Главная | Обратная связь

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 15 страница

– Вот это чума!

– Круто!

– Здоровенные-то какие!

– Она что, лесбиянка?

– Точно лесбиянка!

– Фу, гадость какая!

Наконец в кабинете воцаряется молчание. Учени­цы смотрят на меня выжидающе.

– В чем дело? – спрашиваю я.

– Мисс, вы лесбиянка?

Вопрос задает девица из второго ряда. В ушах у нее золотые кольца, а глаза густо подведены черным каран­дашом.

– Моя сексуальная ориентация не имеет никакого значения.

– Фу, какая гадость! – взрывается класс на раз­ные голоса.

– Точно лесбиянка!

– Извращенка!

– Я не лесбиянка! – твердо заявляю я и тут же со­жалею о том, что проявила малодушие, начав оправды­ваться.

– Ну конечно! Рассказывайте!

– Она что, собирается показывать, как этими штуками надо пользоваться?!

– Пусть только попробует! Я сразу уйду!

– Я не собираюсь сидеть на лесбиянском уроке!

– Послушайте! – перекрикиваю я стоящий в клас­се гомон. – Никто не собирается показывать вам, чем и как надо пользоваться! Мистер Таггарт попросил меня рассказать вам о своем сайте, только и всего. У меня есть сайт, предназначенный в основном для жен­щин. Я принесла с собой вибраторы, но мы продаем не только их. Мы продаем нижнее белье, смазки, разные приспособления для легкого садо-мазо, шелковые мас­ки, эротическую литературу и поэзию, ароматизиро­ванные краски для тела. В общем, чтобы узнать весь ассортимент, зайдите на сайт. Лучше всего продается так называемый «Двупалый ласкатель». Я владею экс­клюзивной лицензией на продажу этого устройства в нашей стране. Он пользуется огромной популярно­стью. В основном из-за того, что в нем предусмотрена подача воздуха. Вот, смотрите...

Я беру в руки прибор, однако гуд голосов не дает мне продолжить.

– Круто!

– Он наверняка уже использованный!

– Включите его, мисс!

– А это у него что, ушки? Они тоже двигаются?

Класс разражается хохотом.

– Господи Боже, – кричу я, – это всего лишь виб­ратор!

Смех стихает, только группка искушенных красо­ток на самой галерке продолжает хихикать и передраз­нивает меня с каким-то странным местным говором: «Это всего лишь вибратор!».

– Вопросы есть? – спрашиваю я, поглядывая на часы. Если поторопиться, еще успею на следующий поезд.

Темнокожая девушка с африканскими косичками на голове поднимает руку.

– Да? – спрашиваю я чуть раздраженно. Ну поче­му всегда находится хоть один человек, у которого есть вопрос?

– Я знаю, что такое вибраторы. Только ведь они для старых женщин. Или для замужних. Короче, для тех, у кого больше не бывает секса. Нам-то они зачем? Мы и без них обойдемся. Лично я очень даже обхожусь!

Она громко хохочет и бьет ладонью о ладонь своей соседки.

– Ладно, – говорю я. – Еще вопросы?

–А от вибраторов бывает автоматический оргазм?

Я не успеваю заметить, кто именно из девочек за­дал вопрос, поэтому отвечаю, обращаясь ко всему клас­су в целом:

– Нет, оргазм самый обыкновенный.

Я начинаю собирать вибраторы в коробку.

– Они для тех женщин, которые не в состоянии найти себе мужчину, да?

– Или для тех, кто не хочет искать себе мужчину, – отвечаю я, стоя спиной к классу.

– Для лесбиянок! – восклицают несколько дево­чек одновременно.

Я поворачиваюсь к ним.

– Почему вы так зациклены на лесбиянках?

– Мисс, скажите, а зачем мы должны учиться тра­хать самих себя? Этим ведь мужчины должны зани­маться, разве нет?

– В идеальном варианте да. В действительности очень непросто найти такого мужчину, который одно­временно нравился бы вам, заслуживал уважения и умел заниматься сексом. Этот прибор... – я вырази­тельно взмахиваю «Двупалым ласкателем», – этот при­бор пригодится в то время, когда у вас под рукой нет подходящего мужчины.

Я с задумчивой улыбкой смотрю на вибратор. Надо признать, что он успел здорово мне послужить. Благо­даря нему я оплачиваю счета за квартиру, покупки в уни­версаме и сеансы психотерапевта. Почему я до сих пор не отблагодарила его как следует? И почему я до сих пор не опробовала его на себе? Чего я жду? Письмен­ного разрешения от матери? Неужели использовать вибратор постыднее, чем собственную руку?

– Вы замужем? – спрашивает одна из девочек.

– Нет, – отвечаю я.

– А сколько вам лет? – интересуется другая.

– Двадцать восемь.

– Когда вы в последний раз занимались сексом? – спрашивает тот же голос.

– В прошлую пятницу на своей кухне.

В классе становится очень тихо.

– Вы влюблены? – спрашивает кто-то.

Я открываю рот, но что ответить, не знаю. В инст­рукциях по использованию вибраторов нет ответа на этот вопрос. Девочкам все-таки удалось застать меня врасплох.

***

Я проснулась посреди ночи, разбуженная странным беспокойством. У меня еще ни разу не случались при­ступы беспричинной паники, и я не знаю наверняка, как они должны проявляться, однако то, что я чувствую сейчас, очень похоже на именно такой приступ. У меня бешено колотится сердце, мысли путаются, а нервы натянуты, как стальные канаты. И вдобавок ко всему сильный озноб.

Со дня, когда произошел случай с Дугалом, прошло полторы недели, а мне до сих пор снятся кошмары, как я бегу по узкому переулку вслед за похитителем. Я крепко зажмуриваюсь и стараюсь прогнать этот образ из головы. Я не собираюсь плакать. Не собираюсь и все!

Сегодня днем звонил Эдриан, пытался со мной по­говорить. Вообще-то он звонил мне всю прошедшую неделю, но я на звонки не отвечала, а тут почему-то решила дать ему шанс. Признаться откровенно, разго­вора у нас так и не вышло. У меня сложилось ощуще­ние, что Эдриан и сам не знал, о чем хочет поговорить. Чем дольше мы общаемся, тем больше я убеждаюсь в том, что у нас с ним нет общих интересов. Нет ничего, что объединяло бы нас, заставляя сопереживать друг другу. Тем не менее мне как-то неуютно лежать в боль­шой старой кровати в одиночестве. Довольно странное чувство, учитывая, что большую часть своей жизни я спала одна и давно к этому привыкла. Я чувствую себя маленькой, а постель кажется просто огромной, но Эдриан все равно не тот мужчина, которого мне хоте­лось бы видеть сейчас рядом. Я не желаю принимать от него никаких знаков внимания и не стану утруждать себя, изображая привязанность. По-моему, мы друг другу одинаково безразличны. Я для него – небольшое приключение, он для меня – экскурсия и экскурсовод в одном лице. Эдриан вернется к невесте, успокоенный и довольный своей участью, а я буду немного больше знать о любви и сексе. Только и всего.

Мы просто оказали друг другу маленькую услугу. Надеюсь, Эдриан согласится со мной, когда я объясню ему все вышеперечисленное. Я больше не хочу празд­новать вместе с ним Рождество или ездить в отпуск в Озерный край. Я не хочу ничего из того, о чем так стра­стно мечтала на прошлой неделе. Мне неприятно даже думать об Эдриане. Напрасно я одела его в наряд иде­ального мужчины. Он никогда не смеется над моими шутками. Отказывается даже близко подходить к кух­не. Делает замечания наподобие: «Эй, полегче!», стоит мне только упомянуть о своих родителях, как будто они прячутся где-то поблизости вместе со священником и брачным контрактом, в который уже вписаны наши имена.

В свою защиту могу сказать, что в подобной ситуа­ции ошибиться нетрудно. Когда женщина встречает мужчину с идеальной, на ее взгляд, внешностью, она с легкостью наделяет его теми качествами, которые меч­тает видеть в своем избраннике. То же самое случилось и со мной. Только теперь я поняла, что Эдриан совсем не похож на мужчину моей мечты. Просто ничего об­щего.

Я поворачиваюсь на другой бок, выпрастываю ногу из-под одеяла и, крепко обняв подушку, думаю... о Кэгни Джеймсе. Я ненавижу себя за то, что представляю его рядом с собой. Я ненавижу ту часть моего созна­ния, которая мечтает о том, чтобы он тоже хоть немно­го думал о Санни Уэстон. Мы не в состоянии даже спо­койно говорить друг с другом, а я с какой-то стати пред­ставляю Кэгни лежащим в моей постели. Представляю, как положила бы голову ему на грудь, поросшую гус­тыми волосами... С чего я взяла, что он защитит меня, если я попаду в неприятности или в беду? Хотя надо признать, что один раз, в том страшном узком переул­ке, он мне все-таки помог...

Однако больше всего остального мне ненавистна мысль о том, что я разлюбила того, кого много лет счи­тала мужчиной своей мечты. Вроде бы заполучив Эд­риана, я разлюбила его. Стоило мне узнать себя немно­го лучше, и выяснилось, что я хочу от жизни совсем другого. Это неожиданное открытие не на шутку ис­пугало меня. Мне страшно признаться самой себе, что после стольких лет влюбленности в одного мужчину я вдруг мечтаю о совсем другом. И разум, и сердце хо­тят... сердитого на весь мир одиночку с седыми виска­ми и проблемами с алкоголем. Правда, я сомневаюсь, что он когда-либо обратит на меня внимание. Несмот­ря на все свои усилия, я опять остаюсь совершенно одна.

Я пинком отбрасываю одеяло в сторону, злая и на себя, и на Кэгни Джеймса.

Четыре часа спустя я просыпаюсь оттого, что у меня замерзли торчащие из-под одеяла ноги. Я долго и смач­но потягиваюсь, упираясь пальцами рук в стену, а нос­ками пытаясь достать до противоположного края кро­вати. Часы показывают двадцать минут девятого, пора вставать. Стряхнув остатки сна, я продолжаю лежать в теплом коконе, который получился из нагретого моим телом одеяла и мягкой подушки. Медленно вытаски­ваю руку и опускаю ее вниз, под кровать. Заглядывать не приходится, я и так знаю, что именно там лежит. Пальцы нащупывают картонную коробку с фирмен­ным «Двупалым ласкателем».

В моей жизни наступает важный момент. Можно сказать, переломный момент. Я собираюсь открыто и осознанно признать, что мечтаю о сексе с мужчиной, которого знаю лично и чье лицо могу представить себе безо всякого труда. Никогда прежде я не позволяла себе таких фантазий. Я даже Эдриана никогда не представ­ляла в своей постели, поскольку боялась, что это при­чинит мне еще больше страданий. Поэтому днем я меч­тала о том, как болтаю с Эдрианом, а по ночам преда­валась фантазиям о благородном хозяине замка, или строгом тюремщике, или мудром преподавателе, или каких-нибудь других полусказочных персонажах, столько лет скрашивавших мое одиночество. Сама я в фантазиях была то служанкой, то заключенной, то сту­денткой. Кем я никогда не бывала в фантазиях, так это самой собой. Я не позволяла себе мечтать о том, что мог­ло хотя бы предположительно стать реальностью. Я знала, что стоит такой фантазии родиться в моей голо­ве, как она оживет и станет существовать самостоя­тельно – поднимется надо мной, как огромный воз­душный шар, наполненный грезами. Мне казалось, Эдриан непременно поймет, что именно он был объек­том моих грез. Поймет, что мысли о нем заставляли меня дышать чаще, сдавливали горло, вызывали слад­кое ноющее чувство на внутренней поверхности моих бедер. Догадается, что, думая о нем, я невольно раздви­гаю ноги и мечтаю почувствовать на себе тяжесть муж­ского тела. И тем более догадается, что, думая о нем, я впервые в жизни воспользовалась самым продаваемым из своих товаров – «Двупалым ласкателем».

Я внимательно рассматриваю коробку, прежде чем от­крыть, поворачиваю ее из стороны в сторону раза три или четыре. Наконец, открываю упаковку, и из нее выскаль­зывает знакомый прибор в виде маленькой кисти руки с двумя необычно выставленными пальцами. На торце при­бора находятся маленькие разъемы для проводов. Я са­жусь в кровати и нажимаю красный включатель. Разда­ется негромкое гудение, немного похожее на гул работа­ющего пылесоса. Я тут же выключаю прибор. Все-таки гудит он довольно громко. Вдруг кто-нибудь услышит? Соседи, например. Или Кэгни Джеймс.

Я кладу вибратор на край кровати и включаю ра­дио. Какой-то диджей лающим голосом сообщает, что все песни, которые мы только что прослушали, были написаны в прошлом году. Теперь на радио не крутят композиции шестидесятых, семидесятых и даже восьмидесятых. Владельцы радиостанций считают, что мо­лодежи неинтересно всякое старье. Они не понимают, что нынешним юнцам вообще ничего неинтересно.

Я выключаю радиоприемник и снова беру в руки «Двупалый ласкатель». В конце концов что тут страш­ного? Сняв белый защитный чехол, я кладу прибор себе на колени прямо поверх одеяла. Затем придавливаю вибратор подушкой и опять включаю. Теперь, когда я немного придушила свой фирменный ласкатель, он гу­дит гораздо тише. Я представляю, что за мной кто-нибудь наблюдает – как в фильме, где квартира героя оказывается битком набитой скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. То, что я пытаюсь заглушить звук работающего вибратора, смущает меня еще больше, чем использование прибора по прямому назначению.

– Ну хватит уже трусить! – говорю я себе реши­тельно, убираю подушку и, устроившись поудобнее, засовываю вибратор под одеяло...

Пять секунд спустя раздается телефонный звонок. Разумеется, звонит мама. Как будто догадалась...

– Ты что, пылесосишь? – спрашивает она.

Я отчаянно давлю на выключатель. Я нажала его в тот момент, когда снимала телефонную трубку, но виб­ратор, вместо того чтобы выключиться, заработал еще быстрее и громче.

– Да... Сейчас... Я как раз пытаюсь его выключить...

–Какой-то странный звук,–говорит мама. – Очень слабый. Наверное, пора сменить мешок для пыли.

– Это такая модель, – отвечаю я быстро и сама удивляюсь, с какой легкостью и убедительностью умею лгать собственной матери.

Должна признаться, что я часто ее обманывала. В детстве я постоянно врала по поводу еды, которую же­вала, почти не переставая. На кухню я старалась про­бираться незаметно. Бесшумно открыв холодильник, намазывала маслом кусок хлеба и тайком съедала его. Если после ужина оставались спагетти по-болонски или макароны с сыром, то мама складывала их в отдельную миску и обтягивала пленкой. Я умела очень осторожно отклеить край пленки и, просунув руку внутрь, достать немного макарон. Обычно мне удавалось не оставлять следов незаконного проникновения – верхний слой макарон и соуса выглядел так, словно к нему никто не прикасался. Потом я снова затягивала миску пленкой, а мама кричала из гостиной, сидя в своем любимом кресле: «Что ты там делаешь? Опять залезла в холодиль­ник?»

Обычно я отвечала, что выбрасываю мусор или на­ливаю себе воды. Мы обе знали, что это неправда, но мама ни разу не обвинила меня во лжи. Иногда она все-таки сердилась и, вздыхая, говорила: «Не надо тебе до­бавки», когда я накладывала себе на тарелку еще жа­реного картофеля. По-моему, ее слова только усилива­ли голод. Я хотела добавки еще больше, оттого что мама не разрешала ее брать. Понятия не имею, почему так происходило. Я не знаю этого даже сейчас, после стольких сеансов у психотерапевта. Почему мне все­гда хотелось жареной картошки? Ирония судьбы: те­перь меня мутит даже от жаркого, которым в детстве я готова была объедаться до бесконечности. Мне и сей­час время от времени хочется его попробовать, но же­лудок отказывается переваривать жареное мясо. Если же я все-таки съедаю кусочек, то потом весь день му­чусь от рвоты и озноба, а на следующее утро встаю с постели похудевшей на несколько фунтов.

В детстве мне постоянно приходилось вставать на весы и плакать, когда выяснялось, что, сидя на диете, я снова прибавила. Потом я воровала из буфета шоко­ладные драже, съедала их и опять плакала. Как-то раз мама отвела меня в клуб для страдающих избыточным весом, заплатив три фунта в качестве вступительного взноса. Я вставала на их весы с трепетом, потому что всякий раз ожидала увидеть на дисплее все большие и большие цифры. К своему удивлению, через неделю я сбросила четыре фунта! Правда, к концу второй неде­ли выяснилось, что потерянный вес вернулся с лихвой. Я опять расплакалась и заявила маме, что больше не хочу ходить в этот клуб. Мне было всего двенадцать лет! Меня угнетала необходимость ходить в здание обще­ственного центра с весами правосудия на фасаде и си­деть в комнате с унылыми обоями в компании пятиде­сятилетних женщин. Неужели так будет продолжать­ся до конца жизни? Я казалась себе взрослой, а мне совсем не хотелось взрослеть. Мне хотелось оставать­ся ребенком, делать все, что взбредет в голову, и жить, не задумываясь о будущем.

Конечно, самым ужасным было то, что моя сестра Элейн могла есть любую пищу и оставалась тонкой, как тростинка. Ей нравились чипсы с солью и уксу­сом, мне – просто с солью. Я любила батончики «Твикс», она – шоколадные конфеты. Она весила око­ло восьмидесяти пяти фунтов, я – почти сто двадцать шесть. Кроме того, надо учесть, что Элейн была на три года старше и на четыре дюйма выше, чем я. Она была маленькой, а я – большой. Немногие из наших род­ственников и знакомых упускали случай отметить эту забавную особенность. Я помню все их замечания, бро­шенные так небрежно и навсегда застрявшие у меня в памяти. Они напоминали крохотные стрелы и попада­ли мне в мозг, как в мишень. И нет никакой надежды, что когда-либо мне удастся извлечь их и забыть колко­сти и насмешки.

Однако больше всего меня злит другое. Больше все­го меня злит то, что я сама считала себя толстой. Я не­изменно отказывала даже тем немногочисленным по­клонникам, которые у меня время от времени появлялись. Я никак не могла поверить тому, что они действитель­но находят меня – целую гору жира – интересной. Сейчас-то я прекрасно понимаю, что моя неуверен­ность делала меня гораздо некрасивее, чем я была на самом деле. Если бы мне удавалось выглядеть доволь­ной своим весом, в глазах мужчин я была бы гораздо привлекательнее.

Я вспомнила Айана – приятеля моих друзей по кол­леджу, с которым мы были знакомы так, как бывают знакомы студенты одного университета на последнем курсе. Симпатичный парень, темноволосый и высокий – примерно пять футов десять дюймов. Он стригся за пять фунтов в местной парикмахерской, одевался в футболки и джинсы, потертые от длительной носки, и носил очки без оправы – такие незаметные, что по­рой я вообще забывала, что Айан ходит в очках. Остро­умный, он шутил умно и совсем не пошло – над его шутками приходилось думать. Я в то время жила в об­щежитии и делила комнату с двумя соседками – Максин и Элен. Айан иногда заходил к нам в гости после лекций. Мы сидели перед телевизором и смотрели раз­ные ток-шоу, в которых обсуждались темы вроде «Я за­мужем за мерзавцем» или «Моя мать постоянно кле­ится к моему парню». Я ужасно смущалась, когда Айан заходил в гости, а в комнате не было никого, кроме меня. Я считала, что ему нравится одна из моих строй­ных соседок и он расстраивается, когда не застает их на месте, поэтому, оставаясь с Айаном наедине, изо всех сил старалась развеселить гостя.

Айан трижды пытался поцеловать меня – дважды, когда был пьян, и один раз совершенно трезвым. На­сколько я знаю, он ни разу не пытался поцеловать Максин или Элен, даже тогда, когда мы все жутко напились, отмечая их предстоящий отъезд в Японию, где мои по­други собирались преподавать английский язык. Вся­кий раз, когда Айан тянулся к моим губам, я убегала, не решаясь принять поцелуй. Я была уверена, Айан обращает на меня внимание только из-за того, что другая девушка отказала. Или потому, что он чересчур пьян. Мне и в голову не приходило, что я по-настоящему ему нравлюсь. Я не любила Айана, но сейчас сожалею о том, что так и не позволила ему поцеловать себя.

Мне оставалось только завидовать тем немногочис­ленным женщинам, которые, будучи полными, нрави­лись себе такими, какие они есть. Они любили себя. Они ценили собственную внешность, поэтому другие люди тоже относились к ним с симпатией.

Полагаю, что толстые люди подразделяются на две категории. Первые довольны тем, как они Живут и вы­глядят, а вторые нет, но ничего изменить не могут. Я столько лет позволяла сандвичам, гамбургерам, пицце, жареной картошке и шоколадным батончикам портить мне жизнь! Теперь с этим покончено. Я решила раз и навсегда, что отныне пища будет для меня просто пи­щей и ничем больше. Если не хочешь быть толстой, найди себе другой объект для любви.

– Прости, что отвлекаю. Ты уже работаешь?

– Нет, мама. Сейчас только двадцать минут девя­того.

– Я волнуюсь за тебя, Санни.

Я нервно сглатываю. Мама еще никогда не призна­валась открыто, что волнуется за меня.

– Не беспокойся, – отвечаю я, немного растроган­ная. – Я не голодаю.

– Дело не в этом. Я переживаю из-за того кошмар­ного случая с мальчиком.

Несколько дней назад я рассказала маме о том, что стряслось в то злосчастное утро, – о похитителе, о ма­леньком Дугале и о Кэгни. Когда я закончила свое по­вествование, мама какое-то время сидела как окаме­невшая, а затем сказала, что очень гордится мной, но чувствует себя сейчас точно так же, как мать Дутала, когда ее ребенка пытались похитить, пускай даже маль­чику было всего два года, а мне целых двадцать восемь. Она была рада, что с ребенком все в порядке, и попро­сила меня больше никогда и ни при каких обстоятель­ствах так не геройствовать. Затем поинтересовалась, обедала ли я сегодня, и посоветовала в качестве успо­коительного съесть чего-нибудь сладкого. Мама счита­ла, что в такие моменты нельзя отказывать себе в де­серте.

– Мама, тебе не о чем волноваться, – говорю я. – Все уже позади.

– Что значит позади? А как же судебные слуша­ния? Когда тебе надо будет туда идти? Я пойду вместе с тобой.

– Я пока не знаю, когда состоится суд. Конечно, ты можешь пойти со мной, если хочешь, но это совсем не обязательно. Как дела у папы?

– Как обычно. Сегодня утром опять не смог при­парковаться у гастронома и целый день ходил недоволь­ный. Прошу тебя, Санни, не вздумай выходить замуж за человека, который помешан на парковке.

– Ладно, постараюсь.

– Ты до сих пор встречаешься с тем молодым чело­веком?

– Вроде да. Не знаю.

– Если чувствуешь, что он тебе не подходит, не трать время зря. Бросай его, и дело с концом.

Мама считает меня сильной. Наверное, все эти годы она успокаивала себя тем, что я не одинока, а просто до сих пор ищу подходящего мужчину.

– Я тут подумала, Санни, давай встретимся в пят­ницу? Сходим куда-нибудь, пообедаем. Может, и Элейн с нами выберется, если будет свободна.

– Я не против, но мне надо работать.

Мама считает, будто работать дома – то же самое, что не работать вообще.

– Ты ведь сумеешь выкроить немного времени для обеда?

– Конечно.

У мамы настоящий талант заставлять меня чувство­вать себя виноватой.

– Ну вот и отлично. Встретимся в пятницу. Конеч­но, если твой отец разрешит мне взять машину.

Мама вздыхает. Мы обе знаем, что она почти еже­недельно таранит автомобилем какие-нибудь препят­ствия, которые некстати оказываются на ее пути. Ни­чего удивительного, что папа не любит пускать ее за руль.

Мы прощаемся, и я кладу телефонную трубку на туалетный столик. Я не забыла, чем занималась до ма­миного звонка, поэтому снова беру вибратор, включаю его и убираю под простыню.

Я лежу на спине, закрыв глаза, и представляю себе Кэгни Джеймса. «Я могу думать о чем угодно,–настой­чиво повторяю я себе. – Я могу думать о чем угодно». Мое воображение не в состоянии создать ничего бо­лее волнующего, чем образ Кэгни, стоящего у входа в «Старбакс» в темном пальто. Я несколько раз моргаю, чтобы прогнать это видение, и стараюсь вызвать ка­кое-нибудь другое, более приятное. Я представляю, что дверь в спальню открывается, а на пороге стоит... Кэгни.

– Что у тебя там такое? – спрашивает он спокойно.

– Ничего особенного, – отвечаю я. – Просто рука.

Я представляю, как Кэгни расстегивает рубашку, и вздрагиваю. В моей фантазии он ходит не в свитере, а в рубашке. В конце концов это моя фантазия, и в ней он будет носить то, что нравится мне! Подойдя к кро­вати, он садится на край и откидывает одеяло, которым я укрыта.

– Все ясно, – говорит он невозмутимо, наклоня­ется надо мной и целует в губы.

Когда мы наконец отрешаемся друг от друга, он бе­рет у меня из рук вибратор и говорит:

– Дай мне...

Может, все дело в самом «Двупалом ласкателе»? Неужели он настолько хорош? Не знаю, но у меня еще никогда в жизни не было такого сильного, волнующе­го, невероятного оргазма, как в этот раз.

Доктор-психотерапевт, к которому я хожу на кон­сультации, стал темно-коричневым от загара. Такой загар получается только у мужчин среднего возраста. Теперь доктор похож на дорогой кожаный портфель. Я замечаю перемену сразу, как только вхожу в каби­нет. Точнее сказать, я замечаю то, как резко стали вы­деляться на загорелом лице белки его глаз. Господи, даже мой психотерапевт выглядит лучше, полежав не­сколько дней на солнце! Мне становится завидно. Я тоже хочу стать загорелой, как шоколадка.

Как ни странно, перемена во внешнем облике не сказалась на поведении доктора. По-моему, ему сле­довало бы не сидеть сейчас, закинув ногу на ногу, и не спрашивать, как я себя чувствую, а закурить подо­зрительного вида самокрутку, плеснуть себе в стакан чего-нибудь покрепче и сказать: «Ну, как делишки, до­рогуша?»

– Попали в сезон дождей? – интересуюсь я, уст­роившись на своем обычном месте.

Доктор улыбается блокноту, просматривая сделан­ные раньше записи, однако ничего не отвечает.

– Надеюсь, вы пользуетесь увлажняющим кремом. Если нет, то снова станете молочно-белым за считан­ные дни.

– Не сомневаюсь, – отвечает доктор, по-прежне­му внимательно изучая записи в блокноте.

Мне становится немного неловко за то, что я его поддеваю.

– Хотя при желании загар можно и подновить. Например, в Сен-Тропе. Хороший городок – суматошный немного, но к этому быстро привыкаешь. Лично я предпочитаю искусственный загар. Я два месяца назад ходила в салон на Оксфорд-стрит, и меня там обрызга­ли специальным составом. Первую ночь после этого я провела ужасно, зато потом... Что вы так смотрите?

Доктор наблюдает за мной очень пристально, забро­сив ногу на ногу и покачивая туфлей на самом носке.

– Как у вас дела, Санни? – спрашивает доктор и кладет блокнот на колено, быстро бросив взгляд в свои записи. Наверное, уточнил мое имя, или диагноз, или какие-то другие подробности. Сверившись с блокно­том, доктор снова поднимает на меня глаза.

– Нормально, – отвечаю я.

В принципе я могла бы сказать «неплохо» или даже «хорошо», однако вовремя почувствовала, что такая формулировка меня не устраивает. По-моему, дела у меня именно «нормально», а не «неплохо» или «хоро­шо». В конце концов, если вы платите за то, чтобы вам задавали вопросы, то отвечать на них надо искренне.

Подняв колени к груди, я обхватываю их руками. Доктор сидит и терпеливо ждет.

– Знаете, – говорю я наконец, – я тут наблюдала за толстыми людьми. Точнее, за толстыми женщина­ми. Как они двигаются. Как прячут свою полноту. Но­сят широкие блузки, чтобы скрыть выпирающий жи­вот. Одежда на них еле сходится, так что пуговицы чуть не прорывают петли. Юбки вечно сидят криво – сза­ди опускаются ниже, чем спереди, потому что жиро­вые складки на животе подтягивают ткань кверху. Обувь у них очень удобная, на низком каблуке, чтобы не уставали толстые лодыжки. Волосы всегда покраше­ны и уложены в высокую прическу, чтобы отвлечь вни­мание от тела и подчеркнуть лицо. Ходят они, если вы замечали, слегка расставляя ноги в стороны, потому что внутренние стороны ляжек сильно трутся друг о дру­га. Если такие женщины едут в метро, то устраиваются на сиденье бочком, чтобы не дай Бог никого не потре­вожить. Они боятся расслабиться и сесть поудобнее – их зад тут же расплывется и съедет на соседнее сиде­нье. Толстые женщины всегда озабочены своими габа­ритами, своей массой. Они понятия не имеют, что их лишние килограммы не волнуют никого, кроме них самих. Ну, и меня, если я за ними наблюдаю. Получа­ется такая парочка горемык – толстушка, зациклен­ная на своем весе, и я, загипнотизированная тем, что вижу. Понимаете, доктор, это то же самое, что смот­реть старое документальное кино. Как будто видишь себя такой, какой была давным-давно. Теперь я пони­маю, насколько сильно я самой себя стыдилась. Я смот­рю на этих женщин и замечаю, что многие из них очень привлекательны. Ничуть не менее привлекательны, чем стройные женщины. У них такие округлые бедра, и животы, и полная грудь... По нынешним меркам они не такие уж огромные. Просто очень полные. Кило­граммов сто примерно. Не то чтобы я лично считала их сексуально привлекательными, но, мне кажется, муж­чинам должны нравиться такие формы. Я ведь вижу, с каким вожделением некоторые мужчины смотрят на полных женщин. Наверняка мечтают прижаться к ап­петитному полному телу, лечь на него, как на роскош­ную мягкую перину... Когда я замечаю, что кто-то бро­сает такие взгляды на толстую женщину, мне становит­ся очень приятно. Я улыбаюсь, у меня поднимается настроение... Пока не вспоминаю, что я сама уже со­всем не такая. Конечно, теперь у меня стройное, под­тянутое тело, длинные худые ноги. Я почти что тощая. Представляете, от моего тела осталась всего половина! Двадцать лет назад в жизни все было по-другому. Если человек рождался с длинным носом, то жил с ним до самого конца. Если вы не Мэрилин Монро, то доволь­ствовались той внешностью, которой вас наградила природа. И никому не было до этого особого дела, потому что изменить себя в любом случае не представля­лось возможным. Сейчас все стало иначе. Всем до все­го есть дело, потому что любой физический недоста­ток поддается исправлению. Оттопыренные уши мож­но сделать нормальными. Маленькую грудь можно увеличить, большую–уменьшить. Если надо, вам еще и деньги на это дело займут, потому что в наши дни при­личнее быть в долгах как в шелках, чем ходить с кри­вым носом. Двадцать лет назад человек мог быть счаст­лив и со сломанным носом, а сейчас... И чем больше мы от себя отрезаем, чем сильнее себя переделываем, что­бы приблизиться к совершенству, тем непримиримее относимся ко всему естественно несовершенному. Пройдет еще двадцать лет, и мир изменится еще силь­нее, учитывая то, с какой скоростью развивается об­щество. И что, интересно, будет? Может, людям с фи­зическими недостатками запретят появляться на ули­це? Или их поволокут в участок, как за преступление? Или еще что-нибудь не менее дурацкое по меркам 1984 года...