 |
|
КЛОВЕРГЕЙТ, ДЕНЬ ПЯТЫЙ: СОБРАНИЕ.
Настал тот самый день: все или ничего.
Ночью я глаз не сомкнул. Все ворочался, прокручивая в голове ужасные картинки того, чем могло обернуться собрание, не пойди оно по задуманному сценарию.
Кто угодно может располагать компроматом на кого угодно, но как мне убедить их, что я реально могу использовать это против них? Что, если никто из них не захочет пойти со мной на сделку? Неужели я действительно распространю имеющуюся информацию? А кто-нибудь в школе мне вообще поверит? Я все-таки не мисс Конгениальность.
Я мог бы для начала обнародовать информацию о ком-то одном, чтобы посмотреть, начнет ли она разноситься. Возможно остальные станут охотнее идти на сотрудничество, видя, как рушится жизнь их товарища? Кого же мне тогда выбрать пешкой? И действительно ли я способен разрушить чью-то жизнь? Если я сделаю это, то чем буду лучше любого из них?
Убедить людей в том, что ты достаточно влиятелен в школьной среде, и достаточно хладнокровен, чтобы предать огласке все их секреты – непростая задача, если ты являешься всего-навсего редактором провальной школьной газеты.
Весь день в школе меня мучили жуткие бои в животе и груди. Я опасался, как бы моя нервозность не стала причиной настоящей диареи.
Я неотрывно наблюдал за стрелками часов. Наконец последний звонок возвестил об окончании учебного дня. Время пришло.
Придя в кабинет журналистики, я прибрался там немного, пока ждал. Было так непривычно ожидать там гостей. Раньше в нем никогда не собиралось больше семи человек. Мне даже захотелось сбегать в магазин и купить каких-нибудь закусок, но пришлось напомнить себе, что это не вечеринка.
Я попросил Мэлори прийти и поддержать меня. Но она, казалось, нервничала еще больше, чем я. Она разместилась на высоком табурете в углу, осматривая все помещение через экран своей камеры.
Начинало вечереть, приближался конец недели. Уже почти час как закончились занятия, но ни одна из жертв Кловергейта так и не появилась.
Неужели никто не воспринял меня всерьез? Они решили, что я нисколько не угрожаю им и их репутации? И, собравшись где-нибудь вместе, посмеялись над моими желтыми листовками?
Спустя еще несколько волнительных минут, я понял, что переоценил их. Один за другим они начали прибывать в кабинет журналистики.
Вики и Дуэйн были первыми из пришедших.
– Так, так, так, – сказал я. – Сама пунктуальность. – Я был собран и решителен, понятия не имею, откуда взялась эта уверенность.
– Успокойся, нас задержали после уроков, – сказала Вики.
Задержка! Все мои жертвы были заняты какими-либо внешкольными занятиями после уроков, вот почему они опаздывали. А я об этом и не подумал.
Клэр пришла следующей. Взглянув на Вики и Дуэйна, она произнесла: “О, нет”. Принцессам не по душе находиться в обществе плебеев.
Николас и Скотт появились следом. Серьезно, Ник и Скотт? Вы приходите вместе на собрание, на котором вас будут шантажировать за то, что вы вместе? Но – опять-таки – я осознал, что они всегда и везде были вместе. И как только никто не сложил два плюс два раньше? Они ведь худшие конспираторы всех времен!
Следующей явилась Рэми, которая остолбенела при виде остальных членов школьного совета. Товарищи по совету подчеркнуто вежливо приветствовали друг друга кивками головы, однако это все же было неловко – так, будто встречаешь в Hooters * человека, с которым ходишь в церковь.
Потом пришел тренер Колин. Они с Клэр и не посмотрели друг на друга. Предусмотрительно. (Учитесь, Ник и Скотт! Вот как нужно стыдливо скрывать любовничка!) Колин был единственным, кто заметил стенд Кловергейта. Я забыл убрать его.
Никто не нарушал тишины. Все только обменивались взглядами, в которых читалось: 'И ты тоже?' Я видел, как каждый из них сгорал от желания узнать, за что оказались там остальные.
Эмилио... то есть Генри... короче, кем бы он ни был... пришел последним. Все посмотрели на него, а потом на меня с немым вопросом: 'Даже он?'
Закрыв за ним дверь, я встал перед собравшимися. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди.
– Всем привет, и добро пожаловать в кабинет журналистики, – сказал я.
– Ты фашист! – сказала Рэми.
– !Inodoro! – произнес Эмилио.
– Довольно прозвищ! – сказал я. – Слушайте, давайте поговорим по-быстрому и по-хорошему. Вы все собрались здесь, потому что у меня на каждого из вас есть компромат.
Они заохали и зафыркали как стайка ожиревших койотов.
– Я знаю, почему я здесь, и, думаю, все мы догадываемся, за что здесь Дуэйн, – сказала Вики. – Но вы-то все тут за что? – она посмотрела на Клэр леденящим душу взглядом.
– Это мое дело, и никто ни о чем не узнает, если все пойдет по моему плану, – сказал я.
– Что за хрень! – сказал Николас. – Да это вообще незаконно! Ты хоть знаешь, сколько юристов в моей семье? Семь.
Остальные, кажется, были с ним согласны.
– !Ens??ame los pompones! – сказал Эмилио.
Но я уже собрал их вместе. Я не мог их упустить.
– Если кому-то из вас хочется поделиться с общественностью той информацией, которой я располагаю, то, пожалуйста, можете быть свободны, – сказал я.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Все смотрели друг на друга, подстрекательным взглядом пытаясь заставить встать первым кого-то другого. К моей радости, каждый из них был слишком горд, чтобы сделать это.
– Я так и думал, – сказал я.
– Я опаздываю на репетицию 'Хэлло, Долли' *, – сказал Скотт. – Что ты от нас хочешь?
– Как вы знаете, я запускаю школьный литературный журнал, – сказал я, переходя к сути дела.
– Ты хочешь, чтобы мы покупали твой школьный литературный журнал?! – спросила Клэр насмешливым тоном. Меня это взбесило. Она и правда решила, что я проделал все это лишь для того, чтобы продать им что-то? Это она была настолько глупа, что занималась сексом с тренером, не я!
– Нет, Клэр, – сказал я. – Я никогда не питал надежд, что вы можете заинтересоваться интеллектуальным изданием, а уж тем более приобрести его! Но ваши друзья и члены семьи? Будут его покупать! Почему? Потому что вы будете писать для него. Мне нужны литературные работы от каждого из вас!
Карты были раскрыты, и присутствующие застонали как жалкие нытики, которыми они и являются.
– Так че, это и все? – захихикал Дуэйн.
– Это просто бред, – сказала Вики.
– !Tu aliento huele a animales de la granja! – выкрикнул Эмилио.
– Постойте, но я ведь даже не ученик, – раздался откуда-то сзади голос Колина.
– Да, поэтому от тебя мне нужно кое-что большее, – сказал я, а затем указал пальцем на Клэр. – И от тебя. Я хочу получить работы от каждого футболиста и черлидера.
Кабинет взорвался возражениями. Все единодушно решили, что я лишился рассудка в своем стремлении получить тоталитарную власть. И, если честно, это было недалеко от истины.
– Ты не можешь заставить меня или мою команду, или кого бы то ни было делать что бы то ни было! – прокричала Клэр. Она была такой возбужденной и кричала так пронзительно, что ее голова, казалось, вот-вот оторвется от шеи. – Знаешь, почему кроме тебя и того Сокровища, сидящего в углу, в твоем клубе больше никого нет? Потому что все тебя ненавидят. Даже если ты разболтаешь всем… что бы ты там ни разболтал, тебе никто не поверит, понял?!
Остальные подбадривали ее, невнятным бормотанием выражая свое согласие. Скотт в одиночестве похлопал в ладоши. Рэми кивала головой так, как будто слушала хип-хоп трек. Мэлори смотрела себе за спину, пытаясь понять, где же сокровище.
Мои плечи начали понуро опускаться. Этого-то я и боялся. Они возмущались все громче и громче, разрушая мою уверенность в себе. Мой самый большой страх сбывался: они поняли, что их больше, и мне с ними не справиться.
Я чувствовал капли пота, выступившие на лбу. Все трясли головами и закатывали глаза, возмущенные тем, что их пятничный вечер был потрачен впустую. Несколько человек поднялись, готовые уйти... и вот тогда я взорвался.
Поток адреналина пробежал по моему телу, и я уже не был тем уязвимым Карсоном Филлипсом. Я уже и сам не понимал, кем, черт возьми, я был.
– А ну сидеть! – приказал я. Мой голос прозвучал очень резко, напугав их. Они пришли в замешательство, но последовали указанию. Пришел мой черед говорить. Годы унижений вели к этому моменту, и я собирался устроить им Пик Данте. *
– Я годами терпел пинки и удары ножом в спину от тебя, Клэр, – закричал я что есть мочи. – Ты слишком долго сталкивала меня на самое дно социального устройства школы! Ты считаешь, мне никто не поверит? Я заставлю их поверить! Тебе не кажется, что все в школе только и ждут повода, чтобы ополчиться против тебя?
Глаза у всех увеличились до размеров китовых яичек.
– Конечно, меня все ненавидят, – продолжил я. – Но это лишь потому, что я единственный в этом городе, у кого IQ больше размера ноги, и я не упускаю возможности об этом напомнить! Так что вперед, сыграй в свои игры разума со мной, милая. Меня тебе не запугать. Терять мне нечего, зато получить я могу чертовски много, так что на этот раз никому из вас меня не остановить!
С их лиц сошли все краски. Они были белее, чем первая страница Республиканской Национальной Конвенции. Я сделал их, я наконец-то их уделал! Но я продолжил свое импровизированное представление. Обойдя стол, я схватил с него первые попавшиеся под руку бумаги.
– Хотите примеры? Вот вам примеры! – сказал я, и начал кидать в них листками. – Стихотворения, небольшие рассказы, эссе, сценарии, романы, что угодно! Пишите, что захотите, главное, сами, и как можно быстрее! Напишите о своей ненависти ко мне! Опишите в деталях, как бы вам хотелось меня убить! Окей? А ТЕПЕРЬ УБИРАЙТЕСЬ К ЧЕРТЯМ ИЗ МОЕГО КАБИНЕТА!
Мне трудно вспомнить в точности, что было дальше, учитывая мое состояние на тот момент, но я знаю, что они разбежались быстрее мышей, удирающих от кошки.
Прошло несколько минут, и мое Халкоподобное альтер-эго постепенно начало затихать; я стал приходить в чувство. Сердце все еще бешено колотилось, и пот стекал по спине. Ни за что не поверю, что ощущения от секса могут быть лучше того, что я чувствовал тогда.
– Мэлори? – удивленно спросил я. – Ты это слышала? Ты меня видела? Невероятно! Я сделал это!
Ответа не последовало.
– Мэлори? – позвал я. Оглянувшись, я понял, что остался в кабинете один. Я и Мэлори спугнул, и она убежала с остальными. Что ж...
Я подошел к Кловергейтскому стенду и посрывал с него все перечеркнутые фотографии. Ликуя, я написал: 'Литературный журнал Кловер Хай: Открыт прием работ'.
Северо-Западный, берегись: Карсон Филлипс уже в пути, и он просто безумец!
* Hooters — торговая марка двух американских частных ресторанных сетей. Целевой клиентурой являются мужчины, поэтому основой имиджа ресторана является сексапильность официанток.
* "Хэлло, Долли" ("Hello, Dolly!" 
— бродвейский мюзикл, по мотивам которого в 1969 году был снят одноименный фильм.
* "Пик Данте" ("Dante's Peak" — фильм-катастрофа режиссера Роджера Дональдсона.
Это был лучший сон за неделю. Мне снилось, что я нахожусь в лифте, поднимающемся все выше и выше. Мне начинало казаться, что он никогда не остановится.
Во сне я был старше, но не знаю, насколько точно. Я все видел в слегка затемненном свете благодаря дизайнерским солнцезащитным очкам. Опустив глаза, я увидел, что на мне был надет шикарный сшитый на заказ костюм.
Двери лифта раскрылись, и я понял, что оказался в офисе Нью-Йоркера.
Мое появление вызвало переполох. Поначалу я удивился. Я видел свою одежду, так что знал, что это был не один из тех снов, в которых ты предстаешь голым на публике. Я прошел по коридору; при виде меня все съеживались от страха. И тут до меня дошло: они боятся меня, потому что я – их босс! Я почувствовал себя Мирандой Пристли из 'Дьявол носит Прада'.
– Мне так жаль, мистер Филлипс, мы не ожидали, что Вы придете раньше полудня, – сказала Рэми. Она выглядела встревоженной, в ее ухе торчала телефонная гарнитура. Она сидела на ресепшене. – Мне перенести Вашу встречу с президентом Мэддоу?
Я сделал глубокий вдох: “Я же сказал, что приду раньше обычного. Что в этом было непонятного? Главный редактор имеет право приходить и уходить, когда ему захочется, не отчитываясь перед подчиненными”.
Я был редактором, шефом и засранцем! Это было потрясающе!
– Мистер Филлипс, вот Ваш кофе, сэр! – сказала Клэр, подбегая ко мне с дымящейся чашкой.
– Он приготовлен так, как я люблю, Мэтьюс? – сказал я, даже не глядя на нее.
– Да, сэр, – ответила она. – Из свежих монгольских зерен, с двумя чайными ложками швейцарских сливок, одним кубиком Вашего любимого супер-некалорийного сахара и половиной рюмки Джэк Дэниэлс.
– Благодарю, – сказал я Клэр. Я отпил глоток, и тут же выплеснул остальное Рэми в лицо.
– Я заслужила это, – сказала Рэми. – И еще, сэр, звонили из дома Вашей матери. Видимо, она очнулась от комы.
Я фыркнул. “Так скажи им, пусть еще повысят дозу. Я им плачу за то, чтобы поддерживали ее в коматозном состоянии”, – сказал я. После этого я прошел через массивные двери, ведущие в мой кабинет. Рэми и Мишель не было разрешено последовать за мной.
Мой кабинет размерами был с территорию небольшой страны. В нем были позолоченные колонны и рояль. Но я ведь даже не играю на рояле! Стены были украшены почетными грамотами и фотографиями, запечатлевшими скучающего меня в компании восторженных президентов, премьер-министров и Мадонны.
Окна тянулись от пола до потолка, и из них открывался совершенно восхитительный вид на Нью-Йорк. Каким-то образом я видел одновременно Эмпайр Стейт Билдинг, Статую Свободы, Крайслер-билдинг, Центральный парк, Ист-Ривер, Гудзон, Барбару Уолтерс и Таймс-сквер. Я не особо разбираюсь в географии города, но я почти уверен, что кабинетов с видом, подобным этому, не так-то много.
Мой телефон зазвонил, и я ответил. “Алло? Опра, не сейчас”, – и тут же отключился.
– Привет, Карсон, – сказала Мэлори, входя в мой кабинет.
– Привет, Мэлори, как поживает мой любимый издатель? – спросил я у нее.
– Прекрасно поживает! – сказала Мэлори. – Твоя автобиография - “Кловергейт: скандал, породивший личность”, держится на первом месте во всех списках бестселлеров вот уже девяносто семь недель подряд! Думаешь, тебе удастся повторить такой успех?
Я улыбнулся, обернувшись. “Несомненно”, – сказал я.
И тут я проснулся. Ну, точнее, после этого мне еще снились захватывающие Землю инопланетяне-трансвеститы, а потом то, как я проиграл в лимбо Маргарет Тетчер в комнате, полной хорьков, но я сделаю вид, что этого не было.
Несмотря на то, что я вряд ли способен выплеснуть на кого-либо кофе (и сбросить звонок от Опры!), это был не просто сон: это была цель. И, учитывая происходящее сегодня в школе, цель вполне достижимая.
Клэр и Колин могли бы завоевать весь мир со своим армиями из спортсменов и черлидеров, потому что в понедельник после занятий очередь недовольных тупиц, по порядку оставляющих свои литературные зарисовки, протянулась за пределы дверей школы.
– Клэр сказала, что мы не можем быть командой поддержки, если не будем развиваться культурно, и заставила нас писать для твоего журнала, – сказала одна из черлидерш.
– Тренер обязал нас писать для тебя. Он сказал, чтобы одержать победу над другой командой, мы должны превосходить их интеллектуально, – сказал косоглазый футболист.
Зарисовки были короткими и ерундовыми, но это было неважно. Зато в Северо-Западном увидят, каких разномастных учеников мне удалось привлечь! Это как раз то, что надо!
Я не мог дождаться вечернего визита к бабушке, чтобы обо всем ей рассказать.
* * *
– В общем, я шантажирую всю школу, чтобы увеличить свои шансы на поступление в университет моей мечты, – сказал я, как только вошел в ее комнату. – И это так забавно! Кто бы мог подумать, что мое величайшее достижение будет связано с криминалом?
– Убирайся отсюда! – сказала бабушка, округлив глаза.
– Нет, я серьезно! – радостно произнес я. – Мне весь день приносили свои работы люди...
– Нет, уходи! – закричала бабушка, указав на дверь. – Убирайся! Я тебя не знаю! Убирайся прочь из моей комнаты!
– О, нет, – сказал я. – Только не сегодня, бабушка. Пожалуйста, не надо, не сегодня...
– Уходи! – стояла она на своем. – Сестра, в моей комнате посторонний! Сестра!
С бабушкой такое иногда случалось.
– Ладно, ухожу, – сказал я, подходя к двери. – До завтра.
– Уходи! – крикнула она мне в последний раз. Но, даже удаляясь по коридору, я слышал, как из ее комнаты продолжало доноситься: “Уходи! Уходи! Уходи!”
Довольно тяжело находиться у нее в такие дни, когда она даже не обращает на меня внимания, но быть принятым за незнакомца человеком, которого любишь больше всех на свете, больно по-особому.
Я был на седьмом небе от счастья весь день до того момента. Но чем выше взберешься на облако, тем сильнее прольется дождь.
Домой я вернулся раньше, чем обычно, и застал маму на кухне (шок!).
– Ты сегодня рано, – сказала мама.
– Бабушка на своей волне, – объяснил я.
– Ааа, – ответила мама. Обыкновенно она выглядела виноватой, стоило мне упомянуть бабушку. – Вот поэтому я туда больше не хожу, не могу ее видеть такой. – Она кивнула, произнеся это жалкое оправдание.
– Ах, поэтому, – пробурчал я себе под нос. На самом-то деле она не любила навещать бабушку, потому что чувствовала свою вину перед ней, и от этого ее не могло избавить ни одно лекарство.
– Что нового в школе? – спросила она.
– Все отлично, – сказал я. – Я шантажирую всех учеников, чтобы увеличить свои шансы на поступление в Северо-Западный.
– Северо-Западный? – переспросила мама.
– Это то место, в котором я буду учиться в следующем году, – напомнил я ей.
– Ааа, – она с грустью опустила взгляд на кофейный столик. – Я все время забываю, сколько тебе уже лет. Вот и вырос мой ребенок…
Только моей матери по силам окончательно испортить настроение мне, но, в то же время, заставить испытывать жалость и к ней самой.
– А твой день как прошел? – спросил я у нее, хотя и не было похоже на то, что ей было о чем рассказать.
– Неплохо, – сказала мама. – Судья Джуди выставила из зала суда мужика, который пришел без штанов, а Эллен бесплатно раздавала Иксбоксы * своим зрителям.
– И все? – спросил я.
– Да, как-то так, – меланхолично произнесла она. – О, и еще после Андерсона я получила почту.
Чего же она сразу не сказала? Я тут же подошел к стопке писем, лежавших на кухонном столе. Пока я перебирал конверты, в моем животе порхали бабочки, но ни одно из писем не было предназначено мне.
Иронично бы вышло, если бы меня уже зачислили, и я прошел через все злоключения напрасно; такая вероятность все еще оставалась. Я мог бы рассказывать эту историю за коктейлем на арт-шоу своего будущего соседа в центре Манхэттена.
Оу, мне пора перестать строить планы, включающие вымышленных персонажей. Как-то нездорово планировать отношения с людьми, которых не существует.
Большую часть вечера я размышлял над тем, стоит ли включить в журнал рубрику “Разное”. Несмотря на то, что меня радует все возрастающее количество работ, которые я получаю, должен сказать, что подростки просто чокнутые; я понятия не имею, к чему отнести половину из принесенного ими бреда. Это поэзия? Или творческие заметки? Это вообще человек писал?
Одна из девушек написала в своем эссе о том, что она собирается выйти замуж за Джастина Бибера, и я правда думаю, что она уже мертва в душе. Видимо, каждые выходные она ездит к месту его обитания и часами пялится поверх ворот на его дом.
Ты вообще в своем уме? Типа он выйдет, увидит тебя и скажет: “Я заметил, как ты наблюдала за мной несколько месяцев, думаю, я тебя люблю”? НЕТ! Да ты же шизанутая! Вези свой сталкерский зад домой и сиди там!
И после такого вы все еще считаете, что родители не должны применять к детям физическое наказание? Серьезно, у этой девочки ведь есть родители, так почему они не выполняют свои обязанности по ее воспитанию? Юность – не оправдание для безумия.
Помещу это эссе в “социальные комментарии”, для ее же блага. Сумасшедшая.
Еще через пару часов после ее прихода в кабинет журналистики просунулась голова Джастина Волкера. Он казался потерявшимся щенком и сжимал в руке одинокий листок бумаги.
– Это тут я могу оставить кое-что для твоего гламурного журнала? – спросил он у меня.
– Литературного журнала, и да, – сказал я.
– Слава богу. Я целый час искал этот кабинет, чувак, – сказал Джастин. – Я и не знал, что он тут.
– Понимаю, – саркастично сказал я. – Им бы сделать номера на дверях, да?
– Или стойку, типа как в торговых центрах, – сказал Джастин. Он оглядел помещение с благоговейным трепетом. – Ты что, тут живешь?
– Практически, – сказал я. Он вручил мне свой листок, и я пробежал по нему глазами. Написанное делало Доктора Сьюза * Чарльзом Диккенсом в моих глазах.
– Спасибо, Джастин, вижу, ты написал о деревьях... и траве... и о том, насколько и то, и другое зелено, – сказал я.
Джастин вздохнул и пожал плечами: “Слушай, писательство - это не мое, понимаешь? Я не западнополушарный, и что дальше?”
– Левополушарный, – поправил я его.
– Что это вообще значит? – спросил он.
– Развитое левое полушарие мозга означает, что ты – творческий человек, – сказал я.
– Ну да, вот я не такой. Я – противоположность левополушарному.
– Значит, ты правополушарный, – сказал я.
– Да, – сказал Джастин. – И правша; думаю, это заметно.
– Ага, так точно, – сказал я. Мне было нечего добавить. Иногда, ради собственного же психического благополучия, стоит соглашаться с идиотами.
– В таком случае, ты разбираешься в математике и точных науках, да? – спросил я, но тут же об этом пожалел. – Это норма для праворуких.
Джастин крепко призадумался. Он выглядел заблудившимся в собственной голове, что равносильно заблудившемуся в однокомнатной квартире гризли.
– Нет, в этом тоже не очень разбираюсь, – сказал он.
– Тогда в чем ты разбираешься? – спросил я. Мне не хотелось, чтобы это прозвучало так, как прозвучало, но я по натуре своей грубоват, что проявилось в данной ситуации.
Джастина это очень задело, он взметнул руки в воздух: “Я знаю, что ты думаешь, ведь то же самое обо мне думают мой советник, директор Гиффорд, и каждый футбольный агент. Но я не просто какой-то тупой спортсмен-недоучка, ясно? Меня характеризует совсем не это”.
Я тут же кивнул в знак извинения за то, что довел его до такого состояния. “А что, например?” – спросил я.
Он посмотрел на меня так, как будто я попросил его назвать столицу Туркменистана. Ответа у него не было.
– Возможно, тебе самому стоит это понять, – сказал я как можно мягче. – Ты должен заявить о себе окружающим прежде, чем они сделают выводы сами. Иначе ты рискуешь выглядеть в их глазах кем-то, кем не являешься на самом деле.
Некоторое время до него доходил смысл сказанного, но мне показалось, что он понял мою мысль.
– Это типа как когда я вступил в футбольную команду, чтобы быть лайнбекером *, но в итоге стал квотербеком *, – сказал он. – Мне не хотелось брать на себя такую ответственность. Я должен был отказаться, но не хотел расстраивать брата. У нас все еще общая ванная комната.
– Эм... – произнес я. Не о футболе я говорил, но теперь уже боялся испортить парню всю жизнь. – Да, точно.
– Спасибо, бро, – сказал он, выставив вперед кулак. Я уже приготовился нырнуть под стол, боясь, что он хочет меня ударить, но оказалось, что он всего лишь хотел, чтобы я ударил своим кулаком по его. Когда я сделал это, он издал звук, имитирующий взрыв.
Это означало мою победу? Это была какая-то игра? Почему спортсмены вечно играют в игры?
– Увидимся на игре когда-нибудь? – спросил Джастин, выходя за дверь.
Я чуть было не сказал, что скорее опущу свою мошонку в блендер, но нехорошо дразнить людей с ограниченными возможностями, так что, вместо этого я произнес: “Возможно!” Я пытался остановить себя, но так и не смог сопротивляться неведомой силе, заставившей меня сказать: “О, еще, Джастин! Смотри в оба; ванная – не единственное, что вы с братом делите”.
Что я за идиот. Но мы с ним, вроде как, сблизились; что мне оставалось делать?
Джастин крепко призадумался снова.
– О, чувак, не хочешь же ты сказать... – произнес он с разбитым сердцем.
– Но я тебе этого не говорил! – сказал я. Вот дерьмо, на этот раз я попал!
– Эти кроссовки Найк винтажные! – закричал Джастин. – Я предупреждал этого козла, чтобы не трогал их! Ну я ему задам. – Он пулей вылетел из кабинета.
Я облегченно выдохнул. Длинный мой язык. Почему я всегда оказываюсь на волосок от того, чтобы навредить самому себе?
* 'Судья Джуди' и 'Шоу Эллен Дедженерес' - популярные американские телешоу.
* Доктор Сьюз - Теодор Сьюз Гейзель, американский детский писатель.
* Лайнбекеры- в американском футболе игроки, размещающиеся позади линии защиты. Квотербек - основной игрок нападения.
Этим вечером я совсем без сил. Один из спортсменов приходил недавно и принес свою работу для журнала. Мне она сначала показалась забавным и невинным стишком о собаке Дружке, но, перечитав внимательнее, я пришел к выводу, что дружком он называл свой член.
Гадость. Что ж, оставляю за вами право судить. Я все равно опубликую его в журнале; я не могу себе позволить быть избирательным. Сроки, за которые мне нужно все доделать и отправить в Северо-Западный вместе с новой заявкой, поджимают.
Рэми тоже внесла сегодня свой вклад. Клянусь, в этой школе никто не бесит меня так, как эта девчонка. Уже одно то, как она вышагивает – будто умнее всех на свете, раздражает меня. Только не в моем кабинете, Бильбо.
– Вот, тут небольшой рассказ для твоего дурацкого журнала, – сказала она, закатывая глаза.
– Благодарю, Рэми, – сказал я. Я даже не стал язвить в ответ. После того, как я шантажировал практически всех, кого знаю, мне хочется начать все с чистого листа. Я пытаюсь относиться по возможности любезно к людям, подвергшимся моему шантажу (мне так часто приходится прикусывать язык, что, наверное, на нем уже остались следы зубов).
– Знаешь, у меня ведь есть дела и поважнее, – сказала Рэми.
– Например, поиски благоверного? – тут уж я не смог сдержаться. Я сказал, что пытаюсь быть любезным, но не до фанатизма же.
– Очень смешно, придурок, – сказала Рэми и протянула мне свой рассказ. – Конечно, это не лучший из моих вкладов в историю, но сойдет. Я рада, что твой журнальчик не представляет из себя ничего важного. Мне противна мысль о том, что меня могут запомнить как девушку, пишущую посредственные рассказы.
– А я рад, что ты рада, – сказал я.
Я пробежался глазами. Могу с уверенностью сказать, что она все же приложила некоторые старания. В этом отношении Рэми всегда напоминала мне меня самого – неисправимая перфекционистка.
– А какой ты хочешь остаться в памяти людей? – спросил я у нее. – Ну, кроме как непоколебимой стервой.
– Мне бы хотелось, чтобы меня знали как девушку, которая никогда не тратит свое время понапрасну, – сказала Рэми, злобно посмотрев на меня. – Я тебя никогда не понимала, Карсон. Мы ведь так похожи. Ты так же сильно стараешься, у нас одинаково высокие оценки, но для чего тебе это?
– И ты считаешь, это было растратой твоего времени? – спросил я. – Взгляд внутрь себя и создание чего-то уникального с помощью собственного воображения – это для тебя пустая трата времени? В таком случае, я думаю, это именно то, в чем мы расходимся.
– Мне без разницы, – сказала она и направилась к двери. – Мне нужно возвращаться к работе над ежегодником. Воспоминания сами себя не создадут.
– Вообще-то, создадут, – сказал я и посмотрел на нее как на безумную. – Но, вероятно, ты хочешь создать у всех иллюзию своей гипернасыщенной жизни.
– Извини, но мне нравится подсчитывать свои достижения, понятно? – сказала Рэми. – Кто-то же должен это делать.
Мне кажется, в ее голосе прозвучало несколько больше отчаяния, чем ей хотелось бы. Хорошо, что мы не друзья, иначе пришлось бы спросить, что она имела в виду, и потом битый час выслушивать о ее трудных взаимоотношениях с мамочкой и папочкой.
– Знаешь, Рэми, – сказал я. – Если ты погрязнешь с головой в незначительных достижениях, то рискуешь так и не найти свою истинную цель.
Она фыркнула и покинула кабинет.
Мне было над чем подумать после ухода Рэми. Через десять лет... не то чтобы мне есть до этого дело, но все же интересно, что люди будут помнить обо мне? Останусь ли я в памяти назойливым парнем из класса журналистики, который хватался за бессмысленные дела, лишь бы оправдать свое существование? Или же, в конце концов, они признают, что я просто был непонятым в попытках достичь своих целей?
Оглянувшись назад, они будут вспоминать школьные годы как лучшие в своей жизни? Или в их памяти будут всплывать все те, кого они унижали и растаптывали ради самоутверждения?
Если вы сравните учебники по истории Америки и Британии, уверен, описание 1770-х годов в них будет сильно разниться. И если вы посмотрите на ежегодник, который сделал бы я, и ежегодник Рэми, готов поклясться, по ним даже нельзя будет сказать, что они принадлежат одной и той же школе. Так что нет никакой истории; все зависит лишь от восприятия.
Говоря о восприятии. После школы я показал то стихотворение бабушке. Хотя она все еще меня не узнает, она полностью согласилась с тем, что оно о члене.
Сегодня пятница, и на мою долю выпало отсидеть очередную встречу школьного совета. Не завидуйте.
– Мы все еще не определились с местом для проведения выпускного, – обратилась Клэр к своим придворным шутам. – Я думала, может, Квэйл Гарднс?
– А как насчет Мотеля номер шесть возле трассы? – сказал я. – Все равно после выпускного все туда едут, разве нет? – я рассмеялся над собственной шуткой. Не уверен, кому именно она была адресована, да и вообще, не то чтобы я когда-либо в принципе находил отклик у этой аудитории.
– У кого-нибудь есть возражения против Квэйл Гарднс? – спросила Клэр, игнорируя меня. Ни у кого не было других идей.
– Разве Квэйл Гарднс не находится в сельской местности? А так как выпускной обычно проходит в начале лета, все будут заживо съедены насекомыми, – заметил я. – Школьная столовая обошлась бы дешевле и стала бы более более разумным выбором.
Мною руководило не только упрямство. Когда я перешел в старшие классы, выпускники того года проводили свое мероприятие в Квэйл Гарднс, и я слышал жалобы на насекомых. А когда они распечатали фото с выпускного, на них, казалось, был добавлен сильный эффект зернистости; на деле же “зернистость” оказалась гигантскими мошками, наводнившими Квэйл Гарднс в то время.
– Значит, школьная столовая, – сказала Клэр со вздохом. – Нам нужна тема.
– Как насчет сказочной темы? – сказала Рэми. – Мы с легкостью могли бы создать декорации для фото в стиле Золушки.
– О боже, я обожаю Рапунцель! – сказал Скотт.
Вы меня знаете, я не мог смолчать.
– Не уверен, что эта идея всем придется по душе, – сказал я. – Особенно парням. Лучше посвятите тему какой-нибудь эпохе, например “Ревущие двадцатые” * или типа того.
Они переглянулись в молчании, сдерживая возражения.
– Двадцатые подходят, – сказала Клэр.
– Супер, – добавил Джастин.
До меня, наконец, дошло, что происходит, и это меня разозлило.
– Почему вы предоставляете мне право решать? – спросил я. – Мне гораздо больше нравилось спорить с вами.
– А если мы будем спорить, ты заставишь нас писать больше? – едко спросил Николас.
– Смотря кого, – сказал я. – Работа над журналом идет полным ходом. Я просто жду еще несколько работ. – Я оглядел Клэр, Николаса и Скотта.
– Агнес Саундерс, одна из работниц столовой, на следующей неделе уходит на пенсию. – Клэр сменила тему. – Мы собрали пятьдесят долларов на прощальный подарок для нее. Я думала, может, новый миксер, или хороший тостер?
– Звучит неплохо, – сказала Рэми.
– Может, оставим его на полке со специями? – предложил Скотт.
– Вы хотите подарить женщине, которая последние сорок лет своей жизни провела, готовя школьные обеды, кухонную технику? – спросил я, не веря своим ушам.
– Подходящий подарок, – сказал Николас.
– Это все равно, что преподнести мертвой лошади новые подковы, – напрямик сказал я. – Подарите ей день в СПА-салоне, или что-то такое, что ей понравится и не будет напоминать о работе ни в каких ее проявлениях, потому что она, очевидно, сыта ею по горло – за столько-то лет.
– Хорошо, день в СПА для работницы столовой, помечаю, – раздраженно сказала Клэр.
Я не понимаю, почему мое присутствие всегда так выводит их из себя. Они должны быть мне благодарными за то, что я отметаю их глупые идеи.
– В понедельник, пятого ноября, у нас после уроков будет встреча с директором и завучем, – сказала Клэр в завершение. – Обычно они созывают подобные собрания, когда хотят ввести какие-то новые школьные правила.
– Мой брат ходил на такую встречу, когда был в школьном совете, – сказал Джастин. – Тогда они ввели запрет на прозрачные ранцы.
– Все пройдет гладко, если мы будем молча слушать и улыбаться, – сказала Клэр.
Все обернулись на меня, одарив хмурыми взглядами.
– Буду вести себя наилучшим образом, – сказал я. Боже, ну что за люди.
* Ревущие двадцатые (roaring twenties) - эпоха 1920-х годов в Северной Америке, Лондоне, Берлине и Париже. Название характеризует динамичность искусства, а также культурной и социальной жизни этого периода.
После занятий я сидел за своим компьютером в кабинете журналистики (начал набирать статьи для журнала), когда пришел Дуэйн. В классе тотчас запахло как на концерте Боба Марли.
– Чуваааак, – сказал Дуэйн, слишком долго растягивая слово, в котором всего два слога.
– Чтооооо? – сказал я, вторя его манере.
– Я написал, вот, – сказал он. – Написал для тебя! – от его глаз остались одни щелочки, казалось, он спит на ходу. Он протянул мне эссе, написанное, очевидно, под кайфом.
– Спасибо, Дэуйн, – сказал я. Даже от бумаги разило травкой.
– Не за что, чувак. Спасибо, что взял меня за яйца, парень, – сказал он. – Мне очень понравилось писать.
– Обращайся еще? – сказал я. Не понимаю, почему я пытался придать смысл бреду, который слышал.
– Ты мне открыл глаза, – произнес Дэуйн с закрытыми глазами. – Знаешь, все это писательство, это довольно прикольно. В смысле, когда бы у нас еще появился шанс писать в школе, ну, ты понимаешь.
Я не сразу нашелся, что сказать. Он это серьезно?
– А как же журналистика? – спросил я у него. – Я целый год пытался заставить тебя хоть что-то написать.
– А, да, – сказал он. – Наверное, я никогда не задумывался об этом. Я не считал, что это правильный выбор для меня, – тут он истерически захохотал. – Уловил? Как надпись на вашей платформе на День встречи выпускников. Короче говоря, это было для меня целое путешествие. Побег от действительности.
– Ох, – произнес я. – Что ж, если для тебя написание чего-то было путешествием, тебе стоит попробовать чтение, Дуэйн.
– Чтение, а? – сказал Дуэйн. – Да я никогда особо не любил читать.
– Я понимаю, – сказал я. – Но ты знал, что существует разница между просто чтением и чтением?
– Оу, а она существует? – сказал Дэуйн, и его глаза наполовину приоткрылись.
– Оооо да, – сказал я, еще сильнее запутывая его, – тебе стоит попробовать. Читать книги могут все, но лишь немногие могут читать книги. Автор может написать одно, но иметь под этим в виду совсем другое. Понимаешь, о чем я?
– Чувак, ты не представляешь, что я сейчас чувствую. Я никогда не задумывался об этом, – сказал Дуэйн, прижав ладони к щекам так сильно, что я испугался, что он их оторвет. – Я пойду в библиотеку и возьму какие-нибудь книги! Здесь ведь есть библиотека?
– Есть, – сказал я. – И, просто чтобы ты знал, существует масса способов убежать от реальности. Здоровых способов. И большинство из них не убивает клетки мозга.
Дуэйн погрузился в себя на пару секунд, и это, думаю, означало, что он задумался над моими словами, или с ним пытались вступить в контакт с его космического корабля.
– Круто, увидимся еще, – сказал он, покидая кабинет. Ну, сперва он врезался в стену, а со второй попытки уже смог покинуть кабинет. Вот тупица. Почему мне кажется, что однажды он будет баллотироваться в президенты?
Тут до сих пор стоит вонь как в комнате Чича и Чонга. * Наверное, именно от этого у меня голова разболелась. И с чего это я так проголодался? Я бы сейчас убил за сэндвич с мороженым.
* Чич и Чонг - комический дуэт, персонажи кинофильма "Укуренные" (1978 г.)
Работа с Мэлори на этой неделе стала настоящим испытанием. Ей жутко хотелось напечататься в журнале, но для нее проблемно предложить историю, которая, как бы это сказать... написана ею самой. Так что нам приходилось собираться в кабинете журналистики после уроков каждый день, рассматривая варианты.
– Ну, а как насчет этой истории? – сказала она, вынимая несколько страничек из своей тетрадки с Хелло Китти на обложке. – Она про отвратительного педофила, живущего на конфетной фабрике со своими рабами-карликами.
– Это 'Чарли и шоколадная фабрика', – сказал я после того, как прочитал первые пять слов.
– Ох, – уныло протянула она. – Ладно, у меня есть еще одна. Эта точно оригинальная. Она о сироте, который не подозревал о своих волшебных силах до того, как здоровый косматый мужик доставил его в магическое место под названием...
– Хогвартс? – спросил я.
– Откуда ты знаешь?! – ее глаза чуть было не выпрыгнули из орбит. – Ты уже читал?
– Я и еще три миллиарда человек. Это 'Гарри Поттер', Мэл, – сообщил я ей очередные неприятные новости.
Мэлори покачала головой; мне еще не доводилось видеть ее настолько огорченной. Она посмотрела на меня с очень серьезным выражением лица.
– Карсон, могу я показать тебе кое-что, что не показывала еще никому? – спросила она.
– Но ты при этом останешься одетой, да? – сказал я, слегка испугавшись.
Мэлори обернулась по сторонам, убедившись, что свидетелей нет. Она даже выключила свою камеру (к слову, я не был предупрежден о том, что она была включена). Подойдя к своему рюкзаку, она начала рыться в нем в поисках чего-то.
– Это кое-что, что я написала еще давно, – сказала Мэлори. – Она, наконец, нашла искомое и протянула мне копию 'Голодных игр'. Да, вы не ослышались.
– Это распечатанная копия книги 'Голодные игры', Мэлори, – сказал я. – Ее написала не ты, а Сюзанн Коллинз. Вот, на первой странице прямо так и сказано.
– Они хотят заставить тебя в это поверить, – сказала Мэлори. – Во время летней Олимпиады 2004 я заходила к ним на сайт и оставила комментарий. Я написала, что игры были бы гораздо круче, если бы спортсмены находились там против своей воли и должны были убивать друг друга.
– Ладно... – произнес я. У меня была масса поводов для беспокойства.
– А потом кто-то оставил комментарий, в котором согласился со мной, – продолжила Мэлори. – Там было написано: “Ты чертовски права”, и автором комментария была С. Коллинз.
Я потер глаза и поморгал, чтобы убедиться, что я и правда это слышу и вижу.
– Мэлори, ты хочешь сказать, что Сюзанн Коллинз написала всю трилогию, основываясь на комментарии из интернета, написанном десятилеткой? – спросил я, пытаясь перевести на человеческий язык то, что она мне сказала (думаю, в какой-то степени я уже стал специалистом по Мэлорианскому).
Мэлори прикрыла глаза и закивала:
– Со мной это происходит всю жизнь. Когда мне было тринадцать, я отправляла почитать свои стихотворения подруге по переписке с MySpace, живущей в Англии. Она украла мои стихи и выпустила альбом с ними в качестве текстов песен.
– Да неужели... – сказал я.
– Ага, – со вздохом произнесла Мэлори. – Она выступает под именем Адель.
Такого убедительного взгляда я еще не видел. Хорошо, что сама Мэлори не особо умеет считывать эмоции по выражению лица, потому что то, как я в тот момент смотрел на нее, могло ее оскорбить.
– Но что же насчет тех авторов, которые умерли еще до твоего рождения? – спросил я.
– Сама пытаюсь понять, – сказала она. – Видишь? Ты всегда думал, что это я копирую других, но на самом-то деле, я жертва. Только прошу, не рассказывай никому мой секрет, я и так уже достаточно натерпелась.
– Могу представить, – сказал я, почесав в затылке. Она снова включила камеру.
– Я рада, что открылась тебе, – сказала Мэлори. – Я чувствовала, что это было препятствием для нашей дружбы, и не знаю, как долго еще могла бы скрывать это от тебя. Теперь я чувствую облегчение.
У меня голова шла кругом еще несколько минут. Не могу не отметить, что идея о том, что Роальд Даль, Джоан К. Роулинг, Сюзанн Коллинз и Адель воровали свои идеи у десятилетней Мэлори Бэггс из Кловера, была самой интересной штукой из услышанных мною за последние недели.
– Мэлори, – сказал я. – Я хочу, чтобы ты пошла домой, выбрала любимую из написанных тобой или кем бы то ни было, историю, и заменила в ней слова. Измени пол персонажей, названия городов и даже время.
– Зачем мне портить свои шедевры? – изумилась Мэлори.
– Если ты сделаешь это, я смогу напечатать их в литературном журнале, – сказал я, и ее лицо просияло. – Это станет чем-то вроде сатиры, что совершенно законно. Обычно под этой рубрикой подразумеваются социальные комментарии или что-то юмористическое, но в моей ситуации уже не выбирают, так что я помещу туда твою лучшую историю.
Мэлори подпрыгнула от радости:
– Отлично! Побегу домой, чтобы поскорее начать! – похватав все свои вещи, она направилась к выходу. – Спасибо, Карсон, ты вернул мне то, что было у меня украдено.
Она выдержала драматическую паузу длиной почти в минуту, прежде чем скрыться за дверью.
О Боже, остается надеяться, что, когда придет время, государство предоставит ей хорошего адвоката, и молиться, чтобы меня не привлекли в качестве свидетеля. Так как разбирательства неизбежны.
Позже, направляясь к своей машине, я увидел Вики, сидящую во дворике; компанию ей составлял лишь ее Айпод. Вопли вокалиста были слышны еще за несколько метров. Не хочу показаться брюзжащим стариком, но это называют музыкой?!
– Привет, Вики, – сказал я ей. – Ты подготовила что-нибудь для меня? Что-нибудь, что я мог бы опубликовать в литературном журнале.
Она уставилась на меня своим неизменным злобным взглядом.
– Расслабься, пока задница не треснула, – сказала она мне и потянулась за сумкой, лежащей рядом. Она из ее перчаток без пальцев слегка задралась, и я увидел отметины на ее запястье: Вики наносила себе порезы.
Я, не в силах совладать с собой, тихо вздохнул.
–Вики… – произнес я.
Она тут же смутилась и одернула перчатку.
– Вот то, что я написала, – сказала она, протягивая мне листки. После этого она поднялась и заспешила прочь.
Это был один из тех моментов, когда тебе хочется помочь, но ты просто не знаешь, как это сделать. У тебя в голове крутятся миллионы фраз, но ты боишься, что ты – не тот человек, от которого их хотели бы услышать. И я понимал, что я – последний человек на Земле, которому стоило с ней поговорить, но к черту этику, я все равно сделал это.
– Вики, подожди!– закричал я, бросаясь ей вдогонку. – Может быть, тебе стоит поговорить с кем-то?
– Да пошел ты, – сказала она, ускоряя шаг.
– Слушай, может, я и не очень понимаю, что с тобой происходит, но должен же быть лучший способ разобраться с этим, чем причинять себе боль! – сказал я.
Вики остановилась и обернулась, чтобы посмотреть на меня. В ее глазах стояли слезы. Я не знаю, чего в ее взгляде было больше: неловкости или смущения.
– Это сколько же нужно иметь наглости, чтобы лезть ко мне с советами по поводу моей жизни, Карсон, – сказала она. – Это моя жизнь, и только меня касается, как я разбираюсь со своими проблемами, усёк?!
– Хорошо… Извини… – вот все, что я смог сказать. Она ушла, а я остался стоять на месте.
Мне было так ее жаль (а я ведь я считал, что неспособен на сочувствие). А еще я думал о том, как хорошо, что я сам никогда не доходил до подобного состояния. Как бы трудно мне ни приходилось, мне бы и в голову не пришло проделывать с собой такое в поисках успокоения.
Но кто знает, какие у нее на самом деле проблемы? Кто знает, что там с ней происходит? Ведь – даже прожив тысячи лет на этой планете – люди до сих пор неспособны написать некое единое пособие для подростков с советами о том, как пережить переходный возраст и справиться со всеми своими трудностями. Каждый из нас должен пройти через это по-своему.
Это напомнило мне о фразе, которую повторяла бабушка, когда видела на улице бездомного: “Все под Богом ходим”.
Большую часть Хэллоуина я потратил на разборки с геями (всегда мечтал так сказать). Сейчас все расскажу…
В очередной раз я не был приглашен ни на одну из вечеринок в честь Хэллоуина. Не то, чтобы мне хотелось. После встречи выпускников мне не очень улыбается снова наряжаться в костюмы. Да и к тому же, у меня было полно дел, связанных с журналом. В моем распоряжении оставалось меньше недели, и нужно было ускориться, чтобы успеть все доделать.
Я совершенно забыл о Хэллоуине, пока мне не напомнили о нем своим визитом в класс журналистики Николас и Скотт. Они были одеты как Бэтмен и Робин. И речь идет не о дуэте из ужасного фильма девяностых, а о классических персонажах шестидесятых в исполнении Адама Веста и Берта Уорда. Тут уж даже мой отсутствующий гей-радар затрезвонил.
– Постойте-ка, это реально происходит, или я снова уснул за своим столом? – сказал я, как только они вошли.
– Очень смешно, – сказал Николас. – Хэллоуин вообще-то, дурак.
– А ты кого изображаешь? – спросил Скотт. – Глорию Оллред? *
Переглянувшись, Николас и Скотт заливисто рассмеялись.
– Вы что, и правда решили, что можете заявиться ко мне в таком виде, и при этом смеяться надо мной? – сказал я. – Я так не думаю.
– Давай просто отдадим свои бумажки и пойдем, – сказал Скотт Нику.
– Звучит отлично, – сказал Николас.
Они обиженно протянули мне свои работы.
– Благодарю, дамочки, – сказал я. Я и представить не мог, что это может их так задеть. Николас чуть было стол на меня не опрокинул.
– Это не смешно! – закричал он.
– Он этого не стоит, Ник, – сказал Скотт. – Пошли, выпьем тыквенного мартини у Клэр и посмотрим ‘Фокус-покус’.
– Ты даже не представляешь, через что мне пришлось из-за тебя пройти на прошлой неделе, – сказал Ник, указывая на меня. Он был так решительно настроен. Внезапно то чувство вины, которое вроде как беспокоило несколько дней назад, снова охватило меня.
Они направились к двери, но, прежде чем успели выйти, я выкрикнул: “Простите меня!” Они обернулись, посмотрев на меня так, будто им послышалось.
– Что? – сказал Николас. Я не осуждаю их удивление; за всю свою жизнь я произнес эти слова раза три.
– Простите меня, – повторил я, убедившись, что они расслышали. – После того вечера, когда я увидел вас в туалете, я много думал; и я задолжал вам извинения, ребята.
– Мне они не нужны, – сказал Скотт. – Шантажировал меня однажды – позор тебе. Поддаться на твой шантаж во второй раз – позор мне. Давай уйдем отсюда, пока это не случилось в третий…
– Слушайте, мне нелегко находиться в этой школе, и мое отвращение к ней написано у меня на лице, – сказал я. – Я никогда не умел скрывать что бы то ни было, и это моя проблема. Но я и представить себе не могу, насколько тяжело в подобных условиях еще и хранить секрет. Если я добавил груза на ваши плечи, мне действительно искренне жаль, но вы очень помогли мне, став частью журнала.
Они замерли в ожидании какого-нибудь “но”, но этого не последовало.
– Спасибо? – произнес Николас, все еще неуверенно.
– Мило с твоей стороны, надо думать, – сказал Скотт.
– И, просто чтобы вы знали, я никогда никому не расскажу, – продолжил я. – Слово скаута. Я знаю, какой этот городишко узкомыслящий, а я ведь даже не гомосексуалист, а просто выдающийся человек, – я засмеялся, потому что отчасти я шутил, но я был единственным засмеявшимся. Они с грусть посмотрели друг на друга.
– Не только этот город, весь мир, – сказал Скотт. – Кроме Сан-Франциско и Западного Голливуда, это повсюду щекотливый вопрос.
– А я никогда не смогу переехать в те места, – сказал Николас. – Родители отрекутся от меня, если узнают. Моя мама выступала за принятие восьмой поправки. * И это ей принадлежит идея поместить ту счастливую карикатурную семейку на желтые значки.
– Значит, ты приносишь свою жизнь в жертву ради людей, неспособных любить тебя таким, какой ты есть? – спросил я. – Какой в этом смысл?
Скотт фыркнул и скрестил руки на груди.
– Да, мы уже наслушались подобных афоризмов, – сказал он. – Знаешь, знаменитостям и политикам легко говорить, что все изменится к лучшему, но все сложнее в реальном мире, где подростков убивают каждый день.
У меня не было никаких прав и оснований, чтобы сказать то, что я сказал после этого, но, видимо, именно поэтому я не смог сдержаться.
– Скотт, я в жизни не слышал подобного вздора, – сказал я. – Никто не говорит, что будет легко. Возможно, это самое непростое, через что человеку придется пройти, и кому-то нужно ждать и планировать это дольше остальных. Но если твоя жизнь рушится из-за не принимающего тебя окружения, а ты даже не пытаешься сменить его, то тебе некого в этом винить, кроме себя самого.
Они притихли. Мне нравилось проделывать это с людьми. Я не хотел их поучать, но раз уж пришли в мой кабинет, будьте добры выслушать, что я скажу.
– Может, я и не понимаю, о чем рассуждаю, – на одном дыхании выпалил я, – но я, как и вы, отношусь к меньшинству, ожидающему, когда же большинство перестанет игнорировать наши проблемы.
Я взглянул на часы – было почти шесть. Вечер опускался. Когда я работаю над журналом, я будто попадаю в пространственно-временные туннели.
– А теперь, несмотря на то, что я вещал бы и вещал, мне нужно навестить свою престарелую бабушку, пока еще пускают посетителей, – сказал я. – Наслаждайтесь своим тыквенным мартини.
Можно сказать, что я выставил крестоносцев в плаще вон; впервые я поступил так с людьми в своем кабинете журналистики. За промежуток в пять минут они заставили меня почувствовать вину, огорчение и раздражение, а я не люблю, когда меня заставляют чувствовать то, что я чувствовать не хочу. Мне нужно было идти.
***
Все медсестры в бабушкином Доме были наряжены в костюмы по случаю Хэллоуина, что явно не повышало для нее уровень комфортности.
– Ты кто? – спросила она у меня, когда я только вошел.
– Твой внук, – сказал я, прикидывая, прогонит ли она меня снова.
– Почему все вокруг разодеты в дурацкие костюмы? – спросила она.
– Сегодня Хэллоуин, бабушка, – сказал я.
– О, – сказала она. – Мне никогда особо не нравится Хэллоуин. Не люблю, когда люди скрываются под масками.
– Не могу не согласиться, – сказал я. Вот оно, описание старшей школы в двух словах.
* Глория Оллред - американский адвокат.
* Восьмая поправка - поправка в Конституции США, блокирующая легализацию однополых браков.
Когда мама зашла домой с письмами в руках, я чуть было не сбил ее с ног. Я знаю, это уже попахивает паранойей, но если существует крохотная вероятность того, что я уже принят, мне не хотелось бы пропустить уведомление.
К счастью, я знаю, что не пропустил его, потому что мама стала очень ответственно подходить к получению почты в последнее время; должно быть, знает о моем беспокойстве. Раньше она дожидалась, пока почтальон уже просто не мог больше ничего положить в наш ящик, и ему приходилось звонить в нашу дверь. Может, она начала приходить в себя?
Я тщательно проверил письма, будто бы где-то внутри конверта мог скрываться алмаз Хоупа*. Но там были лишь счета и безвкусные рекламные объявления. Я очень сомневаюсь, что меня уже приняли, и у меня желудок сжимался при одной мысли об этом.
Каждый день, не приносящий мне письма, увеличивает важность журнала. Литературный журнал должен стать чем-то не менее крутым, чем онлайн проверка орфографии, или же я останусь ни с чем.
К счастью, работа над ним идет. Эмилио (или Генри… неважно) просунул свою запись под дверь кабинета журналистики сегодня. Я понятия не имею, что он там написал, надеюсь лишь, что он скопировал это и вставил в документ Ворд, а не распечатал прямо со страницы онлайн переводчика.
Ох, ладно, как говорится, бери что дают. По крайней мере, это добавит некой этнической перчинки журналу – совершенно поддельного перца, расфасованного и проданного белым человеком, но все же.
Я так и знал, что Клэр придется ждать дольше всех. Я ожидал, что она будет вынюхивать, кто и что принес, прежде чем принести что-то самой. И мой прогноз ожидаемо сбылся.
Мисс Самодовольство зашла в кабинет журналистики сегодня примерно в четверть пятого.
– Приветик, – сказал я.
– Вот мой вклад в твой журнал, – сказала она.
– Отлично, – сказал я. – Тут о контрацепции?
Ладно, это была так себе шутка, но я не удержался. У Клэр она вызвала приступ гнева.
– Знаешь, что? – сказала Клэр. – Здорово, наверное, планировать, как выберешься отсюда, но кое у кого из нас не будет такого шанса. Кое-кто застрянет тут на всю жизнь и будет вынужден смириться. Так что простите меня за то, что хочу немного повеселиться в свой выпускной год. Может, это моя последняя возможность.
Это было драматично и лаконично. У меня сложилось впечатление, что она заранее подготовила эту фразу для своей защиты, однако, я не был уверен, что она предназначалась именно мне. Видимо, она повторяла это сама себе.
Она собралась покинуть кабинет, и мне стоило просто позволить ей уйти, но я был на взводе, так что просто не смог упустить возможность поспорить.
– И почему же у тебя не будет такого шанса? – спросил я, успев сделать это, пока она не дошла до двери. – Почему ты застрянешь здесь?
Она обернулась, не зная, что ответить. Я терпеть не могу ворошить прошлое, в особенности это касается воспоминаний, которые мне неловко освежать в памяти, но мне на ум пришло кое-что очень важное, касающееся Клэр, и это было моим решающим аргументом.
– Второй класс, урок миссис МакКой, мы все по очереди говорили, кем хотим стать, когда вырастем, – сказал я. – Я сказал, что хочу стать обладателем Нобелевской премии, а ты сказала, что хочешь стать…
– Балериной, – продолжила за меня Клэр. Я был удивлен, что она помнит.
– Что остановило тебя? – спросил я.
Клэр задумалась.
– Все рассмеялись надо мной, – сказала она.
– Но я не смеялся, – сказал я. Я помню, что хотел засмеяться, но сдержался. Думаю, даже тогда я уже понимал, что обсмеять чужую мечту – это самое жестокое, что может сделать один человек по отношению к другому.
Клэр снова замолчала. Я чувствовал, что она думает над моими словами, и ей это противно. Величайший кошмар Клэр: кто-то вроде меня, пытающийся проникнуть к ней в голову.
– В каком классе мы теряем веру в себя? – спросил я. – Что это за период, когда мы перестаем верить? Ведь должен же кто-то стать Нобелевским лауреатом. А кто-то – балериной. Так почему не мы?
Она выбежала за дверь. На этот раз я не стал ее останавливать.
– И я не единственный, кто это понимает, – устало произнес я сам себе.
Подростковые мечты похожи на вылупившихся черепашек на пляже. Выбравшись из скорлупы, они должны спешить к воде, пока их не схватили птицы. Как они видят воду, так и мы видим свои цели, но лишь избранным счастливчикам удается до них добраться невредимыми. Жизнь нападает на нас, подобно хищной птице, отбирая силы и веру, мотивирующие нас.
Я так рад, что моей черепахе удалось увернуться от птиц.
Знаете, в какой момент понимаешь, что от усталости начинает крыша ехать? Когда метафорически говоришь о себе, как о детеныше черепахи! Боже, мне нужно будет отдохнуть после всего этого!
Когда я перепечатаю на компьютере работу Клэр, мой литературный журнал будет официально готов, и я стану гордым редактором этого Восьмого чуда света!
Что за пара недель выдалась! Если бы я знал, начиная этот проект, что под конец так погружусь в чужие проблемы, то морально подготовился бы. Серьезно, и когда я только успел стать их психологом? Я шантажирую этих засранцев, а не нянчусь с ними.
Они все еще могут идти к чертям собачьим, мне на них плевать… Но вот в чем дело: может, мне уже не так уж и плевать? Неужели я начал видеть в этих тупицах людей, а не просто пустоголовых паразитов? Вдруг шантаж изменил и меня самого?
О боже, надеюсь, нет.
* Алмаз Хоупа - алмаз весом в 45,52 карата, один из самых крупных и дорогих в мире драгоценных камней, хранится в музее естественной истории в Вашингтоне.
Мы с Мэлори зависали сегодня после уроков в кабинете журналистики (клянусь, от полного переезда туда меня отделяют лишь одеяло и подушка). Мы просматривали и просматривали “ее” работы в поисках той, что могла сгодиться для журнала. Ей все еще требовалась моя помощь в вопросе “сатиры”.
Мой мобильный зазвонил, и это было странно, учитывая, что с того момента, как я его приобрел, мне на него звонили всего дважды (мама просила меня прихватить Мидол * и упаковку Good&Plenty * по пути домой от бабушки).
– Когда я в школе, я отключаю свой телефон, чтобы не слышать, что он не звонит, – сказала Мэлори.
Но еще более шокирующим было то, кто мне звонил. По правде говоря, от него я ожидал получить звонок в последнюю очередь.
– Кто это? – спросила Мэлори.
– Мой отец, – сказал я. Я был настолько изумлен, что не сразу смог вспомнить, как ответить на звонок. – Алло? – неуверенно произнес я.
– Привет, Карсон, – сказал он. – Я не хотел звонить тебе после школы; ты сейчас, наверное, занят домашним заданием и все такое.
Было жутковато слышать его голос. Возникло ощущение, будто с тобой на связь вышел умерший родственник с того света.
– Как бы то ни было, – продолжил он, не делая пауз для вдохов, – у меня есть радостные новости, которыми я бы хотел поделиться с тобой. Я женюсь! Ее зовут Эйприл, и мы ждет ребенка! У тебя будет маленький братик!
Я офигел от удивления. Просто офигел. “Да ну нафиг”, – вот все, что я мог сказать, обратив свою реакцию в слова.
– Да, мы очень счастливы, спасибо, – сказал отец. – В общем, она бы хотела познакомиться с тобой, ты не мог бы как-нибудь зайти к нам на ужин? Может, сегодня в восемь?
Я ведь адекватен, думая, что эта ситуация совершенно неадекватна, не так ли?
– Мне нужно подумать, – сказал я. Моя голова кружилась с такой скоростью, что я уже начал забывать собственное имя.
– Подумай, пожалуйста; знаешь, я бы это очень оценил, – сказал отец. – Надеюсь, до скорой встречи!
– Хорошо, – произнес я и выключил телефон.
– Что такое? – спросила Мэлори.
Я сам все еще не до конца осознавал услышанное, поэтому мне оставалось только озвучить ей ключевой момент, который мой мозг пытался переварить:
– Видимо, мой отец женится.
– Поздравляю! – сказала Мэлори, подняв руку в ожидании, что я по ней ударю. Но моего ответного хода не последовало.
– Спасибо, наверное, – сказал я. – Он хочет, чтобы я сегодня вечером поужинал с ним и его невестой, будущей мамочкой.
– Ты пойдешь? – спросила она у меня.
Я не знал. Я даже не задумался всерьез о том, собираюсь ли посетить данное… мероприятие.
– Не уверен, – сказал я. – Нас с отцом объединяют непростые отношения, потому что нас ничего не объединяет. Понимаешь?
– Понимаю, – сказала Мэлори. – У меня с папой тоже неловкие отношения. Точнее, у него нет со мной никаких отношений, потому что он не знает о моем существовании.
– О, – сказал я. – Мне очень жаль.
В соревновании на нерадивого отца она меня явно обошла. И вот тогда я понял, что должен пойти. Ну, наверное, будет не так уж и ужасно. Неплохо будет поужинать хоть раз едой не из микроволновки, если эта женщина, конечно, готовит.
Теперь понятно, почему отец попросил маму подписать документы о разводе – вот сволочь! И я не подумал о маме. Как мне, черт возьми, сообщить ей эти новости?
* Мидол - лекарственный препарат, содержащий ацетилсалициловую кислоту.
* Good&Plenty - лакричные конфеты.
Сейчас почти полночь, и я вернулся с одного из самых неловких ужинов в истории человечества. Уж поверьте, Тайная вечеря по сравнению с этим – цветочки.
Сначала мне пришлось почти час в ванной перед зеркалом репетировать свою речь для мамы. Лучший способ сказать ей из всех, что мне удалось придумать, начинался словами: “Мам, помнишь тот эпизод ‘доктора Фила’, который ты записала?” Так что я пришел к выводу, что лучше всего мне будет просто незаметно улизнуть из дома.
Я прошел к двери через гостиную так быстро и так тихо, как только мог. И, разумеется, тот единственный раз, когда она была в сознании в семь тридцать вечера, пришелся на сегодня. Как назло, я застал ее на середине просмотра одного из фильмов на Lifetime* о женщине, страдающей от домашнего насилия, из чего мне стало понятно, что она уже в неподходящем настроении, чтобы услышать новости.
– Куда это ты собрался? – спросила она с дивана.
– Я… – мне не сразу удалось это произнести. – Я иду на ужин с отцом. – Это все еще до чертиков удивляло и меня самого.
– Зачем? – спросила мама.
– Хм… – сказал я. Настал момент, которого я так боялся. – По-видимому, он женится.
Обработка информации заняла у мамы несколько секунд.
– О, правда? – сказала она. – Я не знала. Молодец. – Ее взгляд снова обратился к телевизору, но я знал, что она не смотрит его. В ее глазах застыли слезы, вызванные необходимостью сдерживать то, что было внутри.
У меня сердце упало уже только от того, что я сказал ей об этом; я и представить не мог, что должна была чувствовать она. У нас с мамой бывали трудные времена, но ни одному ребенку не пожелаешь увидеть своего родителя таким.
– Он хочет, чтобы я познакомился с его невестой, вот туда я и собрался, – сказал я.
– Хорошо тебе провести время. Возвращайся не слишком поздно… и все эти прочие родительские наставления.
– Хорошо, – сказал я. – Пока, мам. Я тебя люблю.
Я не хотел оставлять ее одну, но, в то же время, был рад, что мне не придется провести с ней остаток вечера. Мне не хотелось быть очевидцем того, как мама будет заглушать печаль. Я знал, что это будет зрелище не из приятных.
Забравшись в машину, я совершил серию своих манипуляций по ее оживлению, и поехал, ненавидя этот еще не успевший толком начаться вечер.
Отец прислал мне сообщением адрес Эйприл – вероятно, там они и прожили вместе последние семь месяцев.
Ее дом находился в очень хорошем районе. Он был выкрашен в желтый цвет с белой отделкой, а двор по всему периметру был окружен заборчиком. Возле двери даже был коврик с надписью “Добро пожаловать”. Меня это все совершенно сбило с толку. Я не знал, чего ожидать.
До сих пор не знаю, почему эта женщина переехала в Кловер. Отец, должно быть, убедил Эйприл в том, что захолустье – отличное место для того, чтобы растить ребенка. В женщинах что, есть ген, который вызывает у них желание стать Джун Кливер?* В Эйприл он явно был.
Я позвонил в дверь