 |
|
Рабство духов (NEW)
Ух, как быстро несется поезд. Рулон сидел в вагоне вместе с другими новобранцами и ехал в армию. Его бесило, что он, как овца, пошел в армию, когда мог легко от нее отмазаться. Но он понимал, что это нужно для Духовного Пути, для духовной практики.
В военной части, куда они прибыли, всем выдали новую форму. Надев ее, Рулон пошел по казарме. К нему подошел «дед» и врезал ему по морде так, что он упал на пол, потом поднялся.
— За что? — недоуменно спросил он.
— Ты крючок не застегнул, — спокойно объяснил «дед».
— А, понятно, — ответил, улыбаясь, Рулон, и стал застегивать крючок.
— Подожди, — сказал «дед», — снимай форму. Махнемся, а то испачкаешь, а мне уж скоро на дембель. Не пойду же я домой в поношенной.
Они обменялись формой. Вскоре начался отбой. «Дед» зажег спичку.
— Чтоб все разделись, пока она не сгорит! — скомандовал «дед».
Солдаты стали судорожно раздеваться.
— Не успели, — сказал «дед», — одеваемся, пока горит спичка.
Солдаты снова стали одеваться. Не успев даже сделать это до половины, как дед заорал:
- Все, не успеваем, спичка-то уже догорела, уроды. Давайте-ка снова.
Всем это жутко надоело. Никто не привык к дисциплине. Разнеженные доброй мамой, пацаны стонали от этой практики.
«Злую же шутку сыграла со мной подлая мать, - бесился Рулон, - сделала меня дерьмом, так, что я даже не могу быстро отбиться».
- Отбиваемся, - снова скомандовал дед, снова чиркнув спичкой.
Шел уже третий час носи, спать хотелось страшно. Уже ничего не соображая, как тупые машины, новобранцы пытались вовремя скинуть с себя все шмотье и вот уже было все успели раздеться:
- Так, - сказал дед, - смотрите-ка, а рядовой Девочкин не успел, значит. Теперь все снова одеваемся.
- А, сука, козел, - заорали солдаты, - из-за тебя мы не отбились. Не дай бог, не успеешь, падла, урою.
«Вот они муштра, - подумал Рулон, - в таком состоянии солдат вообще отучится думать, будет действовать как автомат, как тупое орудие убийства, чего от нас и добивается правительство.
- Опять не успеваем, - сказал дед, когда догорела спичка.
Все волком смотрели на Девочкина. Рядом стоящий пацан пнул его, другой дал по морде:
- Быстрей шевелись, сука, из-за тебя мы отбиться не можем, задушу!
«Пусть благодарит мамочку, - думал Рулон, - которая сделала его таким чмом . Здорово он теперь расплатится за это».
Перепуганный урод на сей раз все-таки умудрился раздеться во время, и рота кое-как отбилась.
Только казалось Рулону он коснулся подушки, как уже наступило утро, и зычный крик дежурного:
- Рота, подъем! – пробудила пацанов.
Очумелые и не выспавшиеся, они стали вскакивать с постелей и судорожно одеваться. Девочкин же остался лежать досматривать сны.
- Вставай, урел! – стали будить его солдаты, кулаками пиздя его по харе.
- Так, даю минуту, - бесился дед, и все кровати должны быть заправлены, кто не успеет, будем бить по зубам.
Выяснилось, что кровати заправлять мало, кто умеет.
- А теперь быстро в туалет, чтобы за минуту все успели посрать и помыться.
Рота ломанулась в маленький сортир. Приходилось срать и тут же на толчке бриться. Те, кто умывался сразу и ссали в рукомойник, чтобы не терять времени. Толкотня в туалете стояла страшная.
- Рота, стройся! – прозвучала следующая команда, и солдаты ломанулись из туалета в коридор казармы. Кто-то с не подтертой сракой, на ходу застегивая штаны, кто-то со ртом полным не смытой зубной пасты, кто-то с наполовину сбритыми усами.
- Равняйсь, смирно! – звучала следующая команда.
Затем дед начинал осмотр. Если у кого-то был недочет: не подшитые воротнички, не мытая рожа, покоцанная форма, не начищенные сапоги, дед командовал:
- Смирно! Глаза закрыть!
И после этого бил по ебальнику.
- А как все успеть? – завозгудал Игорь.
- Кто тут не успевает?! Шаг вперед! – скомандовал дед.
Игорь сделал шаг вперед.
- Три наряда вне очереди, - вынес приговор дед, - спать меньше надо, зараза, ночью время много, сапоги чисть, брейся, подшивайся.
- А днем дадут время? – спросил другой пацан.
- А днем, - констатировал дед, - вы наши сапоги драить будете и нам воротнички будете подшивать, поняли, падлы?
«Вот вам и рабовладельческий строй, а учило истории пиздело, что он давно кончился. Да мы настоящие рабы дедов, офицера КПСС, правительства. И им это выгодно. Выгодно иметь рабов, которые идут защищать их задницу, воевать во Вьетнаме, Афганистане, Хуистане, а нам будут вешать на уши лапшу, что мы защищаем родину, выполняем интернациональный долг, а из нас тут просто делают роботов».
- А теперь быстро одеваться и на строевую!
Рулона с ротой долго гоняли по плацу, заставляя выполнять глупые команды: «налево, направо, кругом, шагом марш».
«Так нас дрочат, чтобы мы стали бездумным орудием войны, пушечным мясом, - видел он».
В строю их радостно заставляли распевать глупые песни патриотического содержания.
Оглупление продолжалось.
- А теперь за лопаты, - скомандовал дед, - снех чистить будете.
Начали чистить плац, сгребая снег в одну кучу. Когда работа была закончена, дед взглянул на часы и сказал:
- До отбоя еще 6 часов, давайте-ка, козлы, теперь перетаскивайте эту кучу в другое место. Чтобы солдат ни делал, главное, чтобы к отбою умотался.
Пока все таскали снег, Игорь тихонько смылся и купил в магазине булку хлеба, но когда он возвращался, его-таки заметил дед.
- Что не наедаемся? – сказал он издевательским тоном, развязно подходя к Игорю и вытаскивая у него из-за пазухи булку, - так теперь будешь ее жрать, - сказал он и бросил булку на землю.
- Упал! Отжимайся и жри ее ртом, собака, пока мы тебя не отпетушили.
Игорь стал возражать, тогда деды стали его бить, пиная ногами. Один дед, бывши подвыпивши, снял ремень и, намотав его на руку, сказал:
- Если ты не будешь отжиматься и жрать хлеб, я тебя буду бить пряжкой по голове, пока дураком не сделаю, понял?
Игорь, увидев, что дело принимает крутые обороты, стал отжиматься и кусать булку. Деды и молодые окружили его, наблюдая за этой процедурой. Игорь устал отжиматься, стал падать. Деды пинали его, заставляя продолжать отжиматься.
Когда он съел уже почти всю булку, его стало тошнить и вырвало. Дед схватил его за голову и стал тычить лицом в блевотину.
- Что нажрался, сука, не дай боже, еще кто из вас шо себе купит! Деньги вы должны отдавать мне! Кто даст 10 долларов, тому отгул на день будет. Всосали, уроды?
«А вот уж и налоговая инспекция, - подумал Рулон».
Настало время отбоя. Опять с большим трудом удалось отбиться.
- Поворачиваемся на правый бок, - скомандовал дед, - шнурки передергиваем раз, два, раз, два, - глумился он.
Игоря подняли с постели и в одном нижнем белье вывели из казармы на мороз.
- Постой тут, сука! Шо дедов не слушал? Сопротивлялся? Теперь померзни, пока все спят.
Кое-кому еще не дали спать ночью, заставляя выполнять разные прихоти дедов: подносить еду, стирать одежду, чесать пятки.
«Вот она армия, - подумал Рулон, - кого здесь из нас делают. Да мы тут становимся просто моральными уродами. Нас тут калечат. Да эта жизнь и все, созданные в ней условия, предназначены только для одного, - чтобы человеку все тут остапиздело, и он устремился бы в маха пара нирвану».
Только Рулон заснул и проспал, может быть, час, как прозвучала тревога, и всю роту в полной экипировке погнали на полигон.
Бежать пришлось по глубокому снегу в противогазах, таща с собой автоматы, гранатометы и прочую хуетень.
Хотя Рулон привык к спорту, эта нагрузка ему малой не показалась. Он задыхался в противогазе.
«Вот это бренное тело, это кусок мяса, который навесили на мой дух, чтобы я в нем мучился и не забывал, что живу для страдания, чтобы развивал волю и разум, стремясь справиться с этим чертовым тренажером, непослушным, вечно болящими и страдающим мясом».
Тут Рулон увидел, что Девочкин пизданулся на землю и, не смотря на пинки дедов, в себя не приходил и не мог бежать дальше. С него стянули противогаз, он был весь в блевотине.
- Эй, засранцы, - скомандовал дед, - тащите на руках этого слюнтяя.
Проклиная все на свете, пришлось тащить еще этого мудака.
- Падла, сволочь, получай! - стали бить его молодые, когда дотащили до казармы.
- Говно, из-за тебя я чуть не сдох
- Только еще свались, паскуда, - доносились реплики в его адрес.
- Три наряда ему вне очереди, - бесился дед.
После этого Девочкина долго долбили и били, заставляя выполнять всякую грязную работу. Но у него все валилось из рук, ничего не получалось, он начал ныть, показывая свое слабодушие.
- Пидор, сука, мразь, да я тебя убью, - бесился дед, пиная его сапогами.
- Что ноешь? – спросил другой, - давай его учешим, это же Девочкин, он у нас Девочкой будет.
Затащив в туалет, деды его начали бить, затем один пнул его под дых, Девочкин загнулся. Тут дед обхватил его шею рукой и зажал под мышкой, душа его. Другие сорвали штаны и придушенного стали ебать в жопу хором.
- Ух, сука, давно бабу не видел, - кряхтел здоровый Бугай.
- Говно, месяц назад последнего пидерасили, - отозвался низкорослый щуплый Ханурик, - потом мы ему в жопу швабру вставили и заставили летать. Ща он на больничке отдыхает. Ух, классно он у нас самолетом был, бегал по тубзику с выставленными в стороны руками и жужжал.
После экзекуции Девочина толкнули под колени и поставили на колени на грязный пол.
- Все, сука, выбирай: или мы тебя сейчас примочим или ты за щеку брать будешь.
- Не бойся, - сказал кривозубый Ханурик, - твоей маме напишут, что ты погиб смертью героя.
- Давай, пидарюга позорный, бери конфетку, - заорал Бугай, разжимая ему пасть ножом и пихая туда запачканный в говне хуй.
- Давай соси, козел, не то зашибу, понял?
Сломленный Девочкин стал запуганно сосать измазанный в говне член.
- Сука, все, теперь мы тебя каждую ночь хором ебать будем, - заорал Кривой.
Тут Девочкин захрипел и стал откашливаться, сплевывая сперму.
- Все, - сказал, отходя от него довольный Бугай, - я ему в рот наспускал.
- Теперь у меня бери, пидор, - сказал Ханурик, запихивая ему в ебальник свою пипетку, - соси, понял?! А то зашибу.
Через минуту он вынул письку и стал кончать ему на рожу, опрыскивая вонючей молофьей ебло Девочкина.
- Все, ничтожество, вот тебе и масочка для лица, ты же Маня и должен хорошо выглядеть, - глумился он.
- Дайте-ка я ща его в рот выебу, - засуетился Кривой, - все, паскуда, хуесос вонючий, соси-ка у меня, падла, не то повешу…
Так продолжалось еще долго, пока Девочкин, уже еле соображая, не повалился на пол, шо коли двинул, паскуда, - заорал Бугай, - давай-ка его обоссым, - при этом он достал свой пенис и стал орашать его мочей, другие присоединились к нему.
- Вот, на, умойся, ублюдок, - заорал Ханурик, мочась ему на рожу.
- Все, гандон, теперь я тебе всегда буду на рожу срать.
- А я ему буду в рот ссать, - заорал Кривой.
- Да он вообще будет говно есть, - бесился Бугай.
Тут Девочкин стал приходить в себя и, с трудом поднявшись, сел на залитый мочей пол.
- Что оклемался, падла? Давай, читай присягу, засранец, - глумился Кривой, - я готов стойко переносить все тяготы и лишения военной службы…
Сплевывая текущую изо рта молофью, Девочкин тупо стал повторять за ним слова присяги, а потом заплакал.
Деды, смеясь над ним, выперлись из туалета.
- Так, молодые, проследить, чтобы эта ваша Маня привела себя в порядок и не шараебилась по казарме, не то я всех отчешежоплю, - командовал Бугай.
Утром Девочкина обнаружили в туалете с перерезанными венами.
- Сука, хлюпик, кони решил отсюда двинуть, - бесился Кривой, - не выйдет! Я тебя еще петушить буду, пидарюга позорная. Давайте его скорей в медсанчасть вены зашивать.
- Дезертир, Родину защищать не собираешься, падла? Под трибунал пойдешь! - бесился Бугай.
- Эх, опять без дырки нам тут торчать, - сокрушался Ханурик.
«Да, - подумал Рулон, - отсутствие реализации сексуальной энергии может приводить к такой жестокости, как это было еще у католических монахов, которые организовали инквизицию. Все войны, резня, драки возникают от скопившейся энергии, которая превращается в яд. Но никому до этого нет дела. Тут нас делают зверьми, мы готовимся к войне, мы становимся орудием убийства. Вся наша жизнь – это война и подготовка к войне, а о развитии никто не хочет и думать, но я должен использовать эту ситуацию для просветления. Я должен не отождествляться с физическим телом и смотреть на себя со стороны».
Капитан Канарейкин на собрании сказал солдатам, что если его не признают дураком, то отправят в дисбат. Это чтобы всем не повадно было так себя вести. Рулон понимал, что они хотят так всех запугать, чтобы люди продолжали мучиться и боялись выйти из этой дурацкой игры путем самоубийства.
«Почему мы не можем покончить с жизнью, - думал Рулон, - ведь это право человека, право на смерть, мы рабы и нам не дают даже умереть, ведь нас нужно эксплуатировать».
Рулону очень нравились мысли о смерти. Он и сам был не прочь поголодать деньков этак шестьдесят и спокойно с молитвой отправиться на небо.
Часто перед сном Рулон представлял трогательную сцену, что он лежит в гробу и спокойно отходит в вечность. Он представлял, как его тело медленно разлагается, рассыпаются в прах кости и он исчезает, становится пылью. От этих состояний становилось спокойно и радостно.
Однако он знал, зачем он здесь, и старался быть сильным, чтобы выдержать все испытания, чтобы его не отпетушили или еще как-нибудь не покалечили, как других. «Деды» могли запросто отбить почки или еще что-нибудь. А где-нибудь в Афгане могли и совсем прибить, а домой написали бы, что он погиб смертью храбрых, защищая Родину. Так у нас любят делать очень часто.
Рулон все больше утверждался в мысли, что это Шаолинь, и он стал рассказывать другим солдатам, как он будет медитировать, стоя на посту. Все это принимали как плоскую шутку.
Часто доставалось и нашему герою. Он всегда при этом старался улыбаться и не допускать страха и обиды. Некоторые зачмаривались от битья, другие начинали лезть в залупу, но их быстро обламывали. Рулон помнил, что он всегда должен быть бравым и жизнерадостным.
Как бы ни были трудны условия, он старался действовать в них целостно, не жалея себя и не пытаясь сачковать, так как эти тенденции размягчали поле, делали человека внутренне слабым, что могло затем породить множество внешних неприятных ситуаций.
Обида, желание рассвиниться, недовольство существующими условиями разделяли энергию. Часть ее шла на эти неприятные состояния, и жить становилось труднее. Жизнерадостное же принятие всего позволяло мобилизовать силы и действовать более успешно. Ну а если это не помогало, тогда помогали злость на себя, ярость и жесткость. Это было хорошим способом мобилизовать свои внутренние резервы.
Как-то раз Рулон с другом Игорем стояли у казармы. Игорь курил, а Рулон рассказывал ему, как занимался каратэ на гражданке. За это его уважали, однако он знал, что как только узнают о его уникальной психике, то все станет совсем наоборот.
Каратист стал показывать Игорю стойки, как вдруг к казарме подъехал грузовик и на полной скорости поехал на них. Рулон сразу отскочил в сторону, но Игорь продолжал спокойно курить. Грузовик резко затормозил в полуметре от них. Затем он отъехал и снова поехал уже на одного Игоря, который продолжал спокойно стоять.
Рулон крикнул ему: «Отойди!», но тот не среагировал. «ЗИЛ» снова резко затормозил прямо перед ним. Потом отъехал и снова стал разгоняться в третий раз. Рулон опять закричал: «Игорь! Отойди!», но тот только отмахнулся. Тут грузовик врезался в него и прижал его к стене казармы. Игорь застонал, побелел и потерял сознание. Из грузовика вышел пьяный солдат и подошел к лежащему на земле Игорю. Скоро там собралось много народу.
Оказывается, шофер решил пошутить и не сумел затормозить вовремя. Игорю он сломал кости таза, и того увезли в госпиталь.
Игорь думал, что будет выглядеть смешно, если отбежит от грузовика. Вот так ложная личность мешает человеку в жизни и доводит его до беды. Любой дикий зверь сразу бы сообразил, что делать, но различные установки, неудобства, стыд, самомнение мешают поступать адекватно, наилучшим образом и добиваться успеха.
Рулон заметил, что эти установки действуют не только в уме, но и на физиологическом уровне. И когда им не следуешь, то испытываешь буквально физический дискомфорт. Но его нужно перебарывать и побеждать волей, как бы неприятно ни было от этого внутри, как бы ни скребло после этого на душе. Иначе никогда не перестанешь быть зомби. Всегда будешь в жизни полным дураком и неудачником.
Если держаться за эти комплексы, то лучше сразу в монастырь. Но если человек держится за них и в то же время завидует другим, у которых нет таких заебов, и еще хочет чего-то добиться и получить, как это делают более раскрепощенные особи, то он только получит по рогам. Чтобы что-то получить, нужно чем-то пожертвовать. Прежде всего, социальными представлениями, и нужно что-то сделать для других, быть им чем-то удобным, тогда всего добьешься.
- Ну, ш,о молокососы, - глумливо сказал дед Бугай, - ща будем проходить боевую и политическую подготовку. Давайте, Сидоров и Петров шаг, вперед. Сегодня вы будете мочить друг друга, а если вы не будете, то сгною в нарядах, а еслиф кто победит, тогда целый день балдеть быдить, сечете, черти?
- А ну-ка быстро драться, - стали пинать их другие деды.
Молодые неуверенно начали наносить друг другу удары. Но тут Сидоров больно попал Петрову по ноге и тот вскипел:
- У, сука, ты шо, - и звезданул ему со всей дури в ебальник.
- Говно! - заорал взбешенный Сидоров и стал изо всех сил тузить Петрова, свалив его на землю:
- Ах, ты, падла, - заорал Петров и укусил Сидорова за ногу.
- А, мразь, - заорал тот и отскочил.
Тут Петров снял ремень и, схватив его, начал хуярить Сидорова тяжелой солдатской тряпкой по голове и выбил ему глаз.
- О-о-о, - завыл Сидоров, упав на бок, держась за выбитый глаз и катаясь на боку от нестерпимой боли. Петров растерянно встал с ремнем в руках, только теперь сообразив, что же он наделал.
- Ну что, - сказал дед Бугай, - хорошо развлеклись, давайте тащите Сидорова в сан часть, а ты, Петров, не переживай. Ну, дадут тебе пару годков дисбата, и все тут.
- Я слышал, Рулонов, ты у нас каратист? - сказал Бугай, положив ему отечески руку на плече.
- Да вроде как занимался, - осторожно сказал Рулон.
- Ну, так вот, в следующий раз нас поразвлекаешь, чтобы скучно служить не было.
«Да тут из нас делают Колизей, - размышлял Рулон, - нас калечат, приносят в жертву. Вот она жизнь. Это большое жертвоприношение Дьявола. Нас заставляют страдать, чтобы кормить невесть каких чертей нашими мучениями, нашими смертями и негативными эмоциями. Нашим миром правят два хуевых бога: один это ложь, а второй – негативные эмоции. Нас собрали в эту сраную армию под эгидой лжи, что мы защитники родины. А нас тут держать, как скот, и мы должны служить здеся для утехи негативных эмоций, партийной номенклатуры КПСС. Они трясутся за свою задницу, а мы их защищай. Они хотят себе нахапать новые земли, еще, черт знает, что, а мы давай воюй, паны дерутся, а с холопов шапки летят. Гады, засранцы, хотя они тоже пешки. Пешки чертей, злых духов, планетарных сил, тоже марионетки, как и мы. И что тут я могу сделать сам. Сам Бог ничего не может изменить, остается только просветлевать, глядя на это со стороны, не отождествляясь и борясь с ложью и негативными эмоциями в себе. А то вот как Петров в пылу гнева сделаешь что-то и будешь потом расплачиваться всю жизнь. И когда я поборю своего демона лжи людских предрассудков и зло негативных эмоций, я стану свободным и вырвусь из колеса сансары, ведь я могу попасть на место Сидорова. Вот он уже лишился глаза да и все тело нам природа так дала на время поносить, помучиться в нем пособирать тут в суе всякий хлам, а потом у нас заберут все это. Тело и хлам ведь оно наше, а вот у нас заберут все это. Тело и храм – ведь оно не наше, а вот сознание, воля, связь с богом - это вечные вещи и это истинное богатство.
Перед сном после долгого отбоя Рулон взбодрился, сделал глубокое дыхание, чтобы не засыпать усталым, иначе усталым и проснешься. Как всегда, провел концентрацию по чакрам: в первую очередь сосредоточился на солнечном сплетении.
Манипура — центр жизни, желаний. Перевел из него энергию в межбровье — Аджну — центр воли, торжествующий над желаниями. Затем направил энергию в центр груди — Анахату — центр любви, подчинив свою волю Богу, его благодати. После чего опустил энергию в копчик — Муладхару, проводя волю Бога на земной уровень. Делая мулабандху, он поднимал земную энергию Кундалини к макушке — Сахасраре — центру Знания, посвящая всего себя Высшему и растворяясь в единстве с Абсолютом. После чего опустил небесную энергию в Свадхистану — центр страсти и размножения, утверждая, что его страсть и производительная способность подчинены Богу. Затем перевел прану в Вишудха-чакру, в низ шеи — центр творчества и решения, направляя сексуальную энергию к ее более высокому предназначению, созиданию, искусству, сотворчеству с Богом.
Закончив работу с чакрами, йогин эмоционально настроился на Божественное и решил во сне выйти в Высший мир, чтобы получить там Знание. Вскоре он провалился в темноту, но затем внезапно очутился в непонятных лучах радужного сияния.
Он понял, что спит и находится в сновидении. Он висел в каком-то пространстве, где не было ни земли, ни неба, никаких предметов.
Внезапно он стал двигаться по нему, парить, описывая какие-то странные траектории, переворачиваясь то вниз головой, то на спину, то вперед ногами. Затем он влетел в какой-то мир голубых скал, которые были где-то очень далеко, а он парил в синеве над ними. Находясь там, Рулон услышал голос Учителя.
— Настало время тебе возвращаться, — голос переливался раскатистым
эхом. — Настало твое время отдать свое Знание миру. Ты нужен там, здесь тебе делать больше нечего.
— Что я должен делать, Учитель? — благоговейно сложив руки перед грудью, спросил он.
— Ты будешь учить людей в России и во всем мире. Возвращайся домой, там ты встретишь того, кто укажет тебе как!
— НАМАСТЭ ХАРИ ХАРА ОМ РАМ!
Внезапно Рулон проснулся. Был подъем. Нужно быстро одеваться, но сон не выходил из головы. Тогда он стал жестче и быстро оделся. «Дед» заставил его застелить свою койку. Рулон радостно кинулся это делать, понимая, что он работает не только на «деда», но и, прежде всего, на себя, учась все делать безупречно и быть целостным и осознанным в каждом действии.
- Ничего, Рулон – успокаивал его дед, - ща мне постель застилаешь, а опосля сам дедом станешь и молодых говно жрать заставишь. Еще год тебе, не долго. А то тут был у нас один уже год сроку ему подходил, думал, все отмучился. А мы ему как-то говорим, мол, теперь, как при царе все 25 лет служить будут и тебе еще 10 лет молодым быть. Так он дико заорал и в окошко выбросился.
«Вот она жизнь, сперва терпеть страдания за тем самому мучить других, один пожирает другого, один давит других. Вот наша жизнь».
Сновидец задумался, как теперь осуществить ему уход из армии. Если он начнет идиотничать при солдатах и «дедах», то его сперва будут здорово и долго бить, прежде чем дело дойдет до начальства, и он решил сразу же пойти к главному офицеру и доложить ему о своем сновидении. Что ему нужно спасать мир и учить людей. Но поймет ли кто-нибудь все это?
«Хорошо. Тогда я начну их учить прямо здесь, — решил он — Сделаем из нашей части Шаолиньский монастырь. Нужно только все хорошо продумать и ярко представить. Да. Главное — просто ярко все представить».
«Деды» послали всех на зарядку.
Делая утреннюю пробежку, Рулон увидел, что все солдаты — это монахи Шаолиня, а «деды» — старшие монахи, которые ведут тренировку молодых послушников, а офицеры — это наставники, которые ведут всех путем Будды. Себя Рулон увидел главным наставником, патриархом монастыря. «И я их всех научу. Все объясню им, что нужно делать».
Целый день Рулон выжидал удобный момент, чтобы поговорить наедине с капитаном Канарейкиным. Когда заметил, что капитан один прошел в свой кабинет, подошел к дежурному и доложил, что его вызвал капитан Канарейкин, затем зашел в кабинет.
— Товарищ капитан! Разрешите обратиться? — сказал четко Рулон.
Капитан чуть поднял глаза от журнала, где он что-то писал.
— обращайся, — и снова стал что-то записывать.
Рулон начал торопливо говорить с неестественной интонацией, пребывая в особом состоянии возбуждения.
— Товарищ капитан! Я сегодня слышал голос, который сказал мне, что я буду всех учить. Я решил, что здесь мы устроим Шаолиньский монастырь. Вы будете наставником. Мы запретим всем курить. Я буду монахов учить ушу и йоге. И еще, мы все будем здесь медитировать!
Канарейкин поднял голову и не сводил удивленных глаз с Рулона, теперь уже внимательно слушая его.
— Мы пойдем путем Будды. Я знаю это учение. И тогда все солдаты станут Просветлевать. Я уже очень близок к этому и могу всех этому научить. Сегодня голос мне сказал, когда я летал над голубыми горами. Это мой Учитель мне сказал, — запальчиво тараторил Рулон.
— Ну хорошо, — испуганно сказал Канарейкин, — сейчас мы все сделаем. Ты постой тут, а я сейчас приду вместе с коллегами, и ты нам все расскажешь. Мы обязательно поможем тебе в таком важном деле.
— Да, я все буду вам докладывать, что скажет мне голос. Я уже давно здесь практикую йогу, и я увидел, что здесь хорошие условия для развития. Я научу всех, как использовать эти условия для самосовершенствования, — продолжал очень быстро говорить Рулон, пока капитан, осторожно встав, пошел к двери.
— Хорошо! Хорошо! — сказал он. — Сейчас мы решим это, подожди немного. Он вышел и закрыл кабинет на ключ.
— Жизнь — это страдание. Источник страдания — желание. Чтобы не страдать — нужно не рождаться, для этого нужно победить желания, — продолжал бормотать Рулон, стоя по стойке «Смирно».
Скоро Канарейкин в озабоченном состоянии зашел в кабинет с двумя здоровыми солдатами.
— Ну что? Пойдем. Расскажешь все это комбату, — сказал он Рулону.
Они пошли в другой корпус, где был кабинет комбата. Рулон продолжал воз-
бужденно говорить, объясняя учение
Будды о невечности всего сущего и необходимости спасения.
В кабинете комбата, куда привели
Рулона, кроме хозяина кабинета находились еще два человека. Один из них был в белом халате.
— Ну что? Ты говорил, что не нужно курить. Вот, я курю. Значит, мне нужно бросить?
— Да, ведь запрещено в части пить, нужно еще запретить курить и есть
мясо, тогда мы уже будем ближе к истинному образу жизни, — затараторил
Рулон.
— Еще что нам нужно делать? — спросил комбат.
Рулон снова стал рассказывать про свой сон и посвящать всех в учение Будды, объявляя, какие духовные титулы он назначит каждому из них. Человек в белом халате внимательно слушал и что-то записывал. Остальные глядели на Рулона, кто с сожалением, кто с отвращением. Комбат переглянулся с человеком в белом.
— Ну хорошо, сейчас ты поедешь и расскажешь это еще в одном месте. Там разберутся с твоей проблемой.
Рулон вышел вместе с человеком в белом халате, его посадили в машину и куда-то повезли. По дороге он продолжал всем излагать учение Будды. Шофер почему-то часто смеялся. Особенно когда Рулон рассказывал, как теперь все будет по-новому в их части. Врач сидел спокойно, видимо, ему еще не такое приходилось слышать.
В желтом доме
Скоро Рулона подвезли к большому желтому зданию за высоким забором. Его завели туда и сказали переодеться в полосатую пижаму. Затем его направили в большой зал, похожий на спортивный, весь заставленный койками. Ему выдали матрас и постельное белье и указали, на какой койке он теперь будет спать.
Когда он стал застилать кровать, к нему подошли несколько человек со странным выражением лиц. На них были такие же пижамы. Они спросили у него, откуда он и кто он такой.
— Я центральный раджа-йог Удмуртии и Центрального Казахстана, — браво ответил Рулон.
— А что это такое? — спросил парень с подергивающимся лицом.
— Ну, в общем, я человек, ищущий Бога, — серьезно произнес раджа-йог.
— Ты опоздал, — сказал парень.
— Почему? — удивился он
— Да потому, что Бога уже две недели, как выписали.
— он был здесь? — спросил искатель Истины.
— А где же ему еще быть, как не здесь? — спокойно ответил парень.
— А чему он учил? Расскажите мне, раз я его уже не смог увидеть, — попросил Рулон с любопытством.
— он учил, что когда он умрет, то нам всем каюк настанет, т.к. весь мир существует только потому, что он жив.
Наш мистик глубоко задумался над этим и вспомнил, что и сам как-то раз так думал, значит, что-то Божественное есть и во мне.
— Курить у тебя есть? — спросил другой парень с перекошенной физиономией.
— Я не курю, я йог, — ответил Рулон.
— Йог — это хорошо, а чему ты нас научишь?
— Я вас могу научить всему. Давайте начнем урок русского языка.
Они пошли, сели на койку. Рулона окружило человек двадцать, и он на-
чал урок.
— Давайте начнем с того, что люди не задумываются о том, что они говорят. Вот, например, в нашем великом русском языке есть слова «ералаш», «ерунда», «ересь», «еретик», «дубина стоеросовая», — начал говорить он, войдя в роль школьного педагога, — а
оказывается, что эти слова значат
совсем не то, что мы с вами раньше о них думали.
При этих словах один парень начал смеяться, сначала тихо, а потом все громче и громче. Затем он начал кататься по полу и выть. Все спокой-
но смотрели, как к нему подошли
люди в белом, уложили его на койку, привязали и что-то вкололи, после
чего он успокоился.
— Ну вот, продолжим, — сказал Рулон, — все эти слова имеют корень «ер», который происходит от слова «эрос» или, если угодно, «херос». Таким образом, «ересь» не что иное, как, выражаясь по-русски, «херня», «дубина стоеросовая» — это дубина величиною в сто фаллосов. «Ерунда» — это совокупление, а «ералаш» — это беспорядочное групповое половое сношение. И, представляете, так назвали небезызвестную вам детскую передачу.
Слушая Рулона, парни реагировали по-разному. Одни смеялись, громко хлопали в ладоши и визжали. Другие сидели с бессмысленными лицами. У некоторых изо рта бежали слюни. Один из них даже громко заплакал.
— Да ты и вправду учитель, — сказал парень с перекошенной рожей, которого, как выяснилось, звали Геной. — Только ты потише тут говори, потому что за нами следят. Вон видишь, пролетел вертолет. Это не случайно. Здесь везде встроены подслушивающие устройства, — говорил он шепотом, пугливо озираясь, — и ночью сюда приходят зеленые. Они над всеми опыты проводят. Они
с Марса.
Рулон понял, что попал в необычное место и что это не просто так. Целый день он занимался йогой и медитировал, сидя на койке. Напротив него лежал парень, тощий, как скелет. Он отказывался от еды и молчал, его кормили через трубку. Рулон прозвал его «бухенвальдский крепыш».
Как-то раз, находясь в туалете, Рулон услышал знакомые крики: «Ахарата, сампо, буагир...» Крики доносились из вентиляционного окна, которое соединялось, по-видимому, с туалетом в другом помещении. Рулон подошел к окну и крикнул туда: «Ха-Хум-Ха!» — мантру астрального каратэ.
— Кто тут занимается школой астрокаратэ? — задал он вопрос в слухо-
вое окно.
— Это я, Гуру Вар Авера, — раздался агрессивный мужской голос. — А ты кто такой?
— Я, Рулон, ваш скромный последователь.
— А ты что, в палате для тихих сел? Давай, все круши! И переходи к нам, буйным, — заорал Вар Авера.
— Да я сейчас разберусь тут, научу всех, а потом перейду и в вашу палату, — ответил он.
— Выше, выше поднимай, давай. Держи! Держи! Ах, болван, что же ты наделал?
— Что? Куда поднимать? — спросил Рулон.
— Да это я не тебе. Тут онанист один дрочил, я учил его «Кундалини» при этом поднимать, а он обкончался, не выдержал.
— А разве при онанизме это возможно делать? — спросил Рулон.
— Конечно, — ответил Вар Авера, — а то, что он зря время-то тратит.
В туалет зашли санитары и, увидев, что Рулон забрался на подоконник к слуховому окну, прогнали его оттуда.
Рулон постоянно заводил знакомства с новыми больными. Наблюдая за их проявлениями, он видел, что это не болезнь, а естество того или иного человека. А у тех, кто остался за забором, болезнь. Они не могут быть естественными, ведут себя, как роботы.
И еще он понял, что все люди, которые встречаются в жизни, есть твои зеркала. Ведь ты можешь увидеть только то, что тебе знакомо, т.е. то, что уже есть в тебе. Как муравей не может увидеть слона или пароход, так и человек не может увидеть того, чего нет в нем. И если тебе не нравятся люди вокруг, значит, в тебе есть то, что тебе самому в себе не нравится. Ведь люди — это твои отражения.
Рулон общался с одним парнем, который лежал с ним рядом на койке. Его звали Вадим. Центральный раджа-йог рассказывал ему о телепатии.
— Да, точно, это и происходит со мной, — подтвердил Вадим, — я вижу, что все люди знают мои мысли. Они берут и вкладывают ко мне в голову какую-нибудь мысль, а я ее беру и другому вкладываю. И еще бывает, — добавил он, понижая голос, — вот у меня тут в животе жаба живет, она там ворочается, прыгает. Представляешь?
Видимо, в тебя вселился Дух, — сказал Рулон, — давай я его буду изгонять, — и он стал читать мантру, изо всех сил выталкивая руками энергетические пучки, чтобы поразить Духа.
Юный маг кричал:
— Изыди, злой Дух. Именем Отца и Сына и Святого Духа!
Но его остановили санитары и пригрозили, что уложат на вязки и вко-
лют серу.
Желтые противные стены с облупившейся штукатуркой создавали ощущение заброшенности и опустошенности. Полосатые одеяния обитателей умственного заведения навевали тоску, но Рулон увидел, сколько здесь лежит одаренных людей, уже раскрывших в себе те способности, к которым он так стремился. Вскоре Рулона вызвали к врачу. В кабинете он стал рассказывать, что уже просветлевает.
— Что же такое «просветление»? — спросил врач.
Рулон описал все свои практики и состояния, рассказал про мистический опыт восточных мастеров.
— Это какая-то новая форма шизофрении, — сказал врач. — Видимо, шизофрения восточного типа.
Находясь у врача, Рулон увидел толстую книгу. Ему хотелось что-нибудь почитать, и он незаметно сунул ее за пояс.
Придя в палату, воришка прочитал название книги. Это была «Психиатрия». Он сунул ее под матрас, решив почитать, когда никто не будет видеть.
***
Через некоторое время, к Рулону приехала мать. Его вызвали на свиданку. Во дворе больницы за высоким каменным забором, где на расстоянии пяти — семи метров до ограждения росли деревья, они сидели на скамейке.
— Что же ты, сынок, что с тобой? — спросила она.
— Учу людей. Тут все, как я, йоги.
Мать покачала головой и отдала ему передачу.
В это же время пришла мать еще к одному парню. Тот молча ее слушал, затем плюнул ей в лицо. Она заплакала, а он шумно расхохотался.
Рулон удивился такой реакции, подумал, наверное, он уже достиг понимания, что к чему. Мать Рулона пришла в ужас от этой сцены.
— Сынок, с кем же ты здесь находишься?
— Не беспокойся, мама, здесь все мои ученики, — сказал он. — они знают Истину.
Рулон решил воспользоваться моментом и передать через мать письмо Марианне. Он часто видел ее во сне, и их отношения там продолжались, однако у него еще оставалась привязанность к физическому контакту. Он написал ей стих, в котором выразил свое отношение к ней:
В морских пучинах жемчуг черный
В веках стал символом для той,
Чей чудный лик и разум горний
Слились в избраннице судьбой.
Как ореолы южной ночи,
Взлетают локоны волной,
Агатами мерцают очи,
Ты дивнобедра, страстноока,
А груди — полные луны.
Сияешь голубой звездою,
Всем вдохновение даря,
Иконописною красою
Сердца людей к себе маня.
О ангел неба, на земное
Быстро написав этот стих, Рулон почувствовал, как он сильно хочет встретиться с Марианной, сказать, что он не выполнил еще ее задания, не научился ощущать Вселенную в себе. Хотя во сне он был вполне счастлив, общаясь с ней.
Однако он научился сам немного перевоплощаться в Марианну. У него тоже иногда стал появляться ее жесткий взгляд, который он прятал под маской добродушия. Иногда он полностью начинал ощущать себя ею, как будто его ум, чувства и даже физическое тело менялись, и Рулон исчезал.
Оставалась только она, окидывая властным взглядом все окружающее и лукаво улыбаясь своим прекрасным лицом. Однако это требовало большого уровня энергии, а он не всегда у него был.
Рулон вспомнил несколько случаев своего общения с Марианной во сне и наяву и описал их в еще одном стихотворении:
Движение — источник энергии всей,
К источникам блага ведущий людей.
Зная всеблагую меру всему,
Мы поспешили к иному гумну.
Когда по прошествии трех светлых дней
Мы жили в доме в роли гостей,
Написал он начало стиха, чуть-чуть задумался, вздохнул и продолжил:
А на остановке-то хохма была,
Ломила в автобус безумно толпа.
Спешили они на работу успеть,
Чтоб спины подставить под жесткую плеть.
Где жертвуя время и здравье свое
За средство, что к вожделенью ведет,
Возможность добраться к влечениям их.
Но вот я увидел животных других.
Везли их на бойню в машине большой,
С своею расстанутся скоро душой.
А я всласть в харчевне питаю живот.
Но как-то однажды упрямый осел
Не тронулся с места. И кто был весел?
Заплакал у ног своего ишака,
Когда плетью тщетно ему мял бока.
Подумал: ужели теперь, как осел,
Я буду таскать груз, что очень тяжел.
И там от бессилья свалюсь на траву.
И точно тогда уподоблюсь ослу.
Но вдруг по-людски тот осел возгласил:
— Ты раньше был весел, теперь стал уныл.
Написав это, Рулон вспомнил свои встречи с Марианной и заплакал от любви к ней и благодарности, что она открыла ему столько Истины. Смахнув слезу он продолжил:
Я призадумался немного.
«О, не суди себя так строго», —
Красавица мне изрекла
И к лимузину повлекла.
Один мужик снял фиакар:
«Нам по пути, какой базар».
И мы, доехав на такси,
Бежали, сдачи не спросив.
Все счеты предоставив мужику,
Чтобы унять его тоску.
Марианна «Чао!» всем сказала.
И ручкой даже помахала.
И долго он не мог понять,
Где плутов сих он мог видать.
Знающий — не платит,
Свободный — денег не тратит.
Любовью мы за жизнь заплатим,
Но вкус к желаньям не утратим.
Если кто-то чем богат,
Друг тогда он нам и брат.
Раскроешь щедрость в их сердцах,
Чтоб мудрость пробудить в глупцах,
Просить не надо уставать,
Не то устанешь ты давать.
Себя не надо здесь терять.
Все — общее, зачем терзать
Себя бессмыслицей пустой,
Ведь в жизни принцип есть простой:
Не стремитесь вы благо стяжать,
А стремитесь свой ум умножать.
Написал Рулон и почесал ручкой себе затылок. Затем, вспомнив еще один рассказ Марианны, облек его в стихотворную форму:
Однажды я поехала на юг,
Попался под руку мне друг,
Что от жены и от детей
Удрать пытался поскорей.
На славный солнечный Кавказ.
И я ему там в самый раз,
Царицей южною представ,
В воображении не устав
Пленяться детскою мечтой
О том, как будет спать со мной.
И как по трапу мы сошли,
Прибывши в южные земли,
Так я пошла подале, право.
Сказавши на прощанье: «Чао!»
— Ну а обратно с юга, птичка,
Поехала ты в электричке? —
У Мэри я тогда спросил,
Но укоризну получил
Во взоре ласковой подруги.
Я не теряла дней на юге.
Впустую празднуя, играя,
Но средства ловко собирая.
И как не взять у тех, кто платит,
Ведь люд сюда приехал тратить
Совсем немалые гроши.
А коль дают, то не греши.
Ты дурню голову вскружи
И злато в гумна положи.
На этом Рулон хотел закончить свой стих, который уже стал превращаться в поэму. Но его сильные чувства снова пробудили творческий процесс. И он описал еще одну историю:
Тебе поведаю сейчас,
Как добралась один я раз
Домой к себе порой ночной
И что случилось там со мной.
На перекрестке я стою,
Машины поздние ловлю.
И тут попался мне такой
Парнишка, частничек лихой.
Ему сказала: «Дорогой,
Езжай со мною в домик мой.
Там приласкаю я тебя
У пламя страстного огня».
И приглядевши перстенек,
Что он на пальчике берег,
И блеск в пылающих глазах,
Просила я, ему сказав:
— о мой любимый, дорогой,
Дай перстенек мне золотой.
И он, спустивши удила,
Мне дал, а я его взяла.
А как доехали домой,
Я из машины прыг долой
Закончил Рулон свое произведение. Вспомнил, как, бывало, часто он писал «дедам» любовные письма для их баб и развлекал их пошлой поэзией, за что они его меньше били.
Запечатав этот длинный стих в конверт, он отдал его матери, хотя не был точно уверен, что Марианна еще здесь и прочтет его.