солнечной лазури, И стадо демонов оно несло с собой, Как злобных карликов, толпящихся гурьбой. Но встречен холодно я был их скопом шумным; Так встречная толпа глумится над безумным. Они, шушукаясь, смеялись надо мной И щурились, глаза слегка прикрыв рукой:
«Смотрите, как смешна карикатура эта, Чьи позы – жалкая пародия Гамлета, Чей взор – смущение, чьи пряди ветер рвет; Одно презрение у нас в груди найдет Потешный арлекин, бездельник, шут убогий, Сумевший мастерски воспеть свои тревоги И так пленить игрой искусных поз и слов Цветы, источники, кузнечиков, орлов, Что даже мы, творцы всех старых рубрик, рады Выслушивать его публичные тирады!»
Гордец, вознесшийся высокою душой Над грозной тучею, над шумною толпой, Я отвести хотел главу от жалкой своры; Но срам чудовищный мои узрели взоры… (И солнца светлая не дрогнула стезя!) Мою владычицу меж них увидел я: Она насмешливо моим слезам внимала И каждого из них развратно обнимала.[134]
©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.
|