Главная | Обратная связь

В МЕСЯЦ ПАДАЮЩИХ ЛИСТЬЕВ

 

Ожидалось большое событие.

Саджо выглядела очень нарядной в клетчатом платье, в своей самой пёстрой шали и в расшитых бусами мокасинах. Шепиэн и Гитчи Мигуон разоделись в новые костюмы из дублёной оленьей кожи бархатисто-коричневого цвета. Знамени­тую корзинку Саджо расписала листьями и пёстрыми цвета­ми, появились на ней и раскрашенные птички, и всякие зверь­ки, чтобы Чилеви и Чикени веселее было путешествовать в ней в последний раз. А когда ещё к ручке подвесили большое белое перо, корзинка стала такой нарядной, что никто бы не догадался, сколько она испытала бед. Дно её девочка забот­ливо устлала душистой травой, а к стенке прикрепила ма­ленький кожаный мешочек, украшенный иглами дикобраза, – там хранились два маленьких, но очень дорогих её, сердцу блюдца.

Чёлн, верный спутник их странствований и приключений, то­же не был забыт. Следов огня на нём никто бы не заметил – он был заново покрыт ярко-жёлтой краской, намалёван был и птичий глаз, только не такой хищный, как раньше, а довольно весёлый, если только присмотреться к нему как следует. Пушистый лисий хвост снова появился у кормы. Вид у челна был какой-то особенный, будто он знал, что пускается в не­обычное плавание. Выйдя навстречу ветру, он задорно вилял своим новым хвостом и, казалось, подмигивал глазом, когда скользил мимо трепещущих тростников, словно знал какой-то очень интересный секрет.

Они держали свой путь к Берёзовой Реке, которая текла где-то в голубых далях между Холмами Шепчущихся Листь­ев – туда, где родились Чикени и Чилеви.

Шесть дней плыли они. И чем дальше они продвигались, тем воздух становился тише, а вода прозрачнее. Дикие гуси летели к югу длинными, вереницами, в ночной тишине отчётливо раздавались взмахи их крыльев. С каждой новой зарёй диск солнца становился всё больше и ярче, а листва кру­гом – всё нарядней и пестрее. В эти дни индейского лета[17], в Месяц Падающих Листьев, лес был сказочно пре­красен.

У Саджо было радостно на душе. Она сама этого не ожи­дала. И, чтобы сохранить свою бодрость, девочка всё время думала о том, что её маленьким любимцам теперь будет ещё лучше жить, что скоро их окружит такая забота, которой при всей своей любви она, Саджо, не могла им дать: бобрята воз­вращались домой – на родину, к своему Бобровому Народу. Шаловливое детство почти прошло – с каждым днём бобрята становились всё разумнее. Скоро они начнут по-настоящему работать, как и все лесные звери и почти все люди; они и со­зданы для работы, убеждала себя девочка, а не для того, что­бы быть баловнями. Саджо была права. Бобры довольны сво­ей жизнью и счастливы, только когда работают.

Но минутами сердце Саджо вдруг сжималось; тогда она торопливо смахивала набегавшие слёзы и говорила себе:

“Это я просто себя жалею. Надо, чтобы им было хорошо. Ведь я их очень люблю”.

Отгоняя тоску, Девочка смотрела на деревья и озеро, заглядывала в корзинку, щекотала зверьков за ухом и думала, как было бы хорошо подсмотреть, что будет, когда они вер­нутся в родную хатку, и подслушать, что они скажут друг другу.

Если бы только старый бобр с бобрихой и другими бобря­тами встретили Крошек! Ей так хотелось увидеть их всех вместе! А потом она вспомнила об охотниках и всем сердцем пожелала, чтобы ни один из них никогда не нашёл эту бобро­вую хатку.

В последний день пути, вечером, они разбили свой лагерь в живописном месте среди сосен на берегу ручейка, который впадал в бобровый пруд – там, где много времени тому назад мы застали Гитчи Мигуона за обедом.

В этот памятный вечер после ужина, когда стало совсем темно и костёр весело пылал, Большое Перо сказал детям, что хочет с ними поговорить о чём-то очень важном, что он решил сказать им напоследок.

Саджо и Шепиэн разместились у костра и притихли. На этот раз и Чилеви сидел неподвижно около своей корзинки, склонив голову набок, и, казалось, весь обратился в слух. Чикени притаился, как мышка, у Саджо на коленях и, видно, тоже слушал. Широкая, глубокая река, которая так тихо и быстро протекала мимо, наверно, слышала всё и, конечно, шептала, шептала об этом первым же стремнинам, которые она встретила на своём пути. Чудилось, что даже огромные тёмные деревья, которые так торжественно и молчаливо сто­яли вокруг лагеря, тоже прислушивались; а беспокойные те­ни костра скользили взад и вперёд между ними.

– Саджо и Шепиэн, – говорил Гитчи Мигуон, – сегодня мы проводим последний вечер с Чилеви и Чикени. Завтра они вернутся к своим близким и станут жить, как и все бобры. Бобрята внесли много радости в нашу жизнь, и весёлые дни лета стали ещё веселее с их приходом в нашу семью.

Я нашёл малышей на этом месте больными, беспомощны­ми, умирающими. Вот они вернулись сюда здоровыми и бодрыми. Их приключения кончились, теперь им откроется радость, какой они ещё не испы­тывали в своей жизни.

Я даю вам одно обещание: наши маленькие друзья никогда не погибнут от руки охотника.

При этих словах у Саджо вырвался какой-то слабый звук, но она прижала палец к губам и заглушила его.

Гитчи Мигуон продолжал:

– Вы видели, как старый вождь плясал танец с трещот­кой, – это был танец Уабено. Он заклинал, чтобы никто из индейцев не убивал бобров в этом месте. Бледнолицые не приходят сюда, на мой охотничий участок. А у меня... разве подымется у меня рука на наших маленьких друзей? Никогда не обижу я и их семью. Бобрята наполнили радостью сердца моих детей, и, если бы они понимали мой язык, я поблагода­рил бы их. Что бы ни случилось, они будут здесь в безопас­ности. Завтра, когда вы вернёте им свободу, я кликну бобро­вый клич, и старые бобры, наверно, выплывут навстречу. Я не могу ручаться, но попробую сделать это.

Саджо крепко прижала руку к губам, чтобы ни один звук не сорвался с её уст[18]. И как раз в этот момент раздался глу­хой вой – он доносился откуда-то из-за холмов и становился всё сильнее, а потом замер. То был дикий, заунывный вой волка. И, пока не замер последний отголосок эха, Гитчи Ми­гуон молчал, а все внимательно прислушивались. Индейцы не знают страха перед Тоскующими – так они называют вол­ков – и смотрят на них, как на четвероногих охотников.

Гитчи Мигуон продолжал:

– Маленькая Крошка и Большая Крошка, – индеец улыбнулся, произнося эти имена, – не уйдут из вашей жизни безвозвратно. Бобры отличаются от других животных; в не­которых отношениях они больше похожи на людей, и, если они привязались к кому-нибудь, подружились, они никогда об этом не забудут и навсегда останутся вашими друзьями. А теперь я скажу вам самое важное. (На этот раз никто не из­дал ни звука, даже волк.) Каждый год в Месяц Падающих Листьев, когда обнажается лес и листья кружат, словно жёлтые и алые снежинки, когда дикие гуси плывут стаями, слов­но облака в небе, вы будете приезжать сюда, на родину бобрят. И вечерами, притаившись на берегу их пруда, вы увидите, как они плавают, работают и играют. Может быть, они подплывут к вам так близко, что можно будет поговорить с ними и даже погладить. Вряд ли бобрята будут помнить обо всём, и многое, что было в прошлом, сотрётся в их памяти, но они почуют вас: друга они никогда не забудут. Так говорили мне старики, умудрённые жизнью. Да я и сам наблюдал это в юности. Вот что мне хотелось сказать вам, дети мои.

Слова отца ещё больше успокоили Саджо, хотя, может быть, где-то глубоко в сердце она таила грусть. Не забывай­те, что Саджо была ещё ребёнком и отдавала всё, что у неё было, двух своих питомцев, которых она любила так, как только может любить маленькая девочка. И, чтобы бобрята крепче помнили обо всём (ведь отец сказал, что они памят­ливый маленький народ), Саджо решила подвесить корзин­ку с блюдцами на ветку у самого берега – пусть зверьки приходят и смотрят на неё.

Ночью, когда девочка лежала на подстилке из душистых веток канадской пихты, крепко прижимая к себе в последний раз Маленькую Крошку и Большую Крошку, которые сладко спали, свернувшись комочком, она перебирала в памяти всё, что случилось с того незабываемого дня рождения, когда боб­рята впервые появились у неё. Она вспомнила про весёлые игры, подумала, как благополучно кончились их приключе­ния и как всё хорошо получилось, вспомнила обо всём, что отец сказал: он кликнет бобровым кличем, и, может быть, старые бобры выплывут навстречу...

Можно ли было спать в эту последнюю ночь! Долго она не смыкала глаз – всё прислушивалась к ровному дыханию Чилеви и Чикени. Но наконец она склонила свою головку, полную всяких мыслей, над влажными носиками бобрят, которые пыхтели, сопели, даже иногда похрапывали, и перенес­лась в страну забвения.

Назавтра, когда солнце ещё пряталось за горизонтом, а дикие бобры только что пробудились от сна, Большое Перо подошёл с детьми к пруду как раз в том месте, откуда Чилеви и Чикени пустились в своё опасное странствование.

Мало что изменилось в этих местах с тех пор, как мы были здесь в мае – Месяце Цветов.

Плотина, как и раньше, сдерживала воду, едва струившу­юся через край, а землянка возвышалась, как курган, высоко над заболоченной землёй.

На пруду всё было в полном порядке, чувствовался забот­ливый труд – казалось, здесь поработали люди. Однако вся работа была сделана только двумя бобрами – молодые боб­рята в первое лето своей жизни едва ли могут считаться по­мощниками. Стены хатки были заново покрыты толстым сло­ем глины, чтобы не забрался зимний холод; перед самым жи­лищем плавал плот из брёвен, прутьев и веток – это бобры заготовили себе запасы корма на зиму. От берега в разных направлениях уходили в лес гладко вытоптанные тропинки, вдоль которых виднелись пни со свежими следами бобровых зубов. Стволы подточенных деревьев уже плавали на воде. Несколько деревьев ещё лежало на берегу – видно было, что бобры ещё не закончили заготовки на зиму.

По-прежнему здесь было очень тихо. Молчаливые деревья, обступившие пруд, чётко отражались в его спокойных водах. Только теперь их вершины были не зелёными, как раньше, а алыми, жёлтыми и даже коричневыми – там, где их прихва­тили заморозки.

И везде в этом тихом лесу медленно летали, кружились, шуршали падающие листья.

Гитчи Мигуон нарочно отстал от детей, когда Саджо и Шепиэн понесли корзинку к берегу. Там под высоким сере­бристым тополем они открыли её.

Шепиэн погладил шелковистые пушистые тельца и ска­зал:

– Прощайте, Нитчи-ки-уэнз, прощайте, Маленькие Братцы...

Эти слова он произнёс почти шёпотом, потому что голос его дрожал, а мальчик не хотел, чтобы сестрёнка заметила его волнение. Потом он пожал одной рукой обе руки Саджо и сказал ей:

– Не печалься, сестра. Каждый год, как только начнётся листопад, я буду привозить тебя сюда. Много горя и радости мы пережили все вместе, и мы никогда не забудем наших маленьких друзей. Они тоже будут помнить нас. Так сказал отец. Теперь бобрята вступают в новую, счастливую жизнь. Не тревожься о них.

– Да, – прошептала Саджо, – я знаю, что они будут счастливы. Мне надо радоваться, а не грустить.

Девочка улыбнулась Шепиэну и сказала:

– Спасибо, брат.

После этого Шепиэн подошёл к отцу. Саджо осталась одна.

Она прижала к себе бобрят на минутку и шепнула им в чёрные ушки:

– Прощай, Чилеви! Прощай, Чикени! Прощайте, Малень­кие Братцы! Мы не забудем друг друга! Никогда!

Она выпустила бобрят, проводила их до самого края во­ды и следила, как они пустились вплавь.

И вот они поплыли, пересекая родной пруд, рядышком, как всегда, – сорванец Чилеви и ласковый Чикени. Ещё не­сколько минут – и оба исчезнут. И какими бы большими они потом ни выросли, в нежном, любящем сердце они дол­го ещё останутся двумя крошечными, беспомощными бобря­тами.

Для Саджо они навсегда останутся Крошками.

Когда зверьки стали приближаться к землянке, Большое Перо издал звонкий, протяжный звук – зов тоскующего боб­ра. И снова этот звук, как музыкальная нота, задрожал в ти­шине. И ещё раз. А потом на поверхности воды около хатки появилась чёрная голова, за ней другая. Большие чёрные го­ловы и большие коричневые спины плыли навстречу малы­шам.

У Саджо захватило дыхание. Это как раз то, чего она так ждала: бобры-родители выплыли на зов Гитчи Мигуона. Всё исполнилось. Всё!

Никто не шевелился – люди стояли совсем тихо, словно неподвижные деревья, пока старые бобры медленно прибли­жались к Чилеви и Чикени. Поплавали вокруг них немного, присматриваясь, принюхиваясь, издавая какие-то тихие, вол­нующие звуки. А потом поплыли вместе, большие головы и маленькие, рядом! Бобры удалялись быстро, слишком быст­ро, оставляя за собой зыбкий, расходящийся след. Один или два раза донёсся слабый звук, как будто детский голос. Боль­шие головы по-прежнему плыли рядом с маленькими, они становились всё меньше, пока не исчезли под водой одна за другой как раз напротив входа в хатку.

Большая Крошка и Маленькая Крошка были дома.

А Саджо стояла совсем неподвижно, словно цветная ма­ленькая статуя, в своём ярком клетчатом платье и красивых мокасинах; шаль спустилась с головы, и лучи солнца играли в блестящих чёрных волосах. Так она и замерла с полуоткры­тыми алыми губами, глядя горящими глазами на пруд, не от­рывая от него напряжённого взгляда, пока не исчезла послед­няя коричневая голова.

И вдруг из чащи золотистых дрожащих листьев послы­шалась звонкая песнь белогрудой славки. Нежный голос пернатой певуньи разносился далеко по тихой долине, и Саджо казалось, что это была песня надежды, радости и любви.

“Мино-та-кия! (Это хорошо!) – звенело в ушах у девочки. – Ми-ми-ми-и-и-но-но-но-оо-но-та-ки-но-та-ки-но-та-кия-а”[19].

Так и стояла Саджо, совсем тихо, под дождём падающих листьев, всё ещё не спуская глаз с чёрной землянки, и тихо повторяла про себя:

– Ми-но-та-кия-а!

Она повесила корзинку, в которой остались два блюдца и душистая зелёная подстилка, на низко склонившуюся ветку у прозрачной, спокойной воды.

А потом повернулась, улыбнулась отцу и брату и побежа­ла к ним.

 

* * *

 

...Это всё, что я хотел рассказать. Моя повесть закончена.

Пока вы слушали мой рассказ, догорели мерцающие огни нашего костра, и посреди вигвама остались лишь тлеющие уг­ли. Позади нас на оленью шкуру – стену вигвама – упали наши длинные тёмные тени.

Пора расходиться.

Как-нибудь в сумерках летнего вечера, когда вы будете совсем одни, вспомните про этих двух маленьких индейцев. Они были такие же дети, как и вы, и им тоже бывало иногда страшно, у них были свои радости, горести и надежды, со­всем как у вас.

Вспомните про Чилеви и Чикени, двух маленьких бобрят, которые так привязались к своим маленьким хозяевам. Ведь они жили на самом деле и любили друг друга; иногда тоско­вали, но умели и веселиться.

Итак, перенеситесь ещё раз в своих мыслях на Холмы Шеп­чущихся Листьев, и вы снова увидите высокие тёмные сосны, которые как будто кивают и кланяются вам, когда вы проходите мимо, вы поплывёте ещё раз на жёлтом челне с его на­сторожённым глазом и виляющим лисьим хвостом.

И если вы будете сидеть очень тихо, то, наверно, услыши­те шорох падающих листьев, зачарованный зов журчащей во­ды и нежные, тихие голоса лесных обитателей, больших и маленьких, которые живут в этой огромной, забытой стране, та­кой далёкой и дикой и в то же время такой прекрасной, – в Стране Северо-Западных Ветров.

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Михаил Пришвин. Кто это Серая Сова?

 

Глава I. Страна Северо-Западных Ветров

Глава II. Гитчи Мигуон – Большое Перо

Глава III. Бобровый дом

Глава IV. Первое приключение

Глава V. День рождения Саджо

Глава VI. Большая Крошка и Маленькая Крошка

Глава VII. Торговец

Глава VIII. Саджо слышит голос матери

Глава IX. Огненный враг

Глава X. Пустая корзинка

Глава XI. В Посёлке Пляшущих Кроликов

Глава XII. Большие Ножи

Глава XIII. Маленький узник

Глава XIV. В городе

Глава XV. Сбылась мечта

Глава XVI. “Мино-та-кия!”

Глава XVII. В Месяц Падающих Листьев

 

Обложка и титул Ю. Киселева

 

Для младшего и среднего школьного возраста

 

СЕРАЯ СОВА

САДЖО И ЕЕ БОБРЫ

 

Ответственный редактор Н. В. Шерешевская

Художественный редактор Г. С. Вебер.

Технический редактор П. В. Кершнер.

Корректор Л. И. Куцевол.

OCR – Андрей из Архангельска

«Время разбрасывать камни, и, время собирать камни».

 

Детгиз, Москва, М. Черкасский пер., 1.

 

Фабрика детской книги Детгиза.

Москва. Сущевский вал, 49.

 

[1] Жак Картье – французский ученый, исследователь Канады, живший в XVI веке.

[2] Вигвам – шалаш из жердей, покрытый берестой или шкурами.

[3] Фактория – торговая контора и поселения, организуемые европейскими купцами в колониальных странах.

[4] Резервации – те места, куда правительства США и Канады насильственно выселяют индейцев.

[5] Каноэ – индейский чёлн из березовой коры.

 

[6] Нигик (индейск.) – выдра.

[7] Только маленькие самцы могли проявить такую смелость. (Примеч. автора.)

[8] Это положение бобры применяют при защите. Они способны нанести быстрый и сильный удар, то пуская в ход крепкие когти, то сжимая переднюю лапу в кулак. Последний приём применяется в борьбе между бобрами, когда они щадят своего противника. Обратите внимание на то, что измученные до крайности бобрята прибегли к более безобидному приему борьбы, – таков их характер. (Примеч. автора.)

[9] В этом нет ни вымысла, ни преувеличения – во всей книжке поведение бобров описано правдиво. Молодые ручные бобры часто реагируют таким образом на внимание человека, которого они хорошо знают. Дикие бобры выражают свои чувства по отношению друг к другу этим и другими столь же удивительными способами. (Примеч. автора.)

[10] Простодушные индейцы часто принимают решение действовать в зависимости от поразившего их воображение сна. (Примеч. автора.)

[11] Лесной пожар случился в июле месяце; в это время года рога у лося только наполовину развиты. (Примеч. автора.)

[12] При переноске тяжести индейцы часто бегут мелкой рысцой, так им кажется легче, чем идти. (Примеч. автора.)

[13] Индейцы обычно заплетают свои волосы в две косы и только во время напряжённой работы завязывают их узлом, чтобы они не мешали. (Примеч. переводчика.)

[14] Из всех североамериканских животных бобры обладают самой хорошей памятью, и в этом отношении они очень похожи на слонов. (Примеч. автора.)

[15] Эмик (индейск.) – бобр.

[16] Мик – прозвище ирландцев.

[17] Индейское лето соответствует нашему “бабьему лету”. Это также почти летние дни поздней осени. (Примеч. переводчика.)

[18] Индейцы внимательно следят за тем, чтобы говорящего не перебивали. Если бы дети заговорили, не дождавшись обращения к ним, этот поступок считался бы крайне невежливым. (Примеч. автора.)

[19] Песня славки (или певчего воробья) очень похожа по ритму и звукам на звукоподражание, которое я предлагаю. Бледнолицые жители леса передают эту песню так: “О-о-о-Кан-а-да-Кан-а-да-Кан-а-да-а”, а индейцы считают, что она поёт: “Ми-ми-ми-но-та-ки-но-та-ки-но-та-кия-а”. В летние месяцы заунывная мелодия этой песни раздаётся повсюду в северных лесах, и для очень многих из нас славка вместе с бобрами и соснами является символом дикой природы. И так как её песня воспринимается слухом индейца как ободряющая фраза “Это хорошо!”, то установилась традиция считать счастливой приметой, если на дереве, под которым стоит человек, запоёт славка. (Примеч. автора.)