Главная | Обратная связь

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ САДЖО

 

Почти неделю спустя после описанных событий Саджо и Шепиэн хлопотали по хозяйству, готовясь к встрече с отцом. Они жили недалеко от посёлка Обисоуэй. Этот посё­лок лежал в Долине Лепечущих Вод, вблизи небольшого водо­пада, чьё тихое, убаюкивающее журчание напоминало индей­цам лепет сонных голосов. Отсюда и пошло такое название.

Около озера на зелёном пригорке стояла бревенчатая из­бушка Большого Пера. Лес подступал прямо к ней. Но уча­сток вблизи домика был старательно расчищен от бурелома и молодняка, сквозь ряды стройных деревьев открывался чу­десный вид на озеро.

Это было огромное озеро. Его холмистые, заросшие лесом берега убегали в голубую даль, словно волны необъятного изумрудного океана. Узкая тропинка вилась от избушки вниз по склону холма, к роще высоких, стройных тополей, стоявших у самой воды. Там Гитчи Мигуон любил коротать с детьми ча­сы своего досуга в жаркие летние дни.

Хижина охотника была невелика, но снаружи выглядела очень живописно: она была срублена из золотистых сосновых брёвен, а все щели были тщательно законопачены желтовато-зелёным мхом. И, хотя внутри находилась лишь одна-единственная комната, в ней было уютно. Пол из гладко отёсанных, крепко сколоченных брёвен отличался ослепительной чистотой, потому что его усердно скребли и мыли, и ни один пол не мог состязаться с ним в чистоте. На трёх скамьях-кроватях, по­ставленных в ряд вдоль стены, красовались аккуратно сложен­ные индейские одеяла, привезённые с Гудзонова залива. Они радовали глаз своими яркими красками. Некоторые из них были красные, другие белые или зелёные; на всех цветных одеялах по краям шли белые широкие полосы. Три одноствор­чатых оконца сверкали на солнце; на стёклах не было ни одного пятнышка, и они блестели, по выражению Шепиэна, как внутренняя сторона ружейного дула, – таково было его поня­тие о чистоте. В таком состоянии он поддерживал обычно и своё ружьё. А сегодня он особенно усердно смазывал и начи­щал его внутри и снаружи, пока ружьё не заблестело весело в своём углу, напротив входной двери, так что не заметить его было бы невозможно. Мальчик выменял это ружьё у скупщика Американской меховой компании на четыре дорогие норковые шкурки и хранил его, как бесценное сокровище; других соб­ственных вещей у него было немного, смею вас в этом уве­рить.

Саджо насушила тростниковых стеблей, нарезала их ров­ными кусочками и выкрасила в голубой, алый и жёлтый цвета. Потом она стала нанизывать их на длинные нити, искусно под­бирая в затейливый узор. И, когда она повесила эти разно­цветные нити тростниковых бус густыми рядами по бокам окошек, ей казалось, что они выглядят как настоящие зана­вески. Девочка долго не могла налюбоваться на свою работу.

Потом она начала хлопотать около стола. Расставила же­стяные тарелки, положила ножи и вилки, как им полагает­ся лежать. Скоро появился на середине стола большой кара­вай индейского хлеба баннок, только что испечённый и ещё тёплый. И хотя до рождества было далеко, Саджо укра­сила хлеб настоящей, только совсем маленькой ёлочкой. Де­вочка чувствовала себя по-праздничному, и ей очень хоте­лось, чтобы стол и все вещи в комнате выглядели наряд­ными.

Маленькая железная печурка была начищена так стара­тельно, что выглядела совсем новой. У этой печурки не было ни духовки, ни ножек. Пришлось подложить два больших плоских камня, что оказалось весьма удобным приспособле­нием для печения хлеба. А делалось это так. Сначала тесто ставилось на плиту, а потом, когда оно подходило, – под пли­ту, между двумя нагретыми камнями; там оно пеклось и даже подрумянивалось от огня в печке, который горел сверху. Ина­че хлеб пришлось бы переворачивать на сковороде, когда он был наполовину испечённым, и не было бы полной уверенно­сти в успехе. А Саджо, поверьте, прекрасно пекла хлеб; она не раз угощала им меня.

И Шепиэн тоже не сидел сложа руки. Он разостлал посре­ди пола новую оленью шкуру, недавно растянутую и высушен­ную, принёс охапку дров и положил их возле печки, на которой тушились в огромном горшке лакомые куски оленины – его охотничья добыча. Шепиэн подстрелил оленя из своего ружья, которое красовалось теперь в углу комнаты.

Меднокожий, черноглазый, как и все индейцы племени оджибуэй, Шепиэн казался не по летам серьёзным мальчиком и ростом был выше своих сверстников.

Закончив хлопоты по хозяйству, он сел в ожидании отца. Мальчик был уверен, что отец непременно вернётся к их семейному празднику, как обещал; он всегда держал своё сло­во, если только в лесу с ним не случалось чего-нибудь неожи­данного. А Саджо? Она продолжала суетиться и бегать взад и вперёд по комнате, и вслед взлетали две чёрные косички, а карие глаза её блестели от возбуждения. То она хлопотала у плиты, то расставляла у стола чурбаны, заменявшие им стулья, то поправляла свои тростниковые занавеси.

Шепиэн смотрел в окно. Перед его взором открывалась ши­рокая даль озера. Он не отрывал глаз от воды и напряжённо ждал, что вот-вот появится каноэ отца. Но мальчик не хотел выдать своё волнение, поэтому и сел в стороне у дальнего окна – ведь уже целый месяц, как он оставался в доме стар­шим; хотя ему исполнилось всего четырнадцать лет, он должен был вести себя, как подобает мужчине.

Саджо распевала песенку и, казалось, не ходила, а летала по комнате, едва касаясь пола своими расшитыми бисером мокасинами, – так и мелькало её яркое клетчатое платье. Девочка чувствовала себя по-праздничному: этот чудесный день был не только днём приезда её горячо любимого отца, но днём её рождения.

Только подарков она не ждала. С тех пор как могила её матери заросла дикими цветами, некому было баловать де­вочку. Правда, отец смастерил как-то две деревянные куклы и подарил их ей ко дню рождения. Но на этот раз ему не до игрушек – он вернётся из далёкого пути.

Саджо достала своих любимиц – одну из них звали Чилеви, а другую Чикени – и усадила их на край скамьи. На кук­лах тоже были весёлые клетчатые платьица, как и у Саджо, но вид у них был какой-то печальный – краска сошла с их лиц, наверно, во время купания. Надо было помочь беде. Девочка побежала за кисточкой и быстро навела алый румянец на побледневшие щёки своих безмолвных подруг, пёстрой шалью повязала их деревянные головки. И всё-таки они выглядели очень странно – у них не было ни пальцев, ни носа, ни рта; но, видно, они об этом даже не догадывались... “Что делать? При­дётся любить их и такими, ведь других игрушек нет”, – поду­мала Саджо.

Но мы-то – вы и я, – мы знаем секрет, который был тай­ной для девочки, когда она весело хлопотала, – она ничего не знала о том замечательном сюрпризе, который ожидал её.

Шепиэн по-прежнему сидел очень тихо в глубине комнаты и не сводил глаз с озера. Он всё ждал, когда же сестрёнка угомонится и будет вести себя более степенно. “Однако два таких больших события, как возвращение отца и день рожде­ния, могут вывести из равновесия любую женщину”, – поду­мал он. И вдруг его собственное сердце стало биться всё быстрее и быстрее – он с трудом сдержал себя, чтобы не бро­ситься к окну. Далеко-далеко на озере показалась движущая­ся точка.

– Сестра, – сказал он, как всегда ровным, спокойным го­лосом, – наш отец возвращается.

– Где? Где? – воскликнула Саджо и, не дожидаясь ответа, схватила свою шаль, стремглав бросилась к двери и расте­рянно стала глядеть во все стороны. – Где? Покажи скорее, Шепиэн!

Шепиэн указал рукой в том направлении, где он заметил точку на воде:

– Вон там, сестра, видишь – крошечное пятнышко?

– О-о-о!.. – разочарованно протянула Саджо.

И в самом деле, мало ли чем могло быть это пятнышко!

– А вдруг это плывёт медведь или олень, – сказала де­вочка, надеясь всё же, что брат будет настаивать на своём.

Однако ему не пришлось доказывать.

Издалека послышался звук, слабый, отрывистый, – то был выстрел из ружья. А вслед за ним другой. Дети продолжали слушать. Последовала пауза, во время которой можно было сосчитать до трёх. Потом раздался ещё один выстрел.

– Это он! Это он! – закричала Саджо.

– Да, это сигнал нашего отца, – с трудом сохраняя спо­койствие, подтвердил Шепиэн.

И, забыв обо всём, он вместе с сестрёнкой бросился в хи­жину.

– Теперь скорее за работу! – скомандовал мальчик.

И, несмотря на то что чёлн был ещё очень далеко и ожи­дать отца можно было не раньше чем через час, в хижине стоял дым коромыслом. Дети подбежали к полке, уставленной горшками с вареньем из голубики и земляники. Саджо делала эти запасы ежегодно, но в этом году она впервые сварила ва­ренье сама, без чьей-либо помощи, а так как девочка много потрудилась, то варенье получилось очень вкусным, и теперь ей хотелось убедить себя, что она давно овладела этим искус­ством. Затем они поставили на плиту большой чайник, поты­кали длинной вилкой оленину, чтобы узнать, готова ли она, снова бежали к столу, ещё раз возвращались к печке, мета­лись взад и вперёд – словом, вели себя так, как обычно ведут себя дети в подобных случаях, независимо от того, богаты они или бедны, принадлежат ли к королевскому роду или же они просто маленькие индейцы.

И когда наконец наступил долгожданный момент и жёлтое каноэ с насторожённым птичьим глазом и виляющим хвостом врезалось в песчаный берег, все заговорили в один голос.

Не успел Гитчи Мигуон выйти из челна, как он уже сжимал одной рукой две детские руки; другую он почему-то держал сзади. Он пытался ответить на все вопросы сразу, и лицо его, которое бывало иногда таким суровым, сияло весёлой улыб­кой, когда он заговорил:

– Дети, дети, подождите, дайте же мне сказать... Да, я здоров... Метисов не видел, нет – наш охотничий участок в по­рядке... Да, ещё как скучал! Но теперь уже мы вместе. Ну, с днём рождения, Саджо! С днём рождения, дочка!

Только теперь он протянул вперёд руку, которую держал за спиной. В ней была берестяная корзинка с плетёной ручкой из кедровой коры.

– Смотрите! Это тебе подарок, Саджо. Ко дню рождения.

Охотник отдал корзинку дочери, предупредив, чтобы она несла её очень осторожно. Потом он обратился к сыну:

– Тут и для тебя, Шепиэн, – их там двое.

– Двое? Кто же это там, отец? – спросил Шепиэн, сле­дуя за сестрой, которая уже прошла вперёд. – Что в кор­зинке?

Но Большое Перо ответил уклончиво:

– Подожди немного и увидишь.

И они пошли вслед за Саджо вверх по тропинке к дому. Девочка смешно семенила ногами, её расшитые бусами мока­сины мелькали из-под клетчатой юбки, но корпус, начиная от колен, она старалась совсем не сгибать, вероятно для того, чтобы не шелохнуть корзинку. Она держала её в вытянутой руке, словно это было большое и очень хрупкое яйцо, ко­торое могло разлететься на тысячу кусочков при малейшем толчке.

Неудивительно, что Саджо шла так осторожно: из таин­ственной корзинки доносились очень странные звуки.

“Ребёночек! – подумала она. – Кажется, даже два. Как только могли они поместиться в такой маленькой корзиночке? Наверно, совсем крошечные”.

И, как только Саджо вошла в хижину, она тихонько опу­стила корзинку на пол; Шепиэн уже был тут как тут и придер­живал таинственную корзинку за края, пока Саджо поднима­ла крышку. Заглянув внутрь, она увидела то, что для вас уже не тайна: двух маленьких пушистых зверьков. Они уцепи­лись крошечными лапками, словно ручками, за край корзин­ки и смотрели на неё так доверчиво своими блестящими чёр­ными глазками-пуговками!

– О-о-о! – у неё захватило дыхание. – Ах, ах! – Это всё, что ей удалось произнести, и ничего другого она не могла при­думать. – Ах! – снова вырвалось у неё. – Медвежата, живые медвежата! – воскликнула она и осторожно опрокинула кор­зинку набок.

Зверьки вылезли, и только теперь, когда Саджо увидела их плоские хвостики, она поняла, что это за малыши.

– Это ещё лучше, чем медвежата!

– Маленькие бобры! Маленькие бобры! – побледнев от волнения, закричал Шепиэн. От его мужской выдержки и чув­ства собственного достоинства не осталось и следа. – Настоящие, живые!

Большое Перо улыбался, глядя на детей. Вряд ли можно было ожидать лучшей встречи для бобрят. Саджо сидела на полу всё ещё с полуоткрытым от изумления ртом, но уже ни один звук не вылетал из него. Она даже забыла показать отцу занавески, которыми так гордилась; правда, можно не сомне­ваться, что они не ускользнули от зоркого глаза Большого Пе­ра. И обед тщетно ждал на плите, а знаменитое ружье Шепиэна, такое чистое и блестящее, стояло незамеченным в углу.

Большое Перо много возился с бобрятами во время дол­гого путешествия и хорошо их кормил – они стали толстень­кими, кругленькими, упитанными. Саджо казалось, что эти зверьки – самые прелестные существа на свете. А когда они кое-как вскарабкались к ней на колени, девочка наклонилась и прижалась щекой к их пушистой шёрстке, которая так хорошо пахла от подстилки из душистой травки и ивовой коры.

Большое Перо и Шепиэн пошли за свежей подстилкой и кормом для маленьких гостей.

Саджо осталась одна. И, пока никого не было, она взяла на руки сначала одного, потом другого бобрёнка и держала их по очереди в сложенных ладонях, где они очень удобно поместились, и что-то нежно шептала им. А они ухватились своими ручонками (иначе нельзя назвать их лапки) за её пальцы и – о чудо! – что-то по-детски пролепетали ей в от­вет и при этом внимательно смотрели на неё своими чёрными блестящими глазками.

Потом Саджо держала обоих бобрят вместе, и они тыка­лись своими тёплыми влажными носиками в её шею, сопели и пыхтели совсем как маленькие ребята.

Саджо поняла, что будет очень сильно любить их.

Но вот девочка встретилась взглядом со своими куклами Чилеви и Чикени, и ей показалось, что они стали ещё печаль­нее и смотрят на неё с упрёком. Чтобы не огорчать кукол понапрасну, она посадила их обратно на полку и повернула лицом к стене.

В скромной бревенчатой хижине, приютившейся в далёком северном лесу, в тот день было трое счастливцев: Гитчи Мигуон, потому что его возвращение домой оказалось таким ра­достным; Шепиэн – ведь отец подарил и ему бобрят, а кроме того, похвалил его за работу, и маленькая Саджо, потому что она никогда ещё не получала в день рождения такого чудесного подарка.

 

Глава VI