Главная | Обратная связь

ГИТЧИ МИГУОН – БОЛЬШОЕ ПЕРО

 

Вверх по быстрому течению широкой Берёзовой Реки, в те дни, когда взор бледнолицего ещё ни разу не скользил по её прозрачным студёным водам, как-то на заре плыл в лёгком челне индеец. Это был высокий, стройный человек с умными тёмными глазами и чёрными волосами, заплетенными в две длинные косы. Он был одет в обычное индейское платье из дублёной оленьей шкуры медно-коричневого цвета, украшен­ное бахромой, и выглядел точно так, как выглядят те индейцы, которых вы видите на картинках или про которых читаете.

Его ярко-жёлтое каноэ[5] было выкрашено соком ольхи под цвет золотистых стволов жёлтой берёзы, которая росла на соседних холмах; все щели каноэ были тщательно залиты тёмной сосновой смолой, чтобы не просачивалась вода. На носу у челна – огромный расписной глаз, словно у сказочной пти­цы, а на корме привязан лисий хвост, развевающийся на ветру. Для индейца чёлн – всё равно как живой, и ему кажется, что он зоркий, как птица, лёгкий и проворный, как лиса. На дне лежали туго свёрнутая палатка, маленький мешок с прови­зией, топор, котелок и длинное старое ружьё.

С верхушек берёз доносился к холмам тихий шёпот, ше­лест, который никогда не смолкал, – это ветерок набегал и играл листьями. Индейцы так и назвали эти холмы Холмами Шепчущихся Листьев. Вдоль берегов тянулся тёмный бор; его стройные сосны распростёрли свои могучие ветви высоко над водой. Реполовы, чёрные дрозды, зеленушки кружились над изумрудной травой и распускающимися почками пушистой ивы в поисках пищи. Воздух был напоён сладким ароматом шиповника и вереска; колибри, словно ослепительные рубино­вые стрелы, носились от цветка к цветку. Это был май, на язы­ке индейцев – Месяц Цветов.

Гитчи Мигуон – Большое Перо (так звали индейца) – при­надлежал к племени оджибуэй. Много дней плыл он в своём челне против быстрого течения Берёзовой Реки и уже далеко отъехал от дома. Настойчиво день за днём продвигался он впе­рёд – то скользил, как сейчас, по спокойной воде, то преодоле­вал опасные стремнины, направляя свою лёгкую ладь вверх по бурным, пенящимся порогам, огибая зубчатые подводные скалы с искусством, которым владеют немногие бледнолицые и далеко не все индейцы.

В это утро путь Гитчи Мигуону преградил водопад, дикий и прекрасный; он соперничал с соснами в высоте, и солнце играло радугой в пенящихся брызгах у его подножия. Пришлось причалить к берегу ниже разъярённого, жадного водово­рота, который чуть было не увлёк каноэ под грохочущий водо­пад.

Взвалив чёлн вверх дном на плечи, Гитчи Мигуон понёс его по берегу реки. Индеец пробирался между шумящими ве­ликанами-деревьями по тенистой столетней тропе, на которую никогда не падал луч солнца. Он проделал этот путь ещё один раз, чтобы перенести свою скромную поклажу, нагрузил чёлн и продолжал путешествие по спокойной воде, под ослепитель­ным солнцем. Водопад остался позади.

Когда река сделала поворот, Большое Перо зорко оглядел­ся вокруг и увидел много интересного, чего не заметил бы че­ловек, который никогда не был охотником. Вот два насторожённых пушистых уха приковали его внимание – другие звери куда-то скрылись, два горящих глаза уставились на него из темноты леса. Через мгновение в зарослях, словно тень, промелькнула серебристая рысь. То здесь, то там испуганная лань вскачь бросалась к лесу; оттуда доносился её пронзительный свист, когда она бежала, подпрыгивая, будто рыжая лошадь-качалка; её белый хвост, как флажок, развевался между де­ревьями. А один раз индеец наткнулся на лося, огромного, словно конь. Лось стоял по грудь в реке, погрузив голову в воду, – он откапывал со дна корни лилий. Занятый своим де­лом, он сначала не почуял Гитчи Мигуона, а потом вдруг гор­до вскинул могучую голову и в недоумении уставился на охотника. Вода струилась по его морде и шее. Потом лось по­вернулся, бросился к берегу и тут же исчез. Правда, тяжёлый топот его копыт, треск ломающихся веток и подлеска доносился ещё несколько минут, пока испуганное животное мча­лось, прокладывая себе путь в глубь лесной чащи.

Но ничто не радовало Гитчи Мигуона: дома, в посёлке – а теперь это было так далеко, – он оставил своих двух де­тей – дочку и сына. У них умерла мать, и, хотя женщины-односельчанки относились к ним с участием, всё рав­но детям очень недоставало матери, и Большое Перо знал, что они теперь то­скуют в разлуке не меньше, чем он. Их маленькая семья жила очень дружно – отец обычно брал детей с собой в охотничьи странствования, чтобы не расставаться надолго. Но на этот раз ему пришлось отправиться одному, так как он знал, что на пути его ждут опасности. Большое Перо выстроил для семьи чудесную бревенчатую избушку, и там, собравшись вместе на лето, они мирно отдыхали после трудной зимней охоты. Нежданно-нега­данно индеец племени кри принёс им тревожную весть о том, что в их краях появилась шайка трапперов-метисов, кото­рые массами уничтожают бобров. Настоящий индеец никогда не станет ловить пушного зверя на чужом охотничьем участке, считая это воровством, но метисы – полубелые-полуиндейцы, – испорченные городской жизнью, забыли старые индейские обычаи и были готовы ограбить любой лесной участок. А что будешь делать без пушного зверя? Как кормить семью, чем платить за хлеб торговцу?

Вот и пришлось Большому Перу отправиться на свой зим­ний охотничий участок, чтобы оградить его от набегов. Но он никого не встретил на своём пути и не нашёл ничьих следов. А так как пора стояла тёплая, весенняя, пушной зверь линял и не представлял соблазна для воров, то Гитчи Мигуон ре­шил, что делать ему тут нечего и назавтра можно собираться домой.

С этими мыслями он спокойно плыл вдоль берега, хотя всё ещё искал глазами следы непрошеных гостей. Вдруг он услы­шал острый, пряный запах – какой-то зверь, а может быть, и человек пробирался здесь и растоптал листья мяты. Насторо­жившись, Гитчи Мигуон бросил быстрый взгляд на берег, и вдруг оттуда прыгнуло в реку прямо перед носом его челна маленькое тёмное коренастое тельце. Бултыхнулось в воду, словно камешек, и исчезло. Но через минуту показалась чёр­ная голова и коричневая, покрытая шерстью, спина; зверёк поплыл, быстро огибая лодку, пока не очутился в таком месте, куда ветер донёс до него запах человека, очень страшный для обитателей леса. Широкий плоский хвост громко плеснул по воде. Как стрела, метнулось маленькое тельце в глубину, под­няв целый фонтан брызг.

Большое Перо отряхнул капли воды с рукава своей кожа­ной рубашки и улыбнулся. Его-то он и хотел видеть. Это был бобр. И не замер ещё встревоженный крик бобра, как в ответ донёсся другой – громкий и пронзительный, словно ружейный выстрел. Бобров было два.

Индеец снова улыбнулся – теперь он уже больше не сомневался, что никто не охотился в этих краях. Таких бобров ничего не стоит поймать. И если этих беззаботных зверушек, которые подпускали к себе так близко, не изловили здесь, на открытом месте, значит, и остальные в целости и сохран­ности. Но всё же, чтобы убедиться в этом окончательно, Гит­чи Мигуон решил отыскать жильё, в котором ютилась вся семья.

Бобровую хатку нетрудно найти, потому что бобры во время своих странствований сгрызают там и сям тонкие побе­ги ольхи, тополя и вербы, объедают с них кожицу и разбрасы­вают их по пути; эти ободранные прутики, белые и блестящие, всегда приводят к их жилью. Очень скоро индеец подъехал к месту, где в реку впадал маленький ручеёк; у его устья он обнаружил, как и ожидал, остатки бобрового обеда – кучку тонких блестящих прутиков. Не оставалось сомнений, что бо­бровый дом находится где-то вверх по ручью, в какой-нибудь тихой заводи, где любят селиться бобры.

Бобры пообедали на краю открытой полянки, где несколь­ко сосен-великанов стояли врассыпную, словно они забрели сюда из лесу и не могли вернуться обратно.

Гитчи Мигуон развёл костёр и тоже решил здесь пообедать. Он воткнул тонкий шест одним концом в землю, наискосок над пламенем костра, а на другой его конец повесил чайник – индейцы любят пить чай во время своих скитаний. После этого на прутики с развилком он насадил кусочки оленины и укре­пил их над горячими углями. А чтобы вкусный мясной сок не пропадал, когда оленина жарилась, он подставлял снизу ку­сочки индейского хлеба – баннок.

После обеда Гитчи Мигуон спокойно покурил, прислуши­ваясь к напевам ветерка, игравшего среди ветвей. Так сидел он некоторое время, прислонившись к сосне, и следил, как ды­мок рисует причудливые узоры в воздухе. Это были его кар­тины и его музыка – ничего другого он не знал, и удоволь­ствие, которое он получал, было ничуть не меньше того, которое получаете вы, смотря кинокартины и слушая радио.

Отдохнув, Большое Перо перевернул свой чёлн вверх дном, спрятал под него снаряжение, взял дробовик и пошёл вверх по берегу ручья в поисках бобрового пруда, который, как он догадывался, находился у истоков ручья.

Он продвигался лёгкой походкой среди тишины и спокой­ствия задремавшего леса; его бесшумные мокасины не остав­ляли за собой следов. А высоко в ветвях щёлкали и цокали что-то белки да зимородки весёлой стайкой провожали его, пересаживаясь с дерева на дерево. Иногда они залетали впе­рёд, словно для того, чтобы лукаво взглянуть на него и присвистнуть, когда он пройдёт. Гитчи Мигуон радовался этим встречам и шёл не спеша.

Вдруг он остановился прислушиваясь. Его чуткий слух уловил какой-то странный, неожиданный звук. Звук становил­ся всё громче и громче, пока не превратился в рёв. И тогда Гитчи Мигуон увидел, как вниз по ручью, прямо навстречу ему несётся поток изжелта-мутной воды, увлекая за собой массу прутьев и сухой травы. Поток разливался до самых краёв речного ложа, он бушевал с дикой силой. Что-то страш­ное случилось с бобровым прудом! Этому могло быть только одно объяснение: человек либо зверь прорвал запруду, и стремительный поток был той самой водой, которую с таким тру­дом берегли бобры и без которой они станут беспомощны.

Не теряя ни минуты, с ружьём в руках, Гитчи Мигуон по­мчался через лес, который только что казался ему таким приветливым и вдруг сделался грозным и мрачным. Охотник бежал со всех ног, чтобы спасти бобров от гибели. Он переска­кивал через сваленные бурей деревья, пробирался сквозь лес­ную чащу, оставив далеко позади друзей – белок и зимород­ков, нёсся с быстротой оленя через тёмный лес к пруду, надеясь, что поспеет вовремя. Он хорошо знал, что случилось.

Выдра, лютый враг всего Бобрового Народа, вышла на военную тропу, и бобры теперь бились не на жизнь, а на смерть.

 

Глава III

БОБРОВЫЙ ДОМ

 

Если бы мы поспешили вверх по ручью в то время, когда обедал Гитчи Мигуон, а не остановились посмотреть, что он делает, мы пришли бы к бобровому жилью прежде, чем выдра прорвала плотину, и увидели бы, как там всё было устроено и как жили бобры. Нам пришлось бы идти довольно долго, пока вдруг мы не очутились бы на берегу маленького глубокого пруда. На противоположной стороне его мы заметили бы вы­сокую, толстую стену, которая перегораживала русло ручья. Она была сделана из туго сплетённых сучьев и прутьев, щели её были законопачены мхом, а сверху всё было обмазано илом. Вдоль всей стены наверху лежали тяжёлые камни, чтобы при­дать ей большую прочность. Почти сто футов в длину и боль­ше четырёх футов в высоту была эта стена. Пруд питался во­дой из ручья, которая стекала в него по жёлобу, сооружённо­му из прутьев. Такой водослив был устроен только в одном месте, и поэтому нетрудно было следить за ним, содержать его в порядке. Казалось, что здесь трудились люди, – так искусно всё было сделано, а между тем эту работу проделали животные. Стена, которая представляла собой настоящую пло­тину, удерживала маленький пруд в его берегах. Без этой плотины не было бы пруда, здесь протекал бы только ручей.

Пруд был залит солнечным светом. И так тихо ютился он там, среди Холмов Шепчущихся Листьев, и зеркальная поверх­ность его была так прозрачна, что утки, дремавшие на воде, казалось, плыли в воздухе. И до того чётким было отражение стройных серебристых тополей, что труд­но было сказать, где кончалась вода и где начина­лись деревья. Совсем как в сказочной стране: голу­бые озёра, яркие цветы и деревья, отливающие серебром. Ни шороха, ни звука. Если бы не дремавшие утки, можно было бы подумать, что там никто не живёт.

Но на деле было совсем не так. Стоило только приглядеть­ся внимательнее, стараясь не шевелиться, не разговаривать и даже не шептаться, и вы бы очень скоро заметили, как вода около берега нет-нет да вдруг подёрнется зыбью. Из-под воды между тростниками, прислушиваясь и нюхая воздух, осторож­но выглянет тёмно-коричневая голова с круглыми ушами. За головой покажется покрытое шерстью тельце; у вас на виду зверёк быстро, но беззвучно поплывёт к противоположному бе­регу и исчезнет в тростниках.

Высокие тростники раскачивались бы и трепетали минутку, пока зверёк работал там. Скоро он появится снова, на этот раз с большим пучком травы. Он поплывёт к огромному чёрному земляному бугру, который мы внимательно рассматривали и не могли понять, что это такое; зверёк нырнёт возле него вме­сте с травой.

Не успеет он исчезнуть, как другая голова, тоже с пучком травы, покажется с противоположной стороны. Кто-то неосто­рожно пошевелился – и в ответ огромный плоский хвост тя­жело ударит по воде, и тут же с громким всплеском голова и пучок нырнут под воду.

Такую именно сценку пришлось наблюдать Большому Пе­ру в то утро на берегу ручья. Огромная насыпь, выше роста человека, была бобровым домом, а зверьки – бобрами.

Они были очень заняты.

Землянка возвышалась больше чем на шесть футов в высо­ту, а длиною была не меньше десяти футов. Только недавно бобры обмазали своё жилище глиной. Тяжёлыми брёвнами под­пёрли они его покатые стены. Вся постройка выглядела очень прочной, словно крепость, и, если бы даже оленю вздумалось взобраться на её крышу, всё равно ничего бы не случилось.

Сбоку проходила широкая дорожка, по которой доставлял­ся строительный материал. И если бы вы были очень терпеливы и ветер не выдал бы вас этим чутким зверькам, то могли бы увидеть, как старый бобр, подрыв с берега ком земли, вме­сте с ним направился к хатке. Он плыл медленно, стараясь не рассыпать землю по дороге. Потом встал на задние лапы, выпрямившись во весь рост, совсем как человек, взобрался на крышу, держа ком в охапке, и там опустил его. После этого он стал замазывать землёй щели и дыры, ловко работая лапа­ми. И наконец, чтобы получше скрепить всё, он воткнул боль­шую палку.

Эта работа делалась неспроста. И сколько ещё других хло­пот было в это горячее время – в Месяц Цветов! Стоит ли удивляться: внутри причудливого домика, скрытые от всего света, жили четыре крошечных бобрёнка.

Маленькие пушистые зверьки с чёрными блестящими глаз­ками были очень хороши собой. Их задние лапы были боль­шие перепончатые, передние – маленькие, удивительно походили на ручки ребёнка, а плоские хвосты казались резиновы­ми. У них был прекрасный аппетит и, наверно, очень хорошие лёгкие, потому что иначе они не могли бы заливаться без умолку таким громким криком, который можно было при­нять за плач маленького ребёнка. Как и все малыши, бобрята доставляли много забот своим родителям.

Внутри хатки была большая комната. Даже человек, свер­нувшись калачиком, мог бы поместиться в ней. Комната была очень чистая, пол устлан ивовой корой и подстилкой из души­стых трав.

Попасть в хатку можно было только через круглое отвер­стие в полу – “нырялку”; она вела в наклонный тоннель, спу­скающийся к самому дну пруда. Плотина поддерживала воду в пруду почти на уровне с полом, поэтому нырялка всегда бы­ла полна водой до самых краёв, и неуклюжие бобрята могли напиться из неё, не бултыхнувшись вниз. В случае же такой беды – а её не всегда минуешь – они без труда выкарабкива­лись оттуда.

Весь тоннель, вместе с входным отверстием у дна пруда, находился под водой, а поэтому никто из сухопутных животных не мог не только попасть в него, но даже его увидеть. Но, если бы прорвало плотину и вода ушла из пруда, бобрам грозила бы страшная беда. Не только их враги – волки, лисицы и другие хищники – смогли бы пробраться к ним в хатку, но и сами бобры не имели бы возможности ни защищаться, ни спрятать­ся, нырнув в воду, как мы недавно наблюдали.

Если вы взглянете на рисунок, то будете знать, как всё это было устроено, и вам станет понятно, почему старый бобр так внимательно следил за плотиной и, лишь только обнаруживал течь, сразу же начинал её чинить. Много хлопот доставлял бобру и жёлоб-водослив: нужно было всё время вычищать из него всякий мусор, чтобы вода текла свободно, но не слишком быстро, иначе она затопила бы хатку; уровень воды в пруду необходимо было поддерживать на одной и той же высоте.

А сколько приходилось возиться с бобрятами! Одной бо­брихе ни за что бы не справиться без помощи бобра. Заботли­вые родители очень часто меняли травяную подстилку, приносили бобрятам корм – нежные побеги и листья, – причёсывали и приглаживали их шёрстку и бормотали им какие-то нежные бобровые слова, которые издали звучали, как шёпот людей. Зато громкий жалобный плач бобрят, их лепет, прерываемый криками и взвизгиваниями, вырывался даже за толстые стены землянки. Очень шумными становились малыши, когда они были голодны, когда радовались чему-нибудь, или же попада­ли в какую-либо беду, что постоянно с ними случалось. Когда кто-нибудь из родителей возвращался домой (они никогда не отлучались вместе) после работы на плотине или с охапкой душистой травы для подстилки – была ли то мать или отец, – всегда раздавалось тихое певучее приветствие, в ответ на ко­торое бобрята громко визжали и кричали от радости, и этот неистовый шум продолжался гораздо дольше, чем требовало благоразумие. Только во время сна бобрята притихали.

Весь день-деньской бобрята возились друг с другом, цара­пались, ползали всюду, и, наверно, им было очень весело. Вообще же это бобровое семейство ничем не отличалось от остальных семей. Им было хорошо и уютно у себя дома.

Теперь малыши уже подросли настолько, что могли попытать свои силы в нырялке. Сначала они просто лежали на воде, случалось – и вверх ногами, или же барахтались там, визжа от радости. Они были очень лёгки­ми и пушистыми, совсем воздушными, по­этому им никак не удавалось погрузиться в воду достаточно глубоко, чтобы можно было грести одновременно двумя пере­пончатыми лапками. Вот и приходилось подгребать то одной, то другой лапкой, переваливаясь с боку на бок, захлебываясь, извиваясь, барахтаясь. А ста­рые бобры озабоченно плавали вокруг, подбадривая их и, вероятно, давая советы на своём звучном бобровом говоре. Наблюдая эти сценки, я пришёл к заключению, что задача научить малышей плавать была нелёгкой для бобров-родите­лей, но бобрята, казалось, получали большое удовольствие, барахтаясь в воде, а с этим, как вы сами понимаете, надо счи­таться.

Однако малыши быстро утомлялись. Тогда они вылезали из воды и отдыхали в “сушилке”. Сушилка была устроена немного ниже уровня пола – вероятно, для того, чтобы вода, струившаяся с шерсти зверьков, не замочила их зелёных по­стелей. Каждый бобрёнок очень тщательно выжимал, стряхи­вал, вытирал воду со своей шёрстки спереди, сбоку, сзади – всюду, куда только мог дотянуться; бобрята сидели выпрямив­шись и работали очень усердно, сопя и вздыхая, точно дети после купания.

Наконец, когда работа была закончена и шерсть у них высыхала или же им казалось, что она высохла, они перево­рачивались вверх ногами, портя этим всё дело, и раздавался целый хор пронзительных криков. Тогда появлялись свежие зелёные листочки и водоросли, которые бобры приготовляли заранее для того, чтобы скорее успокоить малышей, и кри­ки нетерпения переходили в довольное чавканье и бормотанье.

Скоро всё затихало, маленькие глазки закрывались, и бобрята, сбившись в кучу и вцепившись передними лапками друг дружке в шерсть, засыпали на постелях из душистой травы.

И так день проходил за днём в бобровом доме. Когда бо­брятам исполнится двадцать дней, в их жизни наступит не­обыкновенный праздник. Нырнув в тёмный тоннель, малыши вдруг очутятся в неведомом ослепительном мире, который окружал их со всех сторон, но которого они никогда не видали. А пока бобрята спали, родители по очереди оставались возле них, по очереди осматривали плотину, от которой зависела их жизнь, следили, не подкрадывается ли хищник к их ма­ленькому замку. Нужно было заготовить и корм и подстилку. Бобры хорошо знали: как только проснутся малыши, снова придётся делать сто дел сразу. Месяц Цветов – очень хло­потливое время.

Наши четыре маленьких героя или героини, а может быть, и те и другие, дожили наконец до той чудесной поры, когда научились нырять по-настоящему и уже не выскакивали из воды хвостом вверх, словно резиновый мяч, а могли проплы­вать довольно большое расстояние, не взывая о помощи. Как вдруг как-то днём – это было в тот самый день и час, когда Гитчи Мигуон обедал в лесу, – старый бобр заметил, что вода в нырялке стала убывать. Он насторожился. Бобриха тоже услышала бульканье и пришла посмотреть, в чём дело. Вода, кружась воронкой, опускалась в тоннеле всё ниже и ниже. По­том воды не стало.

Кто-то сломал плотину!

Бобры друг за другом бросились вниз через пустую нырялку. Нельзя было терять время. У них не будет воды – драго­ценной воды, от которой зависит жизнь детёнышей! Их дом теперь открыт для всех на свете, а это грозит смертью.

Четыре бобрёнка ужасно испугались. Они почувствовали, что случилась беда, но были ещё слишком малы, чтобы понять, в чём дело. Бобрята подползли друг к другу и тихо похныки­вали.

Встревоженные родители кинулись вплавь по обмелевше­му пруду – прямо к плотине. В самом низу стены они обнару­жили отверстие величиной с бочку – скоро в пруду совсем не останется воды!

Бобры тотчас принялись за работу. Они таскали сучья от­куда попало, выдирали большие комья земли с болотистого берега, отгрызали острыми зубами ветки с упавших деревьев, катали камни и всё это бросали прямо в дыру, а потом заты­кали отверстия травой и ветками кустарника. Они рыли глину и таскали её к дыре в плотине; глина, пропитавшись водой, становилась вязкой и хорошо замазывала щели между сучья­ми, ветками и камнями. Но пруд был слишком мал для такой большой течи, и родниковая вода, которая питала пруд, собиралась гораздо медленнее, чем вытекала из него.

И вот теперь, когда плотина снова была в порядке, в пру­ду совсем не осталось воды!

Пока бобры трудились, отчаяние не раз охватывало их (не верьте тому, кто будет уверять вас, что животные не способны чувствовать отчаяние!), но они всё-таки продолжали работать до тех пор, пока не починили плотину; только тогда, усталые и измученные, бобры побрели к своим четырём детёнышам, которых они так любили, и к дому, который уже не был боль­ше защитой для них. А как они трудились, чтобы построить его, и как нужен он был для семьи!

Бобры не умеют быстро ходить. Они легко переплыли бы пруд, но пробираться по скользкому илистому дну через камни и заросли спутанных водорослей было тяжело. Сколько дра­гоценного времени уйдёт, пока они добредут, карабкаясь и спотыкаясь, до своей хатки, которая теперь казалась так дале­ко! Любой зверь может их настигнуть. А если повстречается волк или медведь, всё погибло. Бобры были беззащитны те­перь, потому что природа создала их не для борьбы, а только для мирного труда.

Спеши! Спеши, Гитчи Мигуон! Беги со всех ног! Твоя по­мощь очень нужна маленьким братьям, нужна немедленно! Скоро, с минуты на минуту, охотник будет здесь...

По вязкому дну пруда на усталых коротких ножках мед­ленно и мучительно плелись два несчастных бобра; они спе­шили как могли к своим детёнышам, которые теперь остались в незащищённой хатке.

А там четыре бобрёнка, сбившись в кучу и вцепившись передними лапками друг дружке в шерсть, с ужасом смотрели на блестящее чёрное чудовище с плоской головой. Оно подползало к ним медленно, оскалив зубы, шипя, как змея. Нигик[6] – выдра! Голодная, злая, хитрая, она сломала плотину, осушила пруд, и теперь добыча была перед ней – четыре ма­леньких бобрёнка.

Её длинное тело загородило вход. Казалось, спасения нет. Выдра подобрала под себя лапы, готовясь к прыжку...

Как раз в эту минуту Гитчи Мигуон, задыхаясь от быстро­го бега, с ружьём наготове, выскочил из тростников и, пере­скакивая с камня на камень, бросился к бобровой хатке.

 

Глава IV

ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

 

Выдра прыгнула. Жадная, она хотела схватить всех ма­леньких бобрят зараз! Но те отскочили, как четыре пружинки, в разные стороны. Не рассчитав прыжка, она упустила их всех, а сама со всего размаху налетела на стену. На минуту хищника оглушил удар. И это спасло бобрят. Они бросились к выходу, теперь свободному.

Разъярённая своей неудачей, выдра пустилась было вдо­гонку, но выход в конце тоннеля был загорожен. Кем? Она ещё не знала.

Не прошло и минуты, как началась жестокая схватка между выдрой и двумя бобрами. Они подоспели как раз во­время. Бобры, такие добрые и игривые от природы, теперь бились не на жизнь, а на смерть ради спасения своих детёны­шей. Выдра была более ловкой и более свирепой, чем они; уж если она вцепится зубами, словно бульдог, то не выпустит своей жертвы; но у бобров шкурка толстая, её нелегко прокусить, а их острые, похожие на резец зубы, которые до сих пор никого не кусали и только подтачивали стволы деревьев, с отчаяния впивались в тело хищника. Бобры упирались лапками и всё сильнее и сильнее кусались.

Выдра билась жестоко – она была не из трусливых – и всё норовила стиснуть своими крепкими челюстями морду бобра, чтобы хоть один из них перестал кусаться. Но пришлось ей спасать свою собственную голову.

Она вертелась и извивалась, как огромная мохнатая яще­рица, забрасывая то влево, то вправо свою змеиную голову, шипя, щёлкая зубами, рыча. Бобры же не издали ни звука, пока она таскала их с места на место, и только снова и снова впивались в неё зубами. Перед ними был враг – самый страш­ный из всех врагов, – его надо было прикончить во что бы то ни стало. Раз и навсегда надо положить конец его злодей­ствам.

И снова враги набрасывались друг на друга, боролись, ку­выркались, пока не выкатились вниз по тоннелю, извиваясь бесформенной массой ног, хвостов, сверкающих зубов, прямо к ногам Гитчи Мигуона – он только что сделал последний длинный прыжок с камня на камень и очутился перед бобро­вым домом.

Встреча с новым врагом обескуражила выдру. Метнувшись что было силы, она вырвалась на свободу и одним прыжком отскочила далеко в сторону, так что бобрам уже было не до­гнать её.

Не обращая внимания на индейца, бобры побрели за убе­гавшим хищником, увязая в иле; а для выдры, наоборот, это была прекрасная дорога. В один миг она проскользнула футов на двадцать вперёд. Два – три прыжка – и снова скользила, и так до тех пор, пока не очутилась у плотины. Махнула через неё – и поминай как звали!

Никогда больше не станет она нападать на Бобровый На­род!

Большое Перо стоял поблизости на камне и видел, как убегала выдра. Он направил было на неё дуло своего ружья, но потом решил, что злодейка и так достаточно наказана, и не стал стрелять: ведь бобрам она больше не причинит вреда.

Как бы то ни было, но теперь уже всё наладилось: вода начала снова собираться в пруду – её удерживала плотина, которую, как вы, наверно, помните, починили бобры; пруд становился всё глубже. Охотнику нужно было поспешить обратно к берегу, пока не залило камни.

Индейца немного беспокоила судьба маленьких бобрят. Он видел, как они убежали из хатки, но вернулись ли малыши, этого он не знал. Поэтому, выбрав место, откуда его не было видно и нельзя было почуять, он присел на берегу и стал сле­дить за тем, что происходило около бобрового домика.

Скоро он увидел, как бобриха стала собирать малышей. Двое бобрят появились из укромного уголка, где они притаи­лись, спасаясь от страшного врага. Мать по очереди провожала их домой: бобрята становились на широкий плоский хвост бобрихи, придерживаясь лапками за её шерсть, чтобы не упасть, и так, словно на салазках, подъезжали ко входу в хатку. И, пока малыши ехали, они смотрели по сторонам, раз­глядывали всё кругом и, по-видимому, были очень до­вольны.

Мне кажется, что Большое Перо получил не меньшее удо­вольствие, чем они, – он тихонько посмеивался, любуясь этой забавной сценкой. Потом он задумался. Присматриваясь ко всему, что происходило, он вдруг почувствовал, что очень же­стоко убивать этих зверьков, которые так самоотверженно тру­дятся, чтобы защитить своих детёнышей и свой скромный дом, и которые так любят друг друга, – это было, казалось ему, равносильно убийству маленьких людей. Никогда ещё он не видел того, что довелось ему увидеть сегодня. Теперь только понял он, почему старики индейцы часто называют бобров Го­ворящими Братьями и Бобровым Народом.

Большое Перо решил переночевать у пруда, хотя не захва­тил с собой ни одеяла, ни еды: он боялся, что вернётся зло­дейка-выдра или же появится другая, потому что эти хищники часто рыскают парами.

Но никто не нарушил покоя бобрового пруда. На рассвете, когда Гитчи Мигуон покидал это место, пруд уже напол­нился водой до краёв, потайной вход был закрыт, и всё, казалось, было в полном порядке, словно ничего и не случи­лось.

Вот и всё, что узнал Большое Перо. Но индеец не знал, что двое бобрят, напуганные до полусмерти, выкарабкались из хатки, побрели по длинному потайному ходу под заболоченной землёй (бобры часто выкапывают такие ходы для разных целей) и, пройдя его до конца, очутились около плотины. Вряд ли они знали, куда бредут, да, верно, и не думали об этом – им только нужно было уйти подальше от злого чудовища. Ни­кто не заметил, как они перебрались на противоположную сто­рону плотины и продолжали свой путь по осушенному руслу ручья. Зловещее шипение выдры всё время преследовало их по пятам, словно в страшном сне. И так отчётливо оно вдруг ста­ло слышно и так близко, что зверьки в ужасе забились в ма­ленькую пещерку на берегу. Это произошло как раз вовремя: не успели они укрыться, как выдра – настоящая, страшная выдра – прошмыгнула мимо них. К счастью, бобрята, как и многие другие молодые зверьки, не распространяют никакого запаха; даже лиса, несмотря на свой чуткий нос, могла бы найти их только случайно. Вот и выдра не узнала, где они спрятались. Она мчалась без оглядки всё дальше и дальше от пруда.

А скованные ужасом бобрята прижались друг к другу в своём убежище, не смея двинуться вперёд и боясь вернуться. Они стали поджидать свою мать – не придёт ли она к ним на помощь?

Но отсутствие запаха, которое только что принесло им спасение, теперь оказалось для них бедой. Старые бобры обнюхали всё кругом, но не смогли обнаружить никаких сле­дов и так и не узнали, что бобрята перебрались через плоти­ну. А испуганные зверьки не догадались, как недалеко они на­ходились от пруда. Вот и сидели они, словно два заблудивших­ся ребёнка, забившись в свою пещерку, обездоленные, пону­рые, и всё прислушивались, не донесётся ли к ним любимый ласковый голос. Малыши всё ждали и ждали свою большую маму, такую заботливую и добрую, – она всегда утешала их в их маленьких бедах, согревала своим коричневым пушистым телом и так старательно причёсывала и прихорашивала каждый день. Ну, конечно же, она или отец – это он играл с ними так хорошо, учил плавать и всегда приносил им душистую траву для постелей и веточки с нежными листьями на обед, – кто-нибудь из них да придёт. Теперь у бобрят не было ни ду­шистой подстилки, ни лакомых листочков – ничего, кроме твёрдых камней и жёсткого песка, а ни мать, ни отец не шли за ними. Напрасно прождали бобрята всю долгую ночь, дрожа от холода, голода и страха.

Один раз какой-то длинный тёмный зверь, похожий на лас­ку, но гораздо крупнее ласки, заглянул к ним; но они сидели тихо, как две мышки, и почти перестали дышать. Он громко засопел у самого входа в пещерку и побежал дальше. Это бы­ла норка... Она увидела, что они вдвоём, и побоялась напасть на них.

Не скоро набрались зверьки храбрости, чтобы выглянуть на минутку, но сейчас же спрятались обратно – нужно было спасаться от огромного серого чудовища, которое спускалось на них сверху. Круглые жёлтые глаза засверкали близко-близко... Но вот чудовище взмыло вверх и уселось на ветку. И смотрело оттуда, смотрело на них, щёлкало клювом, громко, протяжно кричало и очень страшно смеялось.

Вопахо – Лесная Сова-Хохотунья – подкарауливала их, хотела сделать бобрят своей добычей. Она терпеливо ждала, и каждый раз, когда малыши выглядывали из пещерки, страшные жёлтые глаза всё ещё глядели на них.

На рассвете сова исчезла. Вода уже струилась через пло­тину, и ручеёк снова зажурчал. Бобрята спустились к нему и поплыли в поисках своего дома. Если бы они только знали, как близко была их хатка! Но в маленьких головках всё перепута­лось, и они окончательно заблудились. Не в силах бороться с течением, они отдались воле воды и спускались всё ниже и ниже по ручью, всё дальше и дальше от дома, от родителей, от сестрёнок[7], с которыми так хорошо играли и возились всю свою коротенькую жизнь.

Так они плыли, слабые, голодные, не умея найти себе корм. И всё-таки теперь они чувствовали себя как-то безопаснее, потому что были в воде, и продолжали своё бесцельное путе­шествие, которое не могло привести к добру. Ручеёк становил­ся всё спокойнее и спокойнее, и зверьки незаметно очутились в ленивых водах Берёзовой Реки.

Лань, которая паслась на отмели, подняла голову и уви­дела их. Она насторожила уши и долго следила за ними свои­ми добрыми глазами. Дальше на пути повстречалась онда­тра – мускусная крыса; она поздоровалась с ними, громко пискнув, и прошмыгнула мимо. Птицы глядели на них с вер­хушек деревьев и что-то щебетали им. А солнце грело так лас­ково, и мир был так прекрасен! И они продолжали плыть всё дальше и дальше, неизвестно куда. Так бы они и плыли в за­бытьи от голода и слабости, пока не заснули бы, чтобы нико­гда больше не проснуться.

В тот самый момент, когда бобрята очутились на зеркаль­ной поверхности Берёзовой Реки, их заметил Гитчи Мигуон.

Он сидел на берегу ручья в том самом месте, где недавно обедал. Спустив осторожно на воду свой чёлн, он тихонько поплыл к ним. Бобрята услышали шум, приоткрыли глазки и увидели его. Но почему-то они не испугались даже тогда, когда он поднял их за крошечные чёрные хвостики, чтобы опустить в лодку. Наверно, им всё уже было безразлично. А может быть, большой насторожённый глаз, нарисованный на носу лодки, не выглядел уж так сердито, как задумал худож­ник; или, скорей всего, они чувствовали, что индеец не обидит их: зверьки, даже самые маленькие, узнают своих настоящих друзей.

Большое Перо, сложив ладони вместе, осторожно держал бобрят – зверьки были такие маленькие и жалкие. Их кро­шечные передние лапки сжались в кулачки, словно они приготовились к бою[8], но круглые головки отяжелели и поникли, глазки смыкались. Индеец знал, что они умирают, и ему стало их жаль. Охотники часто бывают добрыми людьми.

Большое Перо решил во что бы то ни стало спасти бобрят. Он жил охотой и ему часто приходилось убивать бобров ради их ценной шкурки. А вот теперь он имеет возможность сделать доброе дело для бобров – спасти этих заблудившихся малы­шей, которых унесло течение и которые очутились у него в руках.

Причалив к берегу, он достал банку с молоком, разбавил его водой и стал вливать зверькам в рот. Маленькие пушистые тельца распростёрлись на огрубелых ладонях индейца, и он почувствовал, какие они лёгкие и как слабо бьются их сердеч­ки. Пока шло кормление, бобрята ухватились своими лапка­ми, словно крошечными ручками, за сильные пальцы индейца. Большое Перо совсем растрогался, но как дальше поступить со зверьками, он ещё не знал. Ему следовало бы спешить домой – он обещал своим детям, Саджо и Шепиэну, вернуть­ся в определённый день, и, чтобы не огорчать их, ему нужно было сдержать своё слово. Если отнести бобрят к пруду, вряд ли они найдут дорогу к хатке – ведь надо весь пруд пе­реплыть; оставить их тут на месте – ещё хуже: они наверняка умрут с голоду либо погибнут в когтях орла, ястреба; даже голодная рыба опасна для них. Большое Перо подумал, не взять ли бобрят с собой, хотя понимал, что в далёком пути возни будет очень мно­го. Но как можно покинуть этих малышей в беде? Это было бы жестоко. У старых индейцев очень строгие правила в таких случаях.

Бобриха-мать, наверно, считала своих детёнышей очень красивыми, но индейцу они казались уродливыми: у бобрят были длинные задние ноги и коротенькие передние, шарообразные тельца и курносые носики. Они напоминали сказочных Бакваджис – индейских волшебниц.

Большое Перо в конце концов решил, что их уродство – небольшая беда, зато они очень забавны и будет интересно их приручить. Приближался день рождения его дочери Саджо – ей исполнится одиннадцать лет. Бобрята с курносыми носиками, наверно, очень понравятся девочке. Это как раз та­кой подарок, как надо! А когда они вырастут и их уже будет неудобно держать дома, тогда бобрят снова отвезут в родные места.

Бобрятам понравилось молоко, и они стали просить ещё. Если бы вы слышали их жалобные голоса! Они ещё сильнее растрогали Гитчи Мигуона. “Как можно было покинуть малышей, которые плачут совсем как дети”, – подумал он, и снова принялся хлопотать и поить их молоком.

Потом он подошёл к берёзе, которая росла среди сосен, срезал с неё большой кусок коры и стал мастерить корзинку для бобрят. Он обвязал её кедровым лыком, чтобы сохранить форму. Вслед за этим сделал плотно прилегающую крышку и проделал в ней дырочки, чтобы воздух проходил свободно. Ещё он сплёл ручку из коры кедра. Когда корзинка была гото­ва, он выстлал её дно травой и положил сверху сочные ли­стики и молодые побеги тех растений, которыми питаются бобры.

Когда Большое Перо поднял своих питомцев за плоские хвостики, чтобы положить в корзинку, они почувствовали за­пах душистой подстилки – совсем как дома – и нашли нежные почки и листики, которыми так хотелось полакомиться; они слушали добрый, успокаивающий голос своего нового дру­га – он так хорошо напоил их молоком! – и от всего этого им сразу стало лучше.

Казалось, теперь они забыли и страшное шипение выдры, и сову с её круглыми жёлтыми глазами и злым хлопающим клювом. Как жутко она смеялась над ними в ту тёмную ночь! И вот они подползли друг к другу, что-то бормоча и урча про себя, – уже давно они этого не делали, – и ели, ели, пока не наелись досыта.

А Большое Перо, делая быстрые взмахи веслом, гнал каноэ домой, к своим любимым детям. Он очень радовался подарку, который вёз им. Он не сомневался, что и сынишка, хотя тот был тремя годами старше сестры, вместе с ней будет забавляться зверьками. И он был рад, что помог этим малень­ким страдальцам.

Беседуя со своим каноэ или с ружьем, быть может, с бо­брятами или просто сам с собой, он говорил:

– Мино-та-кия! (Хорошо!) Кэгет мино-та-кия! (Очень хорошо!)

Маленькие искатели приключений тоже, наверно, были всем довольны, так как они совсем притихли. И в самом деле: им было хорошо в их гнёздышке. Сквозь оконца берестя­ного домика к ним доносилась звонкая песня дроздов, весёлое журчание воды и убаюкивающий гомон лесных насекомых. Только время от времени, видно вспомнив своих близких и родную землянку, они жалобно похныкивали и теснее прижи­мались друг к дружке. И тогда тоска затихала, усталые го­ловки склонялись, а круглые чёрные глазки отказывались смотреть... Все звуки словно замирали вокруг, и все горести куда-то исчезали. Бобрята спали.

Вот как получилось, что два маленьких заблудившихся бо­брёнка, таких маленьких, что они легко поместились бы вдвоём в пол-литровом горшочке, ехали теперь к новому дому и к новым друзьям; они видели много удивительных вещей, о которых даже самые умные бобры ничего не слыхали, и пере­жили приключения, которых не переживал никто из бобров, я в этом вполне уверен.

Большое Перо был прав, когда говорил “мино-та-кия”. Это было на самом деле чудесно!

 

Глава V