Главная | Обратная связь

Гомер нарушил слово 8 страница

Фамилия четы была Ринфрет; Кудри они назвали Роем. Так вот Рой «Кудри» Ринфрет и стал жителем городка Бутбей. Аптека Ринфретов была на берегу бухты, но сами они жили в нескольких милях от побережья, так что океана из дома не было видно. «Но морем на нашей улице пахнет, – с гордостью сказала миссис Ринфрет. – Подует восточный ветер, и сразу чувствуешь, что океан рядом».

Но только не с носом Кудри, думал Кедр. Нос у него вечно течет. Запахов он, наверное, совсем не чувствует.

И вот одним вечером в конце августа 194… года д‑р Кедр объявил мальчикам:

– Давайте порадуемся за Кудри Дея! Кудри Дей нашел семью» – продолжал он, стараясь не обращать внимания на всхлипывания Давида Копперфильда. – Спокойной ночи, Кудри!

– Спокойной ночи, Кудди, – плакал юный Копперфильд.

Получив письмо, в котором д‑р Кедр подробно описывал усыновление Кудри Дея, Гомер дважды прочитал его ночью при свете луны, льющемся в комнату Уолли, который давно крепко спал.

Аптекарь! Новость расстроила его, и он поделился ею с Кенди и Уолли. Они сидели вечером на пирсе Рея Кендела и бросали в воду ракушки береговичков. Ракушки мелодично булькали, а Гомер все говорил и говорил. Он рассказывал о вечернем благословении доктора, о его неизменных словах: «Давайте порадуемся за Лужка, за Кудри…» – и о многом другом; пытался объяснить, что чувствуешь, слыша «принцы Мэна, короли Новой Англии!»

– Мне принцы казались похожими на тебя, – повернулся он к Уолли.

Кенди вспомнила, что д‑р Кедр ей тоже сказал эти слова.

– Только я их не поняла, – прибавила она. – Подумала, что это с его стороны любезность. Но что она значит, не поняла.

– Я и сейчас не понимаю, – сказал Уолли. – То есть то, как ты воображал себе принцев; каждый, наверное, воображал по‑своему.

Для Уолли было загадкой, как эти слова д‑ра Кедра могли хоть в чьей‑то фантазии родить образ человека, похожего на него.

– По‑моему, в них есть легкая насмешка, – сказала Кенди. – Представить себе не могу, что он вкладывает в эти слова.

– Да, – согласился Уолли, – в них и правда есть что‑то ироническое.

– Может, и есть, – сказал Гомер. – Может, он говорит их не столько для сирот, сколько для себя.

И он рассказал им про Мелони, не все, конечно. Тяжело вздохнув, поведал историю Фаззи Бука; бесподобно изобразил, как шумел дыхательный аппарат Фаззи; они так смеялись, что заглушили бульканье очередной ракушки, не подозревая о печальном конце, Пока Гомер не дошел до него. «Фаззи нашел семью, спокойной ночи, Фаззи», – закончил он потухшим голосом свой рассказ.

Все трое молчали, даже ракушки перестали булькать, только вода тихонько плескалась о сваи пирса; мерно покачивались яхты, стоявшие у причала, изредка натягивался и выскакивал из воды канат, с него звонко падали капли в воду; если же напрягались толстые канаты, раздавался звук, похожий на скрежетание зубов.

– Кудри Дею я первому делал обрезание, – сказал Гомер, меняя тему. – Конечно, доктор Кедр был рядом. Простая операция, ничего сложного.

Уолли почувствовал, как его пенис шевельнулся и вылез на дюйм, словно улитка из раковины. Кенди ощутила в своем чреве легкий спазм и перестала качать ногами – они сидели на пирсе, свесивши ноги. Кенди подтянула колени к подбородку и обняла их.

– Кудри был мой первый опыт, и я обрезал его немного криво, – признался Гомер.

– Давайте съездим в Бутбей, навестим его, – предложил Уолли.

«Что мы там увидим?» – подумала Кенди и тихо проговорила:

– Он опять расстроится, описает кадиллак и будет говорить, что он лучше всех.

– По‑моему, не надо туда ездить, – сказал Гомер.

Вернувшись с Уолли в «Океанские дали», он написал д‑ру Кедру длинное письмо, какого еще ни разу не писал. Попытался объяснить, что такое кино под открытым небом, но рассказ свелся к критике фильма, и он его быстренько закруглил.

Может, написать про Эрба Фаулера с его бесчисленными презервативами (презервативы д‑р Кедр одобряет, но Эрба Фаулера он бы не одобрил)? Может рассказать, почему люди любят смотреть кино из автомобилей? Не для того ли, чтобы довести себя и подружку до любовной горячки, которую нельзя завершить соответствующим актом? (Д‑ру Кедру это, конечно, совсем не понравится.) Или написать про Грейс Линч, как она вела себя, что сказала и как его потянуло к ней? Или о том, что он начинает влюбляться в Кенди, а может, уже влюбился (хотя это категорически запрещено)? А как написать д‑ру Кедру, что он очень о нем скучает, ведь это значило бы, что он хочет вернуться?! И он завершил письмо в своей обычной манере – туманно. Последние слова были: «Я помню, как вы поцеловали меня. Я тогда не спал».

«Да, – думал д‑р Кедр, отдыхая в провизорской. – Я тоже это помню. Почему я больше ни разу не поцеловал его? Почему? В других местах на земле, оказывается, есть кино под открытым небом».

 

* * *

 

Перед ежегодным собранием попечительского совета д‑р Кедр всегда подольше дышал эфиром. Он никогда не понимал, кому нужен этот совет, особенно его раздражали всевозможные опросы. В прежние времена в Мэне был штатный совет инспекторов здравоохранения; они никогда не задавали никаких вопросов, ни во что не вмешивались. А попечительскому совету надо знать все. В этом году к тому же в совет ввели двух новых членов, которые еще не видели приюта, и потому было решено провести очередное заседание в Сент‑Облаке, хотя обычно попечители встречались в Портленде. Новые члены совета высказали желание посетить приют, остальные согласились, что и им не мешало бы в кои‑то веки побывать там.

Было прекрасное августовское утро, в воздухе уже чувствовалась освежающая прохлада сентября, теснившая влажную июльскую жару, которая еще давала о себе знать; но Кедра в это утро раздражало все.

– Я не совсем понимаю, что такое кино под открытым небом, – сердито сказал он сестре Анджеле. – Гомер никогда ничего толком не напишет.

– Да, не пишет, – удрученно согласилась сестра Анджела, снова и снова перечитывая письмо.

– А куда они девают машины, когда смотрят фильм? – спросила сестра Эдна.

– Не знаю, – ответил д‑р Кедр. – Но думаю, если вы приехали смотреть кино под открытым небом, значит, будете смотреть из машины.

– Как это из машины, Уилбур? – удивилась сестра Эдна.

– Чего не знаю, того не знаю! – отрезал д‑р Кедр.

– Вы сегодня встали не с той ноги, – заметила сестра Анджела.

– Не понимаю все‑таки, зачем смотреть кино из машины? – мучилась любопытством сестра Эдна.

– Не могу и на этот вопрос ответить, – устало проворчал д‑р Кедр.

К сожалению, у него был усталый, раздраженный вид и на заседании совета. И сестре Анджеле пришлось напомнить ему, что интересы приюта превыше всего: ей бы не хотелось, чтобы он с кем‑то поссорился. Два новых члена совета так и рвались в бой, желая показать, что они уже во все досконально вникли. И у д‑ра Кедра глаза метали молнии, как в тот день, когда, вернувшись в приют с многострадальной Кларой, он обнаружил, что Гомер бросил на произвол судьбы предыдущего кадавра.

Миссис Гудхолл ввели в совет благодаря особой напористости ее характера – она умела, как никто, собирать пожертвования. Когда‑то она была замужем за протестантским миссионером, покончившим с собой в Японии; и, вернувшись в родной штат Мэн, она решила направить энергию на дело, которое поддается; Япония, как показал опыт, не поддавалась. Зато в Мэне «поддающихся» дел хоть отбавляй. Она считала, что Мэну не хватает одного – четкой организации. По ее мнению, прежде всего необходимо вливание свежей крови. От этой фразы, заметила сестра Анджела, д‑р Кедр побледнел, как будто его собственная кровь из него вытекла.

– Не очень удачное выражение в разговоре с теми, кто работает в больнице, – взорвался д‑р Кедр, услыхав эту фразу в третий или четвертый раз.

Но это не обескуражило нового члена совета.

Миссис Гудхолл кисло похвалила строгий порядок в заведении д‑ра Кедра, долгие годы его существования. И отдала должное стараниям д‑ра Кедра и его помощниц. Но было бы хорошо, продолжала она, ввести в штат помощника, «молодого ординатора, добросовестного труженика, знакомого с новыми идеями в акушерстве: приюту необходим прилив новых сил».

– Я в курсе всех новых идей, – сказал д‑р Кедр. – И вполне справляюсь с количеством рождающихся младенцев.

– Прекрасно. А что вы скажете насчет помощника по административной части? – предложила миссис Гудхолл. – Пусть медицина останется в вашем ведении. Я имею в виду человека, которому не чужды новые процедуры усыновления. Он мог бы вести переписку, проводить собеседования.

– Мне не хватает одного – хорошей пишущей машинки, – твердо заявил д‑р Кедр. – Пожалуйста, пришлите мне новую машинку. А помощника поберегите для тех, из кого песок сыплется.

Еще один новый член совета оказался психоаналитиком. Психотерапия была для него новым делом, но и в штате Мэн психиатрия в 194… году была новшеством. Звали его Гингрич; даже с малознакомым человеком он разговаривал так, как будто точно знал, какая забота его гложет. Он не сомневался, всех непременно что‑то гложет. Если он угадывал что, удивив вас своей проницательностью, он таинственным шепотом прибавлял, что это не все, у вас в подсознании сидит еще что‑то, хотя вы можете об этом не подозревать. Вот как бы он истолковал фильм, начинающийся с бедуина верхом на верблюде: пленница пиратов во власти неосознанного желания выйти замуж, хотя судя по ее поступкам, ею руководит единственно влечение к свободе. Понимающий взгляд Гингрича, его сладкая улыбка с первой встречи обещали вам его сочувствие и поддержку, чего, возможно, вы не заслуживаете; мягкой, вкрадчивой речью он как бы внушал вам, что все на свете гораздо сложнее и тоньше, чем вам по наивности кажется.

Остальные члены попечительского совета, ровесники д‑ра Кедра, были явно запуганы этой парой: мужчиной, изъясняющимся только шепотом, и женщиной, голос которой подобен иерихонской трубе. Вдвоем они были несокрушимы; к работе в попечительском совете они отнеслись не как к чему‑то для себя новому (приют, жизнь сирот), а как к возможности верховодить.

«О Господи», – вздыхала сестра Эдна.

«Кажется, не миновать беды, как будто у нас и без того их мало», – думала сестра Анджела. Вообще‑то ничего плохого в предложении миссис Гудхолл не было. Но она понимала, Уилбур Кедр боится связать себя по рукам и ногам. Как мог он взять помощника, не зная его убеждений? Ведь это поставит под угрозу одну из «работ» приютской больницы.

– Доктор Кедр, – вкрадчивым шепотом начал д‑р Гингрич, – конечно же, никто не думает, что из вас сыплется песок.

– Я сам так иногда думаю, – отрезал д‑р Кедр. – И вам так думать не возбраняется.

– Только представить себе, какая на ваших плечах ноша, – шептал сострадательно д‑р Гингрич. – Человек, который столько тянет, вправе рассчитывать на максимальную помощь.

– Человек, который столько тянет, должен сам справляться со своими обязанностями, – сказал д‑р Кедр.

– На вас слишком тяжкое бремя. Нет ничего удивительного, что вы не хотите ни с кем делиться даже малой толикой обязанностей.

– Мне больше нужна пишущая машинка, чем помощник, – сказал Уилбур Кедр, зажмурился, и в глазах у него поплыли вперебежку звезды – эфирные и небесные. Он провел по лицу ладонью и увидел, что миссис Гудхолл что‑то записывает в угрожающе толстый блокнот.

– Теперь давайте посмотрим, – громовым голосом произнесла она в противовес мягчайшему д‑ра Гингрича. – Вам ведь за семьдесят. А если точнее?

– За семьдесят, – эхом откликнулся Кедр.

– А сколько миссис Гроган? – спросила миссис Гудхолл, как будто той не было в комнате или она по дряхлости лет сама не могла ответить.

– Мне шестьдесят два, – воинственно ответила миссис Гроган, – и я свежа, как огурчик!

– Никто в этом не сомневается, – пропел мистер Гингрич.

– А сестре Анджеле? – Миссис Гудхолл вела допрос, ни на кого не глядя, вперив взор в свой блокнот.

– Мне пятьдесят восемь, – с достоинством сказала сестра Анджела.

– Анджела у нас крепка, как буйвол, – уточнила миссис Гроган.

– Мы в этом не сомневаемся, – ласково улыбнулся д‑р Гингрич.

– А мне пятьдесят пять или пятьдесят шесть, – поспешила сказать сестра Эдна, не дожидаясь вопроса.

– Значит, вы не знаете точно, сколько вам лет? – сочувственно спросил д‑р Гингрич.

– Послушайте, – вмешался д‑р Кедр. – Конечно, мы все здесь выжившие из ума старики, ничего не помним, путаем возраст и так далее. Но взгляните на себя! – обратился он к миссис Гудхолл.

Та сразу же подняла голову. – Вы ведь тоже не надеетесь на свою память, записываете в блокнот каждое слово.

– Я записываю, чтобы иметь общую картину того, что здесь происходит, – невозмутимо проговорила она.

– Тогда вам лучше послушать меня, – сказал д‑р Кедр. – Я работаю здесь столько лет, что у меня в голове общая картина давно сложилась.

– Ясно как день, вы здесь делаете замечательные вещи! – повернулся к Кедру д‑р Гингрич. – Но ясно также, что все вы несете слишком большое бремя.

В его словах прозвучало такое сочувствие, что д‑ру Кедру показалось, будто его намылили нежнейшей детской губкой, и он возблагодарил Бога, что д‑р Гингрич не сидит рядом, а то ведь, пожалуй, и по головке погладит – такие любят дополнить словесное участие физическим прикосновением.

Сестра Эдна, которая не обладала даром прозрения, несмотря на возраст, не знала, что такое приливы, и не верила ни в чох, ни в дурные приметы, вдруг почувствовала, как из самого ее нутра поднимается доселе неведомая мощная жажда насилия. Она смотрела на миссис Гудхолл с такой ненавистью, какой не питала ни к одному живому существу. «О Господи, – думала она, – вот он, враг!»

Сказав, что ей нездоровится, она поспешно вышла из кабинета сестры Анджелы, и только юный Давид Копперфильд был свидетелем ее слез. Он все еще оплакивал отъезд Кудри Дея и, увидев ее в душе мальчиков, заботливо спросил:

– Что с тобой, Медна?

– Не волнуйся, Давид, все в порядке, – ответила сестра Эдна. Но это было не так. «Я вижу конец», – думала она с незнакомой ей болью.

Кедр тоже видел. Кто‑то должен сменить его, и очень скоро. Он взглянул на свой график: завтра два аборта, до конца недели намечаются еще три. И наверняка свалятся на голову незапланированные.

Пришлют молодого врача. Он все это прекратит. Что же тогда будет? Беспокойство не покидало его; но тут в самое время подоспела новая машинка, ведь она была существенной частью его обширного замысла, главным действующим лицом которого был Фаззи Бук.

«Большое спасибо за новую пишущую машинку», – писал он попечителям. Она приехала как раз вовремя, потому что старая (если они помнят, он хотел бы ее у себя оставить) совсем развалилась. Это было не совсем так, д‑р Кедр сменил на ней шрифт, и теперь у нее был совсем другой почерк.

А печатала эта машинка письма д‑ру Кедру от юного Фаззи Бука. Фаззи начал с того, что уведомил Кедра о своем горячем желании стать врачом и что это желание вселил в него д‑р Кедр.

«Сомневаюсь, однако, что буду когда‑нибудь относиться к абортам как вы, – писал Фаззи. – Меня интересует акушерство. И этим, конечно, я обязан вам. Что касается абортов, тут мы никогда не найдем общий язык. Я знаю, вы делаете аборты из высших соображений и с самыми лучшими намерениями. Но позвольте и мне иметь свои принципы».

И так далее и все в том же духе. Письма Фаззи охватывали десяток лет. Одна часть принадлежала прошлому, другая будущему, в этих последних Кедр оставлял пропуски, чтобы впоследствии сделать необходимые вставки. Из писем явствовало, что д‑р Ф. Бук окончил Гарвардскую медицинскую школу, овладев всеми современными акушерскими приемами, в том числе уникальными приемами самого д‑ра Кедра. При этом Фаззи Бук всегда оставался верен своим убеждениям.

«Очень сожалею, – писал он, – но я верю в душу и ее существование в человеке с момента зачатия». Письма его с годами приобрели слегка высокопарное звучание; он благоговел перед д‑ром Кедром, хотя в письмах и проскальзывали снисходительные нотки – молодые люди склонны иногда похлопать учителя по плечу, когда им кажется, что они в чем‑то его превзошли. Д‑р Кедр наделил Фаззи Бука той самой уверенной в себе непогрешимостью, которая, по его мнению, пришлась бы по вкусу противникам абортов.

Созданный им д‑р Бук в конце концов предложил себя в качестве замены д‑ру Кедру, но только после того, как д‑р Кедр уйдет на покой. Эта замена покажет д‑ру Кедру, что закон может и должен соблюдаться, что аборты недопустимы; разумное планирование семьи (контроль над рождаемостью и т.д.) со временем даст свои плоды, и Божеские и человеческие законы перестанут нарушаться, писал имеющий в душе страх Божий Фаззи Бук.

«Вожделенные плоды», в этом д‑р Кедр и д‑р Бук сходились, – это минимум никому не нужных детей, рождаемых на свет. «Что до меня, то я счастлив, что родился», – восторженно писал молодой д‑р Бук. Миссионерская проповедь, да и только, подумал д‑р Кедр. А ведь это мысль – сделать из Фаззи миссионера! В отдаленных местах земли, где все еще живут дикари и куда он понесет свою веру, никто не станет спрашивать у него медицинского диплома.

Уилбур Кедр трудился день и ночь и напечатал полностью два комплекта писем. Один от Фаззи Бука на старой машинке, которая ни для чего больше не употреблялась, другой – ответы ему, напечатанные в двух экземплярах. А в «Краткой летописи Сент‑Облака» появились в разных местах ссылки на диалог учителя и ученика.

Согласно замыслу, переписка резко оборвалась, когда Кедр в ответном письме твердо заявил: сменить его сможет только тот, кто разделяет его убеждения. «Я буду работать, пока не упаду за операционным столом, – писал он. – И никогда не допущу, чтобы здесь, в Сент‑Облаке, появился вместо меня верующий фанатик, которого больше волнует покой своей легкоранимой души, чем невыдуманные страдания ненужных, не знающих любви детей. Я сожалею, что ты стал врачом! – пробирал д‑р Кедр несчастного Фаззи. – И очень жалею, что потратил столько сил на кретина, который отказывает в помощи живым из‑за надуманной жалости к нерожденным. Ты как врач не годишься для этого приюта. И переступишь его порог только через мой труп!»

На это письмо д‑р Кедр получил от д‑ра Бука короткую сухую записку, в которой тот писал, что должен взвесить на весах совести свой личный долг перед д‑ром Кедром и, наверное, еще больший перед обществом и всеми будущими убиенными младенцами. Трудно жить в ладах с совестью, укрывая д‑ра Кедра от руки правосудия, закончил он на угрожающей ноте.

«Какая прекрасная история!» – думал д‑р Кедр. Он трудился над ней весь конец августа 194… года. Хотел полностью ее закончить к возвращению Гомера в Сент‑Облако после окончания летних работ.

Таким образом Уилбур Кедр соорудил себе достойную замену – врача, который будет приемлем для любого начальства. Он создал врача‑акушера, обладающего великолепной подготовкой и, будучи сиротой, досконально знающего приютскую жизнь. Ему удалось сочинить идеальную ложь, ведь будущий д‑р Ф. Бук будет, с одной стороны, прекрасно делать аборты, а с другой – пользоваться репутацией принципиального противника абортов. Когда д‑р Кедр соберется на пенсию (или когда его засекут – он этой возможности не исключал), будет кого предложить вместо себя. Конечно, он еще не все до конца продумал, дело сугубо важное, необходимо предусмотреть все.

Уилбур Кедр лежал в провизорской в окружении парящих звезд – небесных и эфирных. Он наделил Фаззи Бука жизненной ролью, с которой Фаззи никогда бы не справился. Как он мог справиться, если спасовал перед первой трудностью – несовершенным дыхательным аппаратом‑самоделкой. Дело за немногим, думал Уилбур Кедр, укачиваемый звездами. Как уговорить Гомера сыграть свою роль?

А Гомер в это время глядел из окна спальни Уолли на далекие звезды Мэна, сады, слабо освещенные убывающим месяцем. Над садом, из которого виден океан, блестела узенькая полоска. Гомер поднимал голову, опускал, а полоска не пропадала; этот слабый отблеск, казалось, что‑то сигналил ему. И ему вспомнилась ночь, когда он кричал Фаззи Буку безответное «спокойной ночи» и голос его поглощали дремучие мэнские леса.

Он стал гадать, что там блестит; на жестяной крыше дома сидра, наверное, есть гладкая блестящая полоска, не шире лезвия ножа, лучи месяца отскакивают от нее и сигналят. Это крошечное сияние во тьме ночи было из тех явлений, которые, даже разгаданные, не перестают манить к себе.

Уолли мирно дышал, видя десятый сон. Слушай его дыхание, не слушай – ничто тебе не поможет. «Беда в том, – думал Гомер, – что я люблю Кенди». А она предложила ему остаться в Сердечной Бухте.

– Отец тебя полюбил, – сказала она Гомеру. – Он найдет тебе работу – на пирсе или на катере. Я уверена.

– И мама полюбила тебя, – прибавил Уолли. – Я уверен, тебе найдется работа в саду, особенно когда поспеют яблоки. Ей будет без меня одиноко. Ты останешься в моей комнате, где живешь сейчас. Держу пари, она будет счастлива.

Дом сидра, окруженный садами, просигналил последний раз, крошечный огонек вспыхнул и погас, как единственный зуб во рту Грейс Линч, когда она на секунду приоткрыла рот, провожая его взглядом.

«Разве я мог не влюбиться в Кенди? – думал он. – Так оставаться или нет? Если останусь, что я буду тут делать?»

Дом сидра стоял темный и тихий. Гомер вспомнил, как блестит перед операцией кюретка, а потом лежит на подносе, потускневшая от крови, ожидая омовения.

«А если вернусь в Сент‑Облако, там‑то что делать?» – спрашивал он себя.

Сидя за новой машинкой в кабинете сестры Анджелы, д‑р Кедр начал письмо Гомеру. «Никогда не забуду, как я в тот вечер поцеловал тебя. В моей жизни нет более дорогого воспоминания», – напечатал он и остановился. Нет, это посылать нельзя, он вынул лист из машинки и спрятал его между страниц «Краткой летописи» – еще один эпизод, не предназначенный для читателя.

У Давида Копперфильда в тот день поднялась температура. Когда мальчишки заснули, д‑р Кедр пошел посмотреть, как малыш себя чувствует. Температура, слава Богу, спала, лоб холодный, на тощенькой шее испарина, д‑р Кедр осторожно вытер ее полотенцем. Убывающий месяц светил слабо, и никто не видел, что он делает. Кедр наклонился и поцеловал Копперфильда почти так же, как тогда Гомера. Потом перешел к другой кровати и поцеловал Дымку Филдза, от него пахло сосиской с хлебом, и это подействовало на д‑ра Кедра успокаивающе. Почему он ни разу больше не поцеловал Гомера, когда тот был рядом? Он переходил от кровати к кровати и чмокал спящих мальчишек, всех имен не помнил, но не пропустил никого.

В дверях спальни он услыхал, как Дымка Филдз спросил сонным голосом:

– Что‑то случилось?

Никто не ответил, наверное, все уже спали. «Вот бы он поцеловал меня!» – подумала сестра Эдна, у нее был обостренный слух на все необычное.

– Как это прекрасно! – воскликнула, узнав об этом от сестры Анджелы, миссис Гроган.

– По‑моему, Кедр стареет, – заметила сестра Анджела.

Стоя у окна в спальне Уолли, Гомер не знал, что в тот вечер д‑р Кедр послал на его поиски целую стаю поцелуев.

Не знал он также, да ему это никогда не пришло бы в голову, что и Кенди не спала в ту ночь, лихорадочно спрашивая себя: что же делать, если Гомер останется здесь, не уедет в Сент‑Облако? За окном тяжело колыхался океан. Ночная тьма и лунный свет постепенно шли на убыль.

Наконец обозначились очертания дома сидра; полоска на крыше больше ни разу не вспыхнула, сколько Гомер ни всматривался в редеющие сумерки. Прошепчи он сейчас: «Спокойной ночи, Фаззи Бук», – он бы не стал ожидать отклика, понял бы, что говорит с призраком.

И еще одного он не знал: Фаззи Бук, как и Мелони, уже отправился на его поиски.

 

Глава седьмая

Перед войной

 

В тот августовский день над приморским шоссе, связывающим бухту Йорк и Оганквит, висело подернутое дымкой солнце. Не палящее солнце Марселя и не прохладное негреющее солнце, которое так часто встает над побережьем Мэна в конце лета. Это было солнце Сент‑Облака, туманное и плоское; Мелони обливалась потом и злилась, и, когда водитель молочного фургона, ехавший в глубь штата, предложил подвезти ее, она села к нему в кабину.

Мелони знала, что находится южнее Портленда и что эта часть штата Мэн относительно невелика, но все‑таки на поиски «Океанских далей» ушло несколько месяцев. Это не расхолодило ее, она была уверена, что рано или поздно ей повезет. В Портленде она очистила несколько карманов и поправила свои дела, но ненадолго, в Киттери пришлось опять прибегнуть к этому способу заработка. Мелони залезла в карман к матросу, его дружки схватили ее и чуть не изнасиловали, но она мужественно отбивалась; схватка закончилась тем, что ей выбили два передних зуба и сломали нос. Нос сросся криво, а улыбка – и вообще‑то редкая гостья на ее лице – исчезла совсем.

Первые две фермы, куда она заглянула, были на берегу, но назывались они по‑другому. Про «Океанские дали» там никто не слыхал. И тогда Мелони двинулась в глубь штата: на одной из ферм кто‑то сказал, что слышал о садах с таким названием, но они находятся довольно далеко от берега. В Биддерфорде Мелони нанялась мыть бутылки на молочной ферме. Немного заработав, уволилась и пошагала дальше.

Яблочная ферма между бухтой Йорк и Оганквитом так и называлась «Йорк». Опять не то. Но Мелони попросила высадить ее здесь. Все‑таки это яблоневые сады; вдруг кто‑нибудь из работников знает, где «Океанские дали».

Старший на ферме, увидев Мелони, подумал, что явилась первая сборщица яблок – решила, видно, опередить других сезонников.

– Урожай будем собирать недели через три, – сказал он ей . – Сейчас рвем только грейвенстины. Но их мало, и сезонники пока не нужны.

– Вы, случайно, не слыхали о ферме «Океанские дали»? – спросила у него Мелони.

– Ты там работала? – поинтересовался он.

– Нет. Просто ищу эту ферму, – ответила Мелони.

– Звучит как название курорта, – пошутил старший, но Мелони не улыбнулась в ответ, и он посерьезнел. – А ты представляешь, сколько у нас в Мэне мест с таким названием?

Мелони пожала плечами. Если на этой ферме через три недели будут нанимать работников, пожалуй, стоит остаться, подумала она. Может, кто‑нибудь из сезонников слышал о месте, куда уехал Гомер.

– А сейчас у вас есть какая‑нибудь работа? – спросила она у старшего.

– Будет через три недели, если, конечно, умеешь собирать яблоки, – ответил он.

– А что тут трудного? – удивилась Мелони.

– Что трудного? Идем, покажу, – сказал он и повел ее через довольно мрачный яблочный павильон, где две немолодые женщины писали на фанерке ценники.

В первом саду, сразу за павильоном, старший прочитал Мелони целую лекцию об искусстве обрывать яблоки.

– Берешь в руки яблоко, – начал он, – чуть выше плодоножки, видишь, торчит почка. Из нее тоже вырастет яблоко, но через год. Эта почка называется плодушка. Если оторвешь с яблоком плодушку, сорвешь не одно яблоко, а два. Никогда не дергай яблоки, а откручивай, – учил Мелони старший, показывая, как это делается.

Мелони протянула руку и открутила яблоко по всем правилам, посмотрела на старшего и пожала плечами. Откусила яблоко, но оно оказалось совсем зеленым. Она плюнула и выбросила его.

– Это нозернспай, – объяснил бригадир. – Они созревают в октябре. Мы их собираем последними.

Мелони стало скучно, и она пошла обратно к павильону.

– Я буду платить десять центов за бушель, – бросил он ей вслед. – Пять за падалицу и с червоточиной. Судя по виду, силы у тебя есть. – Он почти догнал Мелони. – Наловчишься – будешь собирать девяносто бушелей в день. У меня были парни, которые собирали по сотне бушелей. А это в день десять долларов. Приходи через три недели, я тебя возьму.

Он остановился возле женщин, пишущих ценники. Мелони уже вышла на дорогу.

– Через три недели я буду далеко отсюда, – крикнула она, обернувшись.

– Жаль. – Старший проводил ее взглядом. – На вид она очень сильная. Готов биться об заклад, весит не меньше ста шестидесяти фунтов, – обратился он к одной из женщин.

– Обыкновенная бродяжка, – бросила та.

Отшагав почти милю, Мелони дошла до сада, где двое работников собирали грейвенстины. Один из них помахал ей рукой. Мелони остановилась, хотела махнуть в ответ, но передумала и пошла дальше. Пройдя сотню ярдов, она услыхала шум подъезжающего сзади грузовика. Мужчины, как видно, решили догнать ее. Грузовик подъехал со стороны обочины и остановился.

– Ты, вижу, потеряла дружка, – сказал тот, что был за рулем. – Не горюй, я не хуже его!

Мужчина, сидевший справа, открыл дверцу.

– Лучше не трогай меня, парень, – сказала Мелони водителю, но его приятель уже обогнул грузовик и шел к ней.

Мелони перепрыгнула канаву и бегом бросилась в сад. Улюлюкая, тот погнался за ней. Водитель выключил мотор и тоже кинулся в погоню. Он так спешил, что оставил дверцу открытой.