Главная | Обратная связь

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СЕРЫЙ ВОЛЧОНОК

Он сильно отличался от своих братьев и сестер. Их шерсть уже принималарыжеватый оттенок, унаследованный от матери-волчицы, а он пошел весь вОдноглазого. Он был единственным серым волчонком во всем помете. Он родилсянастоящим волком и очень напоминал отца, с той лишь разницей, что у негобыло два глаза, а у отца -- один. Глаза у серого волчонка только недавно открылись, а он уже хорошовидел. И даже когда глаза у него были еще закрыты, чувства обоняния,осязания и вкуса уже служили ему. Он прекрасно знал своих двух братьев идвух сестер. Он поднимал с ними неуклюжую возню, подчас уже переходившую вдраку, и его горлышко начинало дрожать от хриплых звуков, предвестниковрычания. Задолго до того, как у него открылись глаза, он научился по запаху,осязанию и вкусу узнавать волчицу -- источник тепла, пищи и нежности. Икогда она своим мягким, ласкающим языком касалась его нежного тельца, онуспокаивался, прижимался к ней и мирно засыпал. Первый месяц его жизни почти весь прошел во сне; но теперь он ужехорошо видел, спал меньше и мало-помалу начинал знакомиться с миром. Мир егобыл темен, хотя он не подозревал этого, так как не знал никакого другогомира. Волчонка окружала полутьма, но глазам его не приходилосьприспосабливаться к иному освещению. Мир его был очень мал, он ограничивалсястенами логовища; волчонок не имел никакого понятия о необъятности внешнегомира, и поэтому жизнь в таких тесных пределах не казалась ему тягостной. Впрочем, он очень скоро обнаружил, что одна из стен его мира отличаетсяот других, -- там был выход из пещеры, и оттуда шел свет. Он обнаружил, чтоэта стена не похожа на другие, еще задолго до того, как у него появилисьмысли и осознанные желания. Она непреодолимо влекла к себе волчонка еще в тупору, когда он не мог видеть ее. Свет, идущий оттуда, бил ему в сомкнутыевеки, и его зрительные нервы отвечали на эти теплые искорки, вызывавшиетакое приятное и вместе с тем странное ощущение. Жизнь его тела, каждойклеточки его тела, жизнь, составляющая самую его сущность и действующаяпомимо его воли, рвалась к этому свету, влекла его к нему, так же каксложный химический состав растения заставляет его поворачиваться к солнцу. Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и делоподползал к выходу из пещеры. Сестры и братья не отставали от него. И в этупору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней стены. Светпривлекал их к себе, как будто они были растениями; химический процесс,называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым условием ихсуществования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно усикивиноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту. Позднее, когда вкаждом из них начала проявляться индивидуальность, когда у каждого появилисьжелания и сознательные побуждения, тяга к свету только усилилась. Онинепрестанно ползли и тянулись к нему, и матери приходилось то и делозагонять их обратно. Вот тут-то волчонок узнал и другие особенности своей матери, помимо еемягкого, ласкающего языка. Настойчиво порываясь к свету, он убедился, что у матери есть нос,которым она в наказание может отбросить его назад; затем он узнал и лапу,умевшую примять его к земле и быстрым, точно рассчитанным движениемперекатить в угол. Так он впервые испытал боль и стал избегать ее, сначалапросто не подвергая себя такому риску, а потом научившись увертываться иудирать от наказания. Это уже были сознательные поступки -- результатпоявившейся способности обобщать явления мира. До сих пор он увертывался отболи бессознательно, так же бессознательно, как и лез к свету Но теперь онувертывался от нее потому, что знал, что такое боль. Он был очень свирепым волчонком. И такими же были его братья и сестры.Этого и следовало ожидать. Ведь он был хищником и происходил из родахищников, питавшихся мясом. Молоко, которое он сосал с первого же дня своейедва теплившейся жизни, вырабатывалось из мяса; и теперь, когда емуисполнился месяц и глаза его уже целую неделю были открыты, он тоже началесть мясо, наполовину пережеванное волчицей для ее пяти подросших детенышей,которым теперь не хватало молока. С каждым днем серый волчонок становился все злее и злее. Рычаниеполучалось у него более хриплым и громким, чем у братьев и сестер, припадкищенячьей ярости были страшнее. Он первый научился ловким ударом лапыопрокидывать их навзничь. И он же первый схватил другого волчонка за ухо ипринялся теребить и таскать его из стороны в сторону, яростно рыча сквозьстиснутые челюсти. И уж конечно, он больше всех других волчат причинялбеспокойство матери, старавшейся отогнать свой выводок от выхода из пещеры. Свет с каждым днем все сильнее и сильнее манил к себе серого волчонка.Он поминутно пускался в странствования по пещере, стремясь к выходу из нее,и так же поминутно его оттаскивали назад. Правда, он не знал, что это былвыход. Он не подозревал о существовании разных входов и выходов, которыеведут из одного места в другое. Он вообще не имел понятия о существованиидругих мест, а о способах добраться туда и подавно. Поэтому выход из пещерыказался ему стеной -- стеной света. Чем солнце было для живущих на воле, темдля него была эта стена -- солнцем его мира. Она притягивала его к себе, какогонь притягивает бабочку. Он беспрестанно стремился добраться туда. Жизнь,быстро растущая в нем, толкала его к стене света. Жизнь, таившаяся в нем,знала, что это единственный путь в мир -- путь, на который ему сужденоступить. Но сам он ничего не знал об этом. Он не знал, что внешний мирсуществует. У этой стены света было одно странное свойство. Его отец (а волчонокуже признал в нем одного из обитателей своего мира -- похожее на матьсущество, которое спит ближе к свету и приносит пищу) -- его отец имелобыкновение проходить прямо сквозь далекую светлую стену и исчезать за ней.Серый волчонок не мог понять этого. Мать не позволяла ему приближаться ксветлой стене, но он подходил к другим стенам пещеры, и всякий раз егонежный нос натыкался на что-то твердое. Это причиняло боль. И посленескольких таких путешествий обследование стен прекратилось. Не задумываясь,он принял исчезновение отца за его отличительное свойство, так же как молокои мясная жвачка были отличительными свойствами матери. В сущности говоря, серый волчонок не умел мыслить, во всяком случаетак, как мыслят люди. Мозг его работал в потемках. И все-таки его выводыбыли не менее четки и определенны, чем выводы людей. Он принимал вещитакими, как они есть, не утруждая себя вопросом, почему случилось то-то илито-то. Достаточно было знать, что это случилось. Таков был его методпознания окружающего мира. И поэтому, ткнувшись несколько раз подряд носом встены пещеры, он примирился с тем, что не может проходить сквозь них, неможет делать то, что делает отец. Но желания разобраться в разнице междуотцом и собой никогда не возникало у него. Логика и физика не принималиучастия в формировании его мозга. Как и большинству обитателей Северной глуши, ему рано пришлось испытатьчувство голода. Наступили дни, когда отец перестал приносить мясо, когдадаже материнские соски не давали молока. Волчата повизгивали и скулили ибольшую часть времени проводили во сне; потом на них напало голодноеоцепенение. Не было уже возни и драк, никто из них не приходил в ярость, непробовал рычать; и путешествия к далекой белой стене прекратились. Ониспали, и жизнь, чуть теплившаяся в них, мало-помалу гасла. Одноглазый совсем потерял покой. Он рыскал повсюду и мало спал влоговище, которое стало теперь унылым и безрадостным. Волчица тоже оставиласвой выводок и вышла на поиски корма. В первые дни после рождения волчатОдноглазый не раз наведывался к индейскому поселку и обкрадывал заячьисилки, но как только снег растаял и реки вскрылись, индейцы ушли дальше, иэтот источник пищи иссяк. Когда серый волчонок немного окреп и снова стал интересоваться далекойбелой стеной, он обнаружил, что население его мира сильно уменьшилось. Унего осталась всего лишь одна сестра. Остальные исчезли. Как только силывернулись к нему, он стал играть, но играть в одиночестве, потому что сестране могла ни поднять головы, ни шевельнуться. Его маленькое тело округлилосьот мяса, которое он ел теперь, а для нее пища пришла слишком поздно. Она всевремя спала, и искра жизни в ее маленьком тельце, похожем на обтянутый кожейскелет, мерцала все слабее и слабее и наконец угасла. Потом наступило время, когда Одноглазый перестал появляться сквозьстену и исчезать за ней; место, где он спал у входа в пещеру, опустело. Этослучилось в конце второй, менее свирепой голодовки. Волчица знала, почемуОдноглазый не вернулся в логовище, но не могла рассказать серому волчонку отом, что ей пришлось увидеть. Отправившись за добычей вверх по левому рукаву ручья, туда, где жиларысь, она напала на вчерашний след Одноглазого. И там, где следы кончились,она нашла его самого -- вернее, то, что от него осталось. Все кругомговорило о недавней схватке и о том, что, выиграв эту схватку, рысь ушла ксебе в нору. Волчица отыскала эту нору, но, судя по многим признакам, рысьбыла там, и волчица не решилась войти к ней. После этого волчица перестала охотиться на левом рукаве ручья. Оназнала, что у рыси в норе есть детеныши и что сама рысь славится своей злобойи неустрашимостью в драках. Трем-четырем волкам ничего не стоит загнать надерево фыркающую, ощетинившуюся рысь; однако совсем иное дело встретиться сней с глазу на глаз, особенно когда знаешь, что за спиной у нее голодныйвыводок. Но Северная глушь есть Северная глушь, и материнство есть материнство,-- оно не останавливается ни перед чем как в Северной глуши, так и вне ее; инеминуемо должен был настать день, когда ради своего серого детеныша волчицаотважится пойти по левому рукаву к норе в скалах, навстречу разъяреннойрыси.