Здавалка
Главная | Обратная связь

ГЛАВА ШЕСТАЯ. НОВАЯ НАУКА



Увидев приближающегося Уидона Скотта, Белый Клык ощетинился и зарычал,давая этим понять, что не потерпит расправы над собой. С тех пор как онпрокусил Скотту руку, которая была теперь забинтована и висела на перевязи,прошли сутки. Белый Клык помнил, что боги иногда откладывают наказание, исейчас ждал расплаты за свой проступок. Иначе не могло и быть. Он совершилсвятотатство: впился зубами в священное тело бога, притом белокожего бога.По опыту, который остался у него от общения с богами, Белый Клык знал, какоесуровое наказание грозит ему. Бог сел в нескольких шагах от него. В этом еще не было ничего страшного-- обычно они наказывают стоя. Кроме того, у этого бога не было ни палки, нихлыста, ни ружья, да и сам Белый Клык находился на свободе. Ничто его неудерживало -- ни цепь, ни ремень с палкой, и он мог спастись бегствомпрежде, чем бог успеет встать на ноги. А пока что надо подождать ипосмотреть, что будет дальше. Бог сидел совершенно спокойно, не делая попыток встать с места, излобный рев Белого Клыка постепенно перешел в глухое ворчание, а потом иворчание смолкло. Тогда бог заговорил, и при первых же звуках его голосашерсть на загривке у Белого Клыка поднялась дыбом, в горле сновазаклокотало. Но бог продолжал говорить все так же спокойно, не делая никакихрезких движений. Белый Клык рычал в унисон с его голосом, и между словами ирычанием установился согласный ритм. Но речь человека лилась без конца. Онговорил так, как еще никто никогда не говорил с Белым Клыком. В мягких,успокаивающих словах слышалась нежность, и эта нежность находила какой-тоотклик в Белом Клыке. Невольно, вопреки всем предостережениям инстинкта, онпочувствовал доверие к своему новому богу. В нем родилась уверенность всобственной безопасности -- в том, в чем ему столько раз приходилосьразубеждаться при общении с людьми. Бог говорил долго, а потом встал и ушел. Когда же он снова появился напороге хижины, Белый Клык подозрительно осмотрел его. В руках у него не былони хлыста, ни палки, ни оружия. И здоровая рука его не пряталась за спину.Он сел на то же самое место в нескольких шагах от Белого Клыка и протянулему мясо. Навострив уши. Белый Клык недоверчиво оглядел кусок, ухитряясьсмотреть одновременно и на него и на бога, и приготовился отскочить всторону при первом же намеке на опасность. Но наказание все еще откладывалось. Бог протягивал ему еду -- только ивсего. Мясо как мясо, ничего страшного в нем не было. Но Белый Клык все ещесомневался и не взял протянутого куска, хотя рука Скотта подвигалась всеближе и ближе к его носу. Боги мудры -- кто знает, какое коварство таится вэтой безобидной с виду подачке? По своему прошлому опыту, особенно когдаприходилось иметь дело с женщинами. Белый Клык знал, что мясо и наказаниесплошь и рядом имели между собой тесную и неприятную связь. В конце концов бог бросил мясо на снег, к ногам Белого Клыка. Тоттщательно обнюхал подачку, не глядя на нее, -- глаза его были устремлены набога. Ничего плохого не произошло. Тогда он взял кусок в зубы и проглотилего. Но и тут все обошлось благополучно. Бог предлагал ему другой кусок. Иво второй раз Белый Клык отказался принять его из рук, и бог снова бросилмясо на снег. Так повторилось несколько раз. Но наступило время, когда боготказался бросить мясо. Он держал кусок и настойчиво предлагал Белому Клыкувзять подачку у него из рук. Мясо было вкусное, а Белый Клык проголодался. Мало-помалу, сбесконечной осторожностью, он подошел ближе и наконец решился взять кусок изчеловеческих рук. Не спуская глаз с бога. Белый Клык вытянул шею и прижалуши, шерсть у него на загривке встала дыбом, в горле клокотало глухоерычание, как бы предостерегающее человека, что шутки сейчас неуместны. БелыйКлык съел кусок, и ничего с ним не случилось. И так мало-помалу он съел всемясо, и все-таки с ним ничего не случилось. Значит, наказание откладывалось. Белый Клык облизнулся и стал ждать, что будет дальше. Бог продолжалговорить. В голосе его слышалась ласка -- то, о чем Белый Клык не имел досих пор никакого понятия. И ласка эта будила в нем неведомые до сих порощущения. Он почувствовал странное спокойствие, словно удовлетворяласькакая-то его потребность, заполнялась какая-то пустота в его существе. Потомв нем снова проснулся инстинкт, и прошлый опыт снова послал емупредостережение. Боги хитры: трудно угадать, какой путь они выберут, чтобыдобиться своих целей. Так и есть! Коварная рука тянется все дальше и дальше и опускается надего головой. Но бог продолжает говорить. Голос его звучит мягко иуспокаивающе. Несмотря на угрозу, которую таит в себе рука, голос внушаетдоверие. И, несмотря на всю мягкость голоса, рука внушает страх.Противоположные чувства и ощущения боролись в Белом Клыке. Казалось, онупадет замертво, раздираемый на части враждебными силами, ни одна из которыхне получала перевеса в этой борьбе только потому, что он прилагалнеимоверные усилия, чтобы обуздать их. И Белый Клык пошел на сделку с самим собой: он рычал, прижимал уши, ноне делал попыток ни укусить Скотта, ни убежать от него. Рука опускалась.Расстояние между ней и головой Белого Клыка становилось все меньше и меньше.Вот она коснулась вставшей дыбом шерсти. Белый Клык припал к земле. Рукапоследовала за ним, прижимаясь плотнее и плотнее. Съежившись, чуть ли недрожа, он все еще сдерживал себя. Он испытывал муку от прикосновения этойруки, насиловавшей его инстинкты. Он не мог забыть в один день все то зло,которое причинили ему человеческие руки. Но такова была воля бога, и онделал все возможное, чтобы заставить себя подчиниться ей. Рука поднялась и снова опустилась, лаская и гладя его. Так повторилосьнесколько раз, но стоило только руке подняться, как поднималась и шерсть наспине у Белого Клыка. И каждый раз, как рука опускалась, уши его прижималиськ голове и в горле начинало клокотать рычание. Белый Клык рычал,предупреждая бога, что готов отомстить за боль, которую ему причинят. Ктознает, когда наконец обнаружатся истинные намерения бога! В любую минуту егомягкий, внушающий такое доверие голос может перейти в гневный крик, а этинежные, ласкающие пальцы сожмутся, как тиски, и лишат Белого Клыка всякойвозможности сопротивляться наказанию. Но слова бога были по-прежнему ласковы, а рука его все так жеподнималась и снова касалась Белого Клыка, и в этих прикосновениях не былоничего враждебного. Белый Клык испытывал двойственное чувство. Инстинктвосставал против такого обращения, оно стесняло его, шло наперекор егостремлению к свободе. И все-таки физической боли он не испытывал. Наоборот,эти прикосновения были даже приятны. Малопомалу рука бога передвинулась кего ушам и стал осторожно почесывать их; приятное ощущение как будто дажеусилилось. Но страх не оставлял Белого Клыка; он все так же настораживался,ожидая чего-то недоброго и испытывая попеременно то страдание, тоудовольствие, в зависимости от того, какое из этих чувств одерживало в немверх. -- Ах, черт возьми! Эти слова вырвались у Мэтта. Он вышел из хижины сзасученными рукавами, неся в руках таз с грязной водой, и только хотелвыплеснуть ее на снег, как вдруг увидел, что Уидон Скотт ласкает БелогоКлыка. При первых же звуках его голоса Белый Клык отскочил назад и свирепозарычал. Мэтт посмотрел на своего хозяина, неодобрительно и сокрушенно покачавголовой. -- Вы меня извините, мистер Скотт, но, ей-богу, в вас сидят по крайнеймере семнадцать дураков, и каждый орудует на свой лад. Уидон Скотт улыбнулся с видом превосходства, встал и нагнулся над БелымКлыком. Он ласково заговорил с ним, потом медленно протянул руку и снованачал гладить его по голове. Белый Клык терпеливо сносил это поглаживание,но смотрел он -- смотрел во все глаза -- не на того, кто его ласкал, а наМэтта, стоявшего в дверях хижины. -- Может быть, из вас и получился первоклассный инженер, мистер Скотт,-- разглагольствовал погонщик, -- но, я считаю, вы многое утратили в жизни:вам бы следовало в детстве удрать из дому и поступить в цирк. Белый Клык зарычал, услышав голос Мэтта, но на этот раз уже не отскочилот руки, ласково гладившей его по голове и по шее. И это было началом конца прежней жизни, конца прежнего царстваненависти. Для Белого Клыка началась новая, непостижимо прекрасная жизнь. Вэтом деле от Уидона Скотта требовалось много терпения и ума. А Белый Клыкдолжен был преодолеть веления инстинкта, пойти наперекор собственному опыту,отказаться от всего, чему научила его жизнь. Прошлое не только не вмещало всего нового, что ему пришлось узнатьтеперь, но опровергало это новое. Короче говоря, от Белого Клыка требовалосьнеизмеримо большее умение разбираться в окружающей обстановке, чем то, скоторым он пришел из Северной глуши и добровольно подчинился власти СерогоБобра. В то время он был всего-навсего щенком, еще не сложившимся, готовымпринять любую форму под руками жизни. Но теперь все шло по-иному. Прошлаяжизнь обработала Белого Клыка слишком усердно; она ожесточила его,превратила в свирепого, неукротимого бойцового волка, который никого нелюбил и не пользовался ничьей любовью. Переродиться -- значило для негопройти через полный внутренний переворот, отбросить все прежние навыки, -- иэто требовалось от него теперь, когда молодость была позади, когда гибкостьбыла утрачена и мягкая ткань приобрела несокрушимую твердость, сталаузловатой, неподатливой, как железо, а инстинкты раз и навсегда установилипотребности и законы поведения. И все-таки новая обстановка, в которой очутился Белый Клык, опять взялаего в обработку. Она смягчала в нем ожесточенность, лепила из него иную,более совершенную форму. В сущности говоря, все зависело от Уидона Скотта.Он добрался до самых глубин натуры Белого Клыка и лаской вызвал к жизни всете чувства, которые дремали и уже наполовину заглохли в нем. Так Белый Клыкузнал, что такое любовь. Она заступила место склонности -- самого теплогочувства, доступного ему в общении с богами. Но любовь не может прийти в один день. Возникнув из склонности, онаразвивалась очень медленно. Белому Клыку нравился его вновь обретенный бог,и он не убегал от него, хотя все время оставался на свободе. Жить у новогобога было несравненно лучше, чем в клетке у Красавчика Смита; кроме того,Белый Клык не мог обойтись без божества. Чувствовать над собой человеческуювласть стало для него необходимостью. Печать зависимости от человекаосталась на Белом Клыке с тех далеких дней, когда он покинул Северную глушьи подполз к ногам Серого Бобра, покорно ожидая побоев. Эта неизгладимаяпечать снова была наложена на него, когда он во второй раз вернулся изСеверной глуши после голодовки и почувствовал запах рыбы в поселке СерогоБобра. И Белый Клык остался у своего нового хозяина, потому что он не могобходиться без божества и потому что Уидон Скотт был лучше Красавчика Смита.В знак преданности он взял на себя обязанности сторожа при хозяйском добре.Он бродил вокруг хижины, когда ездовые собаки уже спали, и первому жезапоздалому гостю Скотта пришлось отбиваться от него палкой до тех пор, покана выручку не прибежал сам хозяин. Но Белый Клык вскоре научился отличатьворов от честных людей, понял, как много значат походка и поведение. Человека, который твердой поступью шел прямо к дверям, он не трогал,хотя и не переставал зорко следить за ним, пока дверь не открывалась иблагонадежность посетителя не получала подтверждения со стороны хозяина. Нотот, кто пробирался крадучись, окольными путями, стараясь не попасться наглаза, -- тот не знал пощады от Белого Клыка и пускался в поспешное ипозорное бегство. Уидон Скотт задался целью вознаградить Белого Клыка за все то, что емупришлось вынести, вернее -- искупить грех, в котором человек был повиненперед ним. Это стало для Скотта делом принципа, делом совести. Ончувствовал, что люди остались в долгу перед Белым Клыком и долг этот надовыплатить, -- и поэтому он старался проявлять к Белому Клыку как можнобольше нежности. Он взял себе за правило ежедневно и подолгу ласкать игладить его. На первых порах эта ласка вызывала у Белого Клыка одни лишь подозренияи враждебность, но мало-помалу он начал находить в ней удовольствие. Ивсе-таки от одной своей привычки Белый Клык никак не мог отучиться: кактолько рука человека касалась его, он начинал рычать и не умолкал до техпор, пока Скотт не отходил. Но в этом рычании появились новые нотки.Посторонний не расслышал бы их, для него рычание Белого Клыка оставалосьпо-прежнему выражением первобытной дикости, от которой у человека кровьстынет в жилах. С той дальней поры, когда Белый Клык жил с матерью в пещереи первые приступы ярости овладевали им, его горло огрубело от рычания, и онуже не мог выразить свои чувства по-иному. Тем не менее чуткое ухо Скоттаразличало в этом свирепом реве новые нотки, которые только одному ему чутьслышно говорили о том, что собака испытывает удовольствие. Время шло, и любовь, возникшая из склонности, все крепла и крепла.Белый Клык сам начал чувствовать это, хотя и бессознательно. Любовь давалазнать о себе ощущением пустоты, которая настойчиво, жадно требовалазаполнения. Любовь принесла с собой боль и тревогу, которые утихали толькоот прикосновения руки нового бога. В эти минуты любовь становилась радостью-- необузданной радостью, пронизывающей все существо Белого Клыка. Но стоилобогу уйти, как боль и тревога возвращались и Белого Клыка снова охватывалоощущение пустоты, ощущение голода, властно требующего утоления. Белый Клык понемногу находил самого себя. Несмотря на свои зрелые годы,несмотря на жесткость формы, в которую он был отлит жизнью, в характере еговозникали все новые и новые черты. В нем зарождались непривычные чувства ипобуждения. Теперь Белый Клык вел себя совершенно по-другому. Прежде онненавидел неудобства и боль и всячески старался избегать их. Теперь всестало иначе: ради нового бога Белый Клык часто терпел неудобства и боль.Так, например, по утрам, вместо того чтобы бродить в поисках пищи или лежатьгде-нибудь в укромном уголке, он проводил целые часы на холодном крыльце,ожидая появления Скотта. Поздно вечером, когда тот возвращался домой, БелыйКлык оставлял теплую нору, вырытую в сугробе, ради того, чтобы почувствоватьприкосновение дружеской руки, услышать приветливые слова. Он забывал о еде-- даже о еде, -- лишь бы побыть около бога, получить от него ласку илиотправиться вместе с ним в город. И вот склонность уступила место любви. Любовь затронула в нем такиеглубины, куда никогда не проникала склонность. За любовь Белый Клык платиллюбовью. Он обрел божество, лучезарное божество, в присутствии которого онрасцветал, как растение под лучами солнца. Белый Клык не умел проявлять своичувства. Он был уже немолод и слишком суров для этого. Постоянноеодиночество выработало в нем сдержанность. Его угрюмый нрав был результатомдолголетнего опыта. Он не умел лаять и уже не мог научиться приветствоватьсвоего бога лаем. Он никогда не лез ему на глаза, не суетился и не прыгал,чтоб доказать свою любовь, никогда не кидался навстречу, а ждал в сторонке,-- но ждал всегда. Любовь эта граничила с немым, молчаливым обожанием.Только глаза, следившие за каждым движением хозяина, выдавали чувства БелогоКлыка. Когда же хозяин смотрел на него и заговаривал с ним, он смущался, незная, как выразить любовь, завладевшую всем его существом. Белый Клык начинал приспосабливаться к новой жизни. Так он понял, чтособак хозяина трогать нельзя. Но его властный характер заявлял о себе; исобакам пришлось убедиться на деле в превосходстве своего нового вожака.Признав его власть над собой, они уже не доставляли ему хлопот. СтоилоБелому Клыку появиться среди стаи, как собаки уступали ему дорогу ипокорялись его воле. Точно так же он привык и к Мэтту, как к собственности хозяина. УидонСкотт сам очень редко кормил Белого Клыка, эта обязанность возлагалась наМэтта, -- и Белый Клык понял, что пища, которую он ест, принадлежит хозяину,поручившему Мэтту заботиться о нем. Тот же самый Мэтт попробовал как-тозапрячь его в нарты вместе с другими собаками. Но эта попытка потерпеланеудачу, и Белый Клык покорился только тогда, когда Уидон Скотт сам надел нанего упряжь и сам сел в нарты. Он понял: хозяин хочет, чтобы Мэтт правил имтак же, как и другими собаками. У клондайкских нарт, в отличие от саней, на которых ездят на Маккензи,есть полозья. Способ запряжки здесь тоже совсем другой. Собаки бегут гуськомв двойных постромках, а не расходятся веером. И здесь, на Клондайке, вожакдействительно вожак. На первое место ставят самую понятливую и самую сильнуюсобаку, которой боится и слушается вся упряжка. Как и следовало ожидать.Белый Клык вскоре занял это место. После многих хлопот Мэтт понял, что наменьшее тот не согласится. Белый Клык сам выбрал себе это место, и Мэтт, нестесняясь в выражениях, подтвердил правильность его выбора после первой жепробы. Бегая целый день в упряжке, Белый Клык не забывал и о том, что ночьюнадо сторожить хозяйское добро. Таким образом, он верой и правдой служилСкотту, и у того во всей упряжке не было более ценной собаки, чем БелыйКлык. -- Если уж вы разрешите мне высказать свое мнение, -- заговорил как-тоМэтт, -- то доложу вам, что с вашей стороны было очень умно дать за этусобаку полтораста долларов. Ловко вы провели Красавчика Смита, уж не говоряо том, что и по физиономии ему съездили. Серые глаза Уидона Скотта снова загорелись гневом, и он сердитопробормотал: "Мерзавец!" Поздней весной Белого Клыка постигло большое горе: внезапно, безвсякого предупреждения, хозяин исчез. Собственно говоря, предупреждениебыло, но Белый Клык не имел опыта в таких делах и не знал, чего надо ждатьот человека, который укладывает свои вещи в чемоданы. Впоследствии онвспомнил, что укладывание вещей предшествовало отъезду хозяина, но тогда унего не зародилось ни малейшего подозрения. Вечером Белый Клык, как всегда,ждал его прихода. В полночь поднялся ветер; он укрылся от холода за хижинойи лежал там, прислушиваясь сквозь дремоту, не раздадутся ли знакомые шаги.Но в два часа ночи беспокойство выгнало его из-за хижины, он свернулсяклубком на холодном крыльце и стал ждать дальше. Хозяин не приходил. Утром дверь отворилась, и на крыльцо вышел Мэтт.Белый Клык тоскливо посмотрел на погонщика: у него не было другого способаспросить о том, что ему так хотелось знать. Дни шли за днями, а хозяин непоявлялся. Белый Клык, не знавший до сих пор, что такое болезнь, заболел. Онбыл плох, настолько плох, что Мэтту пришлось в конце концов взять его вхижину. Кроме того, в своем письме к хозяину Мэтт приписал несколько строк оБелом Клыке. Получив письмо в Серкле, Уидон Скотт прочел следующее: "Проклятый волк отказывается работать. Ничего не ест. Совсем приуныл.Собаки не дают ему проходу. Хочет знать, куда вы девались, а я не умеюрастолковать ему. Боюсь, как бы не сдох". Мэтт писал правду. Белый Клык затосковал, перестал есть, не отбивалсяот налетавших на него собак. Он лежал в комнате на полу около печки, потеряввсякий интерес к еде, к Мэтту, ко всему на свете. Мэтт пробовал говорить сним ласково, пробовал кричать -- ничего не действовало: Белый Клык поднимална него потускневшие глаза, а потом снова ронял голову на передние лапы. Но однажды вечером, когда Мэтт сидел за столом и читал, шепотом бормочаслова и шевеля губами, внимание его привлекло тихое повизгивание БелогоКлыка. Белый Клык встал с места, навострил уши, глядя на дверь, ивнимательно прислушивался. Минутой позже Мэтт услышал шаги. Дверьотворилась, и вошел Уидон Скотт. Они поздоровались. Потом Скотт огляделся посторонам. -- А где волк? -- спросил он и увидел его. Белый Клык стоял около печки. Он не бросился вперед, как это сделала бывсякая другая собака, а стоял и смотрел на своего хозяина. -- Черт возьми! -- воскликнул Мэтт. -- Да он хвостом виляет! Уидон Скотт вышел на середину комнаты и подозвал Белого Клыка к себе.Белый Клык не прыгнул к нему навстречу, но сейчас же подошел на зов.Движения его сковывала застенчивость, но в глазах появилось какое-то новое,необычное выражение: чувство глубокой любви засветилось в них. -- На меня, небось, ни разу так не взглянул, пока вас не было, --сказал Мэтт. Но Уидон Скотт ничего не слышал. Присев на корточки перед Белым Клыком,он ласкал его -- почесывал ему за ушами, гладил шею и плечи, нежнопохлопывал по спине. А Белый Клык тихо рычал в ответ, и мягкие ноткислышались в его рычании яснее, чем прежде. Но это было не все. Каким образом радость помогла найти выход глубокомучувству, рвавшемуся наружу? Белый Клык вдруг вытянул шею и сунул головухозяину под мышку; и, спрятавшись так, что на виду оставались одни толькоуши, он уже не рычал больше и прижимался к хозяину все теснее и теснее. Мужчины переглянулись. У Скотта блестели глаза. -- Вот поди ж ты! -- воскликнул пораженный Мэтт Потом добавил: -- Явсегда говорил, что это не волк, а собака. Полюбуйтесь на него! С возвращением хозяина, научившего его любви, Белый Клык быстро пришелв себя. В хижине он провел еще две ночи и день, а потом вышел на крыльцо.Собаки уже успели забыть его доблести, у них осталось в памяти, что запоследнее время Белый Клык был слаб и болен, -- и как только он появился накрыльце, они кинулись на него со всех сторон. -- Ну и свалка! -- с довольным видом пробормотал Мэтт, наблюдавший этусцену с порога хижины. -- Нечего с ними церемониться, волк! Задай им какследует. Ну, еще, еще! Белый Клык не нуждался в поощрении. Приезда любимого хозяина быловполне достаточно -- чудесная буйная жизнь снова забилась в его жилах. Ондрался, находя в драке единственный выход для своей радости. Конец мог бытьтолько один -- собаки разбежались, потерпев поражение, и вернулись обратнолишь с наступлением темноты, униженно и кротко заявляя Белому Клыку о своейпокорности. Научившись прижиматься к хозяину головой. Белый Клык частенькопользовался этим новым способом выражения своих чувств. Это был предел,дальше которого он не мог идти. Голову свою он оберегал больше всего и невыносил, когда до нее дотрагивались. Так велела ему Северная глушь: бойсякапкана, бойся всего, что может причинить боль. Инстинкт требовал, чтобыголова оставалась свободной. А теперь, прижимаясь к хозяину. Белый Клык пособственной воле ставил себя в совершенно беспомощное положение. Он выражалэтим беспредельную веру, беззаветную покорность хозяину и как бы говорилему: "Отдаю себя в твои руки. Поступай со мной, как знаешь". Однажды вечером, вскоре после своего возвращения, Скотт играл с Мэттомв криббедж на сон грядущий. -- Пятнадцать и два, пятнадцать и четыре, и еще двойка... --подсчитывал Мэтт, как вдруг снаружи послышались чьи-то крики и рычание. Переглянувшись, они вскочили из-за стола. -- Волк дерет кого-то! -- сказал Мэтт. Отчаянный вопль заставил их броситься к двери. -- Посветите мне! -- крикнул Скотт, выбегая на крыльцо. Мэтт последовал за ним с лампой, и при свете ее они увидели человека,навзничь лежавшего на снегу. Он закрывал лицо и шею руками, пытаясьзащититься от зубов Белого Клыка. И это была не лишняя предосторожность: непомня себя от ярости. Белый Клык старался во что бы то ни стало добратьсязубами до горла незнакомца; от рукавов куртки, синей фланелевой блузы инижней рубашки у того остались одни клочья, а искусанные руки были залитыкровью. Скотт и погонщик разглядели все это в одну секунду. Скотт схватилБелого Клыка за шею и оттащил назад. Белый Клык рвался с рычанием, но некусал хозяина и после его резкого окрика быстро успокоился. Мэтт помог человеку встать на ноги. Поднимаясь, тот отнял руки от лица,и, увидев зверскую физиономию Красавчика Смита, погонщик отскочил назад какошпаренный. Щурясь на свету. Красавчик Смит огляделся по сторонам. Лицо унего перекосило от ужаса, как только он взглянул на Белого Клыка. В ту же минуту погонщик увидел, что на снегу что-то лежит. Он поднеслампу поближе и подтолкнул носком сапога стальную цепь и толстую палку. Уидон Скотт понимающе кивнул головой. Они не произнесли ни слова.Погонщик взял Красавчика Смита за плечо и повернул к себе спиной. Все былопонятно. Красавчик Смит припустил во весь дух. А хозяин гладил Белого Клыка и говорил: -- Хотел увести тебя, да? А ты не позволил? Так, так, значит,просчитался этот молодчик! -- Он, небось, подумал, что на него вся преисподняя кинулась, --ухмыльнулся Мэтт. А Белый Клык продолжал рычать; но мало-помалу шерсть у него на спинеулеглась, и мягкая нотка, совсем было потонувшая в этом злобном рычании,становилась все слышнее и слышнее.

* ЧАСТЬ ПЯТАЯ *







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.